Плещущийся

Ждать трамвая пришлось недолго. И как подтверждение правильности Серёгиного решения первым пришел трамвай № 14. Это же было совсем другое дело. Из трамвая вышли люди, отработавшие двенадцатичасовую смену, усталые, но помытые и умиротворенные. Гоменюк только зашел в трамвай, как сразу обнаружил свободное место возле окошка и быстро сел. И вот вам очередное подтверждение везучести трамвая: кондукторша абсолютно не заметила Серёгиного появления, посчитала, что он там и сидел, и не взяла за проезд. Проехав в счастливом трамвае до остановки Заводоуправление, бетонщик третьего разряда пересел на трамвай, идущий в центр.

Центровые трамваи Щавель не любил. Если в своих трамваях давка была, только когда едешь в смену или со смены, то в тех давка была всегда. Причем давка была враждебно-безразличной. Невзирая на пол, возраст, рост и массу тела, народ занимал лучшие сидячие, а потом и стоячие места, и так перемещался по городу в постоянном процессе ерзания с места на место. Исключение составляли лица с наушниками, вне зависимости от пола. Эти даже в скрюченном состоянии уходили в себя, полностью сосредотачиваясь на ритмичных ударах зарубежных диджеев, и невидящими взорами тупо смотрели в одну точку. Случись что (а ведь частенько случалось), они останутся абсолютно безразличны к происходящему, концентрируясь на барабанящей пульсации из наушников. Слава Домне, от Заводоуправления до Райисполкома было всего несколько остановок. Одной рукой ухватившись за поручень, а другой судорожно сжимая кулечек с заветной бутылью и закуской, нещадно толкаемый входившими и выходившими, Серега Гоменюк добрался до заветной остановки.

Уже стемнело, но горели фонари, так что человека легко можно было опознать в темноте, что очень порадовало Серегу. Пока трамвай вез его до цели назначения, он всячески фантазировал на тему встречи с Валькой. Причем он понимал, что фантазии скорее всего беспочвенны – он ведь знал только дом, в котором якобы проживает Валька с матерью. Мысль, что соседка могла напутать с адресом, а даже если и не напутала, то он знает только дом, но не знает квартиры; что Валька может жить отдельно от матери в другом месте; что её элементарно может не быть на улице и прочие логичные варианты даже не приходили в голову романтическому бетонщику. В его фантазиях, плещущихся в волне любви, добра и теплоты, Валька встречает его на улице и обязательно узнает. Старые детские чувства вспыхивают взрослой страстью, дальше возможна импровизация: либо он угощает её пивом на средства семейства Логуновых, затем она его целует, либо сразу целует при встрече и приглашает домой, а там, конечно же, нет мамы, а есть пиво в холодильнике и заманчивые перспективы на ночь.

Реальность внесла свои коррективы. Никакой Вальки возле обозначенного дома не оказалось, но поддатый бетонщик был к такому готов. Он нашел себе место возле бетонного забора, окружавшего здание Райисполкома, на деревянном ящике, так что ему был виден весь двор, а сам он был в темноте малозаметен. Чтобы как-то скрасить время, Серега периодически глотал из спасительной бутылки, но чуть-чуть, при этом закусывая, ибо нажраться до романтической встречи не входило в его планы. Тем более что в фантазиях он уже нацелился на интимную близость. Но и полностью трезветь не входило в его планы – так что приходилось поддерживать определенное поддатое состояние. Иначе без барахтанья в волне любви, добра и теплоты долго на одном месте не высидеть.

И бывают же в жизни чудеса! Около одиннадцати часов во двор заехало такси. Из него донеслись громкий девичий смех, чмоканье поцелуев, задняя дверь распахнулась и оттуда появилась девица с безошибочно опознанной Щавелем бутылкой жигулевского пива в руке.

Валька! Серега не верил своим глазам. Повзрослевшая, пополневшая, с ярким макияжем – Валька Жукова собственной персоной! Она захлопнула дверь такси и стала прощально махать рукой кому-то в отъезжающей машине. Серега, который пока сидел во дворе и ждал, решил обставить встречу как случайное совпадение. Приготовил приветственную речь, чтобы освежить дыхание кинул в рот конфету, оставшуюся от встречи с Гендальфом Синим, и вышел из темноты.

