В этот момент я глубоко вдохнул. И почувствовал, как мне стало легче. Словно слили бачок для унитаза и разъедающая меня изнутри кислота бурно вытекала по широким трубам.

Я тут же схватил Полину за шею. И увидел ужас в ее глазах.

Не ожидала, сука?!

Она с силой стала толкать меня за борт. И прогрессировала.

Если я что-нибудь срочно не предприму, то слишком быстро окажусь на гостиничной парковке.

Моя голова и туловище были уже запрокинуты.

Ну всё!

Я потянул ее за шею… Ее агрессия не прекращалась. Я почувствовал, как перенес ее через точку невозврата… услышал хрип… и перекинул через себя.

Ее взгляд. Открытый рот. Крик.

На балконе я остался один.

Я смотрел, как самая прекрасная на свете девушка падает в бездну. Смотрел и не осознавал, что это происходит на самом деле. Что вот здесь и сейчас я совершил нечто безумное.

Не знаю, сколько длилось ее падение, наверное, действительно три секунды – только суммированные с моим страхом, помноженные на мою боль и возведенные в степень моей любви.

Я убил ее.

Даже не смог закрыть глаза в момент, когда она ударилась об землю, был в оцепенении.

Ее больше нет. Немыслимо. Я убил…

Наконец я очнулся.

В моем кулаке было что-то зажато, что-то черное и легкое. Я инстинктивно раскрыл ладонь.

Это была прядь волос Полины.

Узенький глянцевый локон.

Я снова крепко сжал его в кулаке.

Что делать? Куда идти? Где спрятаться?

Я оглядел комнату. Расправленная кровать, разбросанная одежда, бутылка вина на столике, бокалы на балконе. Везде мои отпечатки. В коридорах видеокамеры, запечатлевшие, как я пришел. Повсюду видевшие меня люди. Бесследно исчезнуть не получится.

Меня всё еще то знобило, то бросало в жар, словно в разгаре гриппа.

Скоро прибудет полиция. И конечно, у них будут ко мне вопросы. Я не знал, что им сказать. Знал только, что не правду.

– Мы недавно знакомы, встречались иногда для занятий любовью. Она пригласила в эту гостиницу. У нас был секс. Потом мы выпили, совсем немного. Она была в игривом настроении, забралась на перила. Я испугался, но не успел схватить… она уже сорвалась. – Полночи я повторял одно и то же разным сотрудникам правоохранительных органов.

Мою версию подтвердил гостиничный мальчик, сказавший, что погибшая женщина просила его не мешать им трахаться.

Кто-то из парковщиков видел на балконе – без уверенности, на каком именно, – мужчину и женщину и, как ему кажется, они целовались. Как я понял, это был самый информативный свидетель. Нашей борьбы не видел никто.

Единственное, медики дали заключение о следах на шее трупа. Я сказал, что, возможно, во время любовной игры я чуть переусердствовал, но лишь потому, что следовал ее предпочтениям.

Не было похоже, что у кого-то имелись сомнения в некриминальности смерти.

Но лучше на всякий случай позвонить Петровичу, чтобы всё разрулил.

Только кто теперь разрулит то, что происходит у меня внутри?

33

Домой я вернулся окончательно разбитым.

На столике меня ждала початая бутылка водки. Видать, она знала, что нужна мне сейчас. Я схватил ее и поднес горлышко к губам.

Нет!

Никаких искусственных изменений сознания. Мне это больше не нужно. Больше – никогда. Всё на трезвяк. Боль – на трезвяк! Страх – на трезвяк! Всё терпеть, чтобы яснее понимать. Струя из горлышка хлынула в раковину, а бутылка улетела в мусорку.

Я бессильно упал в кресло и уставился в пустоту.

Мне повезло.

Если бы я вчера не принял лекарство от отравления, то меня бы уже распределяла Вселенная.

Мне крупно повезло!

Момент осознания этого был настолько трогательным и волнительным, что у меня увлажнились глаза. Да, я любил жизнь, любил мою жизнь, мой мир и любил себя. Перед лицом смерти это всё стало очевидно без каких-либо оговорок и не требовало длинной, системной последовательности умозаключений.

И я убил ее…

Кто я теперь?

Я преступник. Они превратили меня в преступника. Я – убийца!

Даже хуже – я убил женщину, которую любил. Едва ли это когда-нибудь покинет мои мысли. Едва ли я забуду образ падающей Полины, устремляющей ко мне руки.

Никогда. Это будет терзать меня до конца дней.

