Нелегка жизнь людей в земле Тов зимой. Да и животным, обитающим в тех краях, не сладко приходится. Дожди, ветра, холода, а то и снег выпадет – всё бывает.

Люди разложат дрова на камнях, разожгут пламя и с благодарностью к теплу усядутся кругом. Костер согреет снаружи, а сготовленное на огне горячее варево – изнутри. Неподалеку стоят неподвластные ветрам шатры. Пол в убежищах этих устлан теплыми медвежьими и волчьими шкурами. А от ночного холода овчина спасет – закутался и спи себе!

Животные роют норы, отыскивают пещеры. В пристанищах этих звери укрывается от непогоды. Огнем четвероногие не владеют, зато охота согревает обоих участников неистового действа – и того, кто спасается от зубов и когтей, и того, кто гонится за добычей.

Иными словами, тяжелые времена преодолеваются отчасти опытностью, отчасти привычкой, а отчасти трудом. Но главную подмогу обитателям страны Тов доставил на все века наперед сам Всевышний, приткнувший эти края к Земле Обетованной, которую Он устроил так здорово, что зима там коротка, а лето – длинно и благодатно.

Весна выводит на свет Божий неброскую красоту этих мест. Несутся вниз ручьи, шумят водопады, зеленеют новые травы и листва. Чудные запахи полевых цветов кружат голову и родят надежды. Темнеют густые дубовые рощи, а меж раскидистыми корнями крепких дерев изобильно высыпают грибы и ягоды, озабоченные пропитанием мелкого зверья.

Долины сменяются холмами. А если поглядеть ввысь, то глаза ослепит сияющая под солнечными лучами белоснежная шапка горы Хермон. Находятся смельчаки из людей, и взбираются они на вершину, и глядят восторженно вокруг на дарованную Господом Богом землю.

Диким козам не требуется смелость, чтобы взбираться на поднебесные скалы, ибо там и обретается это племя безобидных поедателей трав, листвы и мхов. Привычные к равнине волки им не страшны. Серые хищники и вправду не в силах добраться до коз, зато берут они у природы свое, жестоко наказывая человека за беспечность.

Как-то случилась беда: Сара, мать девочки Авиталь, загляделась на красоты земли Тов, сбилась с пути, и оголодавшая волчица бросилась на нее из кустов. Счастье, что неподалеку оказался муж Сары, доблестный воин Ифтах. Он услыхал крик о помощи, и верная стрела пронзила голову зверя. Однако до сих пор на спине спасенной виднеются бурые шрамы от клыков.

Не только волки, но и другие звери-мясоеды облюбовали себе землю Тов. Живут в тех краях и горные львы, и дикие собаки, и кровожадные шакалы, да и кого там только нет!

Хищники набрались лицемерия от двуногих и, если не слишком голодны, выражают им свое притворное почтение, опасаясь острых ножей, тяжелых дубин и метких камней. Не в пример сухопутным тварям, птицы и насекомые, коих в земле Тов неисчислимое множество, держатся гордо и не усматривают в людях своих владык.

Юной Авиталь скоро исполнится двенадцать лет. Сколько помнит себя, всегда жила она в земле Тов с военным отрядом, которым командует Ифтах, ее отец. Братьев и сестер у Авиталь нет. Когда мать с отцом и с дочкой собираются вместе малочисленным своим семейством, а вокруг не видать чужих, Сара неизменно повторяет, что их семья – лучшая среди всех семей. А говорит она так, потому что меж ними царит любовь безоглядная, и выказывают они ее друг другу, не таясь.

Авиталь тонка и стройна. Лицом не особенно красива, но и не дурнушка. Впрочем, годы покажут. Она девочка сильная и ловкая. Жизнь среди гор и лесов изощрила чувства ее. Почти как рысь она видит в сумерках, по запаху чует, нет ли капли крови в бадье с чистой и прозрачной речной водой, навостривши уши и затаив дыхание, ловит шорох сверчка на дальнем поле.

Да, необычайно тонок и разборчив слух у Авиталь. Она обожает музыку леса, восторженно замирает, внимая стройному пению птичьего хора, сердится, услыхав грубый львиный рык или отвратительный ослиный рёв.

Раз увидал Ифтах, как восточный купец играет на цимбалах. Воин купил у торговца инструмент вместе с палочками. Сам-то он музицировать не собирался, да и не до того ему. Зато вышел славный подарок дочке: “Девочку тянет к нежным звукам, пусть забавляется, – подумал заботливый отец семейства, – может, и Сара увлечется, женщины любят красоту!”

