Весеннее полнолуние

– Сегодня же оформить все документы и отправить ко мне.

Со следующего утра жизнь Вадима кардинально изменилась. Ребенок познал иные формы обращения с ним. Он уже не боялся высказать отрицательное отношение к чему-нибудь, смел покапризничать, иногда проявить и непослушание. Где играть в обширной квартире и во что играть – решал только он. Действительность открылась ему другой стороной – привлекательной и заманчивой.

Николай Матвеевич – приемный отец Вадима – несмотря на свои годы, выглядел энергичным и бодрым мужчиной. Трудоголик по природе, он засиживался на службе допоздна. Выходные дни, которые нечасто выпадали в его буднях, он посвящал единственно приемному сыну. Музеи, театры, кино и, естественно, любимое увлечение Николая Матвеевича – охота составляли основное содержание их совместного досуга.

Николай Матвеевич беспокоился о судьбе ребенка, принимал посильное участие в становлении личности сына. В общении с Вадимом он, как правило, склонялся к поучениям и сентенциям, где красной нитью проходили такие понятия, как стойкость духа, непримиримость в борьбе и, разумеется, коммунистические трюизмы.

Он контролировал учебу сына, следил за его успеваемостью, посещал все родительские собрания. По рекомендациям педагогов снабжал Вадима познавательной литературой. Нанятые им репетиторы обучали подопечного иностранным языкам. Николай Матвеевич готовил сыну выдающееся будущее.

Вадим с первых дней Николая Матвеевича признал за родного отца. Стараясь не огорчать родителя, он безоглядно следовал его советам и пожеланиям. А если допускал незначительное упущение, то немилосердно клял себя за ошибку.

Он любил отца, тянулся к нему, нуждался в каждодневном его присутствии. Главным героем в его играх был отец. Но самые сладостные минуты он переживал тогда, когда отец, посадив его на колени – случалось и такое, – ласково гладил по головке. Вадим испытывал безмерное счастье, тесно прижимался к отцу, глаза наполнялись радостными слезами.

Однажды, с целью продемонстрировать сыновнюю любовь, малыш решился на поступок. Он дождался позднего прихода отца, стремительно выбежал из своей комнаты, с распростертыми объятиями бросился тому навстречу. Отец не поощрил его теплой улыбкой. Напротив, сделал строгое замечание: умные дети уже давно спят.

Осуждение родителя не подействовало. Впервые малыш ослушался, ибо был движим тайным желанием доказать себе, что действительно беззаветно любит отца. После неудачного поступка он ложился в постель в установленное время, но не засыпал. С открытыми глазами вслушивался в темноту. При звуке поворота ключа в наружной двери сердце начинало радостно биться: он дождался прихода отца. Малыш смежал веки, и как бы в благодарность за преданность воображение рисовало вожделенную картину. Ему представлялось, как отец осторожно открывает дверь в его спальню, крадучись входит вовнутрь и с опаской смотрит на него: не разбудил ли. Затем, бесшумно ступая, приближается к его кровати. Наклоняется, нежно целует. Потом, как он умеет это ласково делать, мягко проводит рукой по его голове. Некоторое время любуется им. Затем неслышно уходит… Отец исчезал в воображении, малыш спокойно засыпал.

В детстве Вадим лелеял заветную мечту – страстно желал заболеть. Притом так, чтобы страшная болезнь навсегда обездвижила бы его. В таком случае, представлялось ему, отцу придется оставить работу, а значит, он постоянно будет находиться при нем. Ухаживать за ним, ласкать и гладить по головке.

Несомненно, Николай Матвеевич не мог заменить Вадиму мать. К тому же, он был скуп на нежности: суровая школа прожитых им лет не очень-то сочеталась с обычными человеческими слабостями. Несмотря на это, Вадим остался благодарным отцу, сохранил светлые воспоминания о нем. После смерти отца он часто навещал его могилу, лично ухаживал за ней.

Вадим не мог пожаловаться на судьбу. В доме отца он провел счастливую жизнь. Светлые сцены из детства и отрочества часто всплывали в памяти. Но порой память возвращала к неприятным моментам, связанным с наемной работницей в их доме.

