Четыре серых цыпленка Мистера А

Перед тем как начать, я должен объяснить одну вещь. Эту историю пишу я, Мистер А, но о себе я говорю в третьем лице. После событий, описанных ниже, я внимательно расспросил каждого героя о его чувствах, мыслях, действиях на протяжении этих двух месяцев, поскольку мне было важно знать их истинные посылы. И так уж получилось, что я представляю эту книгу вам. Слишком поучительной и необычной получилась история, чтобы остаться только в воспоминаниях. Уверен, она сослужит кому-то хорошую службу.

С любовью и пониманием, Мистер А

Часть первая

Какой смысл делать что-либо, если этого никто не видит?

1

– Я расскажу вам одну историю. Историю жизни и правды, наполненную моментами, которые не каждый заметит. Её знают всего пара человек, и она очень много для меня значит. Пожалуйста, дослушайте до конца.

Я был очень необычным ребёнком. Вечно бродил в одиночестве по игровым площадкам, крышам складов и заброшенным домам. Такие прогулки вели меня совсем не туда, куда следовало: я замыкался, путался в понятиях и долго определялся с ориентацией. Появись у меня друзья пораньше, они бы объяснили мне, что такое девочки и за что их любить, но в ту пору я разбирался в себе сам, без посторонней помощи, потому нередко выходил на распутье. Я мог быть хорошим или плохим. Не рискну предположить, кем стал, но уж точно не космонавтом.

Когда мне было шесть, отец уже не жил с нами, и я проводил много времени в деревне с бабушкой, пока мать зарабатывала нам на жизнь. Мама помогала нам, а я помогал бабушке: доставал из погреба картошку, подметал и таскал дрова, а вечером вместе с ней и дедом мы смотрели телевизор. С такой теплотой и нежностью я вспоминаю наши чаепития, что становится грустно от того, что сейчас подобное уже невозможно.

В этой же деревне через дорогу от бабушки жила моя тётя. Когда я не ползал по дедовой мастерской и ближайшим стройкам, я прибегал во двор к тёте, чтобы поглядеть на её скотину. В ту пору тётя держала приличное хозяйство: овцы, коровы, гуси. Валяющихся в грязи свиней я видел чаще, чем валяющихся в грязи ребят, – возможно, это стало одним из факторов моего идеализма.

У моей тёти был пёс. Кличка Тайсон. Моя любимая русая дворняга. Большой, схожий с овчаркой друг, всегда весело вилявший хвостом, когда видел меня. Ему нравилось, когда ему чесали за ушами, когда я катался на нём или снимал с цепи и бегал рядом с ним по деревне.

В один из солнечных летних дней, когда все мои родственники праздновали юбилей деда, я пришёл поиграть с Тайсоном. Тайсон обрадовался мне, но как-то меньше, чем обычно.

«Наверное, он проголодался», – подумал я. Когда бабушка отправляла меня в магазин, я обычно проходил через огород тёти и, возвращаясь, угощал чем-нибудь пса: например, отрывал кусок от буханки, другой край которой уже отгрыз сам. В тот раз хлеба у меня не было, и я чувствовал себя виноватым. Если моя мама ходила на какой-то праздник, день рождения или застолье, она всегда приносила домой кусок торта или фрукты. Всё в дом – так заведено у нас в стране, – но о Тайсоне почему-то никто не подумал. В полусотне метров от будки моя родня объедалась вкусностями, а перед Тайсоном лежали только облепленные мухами свиные кишки.

Я налил в пустую миску воды, но Тайсон не хотел пить. Я жалостливо сморщился. Если бы он попил, это бы меня успокоило. Мне так хотелось сделать его счастливым. Я хотел накормить любимого пса, хотел, чтобы он снова скакал от радости, резвился, позволял мне кататься на нём верхом. И мне пришла в голову идея.

У моей тёти был курятник. Несколько куриц и выводок цыплят клевали зерно за решётчатым забором. Одним из моих любимых занятий было ловить их на убой, тётиным – хохотать над моими попытками. Я с радостью гонялся за ними, хватал за крылья, со смесью страха и удивления смотрел, как опускается топор.

