Спустя секунду после этих слов крышка гроба вернулась на место, и Ида наконец смогла вздохнуть. Затем хлопнула дверца машины и они снова двинулись в путь.

Они ехали уже с минуту, но Ида все также лежала в гробу и молчала – она не верила в свое счастье, не верила, что они смогли так просто обвести вокруг пальца этого немца. Не верила, что теперь они спасены.

– Ты там живая? – тихо спросил Ян.

– Чуть не задохнулась, – отодвинув крышку, произнесла она.

– Там же есть промежуток, чтоб воздух поступал, – пробурчал Милош.

– Нет, – Ида села, выдохнула и убрала упавшие на лицо волосы, – когда открыли гроб. Чертов немец так долго изучал меня…

– Ты молодец, – произнес Ян, глядя на девушку в зеркало и улыбаясь. – Хорошо держалась, хоть я и не видел.

– Можно уже вылезти отсюда? – жалобно попросила Ида. – Мне немного не по себе…

– Пока нет, – Милош покачал головой. – Да и вообще тебе лучше остаться там до тех пор, пока мы не доедем до дяди – мы можем встретить какой-нибудь патруль.

– Но кошку-то убрать можно?

– Убирай, – Милош кивнул ей. – Запах ужасный…

– Побыл бы ты на моем месте, – вздохнула Ида, взглянув на него.

– Верю на слово, – усмехнулся парень, откинувшись на сиденье.

Опершись поудобнее руками на передние сиденья, Ида, не сдерживая счастливой улыбки, поглядела на молодых людей. Она до сих пор не верила своему счастью – судьба снова была благосклонна к ней.

После того, как она сбежала из гетто, избежав отправления в концлагерь, она долго блуждала по полупустому Кракову, пытаясь найти себе место. Уже почти ночью, отчаявшись, Ида случайно столкнулась в темном проулке с Милошем Хжановским, который внезапно выскочил перед ней. Ей повезло – она знала его с детства, они даже жили в Казимеже через две улицы друг от друга. Тогда-то он и предложил ей свою помощь, а позже познакомил со своим двоюродным братом, Яном Ожешко, – семья того держала похоронное бюро. Идея, как вывезти Иду из города, появилась сразу, но только Ида не смогла сразу решиться на такую опасную затею – она не хотела подвергать братьев опасности. Лишь когда появилась надежда, что в Варшаве ее будут ждать новые документы, а ее саму смогут спрятать у себя сторонники сопротивления, девушка согласилась пять часов ехать в гробу.

Три месяца Ида жила на их содержании – две недели в подвале их дома, все остальное время – на чердаке многоквартирного дома их знакомого. Сейчас же, смотря на них, Ида думала о том, что знает их целую жизнь. Милош – младше Яна, плечистый, курчавый сероглазый блондин с чуть оттопыренными ушами, курносый, пухлогубый и с широкими скулами. У Яна – крупные черты и большие добрые карие глаза; темные волосы он зачесывает набок. Иде казалось, что она всегда знала их – настолько она успела выучить за это время каждую черточку их лиц.

Девушка знала, что она не первая, кого так перевозят из города в город – Ян занимался тайной перевозкой евреев второй год. И ни разу за эти два года он не попадался немцам, которые всегда требовали открыть гроб и тщательно осматривали лежащее внутри тело.

Устало протерев ладонями глаза, Ида посмотрела на пустую дорогу – ей хотелось поскорее попасть к дяде Милоша и наконец выбраться из гроба, от вида которого ее бросало в дрожь.

Мимо неё мелькали деревья, сизое небо, пустые поля… Ида не знала, что ее ждёт впереди. Новые документы, а дальше – что? А ведь она до сих пор не отошла от того, что потеряла свою мать, не смогла ничего узнать о ней. За это короткое время Ида отвыкла жить самостоятельно, приучившись к заботе со стороны Милоша и его брата, так что просто не представляла, как она будет жить дальше.

***

В Варшаву они приехали с наступлением темноты. Пока братья беседовали со своим родственником, Ида, радовавшаяся, что наконец выбралась из ненавистного ей гроба, смывала с себя грим и приводила себя в порядок.

Все происходящее казалось Иде каким-то глупым и злым сном – настолько все было нереально. Она до сих пор отказывалась верить, что все происходящее реально. Все время хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться и понять, что ничего этого не было. Но, к сожалению, это была жестокая реальность.