Домработница служила в доме давно, до появления там Вадима. Отец был доволен ее работой – во всяком случае Вадим не слышал нареканий в ее адрес.

Эта женщина обладала поразительной внешностью. Седые волосы, морщинистое бледное лицо, обвислая кожа на худых локтях указывали на скорое приближение дряхлой старости. В то же время почтенному возрасту противоречил легкомысленно-веселый взгляд ее раскосых глаз. Несообразность в наружности вызывала непростые вопросы у стороннего наблюдателя – либо данное существо ежеминутно подвергается приливу счастья, либо за маской беззаботности и беспечности скрывается иной склад души.

Одевалась она постоянно в белый длиннополый халат безукоризненной свежести, что свидетельствовало о чистоплотности и аккуратности. По дому ходила в мягких бесшумных тапочках. Она могла, словно привидение, внезапно появиться, бросая в дрожь гостей, и так же незаметно исчезнуть, оставляя присутствующих в сильном затруднении. Реакция гостей, скорее всего, доставляла удовольствие ей. Несмотря на возраст, она была полна сил и энергии.

У Вадима не сложились отношения с ней. Холодок отчуждения возник между ними при знакомстве и остался навсегда. События того первого дня отложились в памяти Вадима во всех подробностях

Встретила она его одного неприветливо, с нескрываемой враждебностью. (Шофер отца привез его из детдома и поручил ей). Не поздоровавшись, уперев руки в бока, она встала перед ним и принялась придирчиво рассматривать В глазах сквозила насмешка. Он съежился, потупил взор. Тем не менее не переставал ощущать на себе ее колкий взгляд. Тягостное молчание стало невыносимым. Он поднял на нее глаза, робко спросил:

– Тетенька, скажите, где я буду?

Она изобразила скорбную гримасу, печальным голосом ответила:

– Ах, сирота казанская. Конечно, подыщем тебе угол. Зовут меня Николавной. Но ты изуродуешь мое гордое имя, так что зови меня просто Ники, я такая обидчивая, – сказала и в смущении отвернулась. От Вадима не укрылось то, как она украдкой беззвучно засмеялась. После она небрежно сняла с него пальтишко – « тряпье», повела в ванную и велела «начисто отмыться».

В дальнейшем за все время их совместного пребывания она не позволяла себе подобных вольностей. Он старался с ней меньше общаться, называл ее не по отчеству, обращался к ней на «Вы». Они недолюбливали друг друга, однако Вадим скрывал от отца антипатию к домработнице.

Вообще, эта женщина была соткана из одних нелепостей. Правила человеческих отношений были установлены не для нее. Она избегала знакомств с жильцами по подъезду. При встрече не удостаивала их приветствием. В то же время любила подглядывать через замочную скважину за соседями по лестничной площадке.

Внешний мир в своем многообразии существовал обособленно от нее. Она не читала книг и газет. Не смотрела телевизор (по крайней мере Вадим ни разу не видел ее сидящей перед экраном). Не интересовалась ни новостями, ни другими радиопрограммами – радиоточка в квартире в ее присутствии молчала.

В числе странностей «Николавны» значилась причуда, которая скорее присуща шаловливым детям, но никак не человеку ее возраста. Суть шалости состояла в следующем. Если звонил телефон, она подходила, брала трубку, но не отзывалась. Услышав чужой голос, тут же начинала быстро произносить бессвязные предложения. Бессмысленный поток слов прерывала длинными междометиями. Извергнув тарабарщину, мгновенно замолкала, вешала трубку. От аппарата не отходила. Прикрыв рот, посмеивалась. Очевидно, представляла себе потрясенное лицо человека на другом конце провода. На второй звонок отвечала чинно и внятно.

О ней Вадим имел случайные, скудные сведения. Знал, что она замужем, но бездетна.