Держа в голове мысль о голодном псе, я залез в клетку, прикрыл за собой дверцу и попытался поймать одного из цыплят. Помню, как долго у меня ничего не получалось, как они жались от меня по углам, будто знали, что для них эти руки предвещают смерть. Курицы залазили под насест, громко кудахтали и прятали под крылья птенцов. Маленькими ручками я пролазил куда угодно, и одного цыплёнка я смог-таки выудить из-под крыла: серого и слабого; он только недавно родился, ковылял и имел мало перьев.

Я поднял максимально некрасивого цыплёнка на уровень глаз: он пытался вырваться и царапал мне руку своим мягким клювом. Его клюва я не боялся: как и у любого другого мальчишки, мои руки были все в порезах и волдырях от крапивы. Радуясь добыче, я выбрался из клетки, плотно её закрыл, удивившись, что курицы даже не смотрели на меня: они выбрались в центр, к кормушке, и принялись искать на земле зерно, будто бы не замечая пропажи, – и направился к повесившему уши Тайсону. Маленькое серое сердечко маленького серого комочка быстро-быстро стучало в моём кулаке. Никогда бы не подумал, что пульс может быть таким частым. Мягкий клювик бился о толстую покарябанную руку и всё-таки смог меня ущипнуть. Обиженным взглядом я посмотрел на цыплёнка и, подойдя ближе к будке, с удовлетворением швырнул его псу на растерзание.

И в тот момент, когда маленький серый цыплёнок коснулся земли, когда он перестал падать, пытаясь махать крыльями, случилось то, чего я никак не мог ожидать. Момент, запомнившийся на всю жизнь, момент прояснения, момент истины.

Бум! – помню, как в голове раздался взрыв.

Я ни разу не видел своего пса таким. Тайсон приподнял голову с земли, но не стал вести себя как добрый, милый сердцу лохматый друг, не стал резвиться, махать ушами, ласкаться. В одно мгновение он превратился в ощерившегося монстра и бросился на цыплёнка.

Бум!

Действительно, бросился, действительно, стал монстром, мой лохматый добряк!

Бум!

Любимый пёс топтал лапами максимально некрасивого цыплёнка.

Бум!

Взрывы внутри головы пронзали мою нервную систему будто отравленным клинком, ноги резко подкосились, и я схватился за забор, чтобы не упасть. Пыль не успевала оседать на серый беспомощный комочек того, что могло когда-то вырасти петухом или курицей, она клубилась под собачьими лапами, и на долю секунду я даже подумал, что это туман. Потому что всё было в тумане. В тумане я видел рычащего пса, который больше не хотел есть. Он хотел убивать.

Моё лицо исказилось, на голове, по ощущениям, встали волосы, и от мурашек по черепу стало больно. Я заорал так, будто заживо съедали меня, и одновременно заплакал. Я второй раз попытался поймать цыплёнка. Точнее, я подумал об этом, но сделать ничего не мог – Тайсон рычал и не подпускал близко. Очень опрометчиво пытаться забрать ужин у голодного пса.

 В его зверских глазах я должен был прочесть благодарность.

В моих обезумевших глазах кто-то должен был увидеть причину. Зачем?

Я не знал.

Что происходит?

Я не знал.

Я был самым растерянным шестилетним мальчишкой в мире, в одну секунду потерявшим все свои знания о сущем и его обитателях, максимально беспомощным жалким существом. Пока не увидел палку. Как обезьяна, зародившая цивилизацию, я ощутил чуть ли не испуг, чуть ли не отвращение, когда взял её в руку, и сразу чуть не выронил. Когда я стал замахиваться, все мысли из головы исчезли, будто я потерял личность, перестал понимать, кто я.

В моих растерянных глазах кто-то должен был увидеть смысл.

Схватил палку, замахнулся, ударил пса, она отлетела, он ощерился, маленький мальчик испугался, схватил снова, замахнулся, зацепился за штанину, порвал, зашатался, упал.