– Ё-моё, какая встреча! – Щавель расплылся в улыбке и сделал шаг по направлению к идущей в подъезд девушке. Та обернулась, секунду щурилась, опознавая говорившего, а затем тоже улыбнулась, обнажив белые зубы:

– Та ты чо! Сережа Га-а-ме-нюк! – протянула она скорее радостно, чем наоборот. Вопреки ожиданиям Сереги, Валька не стала бросаться ему в объятия, а просто стояла на месте, поэтому Щавель перешел к следующему этапу обольщения:

– Блин, не узнал тебя, такая красивая стала! – в его небольшом опыте обольщения лесть всегда имела первостепенное значение.

– Пасиба! – с чувством собственного достоинства ответила Валька, которая, несмотря на лесть, не утратила наблюдательности, – А ты тут какими судьбами?

– Да мы тут с друзьями недалеко отдыхали, – Серега сделал неопределенный жест рукой, видимо, обозначающий, что отдых с друзьями проходил где-то в определенном радиусе от Валькиного дома и больше подробностей говорить не стоит, а потому перевел разговор. – А ты тут чего?

– А я тут живу, вот в этом доме, – Валька указала на дом и переступила с ноги на ногу.

– Пивасик? – Гоменюк кивнул на бутылку в руке Вальки.

– А-а-а… это мы с девчонками отмечали именины подруги, так, посидели чуть-чуть… во-от… – Жукова неловко переминалась с ноги на ногу, не зная как дальше продолжить разговор. Впечатление неожиданности от встречи с Серегой уже прошло, теперь пришло время оценок. Умение присущее всем женщинам отличать перспективного статусного самца от просто особи мужского пола подсказывало Вальке, что неожиданный кандидат – в мятой футболке и резиновых тапочках – совсем не вариант для неё. Однако отголоски детской симпатии и небольшая нетрезвость смешали мысли в девичьей голове в кучу, мешая думать конструктивно.

Видимо, почувствовав Валькины сомнения, Щавель пошел ва-банк:

– Выпьем за встречу?

Валька такого явно не ожидала.

– Та не, я уже домой собиралась, да и в туалет очень хочется.

– Да ладно, – Серега намертво вцепился в последний аргумент, – сто лет не виделись. Постой хотя бы пока пиво не допьешь.

Валька заколебалась. Последний аргумент коварного бетонщика явно попал в цель, снова удача была на стороне Гоменюка.

– Ладно, давай вон на лавочку присядем.

Они подошли к свободной лавке в глубине двора, стоящей в окружении сигаретных окурков и пустых пачек из-под семечек и чипсов. Валька аккуратно усадила свой уже немаленький зад на краешек, Серега уселся рядом, чувствуя, как волосы у него на руке электризуются от соприкосновения с локтем Жуковой.

– Быть добру! – Щавель стукнул бутылкой, экспроприированной у семейства Логуновых, по пивной бутылке Вальки, сделал из горла добрый глоток и закусил куском черного хлеба.

– Что там у тебя? – Жукова кивнула на логуновскую бутылку.

– Сэм. Домашний! – гордым тоном управляющего вискикурней «Джонни Уокер», проводящего экскурсию по разливочному цеху, ответил Серега, – Будешь?

– Давай. – Не понюхав напитка, Валька неосмотрительно глотнула и тут же скривилась. – Фу, гадость.

– Да ладно, нормальный сэм. – Серегу потянуло на лирику: – Ну, рассказывай. Как живешь? Где работаешь? Замужем? Дети есть?

Попав под привычное обаяние замечательного слушателя, Валька начала свой путаный рассказ. Она не замужем, детей нет. После школы поступила в техникум на экономиста предприятия. Училась так себе, зачеты сдавала сама, экзамены оплачивала мама, первое ощущение взрослости, студенческие вечеринки, все дела. После окончания техникума устроилась в фирму счетоводом, но знаний, полученных в техникуме, хватало только на то, чтобы включить компьютер и открыть программу «1С», поэтому дополнительно окончила курсы бухгалтеров. В фирме ей работать не нравится, но мать заставляет, говорит, что это престижнее, чем на рынке торговать.