В любой среде неизбежны конфликты. Мирное, терпимое сосуществование «Николавны» и Вадима в один знаменательный день неожиданным образом обратилось в непримиримое противостояние, которое повлекло за собой необратимые последствия. Конфликту предшествовало закономерное любопытство уже юного Вадима, вызванное загадочным моментом в ее поведении. Происходило нечто непонятное. Внезапно случалось то, что домработница вдруг резко отстранялась от домашних дел, уносилась в подсобное помещение, где запиралась на ключ. Там в сущей темноте – ниша с дверью не нуждалась в собственном освещении – находилась продолжительные минуты. Выходила с лихорадочным блеском в глазах, направлялась к окну. Устремив взгляд вниз на улицу, что-то шептала. Порой то ли хихикала, то ли коротко кашляла. У окна постоянно стояла в неизменной позе – руки скрещивала на животе, пальцами впивалась в локти.

Странный поступок домработницы заинтриговал Вадима. Настал день, когда он решил удовлетворить любопытство. Стоило «Николавне» снова укрыться в подсобном помещении, он немедля кинулся к двери, приник ухом к замочной скважине. Напряг внимание. Слух уловил сдавленный протяжный стон. Он напоминал далекий волчий вой. Тягостный звук медленно стихал, но потом внезапно прибавлял в силе. Тон звучания попеременно менялся. Глухое стенание вызвало неприятные ощущения, Вадим почувствовал тяжесть в душе. Он отстранился от двери, ушел в свою комнату.

В комнате он стоял в потрясении. Стало ясно – она болеет тяжелой болезнью. Приступ острой боли настигал мгновенно, – рассуждал он, – поэтому она вынужденно оставляла все дела. Несчастная женщина в одиночестве, без помощи со стороны терпела в темной подсобке страшные муки. Вадим проникся к ней искренним состраданием. Клял себя за несправедливое отношение к ней.

Он дал себе клятву помочь ей. Но прежде решил вызвать ее на откровенный разговор, чтобы выяснить все про ее болезнь, после поставить в известность отца. Вдвоем обсудят создавшуюся ситуацию, наметят меры. Сердобольный родитель, Вадим не сомневался, не откажет в помощи.

План был составлен, однако совершить первый шаг – поговорить откровенно – он никак не осмеливался. По-видимому, препятствовала незримая стена отчуждения, которая пролегла между ними. Решился подойти к ней тогда, когда она после очередного приступа встала у окна.

Вадим подошел и остановился чуть позади – выбрал минуту, чтобы в мыслях повторить заученное вступление. Она не заметила его приближения. По всей видимости, была поглощена видом на магистраль, которая прекрасно наблюдалась с третьего этажа квартиры.

Неожиданно домработница прошептала:

– Ишь какой шар надула! Небось тяжело тащиться, милая.

Мысли Вадима прервались, он взглянул в окно. Ангелина Николаевна продолжала шептать:

– Вижу, тяжело. Но гордая! Заделалась уткой, а туда же – кичится. Счастья навалило, радость-то какая.

Вадим с недоумением вглядывался в пешеходов. Кого имела в виду она, определить не мог.

– Да, родишь ты, деваться-то некуда. Что если выносишь недоумка или какого-нибудь ублюдка, а? – она захихикала. – Всякое случается. Гордая, мечтает, что зародыш станет большим начальником. Три, три лицо. Будет тебе еще ручей пота и мука мученическая. Смерти захочешь.

Вадим обратил взор на беременную женщину, переходящую широкую улицу. Ее большой живот выпирал и выгибал спину. Она в действительности переваливалась при ходьбе с боку на бок. Ей не хватало воздуха – дышала полуоткрытым ртом, комочком белого платка сводила пот с лица.

Будущая роженица скрылась за углом здания, Вадим в растерянности взглянул на домработницу. Та стояла неприступно, молчала. Вдруг улыбнулась: Вадим угадал по движению щеки

– Каков удалец! Герой! Краса ненаглядная, – вновь зашептала она. – Наклюкался, уродец. Тесней прижимай родненькую, с ней и ляжешь в землю

Вадим взглядом уловил среди прохожих лысого мужчину, которому, как понял, домработница сулила мрачное будущее. Мужчина стоял на противоположной стороне магистрали спиной к виноводочному магазину. Он крепко прижимал обеими руками к груди бутылку красного вина. Пошатываясь, медленно водил головой – то ли знакомился с улицей, то ли соображал, куда податься.