Спустя двадцать с лишним лет я не могу осознать, что я тогда чувствовал, хоть и просматривал эту историю у себя в голове тысячи раз, – так много в ней намешано эмоций. Отчётливо помню, что маленький мальчик чувствовал себя ужасно неловким, будто впервые поселился в своём теле. Отчётливо помню, что взгляд терялся, дыхание рвалось, тело стало ватным и непослушным, как случается, когда пролежишь долгое время в ванне с горячей водой. Отчётливо помню, каким неравномерно тяжёлым казался конец палки, действительность кренилась с каждым поворотом головы, но всё же маленький мальчик смог несколько раз взмахнуть палкой перед носом пса.

Сознание резко вернулось, и я выронил палку, но продолжал отгонять Тайсона руками – сквозь истерику, сквозь панику, пока цыплёнок ещё хромал и шевелился.

Господи, как я орал! Как вопили клетки моего тела, моего мозга, наказывая меня болью по всему телу! Я же хотел сделать доброе дело! За что со мной так?!

Кажется, я упал на колени. Кажется, я смог отогнать пса. Смог спасти из когтей монстра того, кого я отдал ему на съедение. Монстр прыгал из стороны в сторону, свирепо рыча, но всё же выпустил добычу из пасти. Монстр отошёл. Кажется, попытка улыбки появилась на моём лице (такие бывают после инсульта), как будто я сделал что-то важное. На земле лежал пыльный мёртвый цыплёнок.

Кидая цыплёнка собаке, я совсем не думал о таком, не представлял себе такого. В остановившемся моменте у меня не было ни эмоций, ни чувств. Ошеломлённый десятый раз за несколько минут, я стоял перед пыльным серо-жёлтым трупиком. На нём практически не осталось перьев, и лапка неестественно торчала в сторону. Подумайте, каково ребёнку впервые увидеть смерть? А теперь удесятерите боль осознания – ведь именно он принёс эту смерть.

До того как я бросил цыплёнка на съедение, у меня в мозгу было лишь две неподвижные картинки: грустного, повесившего морду, голодного пса и его же, но радостного и махающего ушами. И между ними стрелочка. Что из чего получится. Но в момент «Бума!» картинки разъехались, и стрелочка вытянулась, превращаясь в анимацию, где милый грустный пёс стервенеет и рвёт на куски цыплёнка. На загривке шерсть встаёт дыбом, зубы, покрытые желтизной, становятся грозным оружием. Зверь пробуждается.

Он лежал передо мной. Мёртвый, недвижимый, тухлый. Не разорванный, только затоптанный. Помятый. Тайсон рычал где-то около будки. Я вновь мог воспринимать информацию: видел, слышал и ощущал всё, что происходило вокруг, причём очень ярко и реалистично – но в голове падал «снег»: серая рябь, покрытая перьями.

И одна-единственная мысль, овалом света озаряющая экран:

«С е й ч а с э т о к т о – т о у в и д и т»

Самая страшная мысль за всю мою жизнь. Сейчас это кто-то увидит. Сейчас кто-то узнает, что я сделал. Узнает, что я убил цыплёнка. Тётиного цыплёнка.

В моих чёрных впадинах глаз кто угодно мог увидеть страх.

Тело покраснело и осыпалось мурашками размером с шарики для пинг-понга. Дичайшая истерика, бессловесная паника, предвкушение наказания – всё нахлынуло в одну секунду; детская эмоциональность возросла в разы. Совесть, стыд и страх – всё вывернулось наизнанку, и сквозь это варево пробилось спасительное:

«От этого нужно избавиться»

С ужасом осознавая, что я собираюсь сделать, я поднял с земли палку. Пытаясь улыбнуться, я стал подталкивать псу мёртвое тельце.

– Ешь, пёсик, кушай.

Слёзы текли по щекам. Трупик податливо перекатывался в пыли; от мерзости я отдёргивал руку, а пёс от резких движений пугался.

– Кушай, пожалуйста, меня же накажут.

В моих слезах Тайсон должен был увидеть мольбу о помощи. Рот кривился в гримасе. Пёс недоверчиво смотрел из-за будки и воротил нос. Цепь не давала ему уйти далеко.