Авиталь выучилась играть, а Сара хоть сама и не преуспела, но любила слушать, как дочь складно фантазирует, тихонько ударяя палочками по струнам.

Да что там Сара! Даже суровые воины, бойцы собранной Ифтахом армии, сидя по вечерам у костра, разомлевши от тепла, мяса, хлеба и вина, впитывали сладкие звуки, прикрывая глаза и забывая жестокий военный труд минувшего дня. Музыка, как известно, смывает с души скверну буден, и сердце с сердцем говорит.

Ифтах смастерил для дочки маленький тимпан, прикрепил к нему лямку, чтобы вешать барабанчик на шею. Тонкими своими пальцами Авиталь постукивала по туго натянутой коже тимпана и гибко-гибко танцевала, подыгрывая сама себе. А мать с отцом любовно глядели на дитя и не могли нарадоваться.

Почти каждый ратник имел жену, а в результате доблестных побед у героев появлялись на короткое время и наложницы. (Заметим, что эту простительную вольность не позволял себе однолюб Ифтах.) И всё же, несмотря на высокую романтическую активность бойцов, детей в войске было совсем мало. К сожалению, сей демографический факт не исследовался учеными современниками Ифтаха.

Не удивительно, что у Авиталь было мало подруг. Девочка не привыкла к детским играм, часто пребывала в одиночестве, но не скучала. Умела играть сама с собой, слушала военные истории отца и размышляла над ними, любила байки, которые мать рассказывала ей на ночь. А еще она обожала гулять и беседовать со своим взрослым другом, старым и верным слугой по имени Халис.

Человек этот когда-то давным-давно был рабом в Вавилоне, потом судьба кинула его в Халеб. Он воевал против армии иудеев и попал в плен. Стал слугой в доме отца Ифтаха. Трудился на совесть. Когда пришло время выйти ему на волю, не захотел покидать господина и остался служить этой семье.

Поначалу иудеи собирались назвать Халиса каким-нибудь привычным им именем. Однако он с гордостью поведал хозяевам, что на языке его родины слово Халис означает “прямодушие”. Тогда отец Ифтаха решил оставить слуге родное имя.

Когда Ифтах отправился на жительство в землю Тов, то за ним последовал и Халис. Его любила вся семья, но больше других – Авиталь. Иной раз старик и девочка забирались в горы и вели душевные разговоры о том, о сем и обо всем.

– Ты окончил дела свои, Халис? – спросила подбежавшая к слуге Авиталь.

– Осталось только хворост собрать да дрова разложить для вечернего костра, – ответил Халис.

– Гляди, какое сегодня небо ласковое! Дождя не будет, не погулять ли нам? Мы ведь с осени не бывали с тобою на той стороне холма, что там новенького? Может, у бесхвостой зайчихи детишки родились? Надо посмотреть!

– Не пришло еще время зайцам деток кормить, весна только началась, Авиталь.

– Все равно хочу туда! Пойдем, а?

– Мы ведь давеча с тобою забрели за овраг и увидали, как медведь ягоды с кустов обдирал, а потом как заревет лохматый! Не страшно тебе было, милая?

– Испугалась немного…

– Вот-вот. Матушка-то твоя не велела нам далеко уходить!

– Та сторона холма – разве далеко это?

– Да не очень далеко. Ладно, пойдем, дочка. Только от меня ни на шаг!

– Я покорливая, Халис!

– Цимбалы возьмешь с собой?

– Нет, не возьму. Лучше послушаем, о чем деревья говорят и травы шепчутся.

Халис и Авиталь стали взбираться на южный склон холма. Старик остановился на половине пути: “Дальше слишком круто для меня. Сядем здесь Авиталь, под деревом. Тепло будет, и за листьями солнце не ослепит”.

– Халис, ты нынче на охоту не ходишь. А раньше охотился? – спросила Авиталь.

– Я ведь рабом был, что прикажут – то и делал. Но охоту не любил. Жалко мне и оленей, и зайцев – всех жалко! У них своя жизнь. Одной стрелой погубишь и мать, и деток. Мать погибнет от раны, а детки – от голода, – ответил Халис.

– Так ведь львы и волки всё равно загрызут жертву свою, съедят ее. Не от стрелы, так от клыков погибнут слабые!