Я любил ее…

Пусть она оказалась зомбированной тварью, желавшей меня убить, но что мне делать теперь с ее призраком в моем сердце? Как мне с ним жить?.. Хотя…

Я вдруг понял, что мои чувства изменились. Они как бы раздвоились. С одной стороны, я нашел любовь, такую всеобъемлющую, такую всё превосходящую, такую дико сладкую… и потерял ее навсегда, не представляя никакой возможности заполнить эту пустоту. И даже попытка Полины прикончить меня не омрачала ее светлый образ.

А с другой стороны, я обрел кое-что новое. Я обрел то, что, как мне кажется, и хотела, чтобы я обрел, Полина. Я почувствовал свободу. Ту, о которой она говорила.

Свобода была обратной стороной моего душевного состояния, вторым уровнем моих ощущений. Вселенная дала мне любовь, дала попробовать ее на вкус, омыться ею, заменила ею многие части меня, как оказалось, ненужные мне, лелеемые раньше части, и вырвала их из меня, словно сердце из грудной клетки.

Кто я теперь?

Я – освобожденный от самого сильного чувства, существующего у людей.

Но я избавился не только от него. Лишив жизни Полину, я окунулся в свой самый большой страх – страх смерти. Я окунулся в него, как в воду, – и понял, что всё еще могу дышать. Я потерял этот страх.

Я вновь соприкоснулся со смертью. Но теперь не просто наблюдал за ней из-за угла, а вплотную. Она держала меня за руку, вела ее, она заставила отнять жизнь.

Я рассмотрел ее. Я сотворил ее. Я постиг ее. Оттого что она стала ближе, она стала для меня четче, понятнее, рациональнее.

Последние барьеры пали: я освободился от любви и совершил убийство человека. Я стал свободен от любых границ.

Но какой ценой!

Полины больше нет. Теперь всё кончено.

Моя жизнь теперь не станет такой, как прежде. Мои искания закончены. Я дошел до пункта назначения…

Так ведь?

Я дошел до пункта назначения? Или…

Нет!

Это еще не конец.

Я вскочил с кресла и заметался по комнате.

Ведь меня хотели убить. Нельзя знать, кого отправят провожать меня завтра. Это может быть кто угодно. Любой человек из толпы.

Я знал, кто во всем виноват.

Старый хрен возомнил о себе слишком много. Нельзя позволить ему исполнять со мной свои умалишенные причуды.

И нельзя ждать!

Я сделаю это.

Я убью его. Я убью Венгрова.

Мои кисти тряслись. Горло дергалось от ударов сердца. Спазмировало в животе.

Я убью его, чтобы самому остаться живым. Ведь это весомое обоснование. Это не безумие, не месть, не жажда денег или власти. Это логично и просто.

Ворвавшаяся в мою голову опасная мысль вмиг стала приоритетом. Мое желание уничтожить профессора не знало границ.

Я свихнулся? Может быть, я уже не знал, что такое хорошо, а что – плохо? Или, наоборот, я обрел понимание? Я перестал разделять всё на хорошее и плохое – это ущербная мерная система, она порочна. Я видел всю картину в невероятной четкости, до мельчайших деталей, до движущихся по орбитам электронов. Цель была очевидна и неизбежна, как восход солнца.

Вселенная не дала ему легкой смерти от старости, во сне, поэтому я подарю ему другую.

Я знал, что не отправлю по профессорскую душу кого-нибудь другого, опытного и привычного этому делу. Я всё сделаю сам, в одиночку, по понятной мне причине: убийство – это акт глубоко личный, сокровенный, интимный. Я убью его сам. Вот этими руками, которые уже убивали.

Теперь мне ясно – убийца проснулся во мне не в момент, когда я отнял жизнь у Полины, а до этого, в ту секунду, когда я впервые спросил себя: «А смогу ли я убить человека?»

Мое естество кричало: баланс нарушен!

Хотя я знал об убийствах только из кинофильмов, сейчас я видел весь путь до конца, до последнего вздоха Венгрова, и не сомневался, что всё случится именно так.

Всезнающий профессор, пытающийся обмануть старение и смерть, умрет от рук своего ученика. Он узнает мое видение механизма жизни.

Мне скажут, на пути тебя может накрыть лавина, а я отвечу, я и есть лавина.

Что рождает во мне эти мысли? Стресс от последних событий? Или выход на участки разума, которые раньше были закрыты?

Неужели я несу это всё на трезвяк?

Кто я теперь?