– Пожалуйста, пёсик, – крупные капли катились из глаз.

– А-а-а-а-а-а-а-а! – во всю мощь лёгких завопил я, когда на тельце цыплёнка щёлкнули зубы Тайсона. Я так резко закричал, что перешёл на визг и, задохнувшись, закашлялся, захрипел. Пёс, остерегаясь, потрусил к будке, откуда недовольно и опасливо посмотрел на меня. Я кричал, не думая о том, что меня могут услышать. Мне просто было очень-очень больно.

Господи, что я натворил! Я просто хотел сделать как лучше!

Эту историю до сих пор слышало только два человека. Я и мой брат. Так вот, ответьте мне на один вопрос:

хороший я парень или плохой?

В полуосвещённой аудитории царило молчание. За следующие несколько секунд никто не произнёс ни слова. Из коридора доносился звук протираемого стекла, и Мистеру А показалось, что он находится в тумане, который уборщику из коридора померещился запотевшей прозрачной дверью.

– На самом деле я немного лукавлю, – продолжил Мистер А, улыбаясь, – эту историю я рассказываю уже в четвёртый раз, всегда на мероприятиях вроде этого. Но ответьте мне, зачем я поделился с вами такими ужасными воспоминаниями? Я же должен вас завлекать, заманивать, а такой историей можно лишь эпатировать. Не скажу, что это не приносит мне удовольствия, но причина не в этом. Я чувствую, что у меня кровь бежит по жилам и горят щёки, ведь рассказывать такое – невероятный стресс, вы согласны? Так зачем же я это сделал?

В зале продолжала висеть тишина. Предположений не поступало, но на задних рядах кто-то зашевелился. Мистер А, опасаясь, что сейчас кто-нибудь встанет и уйдёт, поспешил продолжить.

– Только для вас, – Мистер А распростёр руки, будто собирался обняться. – Я хочу построить некий доверительный мост между мной и вами, между «Терапией души» и любым из присутствующих здесь. Я приглашаю вас так же, как и я только что, рассказать о сокровенном, личном, сбросить тяжкий груз с души. Посмотрите на меня, я красный как рак, я не блефую, это реальная история, и мне сейчас очень стыдно за происшедшее. Мне стыдно опускать взгляд и смотреть вам в глаза, но в то же время я чувствую лёгкость и радость от того, что смог поведать об этом. Впервые я рассказал эту историю именно здесь. Тогда ещё никто – ни моя мать, ни отец, ни жена – не знали этого, и я открылся перед вами, перед моей второй семьёй. И продолжаю открываться, потому что знаю, потому что верю, что здесь меня не осудят, здесь могут сказать, что я был плохим вчера, но не сегодня, когда решил поделиться. И так произойдёт с каждым, кто выйдет в этот круг, я гарантирую.

Глаза некоторых присутствующих подобрели. Противный коридорный скрип стекла исчез – возможно, рабочий приостановился, заинтересовавшись речью Мистера А, но, скорее всего, просто закончил работу и ушёл.

– Есть и вторая причина, по которой сегодня я рассказал вам эту историю. Именно эту историю. Ради одного эффекта. Я называю его эффектом серого цыплёнка. Я опишу его так: ты хотел сделать что-то хорошее, но оно обернулось кошмаром, потому что ты не посмотрел с другой стороны. Вспомните: я хотел сделать доброе дело – накормить собаку, – некоторые лица скривились в отвращении, – без злого умысла, жажды мести или ненависти к пернатым. Маленький мальчик ещё не сталкивался с конфликтом интересов на таком уровне, не понимал, что такое смерть и боль для животного, потому и не задумывался о благополучии цыплёнка. И лишь когда он увидел, что натворил, увидел, что цыплёнок тоже чувствует боль, понял, что хороший поступок обернулся, не побоюсь этого слова, убийством с другой стороны. В этот момент, момент БУМа, – помните? – ценности изменились. Пришло осознание, пришли новые эмоции, не испытываемые прежде. К двум картинкам с грустным и с радостным псом добавилась третья, самая ужасная. Цыплёнок должен быть жёлтым. А он оказался серым. Собака должна быть другом. А она оказалась монстром.

