Мы поднялись на пятый этаж и прошли в просторное помещение. Трудно было сказать, что здесь когда-то была гостиница. Высокие шкафы с книгами. Приличная мебель. Большой дубовый стол. Отдельный стол для совещаний.

– Пожалуйста, садитесь. Желаете что-нибудь выпить?

Я сел за стол, ничего ему не ответив.

– Вы ведь, кажется, виски любите? – Венгров открыл бар.

– Мне лучше минералки.

– Это похвально, – затянул он. – Я с 29 лет не употребляю ни алкоголь, ни табак, ни каких-либо иных гадостей. Всё дело в том, что я стал прислушиваться к своему телу и распознавать эти продукты как яд, я чувствовал ущерб. Я отчетливо, без условностей понял, что это отрава и она меня уничтожает. Пусть не мгновенно, как пуля в голову, а постепенно. В первую очередь травмирует мозг. Представьте, что ваш мозг – это космос, что это Вселенная.

Опять он за свое. Или это такое спланированное забалтывание? И что он думает, что так сможет загнать меня в транс и уговорить на то, на что я бы в жизни не согласился, будучи в здравом уме и твердой памяти? Так он с Аликом сделал?

– Она истлевает не сразу, а гаснут одна за другой звезды, рушатся межгалактические коридоры, стираются орбиты, сгорают планеты. Вот так гибнет космос, так гибнет мозг. А ведь только здоровый, неразъеденный мозг способен взаимодействовать со Вселенной. Употребление этих ядов – это форма самоуничтожения.

Профессор поставил передо мной высокий стакан и графин с прозрачной водой с пузырьками. Он сел напротив.

– Пришло время вас посвятить в еще один закон Вселенной. Я хотел рассказать вам о балансе. И мне известно, что кое-что о нем вы уже слышали.

Аличик-стукачок донес. Испугался, наверное, что я не так распоряжусь тайной исповеди, и попросил своего пастыря наставить меня на путь невыдачи брата. Одного осознания нашей дружбы ему не хватило. Придурок.

– В общих чертах, – буркнул я.

Венгров понимающе кивнул.

– Скажите, Эдуард, изменилась ли ваша жизнь с тех пор, как вы меня услышали?

Нет, так не пойдет. Это маршрут сбора лапши для ушей, мне не по пути. Оставь свои проповеди для тех, у кого свободного времени побольше.

– Вы убили человека, – процедил я.

Вот так! Обвиняю! Прямо в глаза! Сглотни слюну и звони дорогому адвокату. Один хрен тебе впаяют пятнашку, но ничего – выйдешь в свои юные 111 лет, еще вся жизнь впереди будет.

Профессор протестующе приподнял указательный палец.

– Это не совсем так. – Он взял графин с минералкой. – Позвольте, я налью вам воды, – и стал наливать в стакан.

Да хрен ты меня этим опоишь. Даже если там яд, принеси мне соль, нарезанный лайм и не убирай графин.

Вода достигла краев, а он продолжал лить.

Тут минералка выпрыгнула из полного стакана и потекла на стол.

А он продолжал лить.

– Эй! Стоп! Хватит! – я вскочил со стула.

Венгров поставил графин и отодвинул.

– Теперь понимаете?

Я молчал.

Что за водяной спектакль? Чуть не намочил меня, сука.

– Везде, в чем бы то ни было, необходима разумная мера. Но люди не знают меры. Ни в чем, – говорил он. – И баланс нарушается. Как вы знаете еще со школы, если в одном месте прибывает, то в другом убывает. А это всегда ведет к катастрофе. Чаши весов перевешиваются, рычаги ломаются, и мироздание рушится.

Нет, не впечатлил.

– Зачем жертвоприношения? Что это за зверство?

– Я понимаю, – отрезал он. – Вы видите это не с тех позиций, вы смотрите на это как смертный человек, который живет только своей жизнью и не чувствует ее связи с жизнями других людей.

Да, сука, ты прав – я смертный человек. Не дорос еще, чтобы провозглашать себя великим пророком, как ты.

