Много понимал о себе Яков. Силы жаждал и в свою планиду верил. Утешение его – мечты да надежды. Страсть его – любочестие да сребролюбие. Не желал богатую невесту, бедную бесприданницу хотел, ибо сердцем горд был. “Невелик мой сад, но я кормлюсь из своего сада!” – думал. И промолчал о своем расчете.

Глава 3 Не бог несет, а конь везет

Яффский раввин Мордехай передал на попечение брату Элиэзеру, тоже раввину, лучшего ученика своего – Якова, внезапно осиротевшего. Мордехай рассудил, что не в глухоманной Яффе, а лишь в славном высоколобыми книжниками Иерусалиме, где обитает Элиэзер, достойно раскроет Яков необычайный талант свой, и прибавится мудрец к мудрецам Святого Города.

Минули годы, и Яков весьма много почерпнул из книг, и не только из книг. Он сошел с тропы, привычной наставникам его, но остался любезен им. Дальновидные люди готовы почитать пустяками важное ради более важного.

Яков взял в жены бедную девушку Оснат, подружку яффского детства. Женитьбой этой он порадовал земляка Мордехая, озадачил Элиэзера и осчастливил влюбленную в него девицу. Предпочтя бесприданницу богатой невесте, Яков возвестил всем, что не обязан никому.

Изумительный слух был венцом дарований Якова. Он слышал речь франков и мусульман и точь-в-точь повторял иноземную манеру. Дабы проникнуть во вражью среду, укрепиться в ней и одолеть лицеприятие к иудею, Яков перво-наперво сводил дружбу со служителями чужой веры, подавая им лестную надежду склонить его в свою конфессию. Воистину ловок тот, кто умеет скрывать свою ловкость. Он читал Святые Книги их, как свои, и сравнивал опусы меж собой, и находил в этом упражнении пользу и забаву.

Яков не посвящал раввинов в свои экстравагантные занятия, но не скрывал их от Оснат. А она надежно берегла домашние тайны и верила Якову безраздельно: что делает муж, то делает правильно. Приложимые к жизни вещи ближе женскому сердцу, чем умозрения талмудистов.

Спросить Якова, любил ли он свой народ, жалел ли его, презирал или гордился им – и не нашлось бы у него ответа. В одном уверен был твердо: еврейской судьбы себе не желал. Ум соглашался, а сердце бунтовало против мудрости покоряться чуждой власти. В его родном Иерусалиме пришлый франк-крестоносец брезговал прикоснуться к еврею и ни словом, ни взглядом его не удостаивал. “Да и что за город это – Иерусалим? – насмехался мусульманин, – с караван-сарай величиной!”

Христиане с мусульманами не дружно жили на Святой Земле, ибо и те и другие разевали рот на один и тот же огород, который евреи для себя посадили. Пока люди духа каждой из тяжущихся сторон свою правду утверждали, а чужую уничижали, практические люди разных вер торговали и богатели. Дела зиждются на доверии, когда один другого понимает. Многоязычный Яков пришелся ко всем дворам.

Заручившись порукой враждебных иудеям служителей божьих, Яков посредничал меж разноязыкими купцами, и они полагались на него и через него полагались друг на друга. Он писал им документы, и много всяких хитростей и уловок узнавал, и наматывал на ус где, что и когда покупать и продавать, и уверился вполне, что на торговом поприще обязательно преуспеет. Комиссионные Яков сберегал для собственной коммерции и все ждал, когда вес золотишка на добрый почин потянет. Сберечь накопленное труднее, чем накопить.

Настал день. Яков знал, как дешево купить товар, и купил, знал, как дорого продать товар, и продал. Барыш в дело вложил, и пошло-поехало – любо-дорого смотреть. В посредничестве надобности нет теперь. Жил, однако, скромно, и вихрем ворвавшееся и исправно растущее богатство на показ не выставлял.

Блеск золота не затмил Якову свет счастливых глаз Оснат. Любовь молодой супруги давала силы и упрочала дух его, и он весьма сочувствовал этой любви. Вместе с казной нувориша росли и надежды иерусалимских раввинов. Отчего же им не почитать Якова? Пусть не идет он торной дорогой, но ведь и не отступник он, боже сохрани!