Лица большинства присутствующих по-прежнему выражали неуверенность. Что Мистер А должен был прочесть в их пустых глазах?

– Наверняка многие из вас знают байку, что я сейчас расскажу. Аудитория, лекция, преподаватель поднимает в руке книгу, показывая её присутствующим, и спрашивает: «Какого цвета книга?» Кто-то отвечает, что она красная, на обложке ничего не изображено, только красный цвет, но преподаватель говорит, что ответ неверный. Все подхватывают, возмущаются, мол, нет, она красная, абсолютно все называют книгу красной. Преподаватель качает головой и разворачивает книгу другой стороной. С другой стороны обложка оказывается чёрной. «Всё зависит от точки зрения, – провозглашает преподаватель. – Никогда не стремитесь быть в чём-то уверенным, пока не посмотрите с другой стороны».

В моей истории всё точно так же: одно оказалось другим, стоило посмотреть с другого ракурса. Потому в детстве мы более жестоки. Мы ещё не умеем оценивать предметы критично или многогранно. Вспомните, как в школе мы дёргали одноклассниц на косы, обзывали друг друга, дрались каждый день после школы. Сейчас, будучи взрослыми людьми, мы не позволяем себе такого. Говорят, только ребёнок может убить без мотива. Так и есть, они просто не понимают, что это плохо. Какой родитель сможет наглядно показать смерть ребёнку? И как? Убьёт на его глазах собаку, жука, паука? Я и сам не знаю, как объяснить своему ребёнку такое, но как-то нужно. Детство – это болезнь, которая лечится только временем, опытом. О, Лидия, наконец-то, что ты хочешь сказать?

– Когда я была маленькой, – встала из переднего ряда девушка с соломенными волосами, сжимая локти, – четырнадцатилетние ребята считали, что доставать из гнёзд скворцов яйца и разбивать их об стену перед девчонками – весело. Они хохотали и носили нам, девочкам, показывать трупики. Это было омерзительно!

– Это ужасно, Лидия, – поддержал её Мистер А, не переставая крутиться, – я согласен. И для четырнадцати лет такие поступки непростительны. Видимо, эти ребята крепко отстали в развитии.

– Да, сейчас они оба в тюрьме.

– Отлично, – сказал Мистер А и внутренне прикусил язык, – это только доказывает моё предположение, но суть всё та же. Где-то чего-то когда-то кому-то из нас не хватило, не додали или дали с перебором, поэтому сейчас всплывают на свет все недуги. Ожирение, злоупотребление наркотиками, спиртным, клептомания, жестокость – огромный перечень проблем, которые появились из семьи или окружения и вовремя не были оценены по достоинству. На причины, предшествующие этому, не посмотрели с нужной стороны. Здесь, в нашей большой семье, во второй семье, в центре психологической поддержки «Терапия души», я и ещё два десятка профессиональных лицензированных психологов занимаемся тем, что помогаем разобраться в этих проблемах. Мы, внимание, не подсаживаем на таблетки, не выписываем рецептов, мы выслушиваем, никогда не осуждаем, помогаем людям с их проблемами, переживаниями, заботами. Делаем мы это либо при личных встречах, либо в общем кругу, как захочет клиент. Да, мы называем вас клиентами, вы не больные люди, не пациенты. Пациенты годами лежат в палатах, и у них от такого времяпрепровождения атрофируются мышцы. Мы же работает иначе. Мы делимся своими переживаниями, мыслями, искренне помогая вам в неформальной обстановке. Кто-нибудь может себе представить, что сеанс у психолога проходит в парке аттракционов? При прогулке по парку? За обедом с его семьёй?

Лица присутствующих уже не выглядели испуганными или отталкивающими, скорее заинтересованными. Мистер А подошёл максимально близко к краю сцены.