– Нет, это не зверство. Что вам известно о жертвоприношении и его происхождении? А я расскажу вам. В древние времена, на заре этой цивилизации, людям сложно было защищаться от хищников, которые безжалостно уничтожали целые семьи. Но наевшись одним-двумя людьми, зверь уже не нападал на остальных. Из этого понимания всё и возникло. Люди стали сами отдавать хищникам кого-то из своего племени, как правило, старого, больного человека. Не ошибусь, если скажу, что против его воли. Зато таким образом они гарантировали безопасность остальных. Разве это зверство? Нет. Это необходимый, жизненно важный поступок.

А если бы тебя, старого мудака, первобытные бросили на угощение саблезубому тигру, сохранилась бы тогда твоя философия? Жаль, не в то время ты родился, хрен фартожопый.

– Позднее жертвы стали приносить в рамках религиозных культов. Человеческие жертвы. Человеческие – потому что они должны были обладать ценностью для преподносящих их. А человеческая жизнь представлялась тогда, как представляется для большинства и сейчас, высшей ценностью.

Профессор выдохнул. Его взгляд был устремлен на меня.

– А еще позднее, в новых религиях, людей заменили на животных. И знаете почему? Иначе такие религии не устояли бы, – он усмехнулся. – Эта пертурбация была проведена в угоду людям, а не Вселенной.

Я старался держаться уверенно и спокойно, чтобы он не раскусил, что я чувствую себя словно в джунглях без ружья, ножа и спичек.

Венгров сказал:

– Я вижу, вы всё понимаете, но как будто не хотите соглашаться, боитесь. Но я убежден, что вы выше этого привитого обществом бессмысленного барьера и легко его перешагнете.

– Зачем нужна смерть? Ведь духовной свободы, о которой вы так много говорите, должно хватать на всех.

– Вы категорически правы! Не всем нужны дорогие машины, не каждого сделает счастливым мешок золотых монет. Но на сегодняшний день пружина идеологии денег сжалась настолько туго, что вот-вот разогнется и разнесет всё вокруг, включая тех, что мнят себя рулевыми. Поэтому нужен баланс. Чтобы в мире был духовный баланс, нужно приносить жертву. И не ничтожную – ягнятами и овощами, а истинную – жизнью себе подобного, жизнью разумного.

Его речь меня злила.

– Этот сигнал отправляется во Вселенную, – продолжал он, – и она уже равномерно направляет полученную энергию обратно в наш мир. В духовный и материальный.

Секта есть секта. Ни прибавить, ни убавить.

– Да как? – вспыхнул я. – Как распределяет? Это же чушь!

– А я расскажу вам как, – тут же отреагировал Венгров. – Расскажу. Не уходите рано. Послушайте. Сегодня я буду говорить для вас. И открою вам то, чего вы точно знать не можете. Вы получите ответ на очень важный вопрос.

Всё, взбесил меня своим хренокосмосом. Ничего из его баек не перевешивает смерть Соловьева.

– Вы убили человека. Его больше нет. Его дети остались без отца. Пойди расскажи им о своем сраном балансе!

Я не знал, были ли у Соловьева дети. Наверное ж, были. Сказал так, чтобы мощнее звучало.

– Его не убивали. Его проводили. Но если вам так нравится использовать слово «убийство», то давайте раскроем это явление. Убийство – лишь один из множества путей, ведущих к смерти. И впервые он был проложен человеком. Тяга к убийству прописалась в нашей ДНК. Уверен, каждый, и вы не исключение, хоть раз задумывался о том, как убить человека. И повод для этого здесь не важен.

Венгров встал со стула.

– Я хотел попросить вас об услуге.

Чего? Это он сейчас о том самом, что ли? Не охренел ли?

– Эдуард, за короткое время вы достигли такого уровня духовного превосходства над материальным миром, которого большинство никогда не сможет даже вообразить. Сейчас я говорю уже не с человеком, случайно забредшим на мою лекцию и принадлежащим своим вещам. Я говорю с вами как с человеком более высокой ступени эволюции души и разума. Вы способны понять меня, понять, как я вижу мир и что мной движет.

Тут он прервался, стал у окна и жестом попросил подойти к нему.

Неужто решил сбросить меня с пятого этажа? Силенок не хватит.

Я подошел. И, как и он, посмотрел в окно. Внизу ходили люди. Прибывали на лекцию к своему шумоголовому кумиру.

