Есть много вещей, которыми запасается предусмотрительный человек. К ближней предусмотрительности можно отнести покупку лишней пары носков или запасных трусов. К средней – создание запасов на всякий случай. К перспективной – сбор денег на похороны. Пальчинкова доросла до предпенсионного возраста и средней предусмотрительности и как-то в кабинете Алика сотворила следующий разговор:

– Все мы стареем, как жить на пенсию?.. – чувственно произнесла она.

– Брось, ты, – прервал Алик, не любивший нытье заместителя. – До пенсии еще далеко. Вспомни: «будет день – будет и пища».

– Брось, ты, – передразнила Пальчинкова, что позволяли их отношения, покоившиеся на том, что они оба работали в газете маленького нефтяного города. – Пока мы здесь, надо получить благодарность министра.

– На фиг она нужна, у меня нормальных наград достаточно, – рассердился Алик.

– Государственная награда нужна для получения пенсионных льгот, – принялась объяснять Пальчинкова. – В частности – по оплате квартиры.

– Вера, мне на эту пенсию,… – хотел прекратить разговор Алик.

– Не зарекайся, придет пенсия, копейку считать будешь, – отрезала Пальчинкова.

Каждый человек, приходя в этот мир, попадает в ловушку: вначале он приобретает значимые для себя ценности и находит в этом смысл, а потом осознает, что потеряет все, вместе с жизнью. Алик плохо осознавал будущую потерю, он все еще собирал.

– Хорошо, – согласился он, просто чтобы успокоить Пальчинкову…

Они описали былые заслуги, сочинили характеристики и послали их по электронной почте в окружной Департамент средств массовой информации, где пообещали переправить документы в Москву.

Алик вскоре и забыл о министре и о благодарности, но спустя пару месяцев вечно краснощекая Бухрим, заглянув в кабинет Алика, сообщила:

– Вам звонили из наградного отдела. Пришла благодарность министра, доставят ее где-то на неделе.

Все естественное идет и выходит кривым путем. Прямым путем ходят только чиновники, палачи и хирурги… Книга уже наделала в городе шума, документы отправлялись в тайне от Хамовского, поэтому благодарность требовалось быстрее забрать, чтобы та не потерялась.

Начальница наградного отдела похожая на постаревшего худого бульдожка Латаева встретила Алика без особой радости.

– Награды такого уровня Хамовский вручает лично, – глухо отчеканила она.

Кормление приближенных с руки во все времена воспитывало любовь и чинопочитание. Человек кормит собаку, кошку. Начальник кормит подчиненного. Хамовский вручал грамоты собственноручно регулярно. Каждая грамота порождала человека, ценящего эту бумагу, а значит укрепление власти. Но Алик сейчас был не в том положении, чтобы верить кому-либо в администрации маленького нефтяного города: тут, если сегодня нашел, бери, пока не пропало.

– Зачем мне лишняя помпа? – возразил он.

– Нет, – уперлась Латаева. – Мало того, что вы умудрились получить благодарность окольными путями, в обход администрации города, так еще хотите нарушить процедуру выдачи.

– Хамовский не будет против, – уверенно сказал Алик, понимая, что славить его на планерке не в интересах главы города.

– Если так, то благодарность отдам хоть сейчас, – заверила Латаева.

Алик поднялся в приемную Хамовского, находившуюся двумя этажами выше, и памятуя, что тот не любил пусто-порожние речи с длинными вступлениями, произнес:

– Семен Петрович, мне пришла благодарность от министра, а Латаева не отдает без вашего указания…

Высказавшись, Алик заметил, что Хамовский пьян, и нетерпеливо поглядывает на открытую дверь своей комнаты отдыха, из которой, улыбаясь, посматривал на Алика Квашняков. Глава резко схватил телефонную трубку.

– У тебя благодарность на Алика? – спросил он и, услышав ответ, добавил. – Занеси.