– Вы нигде не встретите такого отношения, как здесь. Подобного заведения вообще нет в стране. Это новое, инновационное, наше личное детище, одобренное ВОЗ и Министерством здравоохранения. В столице пытаются нас нагнать, хотят ввести что-то подобное, но мы первые, а значит, лучшие. И мы работаем не ради денег. Мы собрали персонал из людей, горящих идеей помощи ближнему. Это не означает, что занятия бесплатные, хотя они тоже есть, но цены невысокие. Точную информацию вы найдёте в буклетах.

В зале зашелестели буклеты. Каждый с безразличным скучающим взглядом старался открыть свою рекламку как можно тише, но общий шелест перекрыл на несколько секунд слова Мистера А.

– Кхм… Повторюсь. Мы становимся близки с вами. Мы становимся вашими друзьями, и многие психологи поддерживают связь со своими пациентами в личное время, просто потому что хотят. У нас работают добрые, отзывчивые люди – с этим придётся смириться. Команда специалистов со всего света: Марокко, Никарагуа, Берлин, Бостон, Кёльн, города нашей страны. Я сам лично проводил отбор каждого специалистов и уверен в каждом из них. Иначе говоря, дамы и господа, я рад вам представить центр психологической поддержки «Терапия души»!

Глава первая

Рим

– Под твоей шапкой должно быть место для меня, – мечтательно предполагал Рим, разглядывая девушку, сидящую в углу. – Господи, как чешется нога!

В конце очереди, протянувшейся через весь зал ожидания, ложкой смаковала йогурт некая особь женского пола, из-под серой шапки которой спадали на плечи серые волосы. Рима волновали две вещи, связанные с девушкой: вопрос – почему она не снимает шапку, если в помещении не холодно, и наблюдение – за изысканной трапезой. Стянув ботинок и носок, Рим закинул стопу на колено и, расчёсывая зудевшие на пальцах подошвенные бородавки, любовался тем, как красный язык девушки полз по верхней нежно-розовой губе, слизывая кремовый йогурт, и оставлял его толстым слоем по краю, словно грязь колеёй. Медленно, с мягким шершавым звуком язык забирался вглубь тёмной пещеры, ощеренной сталактитами жёлтых потрескавшихся зубов, и вновь выбирался на поверхность, на уровень выше или ниже, будто пользовался лифтом. Глаза Рима закатились от нахлынувшего удовольствия. Боже, как хорошо!

Вчера вечером он намазал бородавки раствором чистотела, не подозревая, что это растение может сделать с кожей. Через несколько минут после процедуры пальцы ног зверски защипало, будто кто-то десятками игл проткнул все болячки разом. Почти всю ночь Рим не мог заснуть, ворочался, но не решался смыть адское средство: очень хотелось избавиться от случайно подхваченных в общественной душевой болячек, которые теперь раздулись огромными кратерами вокруг обугленной кожи.

Кожа у девушки, кстати, что на лице, что на руках, хоть и лоснилась, но выглядела приятной и мягкой, а пальцы приемлемой длины совсем не напоминали паучьи лапки. Помимо зубов и манеры выскребать йогурт со дна баночки языком, она, пожалуй, являлась самым приятным человеком в очереди, и потому Рим наблюдал за ней. Пальцы руки скребли по пальцам ноги, доставляя неимоверное удовольствие, и Рим остановился лишь тогда, когда увидел на ногтях кровь. Натянув обратной стороной носок и обув ботинок, он вытер руки о штаны и занял более удобную позицию для наблюдения. Более-менее прилично одетая, с кулоном знака зодиака на шее и перчатками с лисятами на коленях, она обедала или завтракала, пока остальные просто сидели, уткнувшись в смартфоны и журналы.

«Заработай».

«Вакансии».

«Работа тут».

«Любая работа».

Заголовки пестрели в пожелтевших от сигарет и исцарапанных руках, от нечего делать пролистывающих броские страницы. Журналы по трудоустройству светились рекламными предложениями и каталогами товаров, и свет от них отражался на лицах присутствующих. Он словно бы въедался в их и без того жёлтую кожу.