– Чего задумался, светлая головушка? Все одно, скорый конец тебе. Будет тебе черный гроб и черви в нем. Щекотно будет – тихо засмеялась. – Вот те на, стоит и качается. Да иди же ты, иди, не стой.

Словно по ее зову, пьяный сделал шаг, качнулся, потерял равновесие, и ноги тут же быстро понесли его на осветительный столб. Наскочив на стояк, он сумел-таки заключить его в свои объятия. Бутылка выпала из рук, ударилась об асфальт и со звоном разбилась. На тротуаре образовалась красная лужица вина.

– Хана твоей милой, дурень. Сгубил ты ее. Соображай, что будешь пить, хи-хи.

Мужчина, опустив голову, уставился на потерянный спиртной напиток. О чем думал, неизвестно. Но решение принял. Скользнул по столбу, упал на колени перед лужицей. Двинул рукой – откатился крупный осколок. Оперся на вытянутые руки, приобрел устойчивость, с предосторожностями, чтобы не повалиться на бок, опустился на локти, опустил голову, приник к лужице.

Вадим в оцепенении наблюдал за действиями пьяного мужчины. Он ощутимо представил, как тот вбирает в себя грязную жидкость вместе с острыми кусочками стекла. Он закрыл глаза. «Увидел» человеческую тень на коленях. Она то становилась расплывчатой, то снова приобретала отчетливые черты. При этом призрак на четвереньках постоянно жадно лакал из темной лужицы. Вадим плотнее сомкнул веки. Через мгновение призрак вновь появился, будто насмехался над его глупостью. Он продолжал поглощать пойло и искоса самодовольно смотрел на Вадима. От неотступного преследователя не было избавления.

Вадим раскрыл глаза, отвел взгляд от окна. Вновь услышал хихиканье соседки. Чтобы освободиться от шока, бесшумно быстро устремился к себе.

В комнате Вадим не обрел душевного успокоения. Он ощутил неудовлетворенность, которая скоро переросла в недовольство собой. Все его естество восстало против трусливого бегства.

Он спешно покинул комнату с намерением не смалодушничать, дать отповедь злопыхательнице.

Он подошел к окну, открыто встал рядом с домработницей. От неожиданности та резко обернула голову в его сторону.

– А мне интересно, что вы тут высматриваете, – вызывающим тоном пояснил он.

Та снисходительно улыбнулась:

– Гляжу на муравейник.

Смысл ответа он не понял, что отразилось на лице.

– Толпа людей очень похожа на муравейник, разве не так? – объяснила она.

– Человек – венец природы. Нельзя так уничижительно отзываться о людях, —парировал Вадим.

– Этот пропойца тоже венец природы? – пальцем указала на окно.

Он посмотрел на улицу. Пьяный мужчина лежал на боку, спал мертвецким сном. Из угла рта свисал безжизненный язык.

– Это ни о чем не говорит, – ответил он. – С ним приключилось какое-то горе, вот и запил.

Домработница усмехнулась:

– Ошибаешься, он очень счастливый человек. Счастье у него каждый день под рукой, зависть просто берет, – едва слышно захихикала она.

– И все равно я утверждаю: человек по—своему назначению является властелином природы. Это научная точка зрения.

– Больно слабое умишко у меня – не разумею в ваших книжках. Лучше покажи мне властелина в этом муравейнике. Я тоже побегаю глазами, авось кто и приглянется, – отвела смешливый взгляд к окну. Вадим машинально последовал ее примеру.