Латаева зашла тяжело дыша, и в руке ее дрожала грамота. Хамовский выхватил у нее лощеную бумагу и пафосно произнес, насыщая слова ядовитыми интонациями:

– Бла, бла, бла… Вручается за правду…

Вылетевшее из уст Хамовского «за правду» в совокупности с интонацией превратилось в: «за дерьмо». Квашняков обнажил желтые зубы. Алик окончательно понял, что компромисса не будет ни сейчас, ни в будущем.

–…вручает министр эС Соколов, – закончил Хамовский.

Его округлое лицо излучало милейшие эмоции. Кекс, да и только! Но глаза – словно твердые горошины вместо изюма – злющие-презлющие. На сладости лица Хамовского можно было сломать зубы.

Алик взял благодарность, обыденно поблагодарил, а возвратившись в свой кабинет, написал материал, про присуждение подобных наград, в котором объяснил, что получают их одни начальники или те, кого начальники отмечают, что без инициативы самих награждаемых, никто их никогда не заметит и не отметит.

Материал вышел и по телевидению, и по радио, и получился для администрации маленького нефтяного города невыгодный. Алик опять имел нравоучительный разговор с Лизадковым.

– Ну, зачем ты так? – волновался Лизадков, поскольку наградной отдел подчинялся именно ему.

– А разве неправда? – едко спросил Алик. – Если бы я сам себе не организовал благодарность, вы бы пошевелились? А множество других людей… Вы же не лучших отбираете, а тех, на кого пальцем покажут.

– Ты же руководитель, ты и выдвигай, кого хочешь, хоть себя, – ответил Лизадков.

– Вот об этом и речь, – согласился Алик. – Взвешивая человека не надо воздействовать на весы, а тут одна субъективность.

С этого момента, когда Алик слышал по телевизору, что «президент наградил», тут же внутренним словарем переводил эту фразу, и получалось – «у президента попросили».

***

Легко, будучи защищенным стенами московского кабинета, устраивать жизнь в маленьких городах России. Провинциальная жизнь, бесплотно просачиваясь в Москве в виде информаций, превращалась из реальной в строки на бумаге, заполнявшие многочисленные папки, а отвлеченные строки гнать так просто. Но, что самое удивительное: всем, кого вобрали в себя московские кабинеты, кажутся справедливыми их высокие зарплаты, оправданные, на взгляд вобранных, высоким служением устроению бедной жизни провинций.

ОЖИДАНИЕ

«Чтобы рассчитывать на удачу и провидение, надо заслужить их расположение».

Алик тщетно искал свою фамилию среди лауреатов «Золотого пера России». Он не верил глазам, но когда получил удар дубиной, радуйся рождению новых звезд и свободному времени, иначе не найдешь других ощущений, кроме головной боли.

«Жюри не читало книгу», – прорвалось откровение в его сердце.

– Они не читали, – высказал он Марине.

– Конечно, не читали, – согласилась она, – представь какое количество конкурсных материалов приходит туда, а ты послал толстенную книгу. Кто ее осилит? Кто захочет тратить на нее свое время? Они же в Москве люди занятые.

– Ты права, – согласился Алик.

– А может на почте потерялась? – предположила Марина.

– Нет, пришла квитанция о получении, – ответил Алик.

– Тогда, точно скажу, – уверенно произнесла Марина. – Не читали…

Набирая телефонный номер Союза журналистов России Алик почувствовал, как заволновалась его душа от того, что он своими мелкими проблемами собирался отвлечь больших людей от важных дел. Его огорчило чувство самопринижения маленького человека, свившее гнездо в его сердце, но разуму это свойственно: искать свое место и определять места других. Он звонил Надежде Козиной, а она была секретарем Союза журналистов, то есть привратником, определявшим достоинство гостя, способным захлопнуть дверь перед его носом.

– Такого письма не было, – ответила она после долгих поисков.

– Быть не может, – изумился Алик. – У меня есть квитанция о получении.

– Значит, посылка затерялась, но ничем помочь не могу, – ответила Козина. – Конкурсы завершились, направляйте работы на следующий год.