Парадокс: именно те люди, которые не могут позволить себе лишние траты, покупают лишние вещи. Листами, разворотами страницы пропадали в карманах ожидающих, некоторые из которых заказывали доставку чудо-товаров прямо из очереди, звонили жёнам, мужьям, рассказывая о чудо-предложениях, и, слушая брань в ответ, матерились и сбрасывали. Сглатывали. Хавали.

Те предложения, что втюхивали им.

Ту агрессию, что сливали на них.

Те взгляды, которыми на них смотрели окружающие.

Люди с лицами цвета больничного горшка старались выглядеть очень занятыми, непривыкшими распинаться по пустякам.

– Алло! Люся! Короче, я тут прочитал в газете, что золото скоро подорожает. Золото, говорю, подорожает! Короче, ты это… Ну его диван этот, ты цацки свои пока не продавай, я рейку прибью новую, ещё будет держаться. Алло! Люся? Не трогай брюлики, твою мать, я сам отнесу! Не трогай, тебя же там… обманут, как пить дать! В золото, говорю, будем вкладываться, дура!

Девушка в серой шапке, в отличие от вперивших взгляды в орущего господина людей, даже не глядела по сторонам, всецело посвятив себя облизыванию крышечки йогурта. Словно кошка, только с толстым лицом и нарумяненными милыми щёчками, пухлыми ручками с короткими пальцами и глубоким вырезом на ягодной кофте, выглядывающим из-под расстёгнутой куртки, она покачивала головой и мурлыкала от потребляемого ей лакомства. Достав из сумочки книгу, девушка прижала обложку к ноге так, что увидеть название не представлялось возможным, и перелистала почти до конца все страницы.

«Наверное, – предположил Рим, – она тоже часто сидит в очередях».

Крупный мужчина, расположившийся напротив девушки, в рубашке с расстёгнутыми двумя верхними пуговицами, открывающими невинное детское, но расчёсанное красное тело, словно он носил свитер на голую кожу, протянул девушке платок, чтобы она вытерла подбородок. Она сделала это так сексуально, что мужчина покраснел ещё больше.

Входная дверь резко открылась, и в приёмный кабинет «Центра занятости населения» ворвалась, словно ветер, выбивающий створчатые окна в штормовую ночь, работница кабинета с пакетом еды из близлежащего кафе. Люди заёрзали на стульях, побросали журналы, затеребили в руках справки, которые могли их денежно вознаградить, и по всему коридору нестройным хором разнеслись возгласы в духе «наконец-то» и «сколько можно ждать». Почти все навострили носки ног в сторону вновь обретшего жизнь кабинета, и гул задрожавших коленок защекотал барабанные перепонки в ушах. Волоски внутри закачались волной, а напряжение в помещении возросло – кто угодно мог пролезть без очереди, и каждый был готов его остановить. Воздух наэлектризовался. Все были на взводе. Мамаши в растянутых майках покрепче прижали к грудям младенцев, мужчины с вдавленными в череп глазами нахмурили брови, дети под яростными взглядами родителей перестали ползать под диванами и спустились с потолка. И только девушка с жёлтыми зубами, серыми волосами, в расстёгнутой куртке мерно покачивала носком полусапожка, устремлённого в потолок.

Возбуждённые посетители следили за работницей, и та, вероятно, чувствовала себя неловко под пристальными взорами крысиных глазок. Она не переставала взмахивать руками, перебирать папки с документами, шуршать бланками. Её коллега, её зеркальная копия, брюнетка в строгой одежде с волосами в пучке, собиралась обедать и набирала кипяток из кулера в кружку. Женщина нервничала, её кожа становилась влажной под пронзающими копьями глаз, словно она всем телом нависала над дымящейся кружкой. Она никогда, сколько раз Рим сюда ни приходил, не работала с людьми, только с бумагами, но людские взгляды впивались в неё жёлтыми клыками, сдавливая дёснами до синяков на коже, всем своим видом, поведением, эмоциями на лице, даже мыслями осуждающими вздорную, несносную и бог знает ещё какую девушку за то, что она решила пообедать.

