Все начали воровать – почему-то тот, кто мог хоть что-то украсть, вдруг становился предметом общей зависти. Люди озлобились. Все плевали на милицию и любое проявление власти. Все подъезды обоссали, стекла выбили, выкручивали лампочки в подъездах и гвозди из скамеек в парке. Блядской дачное движение привело к тому, что лучшие ресурсы страны – доктора, инженеры, врачи как рабы копались в говняных торфяниках, пытаясь вырастить мешок картошки, в то время как совхозные поля зарастали сорняками. Не миновало это и нас, правда, в меньшей степени, чем многих моих друзей.

Впервые я устроился работать, когда мне было четырнадцать. Няндомский пищекомбинат нанял нас на прополку свеклы в подшефном совхозе. После двух недель адского труда я гордо держал в кармане 20 рублей, которые потратил на наручные часы. Я работал (или лучше сказать подрабатывал) каждое лето, трудясь в основном на стройках и прочих не требующих большой квалификации работах. В 1990 я провел все лето под Питером, выращивая огурцы и клубнику в совхозе, где моя тетя работала бухгалтером.

Девальвация, инфляция, потеря вкладов, дефицит, очереди… Спасибо моим родителям, не знаю, каким образом в те годы мама доставала продукты, но у нас всегда было достаточно еды в доме. Отдельное спасибо отцу, что он не сломался в те трудные годы, не запил как многие его сверстники, не опустился, воспитал нас с братом нормальными людьми, с не искорёженной моралью, четко объясняя, границы добра и зла и относительность всего нас окружавшего. Его простые, но верные советы, часто помогали мне и в будущем, когда сиюминутность происходящего порой не позволяла увидеть и понять причины событий, и просто приходилось действовать наугад.

К тому моменту, когда я пошел в выпускной класс, учебы превратилась во что-то довольно абстрактное. Некоторые предметы, такие как история, обществоведение и литература практически перестали существовать. Учителя уже не знали, чему нас учить, а мы, чувствуя это, совсем не хотели учиться. Слово дисциплина ни в каком смысле в нашей школе не употреблялось. Более того, это здание уже сложно было назвать школой – после того как один двоечник выбил все стекла на втором этаже, их из-за отсутствия денег просто забили картонными листами. Окна на первом продержались ненамного дольше. Зимой все сидели в куртках и шубах, а при сильных морозах паста в ручках замерзала.

У нас было шесть параллельных классов, и, пытаясь внести хоть какое-то разнообразие в скучную жизнь, ребята устраивали кулачные бои по типу бойцовского клуба: по пять лучших бойцов из каждого класса дрались стенку на стенку в близлежащем садике. Меня, к счастью или сожалению, в команду не брали, были бойцы гораздо лучше меня, но от межрайонных драк даже мне было не отвертеться. Я помню однажды зимой, посреди урока в класс вошел директор школы и трагическим голосом сообщил, что по данным милиции, сегодня в наш район придут хулиганы из соседнего района и будут бить всех, кто попадется под руку. Поэтому, сказал он, все должны сидеть дома и на улицу не высовываться. Через пять минут на перемене, один из школьных хулиганов обстоятельно втолковывал мужской половине класса, что сбор сил для отпора соседским хулиганам будет проводиться на пустыре за строящейся больницей, а уклонисты будут потом сурово наказаны. Нас собралось человек двести и только появление большого числа милиции предотвратило массовое побоище.

Взрослея в культуре апокалиптического анархизма, мы не могли не замечать все пороки общества. Но, наверное, пионерское детство несколько притормозило нашу деградацию. Токсикомания, алкоголизм, наркотики становились частью окружающей нас жизни, но мы с друзьями продолжали играть в футбол, просто сидеть во дворе, играя в дурака или травя истории. В глубине души каждый из нас мечтал, что жизнь наладится, может быть не для всех, но для него точно. Надежда угасала медленно, но верно. В какой-то степени всеобщий уровень разрухи сделал легкие пороки труднодоступными – невозможно было купить сигарет ни за какие деньги, выпивка была столь отвратительного качества, что, попробовав ее раз, тяга к алкоголю пропадала надолго. Но не навсегда… Постепенно курили почти поголовно (я начал когда мне исполнилось шестнадцать), пьянки регулярно устраивались летом, когда не было проблем с помещениями, а зимой мы большинство времени либо сидели в подъездах, играя в карты, либо лазали по подвалам, пока их окончательно не засрали бомжи.

Недостаток пространства сказывался и на отношениях с нежным полом. Мало у кого из моих друзей были подруги. Любовь во время чумы, странна – живя моментом и не рискую мечтнуть, сложно удержаться вместе посреди засасывающей жижи бытового отстоя и морального декаданса. Я, во всяком случае, если и испытывал некие романтические чувства, то их воплощения были смешны. На дискотеку тогда ходили подраться, да и не было никаких дискотек. Те несколько дней рождений, которые отмечались в смешанных компаниях, можно было пересчитать по пальцам, и все это было по-детски нелепо.

Тогда в моей жизни появилась музыка. Для начала я два года уламывал родителей купить домой магнитофон. После того как «Маяк-232» был приобретен, я столкнулся с нереальной проблемой отсутствия кассет. Сначала их просто невозможно было купить, потом в продаже они появились, но по таким ценам, что на свою зарплату, мама могла купить пять, максимум шесть кассет. Поэтому первые годы моя коллекция музыки умещалась на трех шестидесятиминутных кассетах. После очередного лета в Няндоме, где единственной «музыкой» на протяжение всего лета были двенадцать альбомов группы «Ласковый Май» и один, но очень хороший, альбом группы «Мальчишник», я решил поэкспериментировать. Так в моей жизни появился хэви-метал. Начав, с Accept и Iron Maiden, я быстро дошел до Металлики. Когда в своем очередном выпуске журнал «Ровесник» на последней странице напечатал текст “Master of Puppets”, я был окончательно обращен в новую веру. Вместе с моим школьным приятелем мы погрузились в тогда еще полуандеграундный мир металла. Обменивались записями, текстами, фотографиями, откуда-то доставали новые альбомы, брали у кого-то послушать пластинки и даже начали выпускать в классе стенгазету «Кое-что о хэви-металл» неся в массы железные чувства.