За стеклом простые смертные сопровождали минуты своего существования. И каждый по своему усмотрению. Некая женщина с просветленным лицом – очевидно, мать семейства – с двумя полными сумками, тяжело ступая, выходила из магазина. Мимо нее прошла юная пара. Девушка, прижимая букет цветов к груди, радостно улыбалась своему избраннику. Юноша увлеченно ей что-то рассказывал. Они не замечали никого, чувствовали лишь друг друга. Вадим направил взор на пьяного мужчину, тому не повезло. К нему подошли два блюстителя порядка, взяли за руки и потащили волоком по земле бесчувственное тело. За этой сценой наблюдали три приятеля с бутылками со спиртным. Они переглядывались, посмеивались над неудачником.

Вадим смотрел на людскую массу и бранил себя за то, что по непростительному недомыслию очутился в глупом положении: не представлялось возможным обосновать абстрактный афоризм наглядным примером из уличной жизни.

Он взглянул на домработницу, натолкнулся на насмешливый взгляд: она следила за ним и будто читала его мысли. Он пришел в раздражение:

– Не смотрите так на меня! Знайте, сам Максим Горький писал, что «Человек» звучит гордо.

– Это не про них, – указала глазами на окно

– А про кого?

– Про тех, у кого кнут.

– Какой еще кнут?!

– Которым помыкают.

Вопрошающий взгляд Вадима развлекал Ангелину Николаевну.

– Любят эти людишки кнут. Под кнутом легче жить.

– А, понятно, понял, куда вы клоните. А я вот что вам скажу. Скажу то, что известно всему миру. Наш народ свергнул эксплуататоров, и каждый волен теперь сам решать свою судьбу.

– Решают, да не так. Людишкам выгодно жить под кнутом и тащить обоз. Как ни бери, а возница да и подбросит что-нибудь на пропитание, самим-то неохота добывать корм себе. Под кнутом и живут, и плодятся. Но мечтают: бич уж точно выведет на дармовые обильные хлеба. Невдомек дурням, что бичу это не нужно – сам останется без работы и еды.

Вадима раздражали умствования самоуверенной женщины. Она говорила явную чепуху. Его брала злость, но сразить недалекую простолюдинку метким словом не удавалось.

– По вашей спине тоже гуляет кнут, – съязвил он. Усмешка исчезла с ее губ.

– У меня одна беда. Я не родилась мужчиной, – сухо ответила.

– И что бы было, будь вы мужчиной?

– Стала бы возницей. Мне бы прислуживали.

– Смешная причина! История знает многих великих женщин, которые…

– Не знаю их и знать не хочу! – резко оборвала. Замолкла, но потом:

– Одно знаю: чтобы заиметь большой чин, женщина должна лебезить перед мужчиной, принять его волю. Все решают мужчины.

Вадим заметил, что она занервничала. Он воспрянул духом.

– Это вы глубоко ошибаетесь, – с издевкой в голосе отметил он. – Мужчины ни причем. Были случаи, когда женщины вели за собой массы. Были возницами, как вы выражаетесь. А вы…

– Я не хочу больше разговаривать! – отвернула лицо, уставилась в окно.

Она спасовала. Тем не менее Вадим не получил полного удовлетворения.

– Вы ненавидите людей, я это хорошо знаю. Вы никогда не проявите жалость к людям. Поэтому с вами никто не желает знаться, – уязвил, чтобы спровоцировать на разговор.

Она пронзила его взглядом. Неприязненно смотрела, о чем-то размышляла. После ответила:

– Какой прок от жалости? За жалостью прячется радость, что тебе больше повезло. Но всегда найдется повод, чтобы забыть про такую жалость. И тогда насядут, растопчут. Червяка всегда охота раздавить, а змею боятся, ужалить может

– По-вашему, человек человеку волк?

– Не по-моему, люди такие.

– Может и есть кто не любит людей, к счастью, их мизерное количество, – намек был ясен.

– А нету любви, – ответила на выпад Вадима. – Был один, все бродил по земле, говорил о любви. А его взяли и убили. Люди такие.

– Это вы о ком?

– О Христе.

– Да бога нет! – засмеялся Вадим. – Папа говорит, что религия – опиум для народа. Бога выдумали господа, чтобы держать народ в страхе. Так легче управлять. Церковь и цари наживались на страхе людском перед богом. Страх превращает человека в раба, этим и пользовались правители.