– К сожалению, здесь недостаточно высоко, чтобы вернее донести до вас мою мысль. Поэтому представьте, что вы на луне. Вокруг тишина. Звезды. Галактики. И наша… Земля. Великолепная. Голубая планета. Оказавшись там и глядя на Землю, вы однозначно поймете, что ссора двух влюбленных, падение самолета в океан, ураган в столице или смерть нескольких человек – это просто ничто по сравнению с величием Вселенной. Никакое событие, произошедшее с людьми, не изменит ее красоты.

Профессор взял меня под руку.

– Но смерть разумных наполняет ее, делает сильнее и богаче.

И этим дерьмом меня хотят накормить досыта?

– У Соловьева были планы. Грандиозные планы. Он хотел сделать нечто великое. Сделать мир лучше. А вы просто убили его.

Я почему-то снова вернулся к обращению к нему на «вы», хотя уже успел ему грубо «потыкать». Я всё еще не мог понять, какую игру вести с ним в этом разговоре.

Он отшагнул от окна, увлекая меня за собой. Мы сели на диван.

– Да, я знаю о намерениях Соловьева, – сказал Венгров. – Он делился ими со мной. Ведь все-таки это я вдохновил его на такие мысли. Успешный банкир решил отменить ростовщичество! Я прямо гордился им, что ему удалось достичь такого просветления. Но при этом я отчетливо понимал, что как обычный смертный человек он мало чего бы добился. Зато теперь… Теперь у него есть возможность. И у нас всех есть шанс.

Хрень полная, короче. Заглуши ты уже свою тупую волынку. Жуй факты.

– Это особо тяжкое преступление!

Он даже не смутился:

– Вовсе нет. Преступление – это действия, за которые в законе предусмотрено наказание, то есть в нем указана цена, которую придется заплатить за них, порой это время в неволе, а порой просто штраф, всего лишь деньги. И вы не хуже меня знаете, что такое эти законы и как часто они переписываются. Сегодня что-то считается преступлением, завтра – нет. Или наоборот. Еще не так давно закон не защищал от убийства рабов и пленных. А законы эти пишут люди. И ведь, возможно, не всегда хорошие, честные и умные.

Он поймал мой взгляд. И рявкнул:

– Плевать на человеческие законы! Они не стоят внимания. Не ограничивайте свой мир запретами. Разумные люди живут не по законам, записанным на бумажках, они живут по законам Вселенной. Которые не меняются, не устаревают и не зависят от воли людей. Мы должны следовать им. Их даже невозможно нарушить. У Вселенной тоже есть алгоритмы реагирования. И я ей только лишь помогаю.

Он раскрыл ладонь – жест, демонстрирующий открытость. Артист, сука.

– Каждая из жертв заранее готова к этому. Так же, как и слабые люди в первобытных племенах. Но в укреплении связи со Вселенной важны не слабость и болезнь жертвы, а, наоборот, разум и сила духа. Жертвы понимают значимость жертвоприношения и что оно важнее их жизни, хоть и не идут на него добровольно – а это важная часть действа. Мы никого не убиваем.

– Хотите сказать, Соловьев знал, что его сбросят с крыши?

– Нет, ему не было известно, что это случится. Но он был готов. Был готов отдать жизнь за идею.

Этот разговор меня утомил, но ни на долю не снизил моей нервозности.

– Что вы хотите от меня услышать? – проскрипел я. – Что я всё понял и со всем согласен?

– Я хочу от вас уже не слов. Мне нужна ваша услуга.

Я напрягся еще больше.

– Я прошу вас проводить человека.

Ты смотри, какие мелочи! Будто просит косарь занять.

– Это значит, я должен кого-то убить?

Венгров промолчал. Ответ сиял на его спокойном лице.

Я всё понял. Это оно.

– Убийство – это взлом последней двери, это переход через последний рубеж, за которым вы станете человеком, не знающим границ, человеком, могущим всё.

Задолбала эта тупая полемика.

Лишь простое любопытство заставило меня задать следующий вопрос. Я шепотом выдавил:

– Кого?

– Полину.

В моих ушах появился звон. Дыхание стало трудным. Сердцебиение усилилось так, что я чувствовал, как покачиваюсь. Скорее всего, это было даже видно.

Все мои внутренности воспротивились услышанному.

– Почему она?

– Ее энергия очень сильна. И нужна Вселенной. Нужна нашему миру.