Серега слушал вполуха. Волна любви, добра и теплоты достигла высоты цунами, и дай Валька только знак – их обоих затопит навсегда. Но Валька не спешила выказывать симпатию. В лице Гоменюка она обнаружила изумительного слушателя: в нужный момент Серёга сочувственно кивает, в ответ на её дежурное «прикинь?» выпучивает глаза и машет головой из стороны в сторону, как бы изображая ответ «невероятно!», а в момент, подразумевающий юмористический поворот, искренне хихикает. Такому благодарному слушателю можно рассказывать вечно, чем Жукова и занималась, пока этому не воспротивилась физиология.

– Ой, блин, щаз обоссусь, – Валька вскочила с лавочки с явным намерением уйти домой.

Вся Серегина сущность, окончательно раскисшая от любви и алкоголя, этому воспротивилась:

– А вон можно под забор сходить, там ничего не видно. И я заодно схожу, меня тоже подпирает.

– Только не подглядывать! – жидкость из логуновской бутылки, попавшая в организм Жуковой, постепенно делала её сговорчивой и недальновидной.

– Естественно! – двусмысленно ухмыльнулся Серега, одновременно пытаясь изобразить и рыцаря, и пошляка.

Они подошли к бетонному забору, Серега, широко расставив ноги, стал лицом к нему. Валька присела, глядя в противоположную сторону. Синхронно стали избавляться от лишней жидкости. Сделав дело, Щавель обернулся, стараясь не смотреть на заправляющуюся Вальку, и вдруг увидел картину, заставившую его обомлеть.

От ног поддатой парочки в сторону дома стекали две струйки мочи, как два ручья навстречу друг другу. В определенном месте они встречались и неслись дальше единым потоком. Почему-то эта картина стала для Щавеля знаком судьбы: вот так и их с Валькой жизни катились каждая своим путем, но вот пересеклись, и теперь они обязательно станут единым целым навсегда, вместе преодолевая вся жизненные преграды. Серега чуть не расплакался от осознания этого факта. Это было так очевидно, что они предназначены друг другу, что Серега решил форсировать события:

– А ты сейчас с кем-то встречаешься?

Мозг Вальки Жуковой хоть и был замутнен алкогольными парами, но не настолько, чтобы не понять, куда клонит её собеседник. По своему небогатому личному опыту она знала, что от пьяного самца, испытывающего интимные чувства, нужно избавляться быстро и решительно, не то существует большая вероятность пьяного уламывания, которое, несмотря на желания Вальки, может закончиться непонятно, а вернее, очень даже понятно чем.

– Блин, я ж совсем забыла, – Валька в очередной раз резко крутанула пышными бедрами, – у меня ж там…

Что у неё там, Жукова не объяснила, считая, что этот аргумент сам по себе весьма весомый. Серега, еще пережевывающий сентиментальные сопли их предназначенности друг другу, не был готов к такому повороту.

– Э-э-э, ты куда? – Серега понимал, что что-то пошло не по плану, и старался вырвать хоть немного времени для маневра.

– Да у меня там… срочно надо… – Валька, придерживаясь магической фразы, бочком пятилась по направлению к подъезду.

«Хрен его знает, может, действительно что-то срочно надо», – сраженный магическим доводом Серега пытался хоть как-то продлить общение с суженой:

– Так мы еще встретимся?

– Конечно, – Валька улыбнулась, понимая, что она здесь контролирует ситуацию, а посему можно и подсластить пилюлю цеховому Ромео.

– А когда? – Серега все еще пытался уцепиться за возможность продолжить общение.

– Ну, я не знаю, – уклончиво ответила Жукова, используя хитрый женский прием давать информации много, но неконкретно: – у меня такой график… ну я тут часто бываю… так что вот… ну давай, увидимся!

И Валька, не сделав даже попытки на прощание обнять или поцеловать (на что так рассчитывал Серега) влюбленного бетонщика, рванула к подъезду и скрылась в нем.