На лице домработницы промелькнула тень беспокойства. У Вадима прибавилось уверенности.

– Ну как, поняли, что я прав? Не молчите, ответьте. Бога нет, это выдумка господ. Если не согласны, ответьте.

– Бога нет, а страх существует. Он как живая плоть, – жалкая улыбка кривила губы, – Когда он голоден, беснуется. А дашь ему пищу, успокаивается, отходит.

– А если не накормить, то хватается за кнут, – мгновенно отреагировал Вадим и засмеялся.

Домработница мгновенно изменилась в лице, сжала губы, сузила глаза – злобным прищуром смотрела на него.

Гримаса поверженной оппонентки рассмешила Вадима.

– Страх – удел некоторых слабонервных, – сказал он, затем весело воскликнул: – А я вот никого не боюсь! – повернулся, пошел в свою комнату

– Ошибаешься, страх сидит в каждой душе, страшно всем, – зловеще прошипела ему в спину. Вадим проигнорировал ее слова. Он торжествовал победу: сбил с нее спесь, заставил понервничать.

На следующий день прислуга не явилась. Уволилась. О ней у Вадима сложилось резко негативное мнение, от сострадания не осталось и следа. Странности в поведении домработницы, которые его так обеспокоили, потеряли всякий смысл и значение.

Жизнь Вадима после протекала без особых памятных событий (за исключением смерти отца). Едва не весь день занимала учеба: его восприимчивый и жадный ум готов был поглотить все знания человечества – то есть объять необъятное.

Одновременно он ревностно и в то же время трепетно созидал свой нравственный облик, в роли взыскательного ментора оценивал каждый свой шаг, ибо был убежден, что первое лицо в государстве должно соответствовать идеалу, то есть заключать в себе лишь высшие духовные качества, что и дает тому право руководить страной. Он холил, лелеял вынашиваемый образ, ревниво оберегал его от посягательств со стороны и когда жестко, болезненно, когда снисходительно реагировал на «выпад», независимо от того, была ли это безобидная шутка или же малозначимое несогласие с его мнением. Зримый ему монумент – вожделенный идеал – отстоял пока далеко от него во времени, однако перфекционист Вадим уже заступил ногой на единственно верный, но тернистый путь самосовершенствования, который вел к этому воплощению совершенства, и с упорством намеревался пройти избранную стезю ускоренным ходом, хотя при этом ему постоянно казалось, что это он, нынешний, уже стоит на постаменте.

Да, Вадим, обуянный тщеславием, тянулся к славе, но он искренно в глубине души жаждал принести весомую пользу многострадальной родине.

В общем, Вадим был преисполнен гордого стремления ради всеобщего счастья трудящихся масс взойти на вершины человеческого бытия, где в ожидании блистало его безупречное великое будущее.

Он получил блестящее образование. По окончании вуза компартия призвала его к себе на службу, где Вадим быстро и без помех поднимался по иерархической лестнице. Успешной карьере способствовали не только его бесспорные личные способности, но и участие в его судьбе соратников почившего родителя.

Коренная ломка политической системы поставила крест на высокой коммунистической будущности. Вадим предвидел крах, в быстро меняющихся условиях свои устремления подчинил бизнесу. И на данном поприще имеется возможность добиться заслуженной славы, вознестись до высоты исторической фигуры, рассуждал он. Деньги могут послужить и благородному делу – служению собственному народу, примеров хоть отбавляй в истории человечества. Однако для начала требовалось устоять на ногах и утвердиться в наступившем лихолетье.

В воображении высокая цель приобрела иные очертания, но и в измененном виде не прекращала ярко светить.

…В здании министерства Вадим неторопливо спускался по лестнице со ступени на ступень. Легкая улыбка на губах скупо отражала душевный подъем, который он смаковал в связи с наступлением весны.