– Но я подобного больше не создам, – огорчился Алик.

– Примите извинения, – мягко ответила Козина и положила трубку.

Она явно жила по принципу: «если к вам громко стучат, это не повод отрывать дверь и даже не повод прислушаться».

Алик огорчился, будто потерял все. Когда клеишь обои на стены надежд, можно остаться ни с чем, поскольку надежды могут не сбыться, стены, обусловленные ими, исчезнут, обои опадут, и выстроенный дом исчезнет.

«С другой стороны, кто сможет прочитать такой труд за краткое время оценки конкурсных материалов?» – спросил он себя, недовольно глянув на книгу, но глянул, и сердце потянулось к ней. Случай – это все. Это незримая и немыслимая заповедь жизни. Закон противопоставляет случаю прогнозируемость и вероятность, но случай говорит и о случайности самого закона. Всегда есть другой путь.

***

Еще несколько лет назад Алик встречался с одним из секретарей Союза журналистов Игорем Диковенко, похожим на дерево, расщепленное грозой, дерево вполне живое, но неказистое, в ветвях которого поселились многочисленные животные и птицы.

Сомнений, что Диковенко его забыл, почти не было, но Алик не привык эксплуатировать чувства близких и дальних знакомцев, считая это последним человеческим делом. Однако кроме Диковенко и Козиной в Союзе журналистов России Алик ни с кем не был знаком лично.

Он встретился с Диковенко при первой же поездке в Москву, выпавшей после разговора с Козиной, кратко объяснил происшедшее и передал ему саму книгу. Диковенко выскочил за дверь.

– Вашу книгу помнят, – сказал он, вернувшись. – Но вряд ли ее прочитали при таком объеме. Если хотите, могу взять ее на конкурс по итогам этого года.

Алика, ощущавшего острую грань увольнения, интересовала лишь быстрая защита и себя, и книги от нападок внутри маленького нефтяного города.

– Нет, – ответил он. – У меня есть просьба: не могли бы вы прочитать эту книгу и дать на нее рецензию?

– Конечно, – слишком легко для столичного чиновника ответил Диковенко, что Алик счел добродушием дерева, привыкшего давать убежище разным тварям, вроде него.

– Через какое время перезвонить? – поинтересовался Алик.

– Недели через две, – ответил Диковенко.

Две недели пролетели в ожидании, и точно день в день Алик позвонил.

– Это Алик вас беспокоит. Помните книгу? Прочитали? – волнуясь, спросил Алик.

– Простите, совсем не было времени, – ответил Диковенко, в голосе которого прозвучали интонации, выдававшие его забывчивость. – Позвоните через неделю.

Алик с трудом добавил один день к предложенному сроку и набрал номер Диковенко.

– У нас очередной аврал, – ответил тот. – Я, конечно, обещал, но дайте мне еще немного времени.

– Давайте через две недели, – уже без оптимизма предложил Алик, узнавая знакомый ему фразеологический набор снабженца, где на каждой яблоне вместо яблок зреют лишь бумажки с надписью «завтра».

Еще через две недели.

– Не хочу вас обнадеживать, – ответил Диковенко. – Я не смогу прочитать вашу книгу и передал ее Павлу Дантову, он тоже секретарь Союза журналистов. Перезвоните ему.

Это был мягкий отказ. Алик перезвонил Дантову и договорился о телефонной встрече опять через волшебные две недели.

Ожидание прочтения книги было похоже на ожидание своей станции в сильно запаздывающем поезде. Пассажир уже собрал вещи, приготовился выйти, а его возвращают на место и говорят: через час. Он видит какие-то здания и подскакивает. А ему говорят: рано еще…

«Неужели, вся журналистика такая? – анализировал происшедшее Алик. – Неужели, мы всегда медленно отзываемся на событие, которое не входит в число приказных, а то и не отзываемся вовсе? Неужели, мы всегда жаждем покоя и, очумев от круговорота привычных дел, не замечаем замечательного».