– Львы и волки не для забавы охотятся и убивают не по злобе.

– Да разве кровожадные звери не злые?

– Нет, Авиталь, не злые они. Зверям злоба не ведома, и ненавидеть они не умеют. А любить – любят. Видал я, как львица облизывает львят, мясо им приносит, растит, воспитывает. А свиньи лесные – как поросят полосатых своих берегут! А олени? Да что и говорить! Зависть, жадность и ненависть – это ищи у людей.

– Зато у зверей бога нет, а у людей есть. Бог взыскивает с нас добро, а за дурное наказывает – так меня отец учил. Мать же велела всегда родителя слушать – он худого не скажет, и перечить ему нельзя.

– Я в своей жизни о многих богах слыхал. В Вавилоне – один, в Халебе – другой, у вас, у иудеев – третий. Богов почитать надо, и они друг друга почитают. Таковы все боги, кроме вашего Господа – Он никакого бога, кроме себя, не признает и от людей того же требует. Ревнив Он, и прощает с трудом. Однако о богах ты лучше с отцом и с матерью говори – им видней, чему дитя учить.

– Глянь-ка, Халис, вон на тот пригорок. Видишь, трава там зашевелилась?

– Ну, вижу. Удивляюсь, ветра нет, а трава колышется!

– Колышется, потому что со словами твоими не согласна и сердится. Я слышу, трава говорит сама с собой, мол, не все звери хороши. Которые щиплют зелень с земли, те только о желудке своем помнят, а красотой пренебрегают. Шепчут травы и полевые цветы: “Мы украшаем лесную землю, а щипачи нас поедают!”

– Может, верно молвят травы и цветы. Не все то правда, что у людей на языке. А деревья о чем шелестят?

– Смотри, вон дерево на опушке! – показала Авиталь.

– В беде оно, несчастное! Один бок голый, а на другом от листьев одни жилки остались!

– Ты только видишь, а я вот слышу, как дерево это плачет. “Один бок у меня голый, потому что внизу оленята объели, а сверху мамаша-олениха листву сжевала. На мою беду, листья у меня вкусные, гусеницы другой бок разорили. Теперь умру, наверное!”

– Молодец, доченька! Жалеешь беззащитных. И я такой же. Давай-ка мы из ручья воду наносим и деревце это польем. Может, не умрет!

Запасливый Халис не расставался с заплечным мешком, а в нем разные полезные вещи сложены, и котелок среди них – вдруг пить захочется. Девочка и старик раз за разом спускались к ручью, набирали воду и поили больное дерево. Устали, вернулись на место.

– Я слышу, слышу, Халис! Дерево благодарит нас!

– Господь щедро наградил тебя, Авиталь! Ты понимаешь язык деревьев и трав. Ты хоть и маленькая еще, а дар Божий велик в тебе! Подрастешь, и еще не тем удивишь мир! Говорят ведь, если уж у птицы горло звонкое, то и перо пестрое! Жаль, я стар, и не узнаю всего. Что поделаешь? Всего в жизни никак не успеть. Умру раньше нашего с тобой дерева.

– Ты добрый, а добрые долго-долго живут, так матушка говорит. А я думаю, ты вообще не умрешь!

– Сладкие слова ты сказываешь, девочка, да только не бывает так! Хоть и знаю, что не бывает, а слышать все равно отрадно!

– Мы никогда с тобой не расстанемся. Жаль, что не взяла я цимбалы. Сыграла бы тебе что-нибудь веселое!

– Старого человека трудно развеселить. К морщинам веселость плохо пристает. А скажи-ка, Авиталь, ты и горы можешь слышать, они тоже разговаривают, как трава и деревья?

– Нет, Халис, горы разговаривать не умеют. А, может, и умеют, но так тихо, что слова их ушей моих не достигают. Зато горы думают громко.

– И тебе их мысли ведомы? – усмехнулся Халис.

– Конечно! Вот давай перейдем на другой холм, оттуда увидим Хермон. Он быстро заметит нас. Он знает, что я понимаю его, сразу станет размышлять, и я тебе расскажу, о чем его думы.

Авиталь и Халис спустились с холма, поднялись на другой. Перед ними вдали возникла огромной величины гора.

– Он заметил меня! – вскричала Авиталь, – сейчас станет думать.

– Я пока присяду, успею отдохнуть.

– Хермон думает о плохом. Будет война.

– Какая война?