Он страстно любил первоначальный период этого времени года. Его организм безошибочно предугадывал первые дуновения пробуждающейся поры. Непостижимая особенность ранней весны настраивала внутренний мир на торжествующий лад. В эти прекрасные дни он впадал в беспечность и беззаботность. Ощущал себя капризным ребенком, прихоти которого подлежали исполнению.

Он спустился в вестибюль. Внезапный шум распахнувшихся парадных дверей привлек к себе внимание Вадима. Он увидел, как внутрь ввалилась группа из четырех человек. Впереди семенил круглый низкий мужчина с кейсом в руке. Он узнал нувориша: друг другу были представлены во время одного званого вечера. Толстячка опекали три дюжих телохранителя. Известная трусость богача развлекала Вадима. Однако сейчас он вспомнил о неприятном инциденте месячной давности.

Тогда, к концу рабочего дня, Вадима в его офисе навестили трое незнакомцев: двое с бычьими шеями и один молодой мужчина тщедушного телосложения, со спокойным, можно сказать, доброжелательным взглядом. «Хиляк», таким прозвищем мысленно окрестил его Вадим, как позже выяснилось, заправлял за главного.

Все трое расселись за столом напротив него. Говорил только Хиляк. Лаконично, в уважительной форме предложил услуги по обеспечению безопасности жизни и здоровья Вадима. А также гарантировал защиту от «злонамеренных посягательств» конкурентов.

Вадим, недолго думая, расшифровал цель визита троицы: они пришли навязать ему унизительную «крышу». От осознания данной ситуации он впал в гнев. Резко встал из-за стола, с искаженным лицом, брызжа слюной, начал кричать, что не на того напали, что черни здесь не место, что им следует общаться с себе подобными.

Рекетиры безучастно глядели на Вадима.

Прекратив изрыгать оскорбления, Вадим вперил негодующий взгляд в главаря, резко выбросил руку, пальцем указал на дверь. Тот послушно качнул головой и встал. За ним поднялись дружки. У порога Хиляк обернулся, вежливо простился.

На этом неприятный инцидент завершился. Братки больше не заявлялись. Обзавестись надежными телохранителями Вадим и не помышлял, гордость не позволяла.

Всякое напоминание о возмутительном случае порождало у него злость. В вестибюле, подойдя к выходу, он резко дернул на себя дверь, вышел наружу.

Место парковки автомобилей находилось во внутреннем дворе министерства. Для преодоления расстояния до автостоянки требовались минуты. Время прохождения явилось достаточным, чтобы губы вновь сложились в полуулыбку. Весна имела магическое воздействие на Вадима, он забыл о братках.

Территория стоянки была небольшой, он запомнил место парковки автомобиля. К приходу туда с удивлением не застал ни автомашины, ни водителя – исполнительный подчиненный без спроса никогда не отлучался. Непредвиденный момент, однако, не нарушил душевного настроя: Вадим был не прочь продлить удовольствие, обоняя неповторимый запах весны. К тому же не спешил: время встречи с очередной пассией не было обговорено. Обязался заехать за ней, как только освободится.

С Валентиной он познакомился здесь, в министерстве. Встретились друг с другом при банальных обстоятельствах – чуть не столкнулись на пороге парадных дверей. Однако не невинный инцидент, а его продолжение явилось прелюдией к их знакомству: они пустились, как нередко приходится поступать в подобных случаях, то синхронно уступать друг другу проход, то одновременно делать шаг вперед. Наконец, сообразив, также синхронно, насколько бесплодны их старания, они прекратили «церемониал», стали в нерешительности напротив друг друга. Первой прыснула Валентина, вслед за ней не удержался и Вадим, он и представился ей для начала.

Начали общаться. В разговоре выяснилось, что Валентина приезжая из провинции. В поисках работы обратилась за советом к дальней родственнице, сотруднице данного ведомства. На вопросы отвечала охотно. Не жаловалась и не просила. Говорила с ним с большим желанием. Чувствовалось, что он ей приятен. Да и она ему понравилась. Не только привлекательной внешностью, но и рассудительностью и непритязательностью.