Профессор встал и двинулся к шкафу.

Я взялся руками за голову: она резко стала тяжелой, а шея – слабой.

Полина. Моя любимая Полина. Почему она?

В этот момент мне вдруг захотелось крикнуть этому больному ублюдку: «Назови мне другое имя! Назови любое другое имя. Я сделаю, что ты хочешь. Я убью любого другого, только не Полину. Ей нельзя умирать. Она моя. Я люблю ее. Моя». Но это был, наверное, просто эмоциональный импульс, вспыхнувший, пока мозги отключились из-за шока. А когда они ожили, я понял лишь одно – ее надо предупредить. Нужно всё ей рассказать про ее любимого профессора. Нужно открыть ей глаза…

А что, если она меня пошлет куда подальше? Скажет, что я испортил ценность ее жертвы, рассказав ей об этом. Она же настоящая фанатичка.

– Если вы ей расскажете, – сказал Венгров, вновь прочитав мои мысли, – то она вас не простит. Она ни в коем случае не должна знать об этом. Смерть должна быть против воли жертвы.

Он, похоже, не переживал, что я извещу компетентные органы о том, что знаю о смерти Соловьева, и о его просьбе прикончить Полину. Скорее всего, он был уверен, что доказать его причастность к убийству Толика будет невозможно, а о нашей сегодняшней беседе из-за отсутствия доказательств меня и слушать никто не станет.

Венгров властно посмотрел на меня. Он знал, что я сейчас думаю, думаю и думаю, ищу выход и пути решения.

Я не собираюсь никого убивать! Конечно, я этого делать не буду. Я чуть не поседел из-за спровоцированной мной смерти бомжа Пахомова, а тут мне предлагают самому вонзить нож в чужое тело. Да еще и в чье тело!

Всё это полный бред. Воспаленное воображение безумного ученого. Который сам уже определенно задержался среди живых.

…Но если я откажусь, он попросит кого-нибудь другого.

– Если вы считаете, что не готовы быть провожатым, то я не смею вас об этом просить. – Он сделал акцент на слове «вас».

Гребаная паскуда.

Нет. Я в любом случае должен с ней поговорить. Хотя бы не сразу об этом. Я пойму, что сказать, увидев ее еще раз.

И что теперь? Что мне делать сейчас? Что сказать Венгрову? Что ему соврать? Я слишком долго молчу…

– Я согласен, – сказал я, подняв голову. – Просто не представляю, как я смогу такое совершить…

Думаю, мой голос звучал уверенно. И для поддержки остроты образа я после последних слов чуть ли не прыжком вскочил с дивана, став смирно. Только бы он мне поверил, только бы поверил.

– Рад, что вы понимаете, – закивал он.

– Мне нужно немного осмыслить всё это. Обдумать, что и как…

– Я избавлю вас от этого.

Профессор жестом пригласил меня вновь за стол для совещаний. Он взял из шкафа две глянцевые открытки и сел напротив.

– Вот контрамарки, – положил их передо мной.

Я прочитал.

– Вы сняли нам номер в гостинице? Завтра?

– Да, – сказал Венгров. – Весь отель арендован. Там будет проходить конференция ученых, спонсоров, потом торжественные мероприятия в концертном зале. Вам не нужно заказывать номера на свое имя. Вы пригласите ее на свидание. Ведь между вами что-то есть, верно?

Всё-то он знает. А может, это Полина ему всё и рассказала – делится с ним всем, что происходит в ее жизни, как со своим духовным наставником, чтобы тот корректировал ее путь к просветлению, если она вдруг не туда шагнет. Да и плевать. Это не его собачье дело.

– И что дальше?

– Пообщайтесь, выпейте… и сбросьте ее с балкона, – легко ответил он.

Я снова посмотрел на контрамарки. Номер 1820. Восемнадцатый этаж.

– Пусть всё будет как несчастный случай.

– У вас страсть к падениям? – съязвил я.

– Если вам удобно, вы можете облить ее бензином и сжечь. Вы – художник. Я просто предлагаю.

Предлагатель, мать его.

– Мне всё понятно, – я взял контрамарки и вышел из-за стола.

Венгров ничего не сказал. Он кивнул, и был в этом жесте знак, что он принял меня в свой тайный орден.

Я спешно покинул кабинет.