Часто, очень часто Ида вспоминала о Генрихе, хотя и ругала себя за это. Она все никак не могла понять, зачем он спас ее и так легко отпустил. Он даже не пытался удержать ее… Просто стоял и смотрел ей вслед. Девушка совершенно не понимала причины его поступка и каждый раз, злясь на саму себя, запрещала вообще вспоминать о нем, уверенная в том, что это уж наверняка была их последняя встреча. А будить в себе воспоминания, бередить старые раны ей никак не хотелось, ведь она знала, что ничего хорошего из этого все равно не будет, лучше забыть.

Опершись ладонью о холодную керамическую поверхность раковины, второй устало прикрыла глаза. Ей просто надо отдохнуть, вот и все… Через пару часов она явно будет чувствовать себя лучше, намного лучше.

– Как ты? – раздался тихий голос позади нее.

– А? – Ида испуганно вздрогнула от неожиданности и встрепенулась, глупо завертев головой. – Это ты…

– Я, – Милош сделал пару шагов вперед и остановился, прислонившись боком к кафельной стене. – Тебе бы стоит отдохнуть.

– Я в порядке, – вздохнула девушка, убирая упавшие на лицо пряди волос.

– И это говорит человек, который столько часов ехал в гробу с мертвой кошкой, – усмехнулся Милош, на что Ида в ответ лишь слабо улыбнулась.

Ида посмотрела на него. Такая искренняя и теплая улыбка… Казалось, будто всю жизнь она знает его, будто и не расставались они никогда. Казалось, будто и нет роднее для нее теперь человека во всем мире.

– Пойдем, – молодой человек мягко приобнял ее за плечи и повел куда-то в глубину помещения. – Сегодня отдохнешь здесь. Завтра отвезем тебя к нашим…

– Милош, – тихо произнесла девушка, – за что ты так добр со мной? За что мне такое счастье?

Но Милош ей так и не ответил. Он ухмыльнулся, что-то пробубнил себе под нос и отвел взгляд куда-то в сторону, начав с интересом разглядывать обшарпанные стены. Ида же улыбнулась про себя, и без его слов поняв ответ.

Уже спустя четверть часа, когда Милош оставил ее одну и, пожелав доброй ночи, ушел, выключив свет, Ида все никак не могла заснуть – в голову ее настойчиво лезли мысли о Генрихе фон Оберштейне. И что бы ни делала Ида, чтобы хоть ненадолго отвлечься от этого мучения, не дававшего ей уснуть, ничего не помогало – она упорно вспоминала все свои встречи с этим немцем.

Она вспоминала, как он ловким движением аккуратно приглаживал волосы. Как он хитро щурил глаза, как вокруг них при этом появлялись мелкие морщинки. Как он нежно касался ее кожи, когда так ловко увлекал ее в танец. Как он курил, пуская сизый дым в воздух. Как он поцеловал ее в первый раз, когда она собиралась сесть в такси. Как он поцеловал ее во второй раз – настолько отчаянно и пылко. Как он…

Она все это прекрасно помнила. И ненавидела Генриха фон Оберштейна. Ненавидела за то, что она сейчас в таком унизительном положении, а он – привилегированный офицер СС. Ненавидела его за то, что она позволила ему все это, что подчинилась против своей же воли, что дала слабину. Ненавидела его снисходительно-шутливую манеру разговора, ненавидела его насмешливый взгляд. Ненавидела, что он мог с легкостью понимать то, о чем она думает, понимать все ее чувства и ловко манипулировать ими. Ненавидела его ложь и то, что он всегда мнит себя правым во всем. Ненавидела его из-за того, что он всегда получает то, что хочет, и для него не существует слова «нет». Ненавидела, что не может долго уснуть из-за глупых мыслей о нем и рыдает в подушку уже полночи.

Но больше всего Ида сейчас ненавидела саму себя из-за того, что понимала, что не может ненавидеть его – ни немного, ни даже чуть-чуть.

Глава VI

Ида стояла, устало прижавшись к горячей стенке вагона для скота, – она даже не могла присесть на пол, потому что под ее ногами лежало тело какого-то человека, возможно, уже мертвого. Со всех сторон на нее напирали люди – такие же как она, вымотанные и задыхающиеся от невыносимой духоты. Такие же евреи, как и она.

Спастись в Варшаве Иде так и не удалось – кто-то выдал ее. Попала в число тех тридцати шести тысяч, которых увезли в сентябре в лагерь.