Их отношения в дальнейшем переросли в любовную связь. Однако серьезных намерений Вадим с ней не связывал

В ожидании водителя Вадим напевал про себя мелодию Штрауса из «Весенних голосов». Неожиданно сзади к нему кто-то обратился. Он повернул голову на голос и тотчас повернулся всем телом.

– Это вы опять?! – гневно спросил: перед ним стоял тот самый Хиляк.

– Здравствуйте, Вадим Николаевич, – визави дружелюбно улыбался.

–Прочь от меня! – Вадим сжал кулаки.

–Понимаю ваше состояние, —Хиляк с повинной опустил глаза. —Приношу свои извинения, каюсь, мы бесцеремонно…

– Прекратите фиглярничать! Убирайтесь, а не то…– Вадим угрожающе сделал шаг к нему.

Хиляк на воинственный выпад примиренчески поднял обе руки:

– Пожалуйста, успокойтесь, не сердитесь, выслушайте меня. Я к вам по важному делу, оно вас, уверен, заинтересует. Пройдемте, тут недалеко.

Вадим не сдвинулся с места, но готов был наброситься на противника.

– Ну зачем вы так враждебно настроены против меня? – промолвил тот с обидой. – Я не причиню вам зла, не бойтесь меня, здесь рядом, пройдемте.

– Я вас?! —отреагировал Вадим с гневным презрением. – Куда?

–Да вот, здесь, – Хиляк протянул руку в сторону городской магистрали, прилегающей к министерству.

Вадим устремился в указанном направлении.

– Как выйдете, сверните направо, – Хиляк бросился догонять.

Они, покинув двор, окунулись в спешащий поток людей. Вадим, наклонив голову, несся напролом. Он не слышал замечаний и брань в свой адрес, Хиляк еле поспевал за ним. Через некоторое расстояние он взял Вадима за локоть.

– Стойте! – выдохнул воздух. – Мы пришли.

– Не прикасайтесь ко мне, – Вадим с брезгливостью отдернул руку.

– Простите, непроизвольно получилось.

Отдышавшись, Хиляк подошел к вблизи стоящей иномарке, отпер заднюю дверь, – садитесь, пожалуйста, всего на одну минуту.

Вадим окинул взглядом автомобиль, тонированные стекла скрывали салон. Он исподлобья недоверчиво взглянул на «доброжелателя» .В ответ тот шире раскрыл дверь.

–Вадим Николаевич, зачем вы так? Можете убедиться, машина пуста, – досадливо проговорил. – Дело в том, что я хочу передать вам документы, касающиеся лично вас и вашей фирмы. Документы особой важности. Против вас затевают нечистую игру, прошу вас, садитесь, дорога каждая минута.

Вадим не доверял Хиляку, однако отказ от предложения означал проявление трусости, чего он не мог позволить себе. Он сел в машину.

Хиляк устроился впереди рядом с водительским сиденьем.

– Сию минуту, – он нагнулся, поднял с пола чемоданчик, открыл, стал перебирать в нем какие-то бумаги.

–Не закрывайте дверь, сейчас, одну секунду, я передам вам бумаги, и вы выйдете, —пробормотал под нос. Вадим решил терпеливо ждать.

Вдруг, в какие-то доли мгновения, – Вадим не успел опомниться, – его сжали с боков двое грузных мужчин. Очутившийся за рулем какой-то детина сразу завел мотор, рванул машину с места.

Вадим попытался высвободиться.

– Не возникай, – вяло произнес слева сидящий и ударил тяжелым кулаком в грудь.

– Остановите машину! Сейчас же выпустите меня, – несмотря на грозное предупреждение, Вадим вновь постарался вырваться из тисков. Сосед налег на него всей массой, пальцами, словно клещами, сдавил кадык.

–Урод, не понял? Не возникай.

От пронзительной боли Вадим скорчился, испустил хрип.

– Сиди без вы…ов, а то задавлю, – разжал тот пальцы.

Вадим притих, болезненно морща лицо, глотал слюну.

По городу ехали с задержками. Вадим потерянно смотрел в лобовое стекло. В горле саднило, лицо судорожно кривилось.