* * *

Гости были в сборе.

Мне даже не надо было искать ее в толпе. Ведь не нужно искать солнце на небе, даже если оно скрыто за облаками.

Полина. Она была в черно-белом платье. И она была прекрасна.

Я подошел к ней.

– Привет.

– Здравствуй, – заулыбалась. – Рада тебя видеть.

Мне захотелось схватить ее за руку и убежать отсюда, утягивая ее за собой и высвобождая из логова старого злодея. Бросить в свою постель, укрыть одеялом и принести чай с молоком. И сказать ей, что…

– Я соскучился.

Я не собирался этого озвучивать, но всё же сказал. Потому что хотел.

Она блеснула милосердной улыбкой. Как если бы учительница младших классов умилилась цветочку, подаренному ей учеником. И пожалел о сказанном.

Рядом с ней я и правда порой чувствовал себя школьником. Потому что она лучше всех женщин, которые у меня были. Она особенная – она сияет.

– Искал тебя…

Да зачем я всё это ей выкладываю? Будто в меня вкололи полный шприц сыворотки правды и теперь я не могу удерживать ничего, что бурлит в моей голове и просится наружу. А у меня внутри всё просилось навстречу ей.

Соберись! Соберись, я сказал! Расправь плечи. Подними подбородок. Расслабь мошонку.

А теперь скажи ей что-нибудь мужественное, чтобы она поняла, кто сегодня будет сверху.

Я уже даже открыл рот. Но не успел ничего выпалить…

Среди гостей появилось оживление: кто-то притопал в зал старыми босыми ногами.

Внимание Полины ко мне тут же ослабло.

– Хочу поговорить, – прошептал я.

– Хорошо, давай после, – украдкой указала пальцем на профессора.

Я встроен в самый коварный треугольник на свете. Я люблю Полину. Полина восхищается Венгровым. Венгров хочет убить Полину. И поручил это мне. В этой конструкции третий лишний очевиден.

– Добрый вечер, друзья.

Началось.

– Рад вас приветствовать и безумно рад, что с каждым разом мы больше узнаем друг друга, лучше понимаем и становимся ближе.

Меня трясло. Я поискал глазами официанта.

– Сегодня я отвечу на вопрос, которым задавался каждый из вас. Вопрос, который беспокоит человечество не одну тысячу лет.

Я схватил с подноса бокал. И начал топить тревогу.

– Я открою вам, в чем смысл жизни.

Да неужели! Это та самая обещанная лекция для меня? В которой будет объяснено, почему убивать людей вовсе не так плохо, как об этом повсюду болтают?

– Ответ настолько прост, что вы не сразу в это поверите. А только когда выстроите элементарную, нерушимую логику.

Среди гостей находился Алик. Стоял и слушал своего пророка с видом довольного всем барана.

Он поймал мой взгляд. И приветственно качнул головой.

Убийца. Сектант. Придурок.

Я тоже легонько кивнул.

– В чем смысл любого процесса? – проголосил профессор. И тут же ответил: – В его результате. В его итоге. Что является итогом жизни?.. Смерть.

Гости восприняли его заявление с прогудевшей в их вздохах обеспокоенностью.

А вы что думали, на праздник попали?

– В чем смысл жизни живых существ? Давайте порассуждаем. Растения. Они существуют, чтобы насыщать воздух необходимым для нас кислородом, и еще ими питаются многие животные, в том числе и мы, люди.

Мыкаешь, сука. Ты-то тут при чем? Какой ты, на хрен, человек? Ты урод!

– Растения – это ресурс, обеспечивающий существование более высоких ступеней жизни.

Короткая пауза.

– Смысл жизни животных в том же самом. Они пища для людей. Всё невероятное многообразие составных элементов биосферы обусловлено необходимостью функционирования системы жизнедеятельности нас – людей. По той же аналогии сообщу вам, что вся Солнечная система, с ее планетами и космическими телами, организована только для возможности существования жизни на одной лишь Земле. Вся эта огромная, сложнейшая система выстроена для обеспечения жизни людей. Итак: животные – это ресурс для питания людей, более высокой ступени жизни.

Меня раздражало сосредоточенное внимание гостей к речам профессора. Сегодня я не мог так же увлеченно и усладительно раскуривать его лекцию. Уж слишком был озабочен сложностью ситуации. Полина, ты-то чего уши развесила, дура?