Серега стоял какое-то время в недоумении. Вроде все так хорошо начиналось, все шло по плану, а закончилось как-то странно. Где-то глубоко, в недрах пьяного мозга, его логика затухающим маяком пыталась подать знак, что надо бы обдумать произошедшее, сделать выводы, возможно, даже провести работу над ошибками. Но куда там! Во-первых, опьянение достигло критической отметки логичности и последовательности сознания, в котором происходящее еще запоминается, но за него уже не стыдно. Во-вторых, после крайне недолгих раздумий, Серега предпочел сосредоточиться на положительных аспектах встречи с Валькой и абсолютно игнорировать её стрёмный уход. А в-третьих – и это в данный момент было самым важным, – нужно было возвращаться домой.

Было уже начало двенадцатого ночи, последние трамваи от Заводоуправления отходили где-то без пятнадцати двенадцать. Так что Серега с максимальной возможной в его состоянии скоростью, аккуратно прижимая кулечек с бутылкой, в которой явно еще оставалась жидкость, рванул к трамвайной остановке. Если опоздать на трамвай, потом придется идти домой километров девять. А этого очень не хочется делать. Особенно ночью. Особенно пьяным. Особенно в субботу, когда не пьет только больной и кому завтра с утра в первую смену. Не то чтобы он боялся, что по дороге его могут ограбить или избить. В его заводском райончике было три кита, на которых стоял весь районный молодежный досуг: бокс, греко-римская борьба и алкоголизм. В разное время своей жизни почти каждый пацан с района совмещал как минимум пару сфер этого досуга. Даже Серега Гоменюк посещал по паре тренировок и по боксу, и по борьбе, но очень скоро понял, в какой области у него действительно талант. Однако за эти пару тренировок он примелькался на глазах парней, днем отрабатывающих боевые навыки в партере и ринге, а по ночам – на людях случайно попавших в их район. Своих же, по неписаным правилам, парни с тренировок не трогали. Тем не менее, в субботу ночью всегда существовала вероятность попасть на очень пьяную компанию, где сначала могут и не признать, а Сереге сегодня приключений и без этого хватило.

На удивление, придя на остановку, он сразу же сел в трамвай, идущий из центра города до Заводоуправления, и уже там судьба снова улыбнулась пьяному романтику – первым пришел четырнадцатый трамвай! И снова Щавель принял этот факт за знак судьбы. Значит, он все правильно сделал, что встретился с Валькой, значит, им суждено быть вместе, а её нелепый уход просто недоразумение, о котором даже задумываться не стоит.

Заскочив в муниципальный транспорт, Гоменюк занял место у окошка в конце трамвая. В трамвае в столь поздний час помимо Сереги оказалось три человека: водитель трамвая в своей кабинке, усталая пожилая кондукторша и Вася Жомуль. Последний был своего рода бельмом всего района. Вася Жомуль был спившимся алкашом. Когда-то он работал сварщиком на аглофабрике, был женат, был достаточно симпатичным и коммуникабельным парнем, но достаточно ему было выпить бутылку пива, как у Васи отказывали все тормоза. Он пропивал все деньги, которые у него были, пропивал все вещи, которые у него были, и вообще пропивал все, до чего мог дотянуться и себе присвоить. Не помогали ни мольбы матери, ни истерики жены, ни кодирования от алкоголизма, которые Вася проходил раз пять, ни запугивания участковым, ни регулярные избиения соседями и случайными людьми, у которых Вася пытался стащить какую-то мелочь. Со временем мать умерла, жена ушла, с работы выгнали по статье, квартиру через суд забрали за неуплату, но Васю это не останавливало. Он ходил по дворам, выискивал режущихся в «козла» доминошников и долго стоял у них над душой, желая «фарту-масти», пока кто-то не давал ему какую-то мелочь, лишь бы тот отстал. Он собирал орехи, выкапывал дикий топинамбур, рвал букеты ромашек и одуванчиков, продавая все это за гроши. Собирал бутылки, металлолом, макулатуру, пластик и сдавал. Предлагал помощь по вырыванию ям, по занесению рояля (если таковые имелись) на девятый этаж, по отлову собак – короче по любой работе, где не требуются умения и которую может выполнить нетрезвый человек. А нетрезвым Вася был всегда. Как это удавалось человеку нигде не работающему, было непонятно, но так оно и было.