34

Полчетвертого утра. Я стоял с большой сумкой у особняка Венгрова. И хищно всматривался в полумрак его двора.

Страх? Нельзя сказать, что его не было. Но он не захватил мой ум полностью, а держал его постоянно заряженным. Страх был моим сообщником. Он хотел, чтобы я не совершил ошибок.

Ведь то, что я собирался сделать, еще вчера было немыслимо. Такие мои решения и действия были невозможны. А теперь – они ясно видны, словно линии дорог с вершины горы.

У главных дверей охрана.

Это хорошо – потому что парадный вход мне не нужен.

Я выждал, пока шагающие по периметру ребята со знакомыми суровыми лицами, переодетые из строгих костюмов в кожаные куртки, отошли подальше от занятой мной позиции у тыльной стороны участка.

Не увидят. Не услышат. Не должны.

Я осторожно перелез через забор. Подскочил в несколько бесшумных прыжков к дому. Быстро нашел небольшое окно бильярдной – у самого низа стены. Оно, как и в прошлый раз, было открыто. Я тихо пролез в него. Протащил за собой сумку.

Я внутри! – последний раз по такому поводу я радовался и одновременно нервничал в момент потери девственности.

Бильярдный стол виднелся в свете дворовых фонарей. Отвратительное место для секса, как бы красиво это ни выглядело в кино.

У двери я остановился и прислушался. Тишина.

Неспешно вышел. Никого. И это хорошо. Так и должно быть.

Поднялся и оказался в главном зале, где старый хрен любит поумничать перед толпой заблудших овец.

Вдруг почему-то усилился страх.

Как будто стала рассеиваться затуманенность разума навязчивыми мыслями об убийстве. Что я здесь делаю? А что, если меня обнаружат и схватят? А вдруг меня самого здесь казнят и расчленят?

Но как только я ступил на лестницу, мысли вновь обрели четкую систему с устойчивыми связями и неоспоримыми элементами. Либо я дичь – и завтра меня порешат, либо я охотник – и разворочу эту обитель прислужников Вселенной и покончу с возомнившим себя верховным жрецом старым маразматиком.

На лестнице и в коридоре горел приглушенный свет ламп. Второй этаж, третий, четвертый…

Нет, это не охрана президента. И профессор не сильно боялся за свою жизнь. Да и к ворам, похоже, относился несерьезно. Наверное, он думал, что всё его богатство духовное и красть из его дома нечего. Я ограблю тебя по полной.

Пятый этаж.

Снова заныла робость, наросла паника.

Соберись. Соберись! Перед броском копья уже нельзя сомневаться. Рука уже занесена над головой, и нужно думать только о попадании в цель, окружающего мира не существует. Ты уже всё обдумал, пришел к верному выводу и принял решение. Назад пути нет.

Я подошел к дверям его апартаментов.

Это финишная прямая.

Это последняя дверь, которую мне осталось взломать, последний рубеж, за которым я стану… человеком? Да, ты так и сказал мне – «человеком». Я помню все твои слова. Помню все уроки. Сейчас ты примешь у меня финальный экзамен. Возможно даже, ты будешь мной гордиться. Сука.

Я открыл дверь. Негромкий скрип. Тишина-темнота.

Это была его гостиная, спальня располагалась за еще одной дверью.

Кажется, мой план – дерьмо!

Я пошел с рогаткой на опасного зверя, в его же лес. И теперь забрался в самое логово, надеясь застать его спящим и беспомощным и… прикончить его?

Мой план – абсолютный идиотизм.

…Но он сработает.

Я прошел в другую комнату.

Вот он.

Спит, падла.

Спит так, будто ему не сотня лет и его не тянет вставать засветло, как пристало старикам, чтобы пожить чуток дольше. Спит так, будто он забыл о своей заботе о судьбе мира. Будто он не организатор убийств во имя хрен знает чего.

Я подкрался к его кровати. Но, видимо, недостаточно тихо. Скрипучие же здесь полы. Не следил Алик за своим отелем.

– Что?.. Кто здесь? – проснулся Венгров.

Адекватного ответа у меня для него не было.

– Ты?! – задыхаясь, он дернулся рукой к прикроватному столику, к какому-то прибору.

И сразу получил отрепетированный удар в челюсть от недовольного слушателя его теорий.

Он отрубился. Изящно рухнул головой на подушку. Это было красиво.

Я посмотрел на прибор: должно быть, это тревожная кнопка. Взглянул осторожно в окно, прислушался к дверям. Всё тихо и спокойно.