Зазвучала сигнальная труба – вот-вот закроется на ночь кукольный город Иерусалим. Прихожане окончат вечернюю молитву, покинут синагогу, разойдутся по своим убогим обиталищам. Останутся лишь двое-трое молодых людей. Дома нищета и теснота. Бдением в синагоге скоротают ночь, будут впитывать мудрость Писания. Пожалуй, согласны юные талмудисты с главным городским раввином Ихиелем, мол, постижение Слова Божьего есть высшая радость еврея.

В доме у Ихиеля сидит раввин Элиэзер, бывший наставник Якова. Раввины обсудили жалкое обличье синагоги. Не украшена она. Ни ливанских кедров, ни слоновой кости. Потолок чернят коптящие масляные лампы, обветшали книги. Нет средств, община бедная. Зажиточные прихожане – только Ихиель да Элиэзер. Вся надежда на Якова. Ждут его появления.

– Мир вам, раби Ихиель и раби Элиэзер! – сказал выросший в дверях Яков.

– Мир тебе, Яков, и семейству твоему, пусть множится всем на радость! – ответил Элиэзер.

– Я рад, что ты не пролетаешь мимо мезузы, входя в еврейский дом, – заметил Ихиель.

– Я по-прежнему ваш!

– Ваш или наш? – усмехнулся Элиэзер.

– По-прежнему или навсегда? – уточнил Ихиель.

– Наш навсегда! – отчеканил Яков.

– Говорят, Яков-то наш не только в еврейские дома входит… – бросил в пространство Элиэзер.

– Уповаю, сие еврейским домам не во вред… – заметил Ихиель.

– Я наш навсегда! – повторил Яков.

Ихиель пригласил гостей к покрытому белым полотном столу. Хлеб, козье молоко в кувшине, сыр, финики. Прозвучало благословение над хлебом. Ели и пили коротко и молча.

– Яков, ты лучший мой ученик, и не избрал ученую стезю… – посетовал Элиэзер.

– Не ропщи! Он обратил мудрость желтых страниц в желтого металла силу, – возразил Ихиель.

– Примите в дар, почтенные раввины, сию мошну, упомянутым предметом отяжеленную.

– Благодарствуем, Яков! К какому делу приложить монеты? – спросил Ихиель.

– Думаю, украшение синагоги – лучшее приложение им, – ответил, улыбаясь, Яков.

– О, Яков, ты словно слыхал нашу с Элиэзером беседу!

– Мне показалось, Яков, на губах твоих мелькнула хитрая улыбка… – проговорил Элиэзер.

– Он непритворно прям! – заверил Ихиель и с надеждой на подтверждение взглянул на Якова.

– Я преуспел в торговле, барыши мои растут, – перевел на другое Яков.

– Рады за тебя. Теперь к какому делу применишь ум и руки? – спросил Ихиель.

– Иерусалим тесен мне. Куплю корабль, чтобы купечествовать на Западе и на Востоке.

– К чему тебе это? Богатство не в мошне, а в голове и в книгах! – воскликнул Элиэзер.

– Я полагаю, искусная отделка не повредит нашей синагоге! – возразил Яков.

– Где судно разместишь? – спросил Ихиель.

– В Яффе, конечно. Готовь, Элиэзер, подарки брату Мордехаю, – сказал Яков.

Сообщение Якова о намерении разъзжать по белу свету, его страсть к стяжанию и нееврейский апломб навели на раввинов задумчивость и грусть. Переваривши услышанное, Элиэзер и Ихиель вновь разомкнули уста.

– Просвети, нас, Яков, чего ждешь ты от богатства, кроме него самого? – спросил Элиэзер.

– Придет сила, а вечный страх уйдет. Ведь как просто!

– Еврей всегда в страхе, даже если сила при нем! – убежденно возразил Ихиель.

– Возможно… Еврей всегда в страхе… Но разве свыше нам ниспослан страх?

– На что намекаешь, Яков? Метишь в иную веру, что прибыльнее нашей? – вскричал Элиэзер.

– Божественная избранность! Разве сладкая мысль сия не счастье еврея? – подхватил Ихиель.

– А если сладкая мысль сия несчастье еврея? Не знаю… Ты больше размышлял об этом, раби…

– Избранничество рождением дается! – продолжил Ихиель.

– Сила, ум, порой богатство – тоже рождением даются! Почему избранничество выше?

– Оно – как знатность, как цвет кожи – свойства эти нельзя утратить! – выпалил Ихиель.

– Потому-то люди ставят их выше всех достоинств и заслуг, – добавил Элиэзер.