– Итак, в чем же смысл человеческой жизни? Наверное, у вас уже есть догадки. Логика предельно проста. Наша цель – та же, что у растений и животных. Мы – ресурс. А Земля – это ферма, где нас выращивает Вселенная. Мы – пища!

Кажется, в рядах оказалось много скептиков. Потому что сверкнуло несколько улыбок. Но тех, кто насторожился от услышанных экстренных новостей, было больше.

Да, да, мне тоже интересно, расскажи, кто и почему хочет нас сожрать.

– Чем мы можем быть полезны? Ведь нашу плоть никто у нас не отбирает и не готовит из нас завтрак. Однако у нас есть нечто ценнее. То, чего нет у низших форм жизни. Это наш разум. Или… наша душа.

Мой нервяк не спадал, а только нарастал. Я менял пустые бокалы на полные, но от этого не легчало.

– После смерти физического тела разум больше не может в нем существовать. Его носитель утрачен. И тогда наше сознание встраивается в иные, более сложные материальные формы вселенской матрицы. И уже оттуда выполняет свою новую роль по воздействию на жизнь на земле. Наше сознание не сохраняет ту же структуру и порядок, которые мы ощущаем при жизни, а в некоторой степени трансформируется. Вспомните, ведь даже во сне мы не такие, как на самом деле, а измененные, иначе воспринимающие, иначе реагирующие.

Как же меня всё это достало. Ни одно слово из уст этого хрена я уже не мог воспринимать спокойно, без негатива, без агрессии.

– Как бы это оскорбительно ни звучало для человека – привыкшего считать себя венцом творения природы, но у нас есть свое место в пищевой цепочке. Мы – корм для Вселенной. Мы – ресурс, необходимый для ее развития.

Так он возомнил себя шеф-поваром на этом застолье? Он действительно одержим.

Вискарь совсем не хотел мне помогать. Но я наяривал – пытался отключиться от паники, от мыслей, от этой долбаной лекции.

Профессор продолжал бредить: духовное, материальное, вселенная, пельменная. Сука.

Не найдя официанта, я подошел к бару и взял еще бокал.

Мне подмигнула девушка с короткими черными волосами. Я не сразу ее узнал. Это нимфетка из профессорской бильярдной. Преобразилась – видать, сменила духовный уровень. Куда подевала свои белые копны? Там был и принадлежащий мне локон. Должна будешь – отращивай заново.

Венгров что-то говорил. Гости демонстрировали умные внимательные лица. Я употреблял алкоголь.

Всё. Ля-ля и приятного вечера. Сеанс окончен.

Так, где Полина?

* * *

Сейчас… сейчас я всё ей объясню. Пусть говорит что хочет, пусть благодарит, пусть обижается, неважно. Главное, ее не потерять.

– Мне нужно с вами кое-чем поделиться… – Передо мной возникла улыбающаяся нимфетка. – И надеюсь, что получится поровну.

Она запустила два пальца в мою рубашку, между пуговицами.

Да, я знаю, я хорош, мне говорили. Но сейчас есть дело поважнее и женщина покрасивее.

– Не ограничивай свой мир мной, – я вытащил ее пальцы. – Иди дай кому-нибудь еще.

Я оглядывал толпу. Полины не было.

Не может быть! Только не это. Не пропадай. Только не сейчас.

Тут я увидел, что она шла по лестнице в сопровождении какого-то хрена… который гладил ее по заднице.

Буууф!

Моя любовь дала трещину.

На лес рухнул метеорит, деревья захватило пожаром, и животные, объятые гудящим пламенем, бежали уже в никуда.

Нога будто сама шагнула – я пошел за ними. И, поднявшись на третий этаж, увидел только что закрывшуюся дверь комнаты номер «33».

Потаскушка!

Конченая тварь!

Гнилая мразь!

Может, действительно ее грохнуть?! Да ее мало выбросить из окна. Ее надо утопить в воде, сдавливая горло, не позволяя выбраться и наблюдая за ее испуганными, наливающимися кровью глазами. А потом, когда она их закатит и перестанет биться, оживить с помощью дефибриллятора, дать отдышаться… и ножом перерезать ей горло.

Сука!

Я был в смятении.