Нужно торопиться.

Я раскрыл сумку.

Мой новый мир будет построен на руинах этого. Мой новый путь начнется отсюда. Моя новая жизнь зародится вместе с его последним вздохом.

Мысли неслись градом. Но я словно видел каждую градинку, со всех сторон, и каждая была на своем месте. Это как замедленная съемка дождя. А все мириады капель поглощаются огромным безмятежным морем. И море это – я.

Через минуту-две профессор очнулся и обнаружил, что его рот в несколько мотков заклеен липкой лентой. Ею также завязаны его руки и ноги.

Дикий страх на его лице. Да, пожалуй, мне это нравится.

Вот так ты должен был выглядеть всегда, а не с пафосным видом расхаживать перед интеллигентами из своей вечерней школы.

Венгров беспомощно ерзал по своей кровати. Он пытался мычать, хлопал глазами и смотрел, как я разливаю по его комнате жидкость из канистры. И замычал сильнее, когда понял, почему он такой влажный и пахнет бензином.

Я же, вместо того чтобы ускориться, видя, что он наблюдает, стал поливать спальню медленнее, будто ухаживал за цветочным садом. Ведь в этот момент у нас возникла ментальная связь. Мы понимали друг друга, мы как бы общались. Эти секунды вдруг стали важны для меня. Я чувствовал власть. И даже не просто власть паука над запутавшейся в сетях мухой – падальной мухой! – а могущество иного рода. Господство над скрытым от обычных людей миром.

Венгров заскулил громче. Жалобно.

– Нет, я не открою тебе рот, – говорил я, орошая комнату. – Мне неинтересно, что ты скажешь. Я уже всё слышал. Теперь буду говорить я. Потому что мне надоела ваша болтовня, и твоя, и… Я убил ее. Ты, наверное, не знал. А может, и знал. Может, она явилась к тебе во время медитации и рассказала, что я сбросил ее с балкона. В общем-то, всё как ты и просил. А если нет, расскажет, когда вы встретитесь там, во Вселенной. Я тоже приду к вам в свой час – через триста лет.

Он пыхтел, слушая мой голос.

– Я сначала предположил, что ты просишь сразу двоих убить друг друга, впаривая обоим схему с жертвой и проводником, и ждешь, когда это сделает кто-то из них, причем неважно кто. Но потом понял, что Полина знала, что ты мне навязал легенду о проводнике, а я такого о ней не знал, меня ты об этом не предупредил, она знала больше меня. Значит, меня ты выбрал осознанно. Что ж, это даже немного льстит. Видно, я и вправду хорош. Но у меня остался к тебе один вопрос… Как, по-твоему, похоже это на первый день остатка твоей жизни?

Из-за темноты я не мог увидеть всей палитры его эмоций. Но был уверен, что представляю себе всё достаточно точно.

Чего задергался, профи? Вопрос-то был риторический.

– Ты не поверишь, – я посмотрел на него, – но баланс нарушился. Я ведь жив – значит, точно нарушился. Не переживай, мы всё поправим. Сейчас мы дадим такой смачный сигнал во Вселенную. И я тебя, сука, провожу.

Мычи – не мычи, ты находишься в той версии развития будущего, в которой сегодня умрешь. Другие версии отсохли, как рукава реки. Реки, уже рвущейся вниз водопадом в озеро вечного успокоения.

– Нет, это не прыжок без парашюта, как ты любишь, – я вылил всё до капли. – Но тут – я художник.

Я отбросил пустую канистру и подошел к выходу из спальни. Медленно, как в старых боевиках, вытащил из кармана зажигалку и щелкнул ею, слегка рассеяв темноту золотистым сиянием.

Свет резью пронзил мои глаза.

Я вдруг вспомнил о Полине. Не о той, которая пыталась меня убить. О другой. Которую я любил.

Она улыбалась мне. Смеялась. Говорила что-то. Шептала. Целовала мои уши, мое лицо, мои губы, вылизывала мое тело. Отдавалась мне. Поглощала меня. Смотрела на меня. И падала, падала, падала. В пустоту. Унося с собой всю мою иллюзорную, наркотическую галактику в бездонную, всепожирающую тьму.

Пшик – и портал в тот мир закрыт навсегда.

Остался ли я здесь? Или упал вместе с ней? Или я раздвоился, отпустив того себя, чтобы не чувствовать боль, и стал наконец свободным?

Я знаю, кто я. Я больше не затерявшаяся на просторах то спокойного, то бушующего океана одинокая рыбацкая лодка. Я и есть океан.