– Иудеев с аммонитянами, а, может, и иудеев с иудеями.

– Кто победит? Что думает твой Хермон?

– Хермон думает, что он не знает, кто победит.

– Зато я знаю, дочка. Никто не победит. Не бывает победителей в войнах – так уж войны устроены. Ифтах другого мнения?

– Другого.

Глава 2

Четырнадцатилетняя Авиталь не довольствовалась, как прежде, балагурством с деревьями, травами и цветами и уж наперед ведала, о чем думают горы. Ей хотелось проникнуть в историю семьи.

Почему горячо любимые матушка и батюшка живут с нею не в городе, а в горах? Зачем отец вечно воюет, и разве война лучше мира? Что это за фигурки из кости, которые мать так любит перебирать?

Авиталь казалось, что все эти странности связаны между собою в один тугой узел. Развязавши его, она получит ответы на свои вопросы, и рассеются недоумения. Она уже почти взрослая, и пора ей знать семейные секреты, а в том, что имеются таковые, сомнений у девицы не было. Да и в самом деле: тайна чревата бедой, она как плотно закрытый кипящий котел – разорвется и кипятком ошпарит.

О притязаниях своих на осведомленность Авиталь решительно заявила отцу с матерью. Сара и Ифтах, посовещавшись, решили, что, пожалуй, права дочка, и пора открыться. Ведь где есть загадка, там и до обмана недалеко. Назначено было время семейной беседы. Ифтах, занятый по горло важными военными делами, припозднился.

Мать и дочь начали разговор, не дожидаясь прихода отца. Решили: как появится глава семьи, так и скажет свое значительное слово. Приготовленный заранее ужин Халис держал на малом огне. Так уж заведено: сперва едят мужчины, а уж потом женщины. Стало быть, трапеза откладывается до возвращения Ифтаха.

Сара и Авиталь уселись на циновки друг против друга. У входа в шатер расположился Халис. Пусть слушает испытанный временем слуга – ведь ему и без того известны многие семейные секреты.

– Что бы ты хотела узнать, дочка? – спросила Сара для зачина беседы.

– Всё хочу знать о семье нашей, разве не положено мне? Я уже взрослая! – настырно ответила Авиталь.

– Ну-ну, Авиталь, не горячись прежде времени, а лучше послушай. Дед твой, родитель отца, жил в городе Гиладе, и судил тамошний народ, и правил им. Народ был им весьма доволен и горд. При нем иудеи отменно трудились – возводили дома, строили загоны для скота, рыли колодцы. И воевали славно – не раз аммонитяне-язычники посягали на земли Гилада, но дед умело командовал ополчением и надежно оборонял городские владения.

– Значит, отец мой – сын судьи? Отчего же народ не избрал его судьей после смерти деда? Первосвященник не хотел?

– Не спеши, Авиталь, давай вместе разбираться. Дед породил четырех сыновей. Стало быть, у отца твоего есть три брата. И они появились на свет от законной дедовой жены. А вот Ифтах, что родителем тебе приходится, сын наложницы – вот где закавыка!

– Неужели дед мой сразу двух женщин любил?

– Не знаю, Авиталь, скольких женщин он любил. Спросишь об этом мужчину, и не получишь ответа – слишком труден вопрос. Однако говорили люди, что дед ценил Ифтаха выше законных сыновей.

– Наверное, он наложницу любил больше жены!

– Очень даже может быть. А теперь подумай, нет ли здесь причины для раздора?

– Конечно есть! Небось, законные сыновья задумали оттеснить отца в сторону и самим унаследовать судейство и власть над народом!

– Так и случилось, Авиталь. Но не только о судействе и о власти речь. Имущество и земли тоже наследуются! Да и это не всё…

– Не всё? Жадные братья обделили отца, и им этого мало?

– Важную вещь подарила судьба отцовским врагам. Я о том сказать хочу, что имелась у них еще одна зацепка, и хоть тяжело мне говорить об этом, а надо. Наложница-то, бабка твоя, которой уж давно в живых нет, не иудейского роду была, а из языческого племени происходила. Деду не удалось скрыть сие от первосвященника, а уж от него дознались об этом и дедова жена законная, и сыновья ее, да и весь народ гиладский.

– Моя бабка язычницей была! Что ж плохого тут? Разве сын у нее дурной получился? Никак не скажешь! Может, внучка не удалась?

– И сын хорош, и внучка удалась, да только Бог иудейский лучше знает!