Спустился снова в зал. Венгрова не было. Он, наверное, испарился через секунду после последнего слова своего выступления.

Направился к бару. Взял еще выпить. Выпил.

Нет, я не могу тут тупо ошиваться. Не могу сам себе фантазировать и душиться этими фантазиями.

Я вновь поднялся на этаж. И подошел к двери их комнаты. В коридоре никого. Я прислушался… и услышал то, чего не хотел, – Полине было хорошо.

Мне захотелось ворваться к ним. И задушить обоих.

Пусть она не принадлежала мне никогда, но я всё равно чувствовал предательство. Всё, что я беззаветно протягивал ей на своей открытой ладони, было осквернено. Похоже, я правда ее любил. И впустил слишком глубоко себе внутрь. Позволив чувствовать себя в моем сердце как в грязном кабаке и не снимать обувь.

Ее стоны продолжались.

Я убью ее, убью ее, убью!

Наконец я смог вырваться из магии двери и, тяжело ступая, двинулся дальше по коридору. Прочь!

Я поднялся на пятый этаж. Остановился у профессорского кабинета, постучался, тишина, заглянул, никого не было.

– Вы ищете Александра Феликсовича? – окликнул меня какой-то местный служащий.

– Ага.

– Он у себя. Пойдемте.

Мы направились в другой конец коридора. Подошли к широким дверям. Он постучался.

– Да? – послышалось из-за двери.

– Александр Феликсович, к вам Эдуард Валентинович.

Меня тут каждая сука знает.

– Пожалуйста, – в ответ.

– Пожалуйста, – подтвердил служащий и скрылся.

Я вошел.

Огромная гостиная. Мало чем отличавшаяся от его кабинета. Только телевизор был. Большие окна. Открытая дверь в другую комнату. Из нее донеслось:

– Одну секунду, Эдуард.

Затем он появился, держа в руках книгу. Первым словом ее названия было «Портрет», остальные – скрыты под его пальцами.

– Я не смог ее найти, – сказал я.

– Нестрашно. Я приглашу ее от вашего имени и передам пригласительное письмо, – он протянул руку.

Нет, сдаваться и сворачивать с пути он не собирался.

Я вытащил одну контрамарку и отдал ему.

Несколько секунд мы помолчали, словно ожидая друг от друга каких-то слов. А затем я без всяких прощальных жестов двинулся к выходу.

И когда я открыл дверь, Венгров заговорил:

– Я знаю, вы меня внимательно слушали сегодня. Я открыл вам тайну, которая людьми не принимается. И скорее всего, все, кто сегодня ее услышал, забудут о ней. Но не вы. Вы меня понимаете. Вы знаете, что я излагаю истину.

Излагатель, мать его.

– Вы всё делаете правильно, Эдуард. Не сомневайтесь. Когда вы будете уже там, с ней, вы это поймете.

Я вышел.

Спустился в зал. Там, как обычно, проходила своя тусовка.

– Дай мне выпить! – крикнул я официанту. Но этот мудила меня не услышал.

Подгреб к бару.

– Налей мне выпить. – Говорил я это… никому: за стойкой никого не было.

А, и хрен с вами. Сам налью.

Я запрыгнул на стойку… конечно, можно было и обойти ее, но мне в этот момент виделось, что так быстрее. Хоть и переползал я не так скоро, как казалось, смогу. Я уже слышал голоса гостей, удивляющихся и насмехающихся над моей акробатикой.

Да, да, я местный клоун. Лучшие цирковые номера по пятницам. Приходите – не пожалеете.

Вот же она – бутылка вкусного вискаря.

Подбежал официант. Где тебя носило, скороход гребаный? Поздняк уже.

Я прислонил стеклянное горлышко к губам и втянул.

– Тьфу ты, что за дерьмо! – я выплюнул всё на пол. – Это ж моча ослиная! Разве от этого будет переть! Вот раньше, давным-давно, пару недель назад, здесь подавали шикарное пойло.

Я плелся через зал к выходу. Сквозь толпу застывших гостей профессора. Наблюдавших за гениальнейшим театром одного актера. Наградную статуэтку пришлите мне на факс. А мою благодарственную речь напишет на небе дымом самолет. И не смотрите на меня с таким предвкушением, это будет уже точно не сегодня.

Оревуар, суки.