В данный момент Вася Жомуль, человек тридцати трех лет отроду, но выглядевший на все пятьдесят, ритмично перекатывался на полу трамвая № 14 в районе средней двери. Всегда при взгляде на него Щавель, даже в состоянии дичайшего похмелья, даже сгорая от стыда за содеянную накануне пьяную глупость, осуждал Васю за – ну надо же! – пьянство. Глядя, как Васина голова при торможении трамвая бьется о ножку сидения, Серега даже сочувственно с интонацией опытного человека, повидавшего жизнь, громко, в расчете на солидарность кондукторши, задал риторический вопрос: «Ну на хрена ж так нажираться?!» Кондукторша никак не отреагировала, с застывшим и безучастным лицом она прошла через весь трамвай, абсолютно не смущаясь переступила через Васю Жомуля и подошла к сидящему Сереге. Последний, не желая выходить из образа человека жизнь видавшего, тем более с раздутой самооценкой после удачных (по собственной версии) романтических приключений, решил проверить уставшую кондукторшу на интеллект:

– А вы не знаете, что такое оле-гу-нар-соль-скья-ер?

Серега сам понял свою ошибку. Во-первых, он не так часто тренировал свои вербальные навыки произношением длинных слов, а во-вторых, все сегодняшнее выпитое спиртное стало конкретно сказываться на его речевом аппарате и если начал он фразу довольно бодро, то концовка была скомкана до невозможности и прозвучала как признание собственной нетрезвости, какое-то «оулегнарсыскррр». Кондукторша, не меняя выражения лица, какое-то время просто таращилась на него, надеясь, что он догадается о цели её прибытия, но, не дождавшись, выдала на автомате дежурную фразу:

– Передаем за проезд.

Серега кивнул, пробормотал: «ща», и выдал мелкую купюру из семейного бюджета Логуновых. Кондукторша все так же, не меняя выражения, сунула ему сдачу, развернулась и, пройдя через весь трамвай (не забыв в очередной раз переступить через Васю Жомуля), скрылась в кабинке водителя.

Щавель ехал, глядя в окошко, и думал о том, что нужно будет повторить поездку к Вальке, только надо будет её сразу пригласить в какое-то шикарное место типа ресторана. От похода в ресторан ни одна баба не устоит. Только для этого нужны деньги. Где их взять Серега не имел представления, но логично посчитал, что над этой проблемой прямо сейчас думать не стоит. То, что в бутылке еще оставалось немного жидкости, не давало ему покоя. Но при лежащем Васе Жомуле, пускай и в отключке, этого делать не хотелось. А то получалось, как будто он не может себя контролировать, а ведь он может, еще как может! В отличие от этого спившегося валяющегося бомжа.

Поэтому Щавель дождался своей остановки, вышел из трамвая и только тогда достал бутылку, скрутил трясущимися руками пробку, которая упала куда-то в темень, и залпом допил все, что в бутылке оставалось. Рывком отшвырнул бутылку, вытряхнул из пакета на ладонь какие-то крошки, кинул их в рот и уже с чувством полной завершенности двинулся домой. Идти было недалеко, последняя доза еще не успела выключить опорно-двигательный аппарат молодого бетонщика, поэтому Серега без особых сложностей добрался до квартиры.

Дверь не заперта. Мать не запирает её, пока сын не вернется. Он пьяный не всегда может открыть её ключом. Она в такое время, естественно, спала. Она привыкла, что сын возвращается в такое время. Серега даже сумел скинуть тапки, сходить в туалет, дойти до кровати, в одежде завалиться на неё и мгновенно забыться крепким пьяным сном.

Воскресенье

В воскресенье выспаться Сереге Гоменюку не удалось. Рано утром зашуршала, зазвенела звуками бытовой жизнедеятельности на кухне мать. Блин, у неё же сегодня выходной. Она работает по железнодорожному графику: две двенадцатичасовые смены – два выходных. И сегодня у неё первый выходной. Щавель поморщился, сейчас придется выслушивать очередные упреки за то, что спал одетым и вообще за его образ жизни. А еще нестерпимо хотелось пить. Серега открыл глаза. Картинка слегка плыла, ему пришлось закрыть один глаз, чтобы сфокусироваться на настенных часах и понять, что сейчас около семи утра. Какое-то время он таращился в потолок, рассматривая трещины в штукатурке. Наконец решил, что пора принять вертикальное положение тела и начать день. В голове слегка шумело, немного подташнивало, но не было ни тошнотворно-зеленой ряби в глазах, ни долбанного монаха-буддиста с долбанным колоколом, ни невнятного набора слогов. «Сила любви побеждает похмелье!» – подумал Серега. Он встал, сходил в туалет и зашел на кухню. Мать, Гоменюк Лидия Ивановна, невысокая сухонькая женщина в застиранном синем халате, оценивающе оглядела его внешний вид.