– Коли дед мой вопреки воле Господа языческую женщину в наложницы взял, стало быть, сильно ее любил, больше законной супруги. Так я и думала! Теперь мне всё ясно!

– Тебе еще не всё ясно, доченька, потому как я не всё сказала. Первосвященник поставил деду на вид, мол, не гоже судье держать при себе язычницу.

– А, понимаю, первосвященник хотел, чтобы дед бросил чужачку и любил только законную жену, так?

– Нет, Авиталь. Гиладский посланец Господа в любовные дела судьи не встревал. Он потребовал, чтобы дед обратил наложницу в иудейскую веру.

– А возможно это, матушка?

– Возможно, дочка! Женщина должна обрить голову и надеть платок. Грива новая отрастет, но впредь без покрытия головы показываться на людях нельзя, дабы чужой мужчина не мог увидать волосы мужней жены. Или мужней наложницы – это одинаково. И еще одно настояние мудрецами удумано: если язычница перейдет в иудейство, то придется ей расстаться с родным именем, и звать ее будут Сарой. Бабка твоя ничего не имела против сих перемен, потому как любила деда.

– Здорово! Какое простое превращение!

– Простым оно только кажется. Да и происходит ли превращение? Бывшую язычницу гонят и презирают, а мужчине, соединившемуся с ней, не сладко приходится. Жестоки и бесчувственны люди.

– Так ведь превращение-то в ладу с иудейским законом!

– Эх, Авиталь, Авиталь! Узнаешь еще, что закон не так заветами Господа правится, как злыми сердцами рабов Его!

– А спроси-ка, Авиталь, у мамаши, почему ее, как и бабку твою, Сарой зовут! – проговорил дремавший до сих пор Халис.

– А и вправду, матушка! Совпадение?

– Нет, дочка, не совпадение это. Отец твой по стопам деда пошел. Полюбил язычницу и женился на ней. А язычница эта – я, твоя мать!

– Матушка, я так люблю тебя! – залившись слезами верности, воскликнула Авиталь и бросилась обнимать Сару.

– И я люблю тебя, и отца твоего люблю, и все мы любим друг друга, и потому семья наша самая лучшая! – воскликнула Сара и принялась целовать Авиталь, и гладить ее по голове, по плечам и по рукам, и из материнских глаз тоже полились слезы.

– Ну, разнюнились бабы! – пробурчал Халис.

– А ты помалкивай! – прикрикнула на слугу Сара.

– Выходит, и тебе, матушка, пришлось обрить волосы! Так вот почему ты на людях всегда в платок кутаешься! А в поясе у тебя куколки костяные спрятаны, и я видала, ты, иной раз, перебираешь их – что это, идолы племени твоего?

– Эти фигурки – боги предков, матери моей подарок. Я достаю их и вспоминаю девичество свое. А иудейские строгости женщине не в тягость, если муж у нее любящий. Тяжело терпеть злобу, зависть и жадность.

– А что с наследием деда случилось?

– Когда умер дед, и пришло время делить наследство покойного, три брата отца пришли к первосвященнику и сказали, мол, Ифтаху ничего не положено, ибо мать его не была законною женой, да еще и языческого племени родом. И добавили, что по этим же резонам нельзя Ифтаху становиться судьей в Гиладе, хоть и весьма годится он для этого. И не только они, но и некоторые другие городские обыватели так же думали. Братья Ифтаха забрали себе все дедовы земли и имущество, а судействовать и властвовать ни один из них не захотел. Собаки на сене! Злы сердца людей, Авиталь.

– А разве не долг первосвященника возвращать недобрые сердца на путь доброты?

– Не нашим женским умом понимать первосвященника долг. Зато слова, что срываются с уст его – они нам известны. Наперсник Господа призвал к себе Ифтаха и, якобы от имени Бога, с которым советовался, сказал: “Прогони от себя жену Сару с малюткой Авиталь, и я предложу народу избрать тебя судьей. А если заупрямишься, не отряхнешься от языческого праха в доме своем, то быть тебе век в услужении у братьев, и это всё, что ждет тебя!”

– И отец не предал нас?

– Не предал! Он отверг охальное условие первосвященника, и мы отправились с ним в землю Тов. Ты была еще совсем маленькая, грудная. Нам поначалу приходилось нелегко, но зато мы упивались свободой.

– Теперь я знаю, почему мы живет в горах, а не в городе!