Мой взгляд отлип от свечения зажигалки и сфокусировался на лице Венгрова, измученном, изуродованном страхом лице.

Я произнес:

– Представь, что ты на луне.

И бросил дрожащий огонек на этого больного урода.

Точка невозврата.

Я не стал ждать, пока вспыхнет пламя, и что есть сил бросился из комнаты. Буду уходить тем же путем.

Стены мгновенно озарились желтым отсветом. Позади зашумел прожорливый огонь.

Я не слышал профессора, ни стоны, ни крики до меня не доходили. Хотя я представлял, что его воплями будет залит весь дом.

Вдруг заревела пожарная сигнализация. Это хорошо – вдруг я ошибся и в доме еще кто-то есть. Зато в особняке нет системы автоматического пожаротушения, профессору это всё равно бы не помогло, он был очагом.

Рванул на лестницу. Четвертый этаж, третий…

Услышал шум и топот внизу. Это поднимались охранники. Они кричали что-то неразборчивое: то ли просто переговаривались между собой, то ли звали профессора.

Я отступил. Выскочил в коридор. Заметят же здесь!

Передо мной блеснули знакомые цифры «33». Это дверь номера, где я был с Полиной. Я даже не стал пробовать дергать ручку, сразу шарахнул ногой – и убежище распахнулось. Скользнул внутрь. Захлопнул дверь.

Я оказался там, где когда-то был счастлив. Где нашел что искал. Где любил. Страстно любил Полину. Хотя… кто только здесь ее не сношал. Тьфу.

Звуки утихли. Я резво выскочил из номера и вновь помчал по лестнице.

Второй этаж, первый.

Покидая лестницу, я видел, как вверху уже светилось. Слышал, как всё загоралось.

Я добрался до бильярдной и вылез через окно.

Во дворе тихо. Быстро перескочил через забор.

Сайонара, суки.

И побежал скрываемый деревьями, не выходя на дорогу. Удалился метров на сто, может, больше. Наконец оглянулся.

Сквозь решетку забора было видно, как два охранника выскочили из парадного входа. Один наговаривал что-то в мобильник, а другой, держась за голову, смотрел на здание.

Значительная часть особняка – почти половина – была в огне.

Это горел прежний я. Горели нити, из которых сплеталась моя душа на протяжении 30 лет. Горели мои слабости, страхи, сомнения. Нет, я не был тем домом, я был тем пожаром.

Отвернулся и пошел дальше, параллельно дороге. Нельзя ловить такси или попутки, это самые лучшие свидетели. Я двигался пешком максимально незаметно для кого бы то ни было.

Вскоре услышал – а затем увидел – две пожарные машины, с сиренами мчавшие в сторону особняка. Чуть позже еще несколько внедорожников пронеслись следом за ними.

Начинался рассвет. Он будто стирал во мне память о случившемся.

Я не ощущал никакого сожаления или вины. Было чувство, похожее на то, если бы я выбрал правильные шторы под обои. Будто я очистил дорогу от снега, чтобы проехать. Или я в одиночестве, без слушателей, отыграл на фортепиано изумительный концерт и удовлетворенно поклонился пустому залу.

Но зал никогда не бывает пустым, всегда слушает Вселенная. Всегда всё видит. Всегда всё знает.

35

Я топал около двух часов, примерно столько же, сколько шел в особняк, но не особенно устал. Двигался в одном ритме, не останавливаясь. И наконец вышел на знакомую улицу. Подошел к знакомому дому. И наклонился над знакомым кустом.

Я выгреб из его веток темную тряпку, развернул ее и достал оттуда свой мобильник. Пропущенных нет. Страх подсказал оставить его здесь, чтобы не отследили, что я был в особняке.

А затем я позвонил в знакомый домофон.

Она видит меня в монитор – не надо представляться.

Щелчок открывшейся двери.

Я вошел.

Мне нельзя к себе домой. Там ведь камеры, они зафиксируют, что я приперся утром.

– Эдуард Валентинович, вы в порядке?

Моя милая Диночка. Где ты берешь такие откровенные халатики?

– Ты даже не представляешь в каком.

Думаю, до этого дело не дойдет, но если вдруг и приблизится, Дина, несомненно, подтвердит, что я был с ней всю воскресную ночь. Я сейчас даже не стану ничего просить и объяснять.

Она сделала пригласительный жест и сонно улыбнулась.

– Завтракать будете?

– Буду.