Журналистика вместо того, чтобы гулять по лесам да горам нехожеными тропами, стала мощным локомотивом, летящим по наезженным рельсам. Скорость, замышлявшаяся как добро – для быстрого достижения цели, несла в себе зло неприятия иного мира, кроме мира цели. Линия, соединявшая точки, стиралась сама собой. Там, где не было путей, журналисты почти не ходили.

УВОЛЬНЕНИЕ ВАЛЕР

«Все новое, как поршень, выталкивающий старое из жизни».

Тем временем Валер принялась устраивать скандалы по любому поводу, а после каждого скандала призывать в свидетели коллег. Когда рядом пищит молодость, тогда и жизнь кажется не такой унылой, как если рядом вздыхает старость. Валер была немолода. Скандалы угнетали Алика настолько, что он всерьез начал подумывать о ее увольнении, точнее о том, как заставить ее уволиться. Подобный опыт у Алика был и получил он его на своей шкуре от Квашнякова, который при уходе в отпуск как-то оставил за старшего в газете не его, заведующего отделом, а начинающих корреспондентов.

«Нет хуже удара, чем удар по амбициям», – именно так рассуждал Квашняков, надеясь по выходу из отпуска, застать опустевшую от Алика редакцию газеты. Но потрясение Алика быстро сменилось смакованием выигрышей нового положения. Он не принимал никаких заданий от нижестоящих корреспонденток, а на планерках, проходивших в корреспондентской, сидел в наушниках, чтобы разговоры не мешали работе над текстами.

Валер слишком нервничала из-за того, что он возвысил Пальчинкову, и Алик придумал ей задание, через которое Валер, по мнению Алика, и должна была уйти из телерадиокомпании добровольно.

– Татьяна, у меня к тебе важное дело, – мирно сказал Алик, вызвав Валер к себе в кабинет. – Надо сделать хороший конкурсный материал.

– А на какую тему? – задиристо спросила Валер. – Это не так просто.

– Я уже все обдумал, – сказал Алик. – Радийный очерк Пальчинковой занял первое место по уральскому региону, то есть мысль и звук у нас есть. Твоя задача подобрать хорошее видео.

– Из радиопрограмм сложно сделать телевидение, – возмутилась Валер, разрываемая на части мыслью о том, что ей придется делать телеверсию из радиопрограммы соперницы.

– В мире такой опыт существует, я ознакомился. Ты человек талантливый, у тебя получится, – заверил Алик, понимая, что происходит у Валер в душе…

Она не доделала и половину программы, как ушла на больничный, и позвонила примерно через неделю.

– Не отрываю от важных государственных дел? – как всегда ехидно вопросила Валер, звонким, как звук работающей пилы, голосом.

– Мы сейчас новости готовим,. – устало выдохнул Алик, предвкушая неприятный разговор.

– Я ненадолго, пять секунд, – прервала Валер и начала стелить мягче. – Что там по поводу той программы, что вы мне говорили? По Пальчинковой.

– Лежит, – громко ответил Алик.

– Может не надо ее доделывать? – спросила Валер с надеждой.

– Надо, – не смягчился Алик.

– Завершить, да? – в голосе Валер читалось огорчение и угроза одновременно. Веселье и звон испарились из голоса. – А то я могла бы выйти раньше с больничного и сделать вместо этой программы…

– Ты лечись и ни о чем не беспокойся, – прервал Алик.

– У меня последняя неделя перед отпуском, – напомнила Валер.

– Ну, тогда отдыхай, – облегченно вздохнул Алик.

– Ну, то есть мне не выходить, – ослабленным голосом произнесла Валер.

«Расстроилась, что в ней не нуждаются», – сообразил Алик и ответил:

– Да, да. Можешь не выходить. Нет никаких проблем.

Через несколько дней Валер принесла заявление на отпуск с последующим увольнением. Алик был доволен, а чуть позднее, узнал, что она хорошо пристроилась у Гориловой и при прохождении медицинского осмотра, принятого на Крайнем Севере для всех вновь устраивающихся на работу, у нее нашли запущенную раковую опухоль. Вслед за Валер уволились Мордашко и жена Задрина.