– Не все люди в Гиладе думали одинаково. Были и такие, что весьма почитали Ифтаха. Они пошли с нами. И отец собрал войско. Бойцы присоединялись к нему, и армия с годами росла. Вот придет отец и расскажет тебе, чем промышляет его воинство.

– Легок на помине хозяин наш, – подал голос Халис, – слышу стук копыт, не иначе Ифтах возвращается. Конь весело бежит, значит, и у седока приятность какая-нибудь случилась. Уж я-то знаю!

Халис не ошибался – это Ифтах возвращался верхом. Да и пора уж: жена и дочка заждались. Верный слуга хорошо изучил повадки хозяина и коня его. Халис вышел навстречу господину получать приказания.

Спешившись неподалеку от шатра и кивком головы выказав почтение слуге, Ифтах протянул ему меч. “Первым делом, Халис, – сказал хозяин, – хорошенько вымой оружие – чтобы у Сары с Авиталь вопросов зряшных не возникло, и мне бы врать не пришлось. От пяти вражин кровь запеклась на лезвии. В шатер внесешь меч чистым. И поторапливайся. Проголодался я, и женщины, наверное, есть хотят”.

Сделавши распоряжения, Ифтах вошел в шатер и расположился на лавке. Вскоре вслед за ним появился с блестящим мечом Халис. Вложив оружие в ножны, слуга наполнил водой два корыта и одно из них поставил на пол перед хозяином. Сара и Авиталь подскочили к Ифтаху, разули его и принялись омывать ноги главе семьи. После завершения сей непременной процедуры, Ифтах подошел к другому корыту и умылся с дороги.

Сара сняла с горячих углей горшок с ужином и водрузила на низкий столик. Принесла свежие лепешки, зелень и наполненный вином кувшин. Авиталь сервировала место предстоящей трапезы чашкой, ложкой и кружкой.

Ифтах уселся на циновку и принялся за ужин. Глотая слюнки, жена и дочь разместились напротив, пододвигали трапезничающему то одно, то другое. Женщины глядели во все глаза, как добрые куски мяса молодого козленка перекочевывают сперва из горшка в чашку, а из нее – в рот к Ифтаху. Он старался есть бесшумно, дабы не удручать деликатный женский слух. Впрочем, оголодавшему воину это удавалось не слишком хорошо.

Наконец, мужчина насытился. Теперь наступила очередь женщин вкушать ужин. Халис принес посуду для Сары и Авиталь и себя не забыл. Остатков хватило на всех.

Слуга вышел из шатра, чтобы обиходить коня – задать усталой скотине корму, напоить, почистить. Насытившееся семейство продолжило начатую беседу.

– Батюшка, я восхищаюсь тобою! – воскликнула Авиталь, – позволь обнять тебя!

– С радостью позволяю и одобряю, – ответил ублаготворенный сытным ужином Ифтах, – однако, чем я заслужил восхищение прекрасной дочери? Разве что своею любовью? Так ведь отцовская любовь к дочери скорее повод для ответной любви, а не для восхищения!

– Не скромничай, Ифтах, – горячо возразила Сара, – я уже рассказала Авиталь о твоем подвиге!

– О каком таком подвиге? – удивился Ифтах.

– О каком? Ты отверг наглое требование первосвященника, и не выгнал нас с дочерью из дома, предпочтя семью подлому расчету!

– Так ведь я это сделал всего-навсего из любви. А подвигом называется деяние, диктуемое мужеством и храбростью, – глубокомысленно заметил Ифтах.

– Ах, отец, как люблю я, когда ты говоришь по-ученому!

– Да где уж мне умничать! Вон, братья мои в Гиладе и первосвященник тамошний дикарем и безбожником меня полагают!

– Завидуют тебе братья! – воскликнула Авиталь.

– Я уже рассказала Авиталь о многом – и о братьях твоих, и о нас с тобой, и о том, почему мы не в Гиладе, а в земле Тов живем. Теперь отроковица наша желает знать, чем ее родитель славится, и какие у него занятия. Ты ведь помнишь наш уговор – сегодняшний вечер мы посвящаем Авиталь!

– Что ж, добавлю кое-что, – проговорил Ифтах, – когда первосвященник поставил мне невозможное условие, Сара сказала: “Я знаю, ты гордый, Ифтах, и меня с дочкой любишь. Не надо нам никакого имущества, забирай меня и Авиталь, и отправимся на привольное кочевое житье. Птичке воля лучше клетки золотой!”