– Опять в одежде спал? – констатировала она очевидный факт.

– Поздно пришел, – попытался не развивать тему сын, схватил с плиты чайник и прямо из носика долго хлестал воду.

Мать хмыкнула. Видимо, это означало, что она прекрасно понимает – сынок в очередной раз нажрался, но продолжать тему с переходом на лекцию о вреде алкоголизма не стала. Таких лекций за свою жизнь она рассказала Сереге великое множество, но тот, осознав свое призвание, пропускал их мимо ушей, и постепенно мать стала привыкать к тому, что сынок у неё вот такой и ничего с этим не поделаешь.

– Есть будешь? – задала резонный вопрос женщина. По ответу сына она обычно определяла степень выпитого накануне. Частенько отравленный некачественным спиртом организм молодого бетонщика отказывался принимать любую пищу до обеда или даже до вечера.

– Давай, – без особого энтузиазма ответил Серега.

Мать этот ответ удовлетворил, значит, не сильно еще сынок вчера разошелся. Она пожарила яичницы с помидорами себе и отпрыску, и вдвоем приступили к трапезе.

– Ма, а дай денег, – вяло ковыряя желток, попросил Щавель. Просьба была обоснованная. Зная за сыном абсолютное неумение пользоваться финансами, Лидия Ивановна отобрала у него банковскую карточку, на которую ему перечислялись зарплата и аванс, и самостоятельно вела все финансовые расходы семьи Гоменюков. Время от времени она выдавала сыну определенные суммы на карманные расходы, но, как правило, все эти деньги были спущены в одном и том же направлении.

– Зачем тебе? – Лидия Ивановна не была деспотом, но и легковерной слабохарактерной дурочкой тоже не была – для выдачи денег нужно было предъявить разумное основание, желательно правдивое.

– Девочку в кафе сводить надо, – не поднимая глаз на мать, признался Серега.

Она внимательно посмотрела на сына и как-то даже посветлела. Аргумент Лидии Ивановне понравился: в очередной раз у неё забрезжила надежда, что сын встанет на путь исправления. Она знала много историй (правда, в основном из мира кино и сериалов), когда люди менялись к лучшему из-за любви.

– Я бы дала, но зарплата только во вторник, сам понимаешь, – сочувственно сказала мать. Зарплата на банковские карточки приходила в течение трех рабочих дней всему заводу в зависимости от важности цехов. Сначала основным цехам, таким как доменный, мартен, аглофабрика, прокатные станы, потом ремонтным цехам, затем приходила очередь обслуживающих завод организаций.

– Вот блин, – сокрушено вздохнул Серега, повесив нос.

– А ты позвони Трипперу. Он в пятницу искал людей, чтобы ему картошку выкопали. Обещал заплатить, – подсказала выход из ситуации мать.