Работу для Валер в ведомстве Гориловой подыскал Хамовский. Когда глава города хочет, то ставки в штатном расписании появляются мгновенно. Так и в Управлении коммунального заказа объявилась ставка пресс-секретаря, завуалированная под какого-то инженера. Горилова на работу ее приняла, но с этого момента Валер стала регулярно ездить в тюменский онкоцентр на лечение…

Наблюдая за оставшимися приемными работниками Куплина, Алик размышлял: «Я не люблю в себе то, что добр с людьми, которые не имеют ко мне подобных привязанностей. Я слушаю их голоса, привычно ловлюсь на их просьбы, а затем кляну себя за мягкотелость. Вот так и рыбка оказывается на крючке из-за червя, ненужного рыбаку, зато так нужного рыбке. Все ловятся на неуправляемые инстинкты. Вот они стенки гроба».

ЛЮБОВЬ ПО-ТЕЛЕВИЗИОННОМУ

«Капли – это лишь иногда слезы».

Едва Валер ушла из телерадиокомпании, как горящие любовными чувствами Павшин и Публяшникова, перестали себя сдерживать: они зацеловались и замиловась уже на глазах у всех, и Павшин вскоре переехал на квартиру Публяшниковой.

– Теперь ты обязан развестись, – каждую ночь твердила Публяшникова. – Я тебе отдаю молодость, а у меня балкон не застеклен, ремонта в квартире нет, да и мебели не хватает.

– Я уже готовлю документы на развод, не беспокойся, – отвечал Павшин.

– Так быстрее готовь, – напоминала Публяшникова. – Моя молодость не вечна, а я хочу, чтобы мы любили друг друга при хорошем ремонте. И я не потерплю, если ты будешь видеться с этой онкологичкой. Неизвестно, как эта зараза передается. Еще в дом принесешь, а я ремонта не видела…

– Хорошо, Юльчик, – соглашался Павшин…

Развод прошел тихо. Коллектив нервно зашушукался, передавая весть от одних ушей к другим. Алик узнал о происшедшем от своего водителя Василия.

– Слышали, что Павшин развелся? – спросил Василий.

– Нет, – поразился Алик. – Так у него жена раком больна.

– Вот то-то и оно, – воодушевился Василий. – Публяшниковых прелестей ему невтерпеж.

– Но как у него совести хватило бросить ее в этот момент? – упрекнул Алик.

– Так весь коллектив о том же говорит, – обрадовался солидарности Василий. – И я ему говорил, что Публяшниковой ты только на время нужен, она тебя обсосет и выплюнет.

– А Павшин что? – продолжил расспрашивать Алик.

– Да ничего, – отмахнулся Василий. – Он уже у Публяшниковой ремонт делает…

История дальнейшей любви Павшина и Публяшниковой была настолько пьяна, что вскоре по маленькому нефтяному городу поползли слухи о том, что в местной телерадиокомпании ведущими новостей работают исключительно алкоголики.

Всю свою зарплату Павшин оставлял Публяшниковой, и примерно за два года их любовной связи он успешно отремонтировал ее квартиру и даже балкон. Более того, он даже съездил с Публяшниковой на ее родину в Калининград, познакомился с ее родственниками, но дальше этого не пошло.

Публяшниковой он надоел, и хотя Павшин объяснял расставание с Публяшниковой тем, что у нее низ живота висит словно тряпка, что ноги в растяжках, а изо рта по утрам пахнет помойкой, но никто ему не поверил. Все знали, что это Павшин выброшен, а Публяшникова увлеклась своей новой жертвой: тестем начальника пожарной охраны Понченко – но это уже другая история.

***

На фоне ожидания рецензии на книгу, ухода вредных сотрудников и разных нервных происшествий, Алик выпустил несколько телепрограмм про городскую Думу, в которых публично упрекнул главу города Хамовского в управлении депутатами, чего с ним давно не случалось. Выпустил без какой-либо обиды и злого умысла. Он вспомнил, как раньше анализировал думские решения в своей газете «Дробинка»: весело и интересно. Ему захотелось вернуть себя прошлого, активного и не боящегося последствий.