– Батюшка, хочу расцеловать кудри твои! – вскричала Авиталь, бросившись отцу на шею, – ты не склонил голову, ты выбрал нас с матушкой! Как я люблю тебя!

– Ну, будет, будет тебе, касатка! Говорят, имеющий жену и дочь – заложник судьбы!

– Ах, не повторяй эту глупость, милый! – бросила Сара.

– Ладно, не буду. Но не безмездны дела мои. Возьму еще свое, а то и чужое прихвачу. Люблю воевать и покорять, и слава ждет меня, а я не дожидаюсь ее и шагаю к ней навстречу!

– Поведай отроковице, Ифтах, историю твою в земле Тов. Пускай Авиталь к дочерней любви прибавит гордость за отца.

– Ушли мы в горы вчетвером вместе с Халисом, – начал воин, и лицо его посуровело, – но очень скоро присоединились к нам юноши и целые семьи из Гилада. Оказалось, многим людям я был дорог. Я решил, что не оралом, но мечом стану добывать хлеб свой. Я возглавил небольшой отряд и потребовал от мужчин принести мне клятву верности.

– Клятву верности? – спросила Авиталь, – а какая она, верность меж мужчинами?

– Бойцы поклялись, что верны будут моим делам, каковы бы дела эти ни были. И что прикажу я, то исполнять обязуются покорно и без рассуждений. И пока ты росла да играла на цимбалах, войско мое сплотилось и весьма выросло числом.

– А как можно добывать хлеб мечом? – снова полюбопытствовала Авиталь.

– Ты видала торговые караваны, что по нашей земле проходят?

– Конечно! – ответила Авиталь.

– А ведь неспокойно у нас. Того и гляди, язычники ограбят. Да и от иудеев всякого ожидать можно. Вот мои бойцы и охраняют торговцев, а те нам за это щедро платят!

– Благородное это дело – сберегать торговлю. От нее всем польза, так ведь, Авиталь? – вставила слово Сара.

– Наверное, – ответила Авиталь.

– Ты не всё рассказал, Ифтах, ведь у тебя и другие заслуги имеются! – заметила Сара.

– А еще мы от языческих налетов оберегаем иудейские города, и Гилад в том числе. Вдруг кумирники нападут! Мзду хорошую за охрану берем. Бойцы у меня умелые и вооружены отлично. Разбойники нас боятся.

– Боятся – значит, не нападут! А коли так, то вы и плату не получите! – выпалила догадливая Авиталь.

– Э-э-э, нет! Мзду вперед берем! А кто не желает платить – пусть на себя пеняет.

Глава 3

У Авиталь растут года – скоро ей шестнадцать. А у ее отца с годами растет войско, растет богатство и растет число завоеванных городов. Последний пункт в перечне – это главный успех бравого атамана, ибо армия его присоединяет к владениям иудеев заповеданные Господом уделы Земли Обетованной. Из всех людских деяний только к самым успешным благоволит человеческая память.

Ифтах несомненно принимает во внимание, что понравится знатным людям – не последняя честь. Первосвященник мысленно воздает должное воителю за бесценные приобретения и всё думает, как бы отыскать средство вернуть его в Гилад и поставить судьей и правителем над народом. Однако служитель Господа не упускает из виду и того, что необходимо еще более приблизить героя к Богу, совершенно отвадить от язычества и не гневить его братьев.

Осведомленная в перипетиях семейной истории и повзрослевшая Авиталь наблюдает за достижениями отца и в меру своего понимания вещей судит о деяниях Ифтаха. Иной раз к гордости примешиваются сомнения в юной душе.

У Ифтаха были веские основания беспокоиться о судьбе своих завоеваний и за будущность Гилада. Два соседних языческих царства, Аммон и Вашан, предъявляли права на те же земли, что и иудеи. Об Аммоне речь впереди. Пока же хитроумный Ифтах задумал обезопасить себя от злоумышлений вашанского царя и выжидал подходящего случая.

Вавилонский владыка Мардук покорил землю Вашан, и посему ее царь трепетал своего повелителя. Вашанский правитель головой отвечал за безопасность торговых караванов, следовавших из Вавилона в Египет через земли Вашан и Тов. Лукаво и плутовски воспользовался Ифтах страхом провинциального царя перед великим владыкой, дабы отохотить соседа воевать с иудеями.