Я-то ждал, что она питается только цветочной пыльцой и утренней росой, сохраняя такую форму, но она предложила омлет с ветчиной, овсяные хлопья, бананы и кофе.

Я сказал:

– Ты поедешь в офис и заберешь свои вещи.

Дина дрогнула. Она побледнела и тут же покраснела. Глаза в страхе блеснули наливающимися слезами.

– Вы… вы меня… увольняете?

Ой, какие глупости!

– Нет. Я перевожу тебя на другую работу. На работу, о которой ты меня просила.

Она немного ожила.

– Сначала ты постажируешься месяца три в «Скарабее», разберешься что и как, а потом, когда к тому времени откроется новое богемное заведение, «Сам ты Клаус», будешь там администратором.

Теперь блеск в ее глазах стал радостным.

– Правда? – Это что-то вроде «спасибо», я знаю.

– В отпуск, родителей навестить, пойдешь в любой день, когда захочешь.

Она привезла меня к дому. И это хорошо – нас запечатлели местные камеры, еще одно доказательство моего алиби. А потом уехала в офис.

Я поднялся и залез в душ.

Смывал с себя запах гари, запах страха, запах смерти.

Включил телевизор – ничего, никаких новостей о чрезвычайных происшествиях. Рано или тайна следствия?

Лада ждала меня внизу. Привезла на работу.

Я поднялся на этаж.

– Меня никто не искал?

– Нет, Эдуард Валентинович, – ответила Дина. – Вам кофе или сок?

Эх, я буду по тебе скучать.

– Мне кефир, – протянул я. Пусть выдаст свой дембельский аккорд.

И заскочил в кабинет.

Сразу врубил телик. Есть – показывают.

«…около четырех часов утра. Пожарные бригады не успели потушить огонь, уничтоживший всё здание. Погиб один человек, доктор физико-математических наук Венгров Александр Феликсович, известный ученый России. Иных пострадавших нет. Правоохранительные органы пока не обладают сведениями о лицах, совершивших поджог. На месте происшествия в настоящее время работают следователи и криминалисты, назначены десятки экспертиз…»

Звонок. Это Дина.

– Эдуард Валентинович, с вами хотят встретиться…

Я на секунду оглох: капли страха, оставшиеся где-то на донышке, включили сирену в моей голове: «Нет! Неужели меня вычислили! Не может быть. Нет!»

– …Соединить? – видимо, Дина это уже повторяла.

– Что? – выдохнул я.

– Я говорю, звонят из журнала, соединить?

Из журнала? Ведь не бывает глянцевых журналов о криминале.

– Да.

– Доброе утро, – услышал я любезный женский голос.

Это была главный редактор журнала «Кардинал». Она сказала, что они хотят меня представить в качестве «Человека эпохи», конечно, если я соглашусь.

Наверное, это соловьевское завещание.

Я ответил, что мне это интересно.

Дина приоткрыла дверь.

– Ваш кефир, – поставила стакан на мягкую подставку.

Моя милая Диночка.

Я встал с кресла и тепло ее обнял.

– Поезжай, тебя уже ждут. Я буду часто звонить и узнавать, как твои дела.

Она трогательно обняла меня, поцеловала в щеку, тоскливо улыбнулась и ушла.

Я взял стакан, подошел к окну и неспешно выпил всё, разглядывая разгорающееся в городе лето.

Стук в дверь.

Это Лада. Улыбалась так, словно ей смешно.

Она помахала мобильником:

– Вы написали, чтобы я поднялась.

– Я бросил пить, – сказал я. – Поэтому больше не нуждаюсь в водителе.

Тут ее затейливая улыбка испарилась.

– Но только что освободилось место моей помощницы по всем вопросам, зарплата та же. Ты можешь позвонить маме, папе, близким и посоветоваться. Только звони сейчас, я подожду.

Снова широченная улыбка озарила ее необыкновенно привлекательное лицо.

– Когда приступать?

– Ты как-то загадочно улыбаешься.

Лада подошла.

– У вас усы, – сказала она, провела пальцем по моей верхней губе, собрав остатки кефира, и засунула его себе в рот.

Нет, нет, нельзя. Я полгода продержался с Диной и всё это время получал огромное наслаждение от ее нетронутой красоты. А потом и от тронутой.

Нет, надо отсрочить… Переспим, когда… когда…

– Снимай т…

Сняла молниеносно.

Я взял ее за кисти и упер их в подоконник.

Прекрасный вид из окна. Потрясающий теплый воздух. Это мой самый любимый город на планете.

Конец.