После выхода книги оставшееся время его работы в телерадиокомпании таяло как сосулька на весеннем солнце, или чахло как цветок с приближением осени, выбирайте любое сравнение, но уйти с должности, где он мог бесцензурно общаться с населением маленького нефтяного города, выпустить любую информацию, и не сделать максимум честного – он не мог. Как жить потом? В этом мире, чаще всего, чтобы обрести право на публичное слово, надо получить должность.

ВЛАДЕЛЕЦ МУНИЦИПАЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ

«Плата деньгами подменяет другие обязательства».

Худоба и длиннота делала Лисберга схожим с сушеной ряпушкой, но в отличие от сей мелкой рыбки, искал он пропитание не по дну водоемов, а по несметным площадям муниципальной собственности, переданной в аренду за символическую плату собственной жене, которая в свою очередь передавала арендованные площади в субаренду обычным предпринимателям за хорошие деньги. Символическая плата шла в доход бюджета, а вот хорошие деньги шли в семейный бюджет четы Лисбергов и в один высокий карман, располагавшийся в правой штанине Хамовского. И все благодаря скучнейшему чиновничьему званию – председатель комитета по управлению муниципальной собственностью. Скука и вредность в каждом слове.

Мозг Лисберга переполняла справочная юридическая информация по предмету его ведения настолько, что вытеснила сведения о какой-либо совести. Казалось, толкни его ночью в плечо и спроси: «А , ну-ка, ответь-ка мне, главе города, доколь ничейные строения, прибыли с которых «ноль», будут чернить наш город, и обоснуй свой ответ» – ответ последует незамедлительно, причем в таких тонкостях и подробностях и такой длительности, что захочется сказать ему:

– Мил человек, заткнись, пожалуйста.

Но таковы особенности чиновничьей службы: «Не умей сделать, но умей доложить».

Многие люди женятся и, как показывает статистика, дольше живут. Скука одиночества оказывается слабее семейной половой машинки. Более того, «где двое вас, там и я меж вами» – сказал некто высший. И вот оказался меж мужа и жены по фамилии Лисберг глава города Хамовский, что и обеспечило семейному предприятию неподсудную устойчивость.

– Я за свою жену не отвечаю, – отбивался Лисберг, если спрашивали. – Аренда – это ее бизнес.

– Но ты же сам передал ей муниципальную собственность, – могли бы спросить работники прокуратуры маленького нефтяного города, если бы сами не мечтали подработать на Хамовского.

– Она выиграла право аренды на торгах, – ответил бы тогда Лисберг, не любивший, правда, вспоминать о том, что сам председательствовал в той самой комиссии, определявшей победителя.

С этой поры дни рождения у Лисберга и его жены стали проходить ничуть не тише, чем у Хамовского. Гостей приходило много – почти все предприниматели, их подарки окупали затраты четы Лисбергов на ресторан. А после… Лисберги внимательно перечитывали поздравительные открытки, и если бы кто-то из арендаторов не пришел и не принес подарок, арендная плата его возросла бы чувствительно, но подобных казусов не случалось. Вблизи полюса солнца гораздо меньше, чем вблизи экватора, и арендаторы ценили искусственное тепло искусственных солнц, коими стали для них Лисберги.

***

«Есть такое хобби у некоторых чиновников, имеющее название субаренда – то есть перепродажа права аренды, – говорил Алик в телепрограмме, посвященной рабо

те Думы. – Муниципальное имущество задешево арендует кто-то приближенный к администрации, а затем сдает его в аренду предпринимателям. Эта суперлегкая форма получения денег себе в карман, а не в городской бюджет, привлекает некоторых чиновников. Депутатам нашей городской Думы неплохо бы тщательно проверить, была ли, есть ли такая цепочка в нашем городе».