С детства, девочкой, полюбила Рут соседского мальчика Иону. Год за годом крепла любовь, и не думала Рут о другом муже. Всепоглощающая страсть заполонила душу, и еженощно снился девице возлюбленный, и обнимала его в нескромных мечтах благонравная Рут. Но что поделает дивчина, коли хлопец слеп?

Как-то на привале, по дороге на ярмарку в Люблин, из уст всеведающего раввина Залмана услыхал Иона, что Рут сохнет по нем. Но поздно, Иванка поселилась в сердце. Безумно любила Рут, и ревность ее была безумна. Шпионством вызнала, кто соперница, замкнулась в себе и стала ждать, быть может прозреют глаза слепца. А не дождется – местью умерит утрату.

Вот, совсем надежда тает: родилось дитя у Ионы. “Как быть? – думает Рут, – погубить шиксу – принести горе любимому. Не решусь на такое. Жизнь моя злосчастная!”

Прошло несколько лет, и время положило предел терзаниям Рут.

К концу кампании стали возвращаться домой степи и Днепра хозяева. Вот молодой казак Милован. Он окреп в боях и в пирах, и уж не пьянеет прежде всех. Вот пожилой и мудрый боец Злотоус, товарищ Ефрема. Вот всеми уважаемый за правдолюбие Красун. Ранен был тяжело, но не поддался, выстоял. А Зиновий, спорщик, что в пользу евреев говорил, погиб в первом же бою и не явил доблести. И Сологуб, недруг Зиновия, тоже пал, зарубленный ляхами.

Два известия принесли казаки. Одно прискорбное и одно радостное. Первое – Ефрем, муж Евдокии и отец Иванки, пропал без вести, и никто не знает, славой ли, позором ли, имя свое ознаменовал, и неведомо, где могила его. Второе – у всех на устах. Войско славного гетмана Рудана Дворецкого разгромило разбойничий еврейский отряд. Уцелевших не пощадили, с живых содрали кожу, а главарей, Зэева и Иону, предали лютой казни, которую и описать нельзя.

Прискорбное известие повергло обитательниц осиротевшего хутора в траур, радостное же добавило боли.

Горе сдавило сердце несчастной Рут. Надо ли жить, коли никогда более не узрит прекрасный облик? “Казнен, замучен, растерзан – плачет Рут, – толпа палачей! Обидчица той же породы. Погубила Иону, из груди моей вырвала сердце!” Высохли слезы, и вернулась мысль о мести, ибо убита любовь, и нечем ненависть остановить.

План отмщения быстро созрел в голове благонравной Рут. Она позвала старого конюха, бывшего казацкого рубаку, из-за раны не вернувшегося в строй и за щедрую плату согласившегося служить в богатом еврейском доме. Сказала ему что-то, протянула золотой. Конюх поклонился, вышел из горницы.

Окончен поход, и великим пиршеством пристало его завершить. Жизнь привольна, как степь, пенится, как Днепровская волна. Звенят украинские песни, красивей которых в целом мире нет. Разложены костры, заготовлены бараньи туши, хлеб, зелень, сало, окорока, бочки с горилкой и медом.

Казаки расселись солидно. Гордые лица, чубы и усы, загорелые худощавые тела обнажены по пояс. Мускулы рук вздуваются, выдавая силу огромную, достойную, по-пустому не растрачиваемую. У каждого сабля за поясом.

Поспело мясо на огне, разложена снедь, откупорены бочки. Выпита первая чарка, за ней вторая, третья. Начало положено. Славное начало. Пришло время беседы. Мужской, неторопливой, степенной – настоящей казацкой беседы.

Тосты за победы, тосты за героев, тосты за упокой души павших товарищей. Витязи не пьют за всех одним гуртом. За каждого смельчака, за каждого погибшего, за каждый триумф наполняется чарка. Казаку положен персональный почет.

В разгар торжества, когда горилка уж изрядно разгорячила головы, но уши еще слышали, а языки двигались, подосланный конюх отозвал в сторону пожилого бойца Златоуса и что-то пошептал ему. Красное лицо рыцаря сделалось пунцовым. Вполне твердым шагом он подошел к веселой братии.

– Довольно пьянствовать, хлопцы! – гаркнул Златоус, – есть новость страшная!

– Говори скорей! – загомонили голоса.

– Известно вам, что дочка Ефрема, бесславно пропавшего, без мужа прижила дитя!

– Позор!

– Не в том новость, что позор, а в том, что евреем была обрюхачена!

– Совсем худо! – грозно заворчали казаки.

– Спросите, кто он, осквернитель?

– Кто, говори, не тяни!

– Иона! Убивец славного атамана Криворучко!

– Совсем, совсем плохо!

– Можно ли снести такое, казаки?

– Не можно! Никак не можно!

– Не слышу совета вашего!

– Смерть потаскунье гулящей! И матери ее – смерть! Обе ведьмы! – вскричал Милован.

– Верно! Седлайте, хлопцы, коней! Живо, пока головы горячи, мчим на хутор ефремов, сабли наголо! – скомандовал Златоус.