– Верно. Нельзя утратить! Вот превосходство всех превосходств! – согласился Яков.

Раввины ободрились, услышав слово Якова, в унисон с ними сказанное. Как объяснить ему, что на острие копья вертится тот, кто вертится в жизни, лишь на себя надеясь?

– Не страшишься, Яков, верой пренебрегая, за тельцом Аарона следовать? – спросил Ихиель.

– Нет трепета во мне, учителя мои. Другое тут: не резон стучаться в дом, где никого нет дома!

– Я раскусил его! Безбожник он! – в отчаянии воскликнул Ихиель.

– Забудем эти слова, раби Ихиель! Они опасны в любой среде! Ведь ты не желаешь зла мне?

– О, нет, храни тебя господь, мой мальчик! – горячо воскликнул Ихиель.

– Наш мальчик! – поправил Элиэзер.

– Наш мальчик уезжает завтра в Яффу. Напоминаю, Элиэзер: подарки брату Мордехаю!

– Плыви, куда ведет тебя судьба, но сердце свое оставь с нами! – воскликнул Элиэзер.

– С вами останется жена моя. Она на сносях, – уклончиво ответил Яков.

– Мы полюбили Оснат. Она на нашем попечении, – сказал Ихиель, обнимая на прощание Якова.

Глава 4 Дивный остров

Окончилась служба в церкви, двери распахнулись, и прихожане вынырнули из духоты храма Божьего навстречу свежести храма природы. Мысли обратились от высокого к земному. Джеймс расправил плечи и, разминая ноги, ускорил шаг. Здоровью и молодости претит покой.

Джеймс не жалел времени на благочестие, и молился много и усердно, и добился расположения священника к нему, к иностранцу. Впрочем, знакомцы не искали в нем чужака, ибо говорящий по-свойски – бесспорно свой, да и не таков англичанин, чтоб иностранца изучать. Здесь, в Англии, Джеймс порой размышлял над Новыми Заветами, и в рассуждениях его книжная христианская дидактика неизменно проигрывала живой утилитарности, ибо только последняя удовлетворит все до единой прихоти.

В этот погожий день Джеймс направлялся на рыцарский турнир – зрелище любезное сердцу англичанина. Богатый и бедный, дворянин и простолюдин, праведник и разбойник, трезвенник и пьяница тянулись к лондонскому ристалищу. Словно одноземец пестрой толпы, Джеймс душою принял лучшее развлечение уроженцев дивного острова. В Испании владела им страсть, ныне забытая, к бою быков. Он полагал, что любовь дарует блага за верность ей самой, а не предмету ее.

Джеймс проходит мимо порта. Бочки и тюки поднимают на борт и спускают на берег. Не всем выпадет сегодня глядеть на битву рыцарей. Грузчики трудятся в поту. Вот корабль расправил белые крылья-паруса. Морская сила Англии. Торговля, золото, товары, страны и города. Джеймс услышал голос, доносившийся с кормы отплывающего судна. Менестрель пел о богатыре Зигфриде. “Пока неведома мне Германия, но в песне слышна краса ее…” – размышлял Джеймс.

Путь не короток, надо закусить. У входа в харчевню рисовальщик малюет новую вывеску, изображая на ней диковинного зверя. Джеймс усаживается в углу. Требует принести жаркого с капустой, соленого хлеба и эля. В Англии он возлюбил свиное мясо – сочное, нежное, жирное. Вояки, вернувшиеся из похода на Святую Землю, пили вино, горланили песни. Один изрек громогласно, дескать, еврейское вино тоньше вкусом английского, и голос его потонул в шуме. Дюжий слуга бесцеремонно выволок на улицу двух повздоривших пропойц. Схватка продолжилась на дворе харчевни. Обессиленные, драчуны рухнули в непересыхающую лужу, уснули. Неодолимую тягу англичан к пьянству Джеймс не одобрял.

Большое поле обрамлено лесом и пологими холмами. Здесь, среди зелени, под неярким английским небом, быть рыцарскому турниру. Поле превратится в арену сражения доблестных мужей. У подножья холмов разбиты шатры, скрывающие бойцов и их свиты. На зеленых склонах расположены трибуны, устроенные в духе времени согласно категорическому сословному императиву. Для короля и особ благородного звания возведены ложи, люди небедные, но незнатные, усядутся на лавки, а простолюдины постоят.