Триппером называли Петра Петровича Петряковского – сорока шестилетнего мастера цеха, в котором работал Щавель. Кличку свою он получил за тройное «П» в инициалах, а также за свой характер. Петряковский человек не большого ума, но большого тела – ростом под два метра и весом за сто двадцать килограмм, – был абсолютно глух к потребностям и желаниям других людей. Как дурная болезнь он цеплялся ко всем людям, кто был ниже его по заводскому статусу на работе, и ко всем, кто был слабее его физически в быту. Для него было нормой не уступить беременной место в трамвае или, перемещая свою тушу из точки А в точку Б, толкнуть на ходу старушку, а то и человека на костылях. Также нормой было орать. Голос он имел грубый и зычный. Повышать его по поводу и без него – было особенной чертой Петра Петровича. В цеху его, естественно, никто не любил. Триппер, несмотря на занимаемую должность, абсолютно не умел читать чертежи, не разбирался в особенностях технологических процессов, путал ригели с кронштейнами и швеллер с монорельсом, не различал гнутый и катаный уголок, не знал, какое напряжение нужно сварщикам и сколько керосина нужно резчикам. Но начальство держало и ценило его за одно качество, которое на заводе было неписаным, но главным приоритетом: рабочие не должны простаивать. И никогда у Триппера рабочие не простаивали. Даже если не приехал кран, который должен монтировать узлы и детали, отключена подача тока и сварщики не могут варить, сломался компрессор и бетонщики не могут рубить бетон, не завезли уголки, швеллера, листовой металл и не из чего производить ремонтные работы – все равно люди не сидели без дела. Триппер, давящий своим голосом, ростом и массой, заставлял людей делать абсолютно бессмысленную, никому не нужную работу. Например, перенести кучу песка, гравия, а то и тяжеленных металлических заготовок или рельсов из одного угла рабочего участка в другой. Также достоинством в глазах начальства было то, что Триппер, известный своим громким и хамским поведением по отношению к рабочим, был абсолютно тих и робок, общаясь с мало-мальски вышестоящим руководством. Была у Триппера жена – неприметная апатичная блондинка, ничем особым не выделяющаяся, но получившая в народе прозвище Хламидия исключительно в виде наказания «жены декабриста». А также десятилетний сын, унаследовавший от отца толстые губы, толстые щеки, фамилию, имя и отчество (воображение не было сильной чертой семейства Петряковских) и как следствие – кличку Триппер, но с оговоркой «младший».

Звонить Трипперу Гоменюку не хотелось. Серега никогда не отличался высокой работоспособностью, от дурной работы всячески пытался отлынивать и, следовательно, был очень частой причиной возникновения раздражительного крика мастера. Но деньги есть деньги. Тем более что после завтрака ему полегчало – картинка уже не плыла (даже когда нагибаешься), да и легкая тошнота ушла окончательно.

Серега взял телефон, поклацал поломанным джойстиком, нашел нужный номер и нажал на вызов.

– Алё?! – раздался жирно и глухо, будто бутерброд упал на пол маслом вниз, голос мастера участка.

– Петр Петрович, здрасьте, это Гоменюк, – протараторил в трубку Серега.

Телефон замолчал, было ясно, что Триппер не ожидал звонка от этого абонента и теперь задумался, а что ему от него вообще могло понадобиться. Кроме рабочих цеховых моментов, толстого мастера с молодым бетонщиком ничего не связывало, да и по работе их отношения ближе всего были к отношениям «заключенный-надзиратель». Думал он недолго:

– Чё надо? – к маслянистому голосу стали примешиваться явные нотки раздражительности.

– Я это…слышал вам надо картошку копать? – скорее вопросительно, чем утвердительно выпалил Серега.

Телефон снова замолчал, потом раздалось уже гораздо менее раздражительное, но весьма требовательное:

– Ну?!

– Ну, так я это… могу, – Щавель наконец-то перешел к самой сути разговора.

Телефон в очередной раз помолчал, видимо, Триппер прикидывал, стоит ли доверять такое важное дело, как сбор урожая, Сергею Гоменюку, которого мастер считал пьяницей и лентяем. Видимо, собственная лень перевесила сомнения грузного мастера, потому что в трубке раздалось:

– Ну, приезжай, – и без всяких прощаний Триппер повесил трубку.

В начале девятого утра Серега в тех же черных спортивных штанах с раздутыми карманами от мобильного телефона, носового платка и мелочи, оставшейся со вчерашнего дня, и той же серой футболке уже стоял на трамвайной остановке. Триппер жил в четырех остановках от Щавеля, в частном секторе, называемым Волонтеровкой. Можно было дойти туда и пешком, но Сереге не хотелось лишний раз испытывать нервную систему Триппера. Мало ли, вдруг, если Сереги долго не будет, тот психанет и куда-нибудь отправится по своим делам – с него станется. Проблема была не в этом, проблема была в том, что либо эти четыре остановки ты проезжаешь на ТРИНАДЦАТОМ трамвае, либо объезжаешь почти весь маршрут, а по времени это еще дольше, чем добираться пешком.