Казаки с ревом снесли ограду и ворота и уж совсем было приготовились зарубить перепуганных насмерть женщин, да мудрый Златоус остановил расправу: “Эй, дикари, пьяные! Стойте! Придет правому делу время! На потеху вам – час!” Он соскочил с коня, бросился к Евдокии, заломил ей руки за спину, потащил полуживую в хату. Милован, молодой и горячий, во дворе, у всех на виду, ястребом налетел на Иванку, повалил наземь. Похоть, как и злоба, в приступе своем не знает стыда.

Всем, кто хотел, досталось забавы. Натешившись, свершили то, за чем пришли. Тут просветлело в голове правдолюбивого Красуна. “Справедливы ли мы? Своих покарали, а корень зла в земле оставили!” – воскликнул.

И ринулись казаки в Божин, на еврейские улицы, и жителям их много могил выпало рыть. А дом Ионы сожгли, и все его обитатели сгорели заживо. Рут, отомстив, бесчувственно встретила злую судьбу – ту же, что и Иванкина судьба.

Мальчонка успел убежать с хутора, забрел в поле. Проезжий татарский конник заметил мальца, подхватил. “Пригодится!” – подумал.

Глава 13 Ветра круги

Ничто нельзя утвердить и закрепить бесповоротно, но, кажется, исчерпало себя казацкое восстание. Запорожцы наказали ляхов, вызволили простой люд из кабалы панской, отстояли православную веру от утеснений католиков, умерили еврейское кровопийство. Славный гетман Рудан Дворецкий, стратег казачий и вождь украинский, привел родину и воинство ее под эгиду русского православного царя. Народ шагнул из рабства в свободу, воссоединился с великим братом-единоверцем.

Война изрядно потрепала Украину. Села безлюдны, амбары сожжены, хаты порушены, мельницы изломаны, церкви разграблены. Дворецкий чересчур полагался на татарского союзника своего. Чужаки не столько казакам пособили, сколько народ пограбили да поубивали. И ляхи, бунтовщиков усмиряя, внесли свою важную лепту в разор земли украинской. С великой печалью смотрит Дворецкий на картину запустения. Этого ли хотел воевода? Что исправила война? Друг и соратник его, историограф восстания Микола Шилохвост, безжалостно сыплет соль на рану гетману.

– Эх, Рудан, ведь сказано в нашем писании, что кривое не сделается прямым! – восклицает Шилохвост.

– Так обретаем мудрость, Микола! – в тон отвечает Дворецкий.

– Разрушать – склонность врожденная и сильнейшая, – философствует Шилохвост.

– Разрушая, освобождаемся от невыносимого и верим в улучшение, – добавляет Дворецкий.

– Разрушением торим путь в историю, – оптимистически заявляет историограф, завершая тему.

Худшее зрелище являли польские города и еврейские местечки. Огонь – самое впечатляющее орудие уничтожения. Пепелища и развалины. Костелы и синагоги превращены были в стойла, осквернены, полны конского навоза. Жители, коих не перебили казаки и не угнали в неволю татары, прятались по лесам. Поля вытоптаны, голод, болезни, мор. Некому убрать трупы животных, некому предать земле умерших. Хищные звери и птицы рвут гниющее мясо, жиреют на пиру войны. Окончился золотой век польского еврейства.

Год-другой минули, и евреи вернулись в родной город Божин, что стоит на берегу чудного Днепра. Строят, возрождают, скорбят. В знак траура по погибшим и замученным, раввин Залман наложил запрет: богачам три года не надевать шелка и лакомых кушаний не касаться. Зато женщинам, побывавшим в плену, разрешено вновь выходить замуж.

“Сильно оскудела общинная касса. Да и кому взносы делать? Сколько народу перебито, сколько разорено! И толстосумам пришлось испить из горькой чаши казацкого бесчинства. Взять, скажем, божинского богача Эйзера. Казаки спалили хоромы его, и погиб он в огне вместе с супругой Элишевой и тремя малолетними дочерьми. Кто виноват? Сын их Иона, что неразумными деяниями разжег ярость запорожцев? Задумал ничтожной силой великую силу одолеть, атамана их буйного убил! Или племянница бывшего каббалиста Акивы, мстительная Рут, злым доносом раздразнившая зверя? Однако, есть ли вина, коли нет умысла? Пусть бог ищет виновного!” – размышляет божинский раввин Залман.

“А вот, к месту об Акиве вспомнить. Многие наши, себя спасая, крестились. Жизнь всего дороже, как их осудишь? Которые смогли, вернулись к вере отцов. Акива же, каббалист и благовестник рьяный, разъезжал по городам и весям, все проповедовал не поддаваться принуждению казаков и попов, блюсти нашу веру, мол, вот-вот мессия придет, и все спасутся. А попал в плен, и принял крещение, и других стал подбивать. Господь ему судья. Мессию пророчил! Неужто еврейство праведно и заслужило спасение? Акива хотел словесами мир изменить. Разве не писано в книгах наших, что искривленного нельзя выправить?” – рассуждает Залман.

Кружится ветер, все возвращается, все повторяется. Звенят песни в селах, и сабли точатся. Ненависть пестуется, и для любви место есть. Богатые алчут наживы, землепашцы орошают землю потом, ремесленники гнут спину. Сильные куражатся, слабые копят злобу. А Днепр – все тот же Днепр, а степь – все та же степь.

Обложка оформлена автором с использованием стандартных средств Word.