Этим людям плевать на то, что у девушки законный перерыв. Им плевать, что её работа вообще никак не зависит от продвижения очереди. Безумные глаза вгрызаются в булочку, вытащенную женщиной из бумажного пакета, принесённого коллегой, быстрее неё, испепеляя её глазами до состояния уголька – наверняка затем, чтобы у работницы разыгралась изжога; безумные глаза ненавидели её за то, что между посетителями и едой она выбрала еду.

Этим людям плевать на заботы женщины, они хотят продлить документы о своей несостоятельности, хотят и дальше получать чеки, на которые будут кормиться сами.

– Посмотрите, какой я жалкий, мне тяжело жить, меня не берут на работу. Государство должно обо мне позаботиться.

– Извините, а вы не пробовали отмыться?

Сухой старик с кольцами вен на руках молол во рту невидимый кусок теста и смотрел на работницу. Честное слово, нужно иметь железные нервы, чтобы мочь есть под таким давлением.

Женщина, собиравшаяся трапезничать, видимо, не выдержав атаки ветхой беспомощности, с кружкой в руке отвернулась к окну, а другая объявила: «Следующий». Десятки ног разогнулись вмиг, слишком быстро поднимая сотни килограмм. Что есть силы Рим сжал зубы – ему почти физически стало больно от того, как затрещали кости в десятках коленей, и он почувствовал, что давно не посещал стоматолога. Один из подскочивших нырнул в кабинет, остальные поднявшиеся встали друг к другу так тесно, что соприкасались телами, будто горошины в стручке. Только разогнув как следует спины, очередные тяжело вздохнули, наполняя помещение ужасными запахами недельных завтраков, пота и гнили. Худосочные старики, безрукие инвалиды, загипсованные калеки, дети, жмущиеся к родным и чужим ногам, – большая часть присутствующих выстроилась в линию, давая передохнуть сидениям, стремящимся отдышаться, пока предоставляется возможность. Рим и девушка с пустой коробочкой йогурта остались сидеть на своих местах.

Рима смешила эта ватага, выстроившаяся в ряд, и нисколько не волновала. Он знал своё место в очереди и продолжал искоса разглядывать девушку с йогуртом. Она стучала пальцами по сумке и листала страницы книги: кажется, её тоже не особо волновало происходящее.

Рим любил очереди. Со школьной скамьи, когда посещение поликлиники обеспечивало право пропускать уроки, он любил проводить время в очередях, любил медленно перемещаться с одного места на другое, наблюдать за людьми, нервничающими и торопящимися. Они не понимали, что могут заняться делами, находясь в очереди: звонить и договариваться по телефону, отправлять или верстать документы на ноутбуке, обедать, составлять меню на ужин, разговаривать с детьми. Рима не смущало то, что он проводил в одном помещении несколько часов: он читал или рисовал, размышлял о жизни или делал наблюдения – в общем, не скучал. И знал главное: сидя здесь, он зарабатывал деньги.

Чтобы получить справку для пособия по безработице, нужно провести немереное количество часов в очереди с целью доказать свою непригодность. Для нормального человека просидеть несколько часов на стуле – пытка, ему не терпится встать, размять ноги, поработать. Для лентяя и раздолбая – это блажь небесная.

Семь раз посиди – один раз встань.

Отдыху время, работе – час.

Если нормальный человек встаёт в многомесячную очередь на детский сад для своего ребёнка, на льготное жильё, на скрининг на наличие рака – он постоянно звонит и интересуется, как обстоят дела, как продвигается очередь, на каком он месте. Прохиндей и растяпа в это время просто валяется на печи и чешет утянутый кушаком живот.

Рим относил себя ко второй группе.

Когда вы попадаете в приёмную «Центра занятости населения», вам предлагают варианты работы, пытаются устроить в мире – перевести в разряд работяг, и если вы соглашаетесь на работу, а после возвращаетесь, и так происходит несколько раз подряд, вам выписывают пособие. Практически все присутствующие уже давно прошли первоначальный этап и теперь, приходя, выдумывают места, где им отказали в приёме на работу.

«Газпром».