– Не подготовлена она к науке оказалась, увы! – мужчина опрокинул в рот остатки из чекушки и швырнул пустую тару в мальчика, но не попал. – А мне теперь карму половником хлебать, сука такая… Вот почему тебя Ксенией звать, а? – он обратился к даме покрупнее. –Знаешь, что это имя означает по-древнегречески? Нет? А я тебе скажу! «Гостья». Ну или «Чужой». Ну какой же ты чужой? Ты даж не хищник. Ха! Тебе бы больше подошло татарское Акфалия. Любишь ведь засовы? – И хитро подмигнул помутневшим глазом. – А вот мне теперь карму…

– Игорёк, -шатенка прикрывая нос платочком, решила поддержать идею сансарического троллинга. – Видишь ли в чем дело. Карма твоя существует лишь для того, кто уверовал в то, что её есть кому расхлебывать. Вот ты настучал в бубен суженой и лежишь теперь в печали и в горести, плюёшь в потолок и единственный кто может тебе отсосать – это ты сам. Есть такой древний символ – Уроборос называется. Это змей, поедающий сам себя. Символ цикличности бытия, чередование жизни и смерти, разрушения и созидания. Так вот сейчас ты, отсасывающий сам у себя, очень на этого змея смахиваешь. Только вот самопоедание в твоем случае приведет не к перерождению.

–А к чему? – мужичок недоверчиво икнул.

–В твоем случае это приведет к перевариванию тебя в окончательное говно. Это ложный путь, понимаешь? Нет тут прямой передачи, как у настоящих мастеров.

–Ой, бля, можно подумать! – Игорёк, захмелев, перешел на падающие кокосы. –Ты хоть сама то знаешь, Дудка, что это такое – прямая передача?

– А то! – женщина сделала очень серьезное лицо, которым можно было бы залюбоваться, если б она не заговорила вновь. – Глубина прямой передачи прямо пропорциональна интенсивности рвотного рефлекса от осознавания иллюзорности того, чем ты себя считаешь. Просто надо не у себя отсасывать. – и покосилась на закрытый памятник.

Темное тонированное стекло дорогого немецкого автомобиля плавно опустилось, открыв лицо рано состарившейся молодой женщины с землянистым оттенком и кругами под безжизненными глазами. Если бы в присуждении Пулитцеровской премии существовала номинация за лучшее описание скуки, то ежегодно она присуждалась бы обладательнице шикарного серебристого мерседеса и по совместительству собственнице вышеописанного лица. Жизнь её, при кажущемся внешнем благополучии ( большая квартира в столице, прилично зарабатывающий супруг, большой двухкамерный холодильник, поджаривание тушки на лучших мировых курортах и – ах, да! – ребенок, рожденный скорее для мужа и изредка выполняющий такую же роль, которую выполняет погремушка в руках младенца) была похожа на существование зомби, подчиняющегося отголоскам рефлекторных сигналов тела. Вдобавок ко всему не совсем ещё атрофированный мозг трепал её как обрывок тряпки, заставляя впадать в полуавантюрные знакомства с гарантированной безопасностью своего нынешнего существования. Материальная поддержка, оказываемая ей автору памятника носила характер нерегулярный, но это позволяло чувствовать себя полезной и немного любимой, правда не той кисельной любовью, которой растекалась стоящая неподалеку в компании друзей знакомая дама. В такие дни солнце светило особенно ярко и настроение было куда радужнее, чем в дни их предваряющие. Проблема была в том, что длилась эта эйфория очень недолго и послевкусие у события было таким же, как и у использованного презерватива. Приходилось искать новых cud-communication на стороне, пока противность вкусовых ощущений не улетучивалась, и способность общаться без дерганых нервов не возвращалась прежней текучестью.

Резко поднявшийся пронизывающий ветер, возбудивший деревья настолько, что с остатками одеяний они распрощались за секунды, бесстыдно полез за воротники, шарфы, полы пальто. Огромный белый парус полотна, закрывающего памятник, вздыбился айсбергом и, подчинившись силе ветра, рванулся было, но опал под собственной тяжестью, закрывая саваном пространство в несколько квадратных метров.

–Как живой! – Бабка Мещерка, всплеснув руками, с умилением и восторгом распахнутыми глазами обнимала открывшееся зрелище. Чёрно-белые подруги как по команде скривили гримасой лица, у блондинки при этом татуировка приобрела стильный винтажный вид. Загадочная незнакомка в шляпе и очках резко повернувшись на высоких каблуках и широкой поступью зашагала прочь. Резко остановившись, она аккуратно сняла с головы убор и, не оборачиваясь, запустила им через плечо в сторону памятника. Оплывшее лицо Ксении пошло красными гипертоническими пятнами, кисти рук мелко тряслись, шатенка посылала воздушный поцелуй, хоть глаза выражали неприязнь и муку. Мальчик уехал куда-то, происходящее было ему малоинтересно. Пьяный мужичок непонятного возраста и стремлений, размазывая сопли по небритой щеке, рыдал и орал что-то о сошествии обличения небесного на землю обетованную. Неживой взгляд женщины в мерседесе стал еще мертвее, хотя это казалось уже невозможным более. Ухмыльнувшись плотно сжатыми, добела, губами она отодвинулась в кожаную темноту салона. Автомобиль тихо двинулся с места, стекло поднялось, закрывая внутреннее пространство и отражая серый мир, состоящий из голых деревьев, свинцовых, разрывающихся в клочья туч и сидящую на ветке продрогшую пошарпанную ворону.

________________________________________________________________

Старая подрагивающая на ветру ворона, вцепившись в корявую ветку сухими и острыми когтями, смотрела сверху на ребятишек, пробравшихся через дыру в давно требующем ремонта накренившемся бетонном заборе и разрисовывающих могильные плиты и перевернутые трапеции надгробий цветными мелками. Причудливые и незамысловатые фигурки (у кого на что хватало таланта и умения) тётенек, большого автомобиля, малыша на велосипеде, ведьмы в чёрных очках появлялись и заполняли собой поверхности никак для этого не предназначенные, но послужившие детям холстами и полотнами для творчества.