В общем, выбор был невелик и уже спустя пару минут Серега Гоменюк садился в ТРИНАДЦАТЫЙ трамвай. Как всегда, там было отвратительно. В трамвае почему-то стоял запах пота и мочи, Сереге даже пришлось уткнуться носом в кулак, чтобы мерзкие запахи просачивались не так интенсивно. Пассажирские кресла были липкими, стекла разрисованы всякими информативными надписями типа «TDK fan Г. Р. О.Б» или «Лёха ехал в ПТУ». Детей почему-то в салоне не было, одни пенсионеры с недоверчивыми взглядами да мужичье с налившимися кровью глазами со своими раздраженными бабами с затасканными сумками. Хвала Мартену, ехать было всего четыре остановки и Щавелю недолго пришлось выносить мрачное наследие проклятого трамвая.

Петр Петрович Петряковский жил в своем доме из красного кирпича советской постройки с бетонным еврозабором, гаражом, летней кухней, сараем (который он, по слухам, отжал у соседки-пенсионерки) и несколькими сотками земли.

Гоменюк подошел к серому еврозабору, нажал на пупырышек звонка. Вышел хозяин в одних синих спортивных штанах, демонстрируя всей улице свое внушительное волосатое пузо. Петряковский подошел к забору, смерил Серегу взглядом и, так и не переходя к приветствию, кивнул в сторону футболки молодого бетонщика:

– В этом будешь работать?

О сменной одежде для работ на земле Серега не подумал.

– Футболку сниму, а штаны закатаю, – нашел выход из положения Щавель.

– Ну, давай-давай, – пробурчал мастер участка.

Серега зашел во двор, Триппер показал ему бельевую веревку, натянутую между домом и летней кухней, на которую можно повесить футболку.

– Петр Петрович, а сколько заплатите? – Серега мысленно уже прикидывал, куда вести Вальку.

Триппер вылупил глаза и побагровел, как будто Щавель попросил переписать на него все имущество Петряковских. И чуть повышенным тоном пробасил:

– Не обижу, Гоменюк.

Глядя на выпученные глаза мастера и почуяв в его голосе что-то недоброе, Серега решил, что лучше в данную тему пока не углубляться. «Не обижу» звучало как обещание заплатить не меньше положенной таксы, хотя расценок на копание картошки Гоменюк не знал.

Триппер отвел его в сарай, где он хранил необходимый для сбора урожая инструментарий: лопату, ведра и прочий инвентарь. Внезапно в недрах сарая Серега увидел висящую на крюке ручную лебедку, так называемую жабку, с табельным номером цеха, нарисованным белой краской на металле. Это была та самая «жабка», которую якобы потеряли во время последнего капремонта. Во время больших капремонтов, когда на объект сгоняют много ремонтных бригад, в народе называемых «рэксами», очень многие из этих «рэксов» живут по принципу «добудь оружие в бою». Другими словами, нужно улучшить собственный инструментарий за счет работающих рядом таких же работяг. Если рядом с тобой работает бригада из другого ремонтного цеха и кто-то из них зазевался или пошел в столовую, оставив весь инструмент охранять ротозею, который тут же залип в мобильный телефон или уснул, не считалось зазорным своровать сварочный кабель, сопло с резака, а то и весь резак с бачком, электроды, зубила, монтажные пояса, ручные лебедки, строительные блочки, пружины отбойных молотков и прочий необходимый инструмент. Серега вспомнил, что именно в последний капремонт на прокатном станке пропала ручная лебедка, и Триппер тогда еще штрафанул бригаду монтажников за пропажу. «Жабка» была нужна для того, чтобы поднимать листы металла. После её пропажи работу все равно нужно было делать, поэтому было решено поднимать листы металла на веревке. При первом же подъеме веревка порвалась, листы упали и деформировались, за что Триппер штрафанул еще одну бригаду монтажников, а потом еще за несоблюдение техники безопасности оштрафовал бригаду бетонщиков (в которой кстати был Серега), предложившим тянуть листы на веревке. Теперь вдруг оказалось, что пропавшая лебедка висит в гараже у Триппера.