На следующий день после ее приезда, Милош с Яном попрощались с ней – им надо было ехать назад в Краков. Ида стояла у окна и смотрела на размытое отражение Милоша в стекле, пока он неловко мялся у двери.

– Обещаю, – сказал тогда Милош, – мы увидимся с тобой через пару дней. А сейчас надо ехать…

– Я понимаю.

– Ида, – он подошел к ней сзади и положил ладонь на плечо, чуть сжав, – ты…

– Буду осторожна, – закончила она за него фразу и вздохнула, закрыв глаза.

– Именно, – прошептал Милош и обнял ее за плечи. – Мы вернемся через пару дней, и я сделаю все, чтобы увезти тебя как можно дальше.

– А что мне делать эти несколько дней? – так же шепотом спросила девушка. – Когда ты скрываешься, часы превращаются для тебя в столетия. Ты не представляешь, что это такое… Просто сидеть и ждать чего-то. А что ждет тебя впереди? Ты и не знаешь… Просто ждешь… Устаешь ждать, но насколько хуже было бы, если бы ждать стало нечего.

– Ида, в обед приедут люди из сопротивления, увезут тебя и спрячут. Это не больше, чем на три дня. Просто подожди три дня, прошу…

– А потом ты приедешь…

– А потом я приеду. И все закончится, обещаю.

Милош ушел, даже не попрощавшись с ней. Тихо закрыл за собой дверь; через две минуты зашумел двигатель их машины. Ида отошла от окна и взглянула на документы, которые для нее на столике оставил Милош. Мария Щепаняк, двадцать два года, родилась в Варшаве – вот, кем теперь была Ида Берг.

То утро было для нее грустным. Одной из причин был отъезд Милоша, с которым она не могла ничего поделать, кроме как смириться. Второй же причиной были грустные мысли и воспоминания о былом, которые настойчиво лезли в голову. Девушка вспоминала Краков, как она пела в ресторане, как она устраивала музыкальные вечера, как ей пророчили славу Марлен Дитрих. Она была по-своему известна, она всем нравилась, к ней были добры… А что сейчас? Она прячется в подвалах и на чердаках, она бежит и сама не знает куда, она никому не нужна, кроме Милоша. Хотела ли она вернуться в ту роскошную жизнь, к которой привыкла в юности? Конечно же, хотела. Да только наши желания, к сожалению, не всегда совпадают с нашими возможностями…

К тому же Ида вновь вспомнила о своей матери, о которой так и не смогла ничего узнать за это время. Ей было нестерпимо больно, что она не может узнать, жива ее мать или нет, не может узнать, куда ее отправили.

К обеду, как и говорил Милош, приехала машина с тремя мужчинами из сопротивления. Дяди Милоша тогда не оказалось дома, поэтому Ида вышла к ним с вещами сама. Они обменялись парой фраз, сели в машину и поехали.

– Давно приехала? – спросил мужчина, сидевший за рулем, который все время пути пытался хоть как-то держать нить разговора.

– Вчера, – смотря в окно, тихо ответила Ида, которой разговаривать особо не хотелось.

– А ты красивая, – улыбнувшись ей в зеркало, заметил он.

– Спасибо…

– Кудри такие рыжие, прям-таки медные! – усмехнулся он. – Пышные такие…

Ида вспомнила, как в эти самые кудри впились пальцы Того, кого она старательно пыталась стереть из своей памяти, и в этот же самый момент ей стало мерзко от самой себя. Она пыталась отогнать мысли о Нем прочь от себя, но воспоминания так и наваливались на нее.

– Давайте не будем говорить об этом, – голос ее дрогнул.

– Отчего же?

– Эти волосы доставили мне достаточно проблем, так что я с удовольствием избавилась бы от них.

– Да это же преступление – отрезать такое сокровище!

– Для меня они лишь клеймо.

Ида замолчала и угрюмо уставилась в окно, явно показывая тем самым, что продолжать разговор у нее желания нет.

Только сейчас в голову ей мысль о том, что все идет не по плану, что что-то не так. Для чего приехали трое, если забрать надо было ее одну? И почему же тогда те двое молчат, пока тот, что за рулем, пытается поддержать разговор? В голову Иды закрались очень, очень неприятные мысли…

Их подтверждением стал дом, мимо которого они проехали уже во второй раз – минут пять назад девушка обратила внимание на яркую вывеску у входа, и только что эта самая вывеска промелькнула снова перед ней. Вот теперь-то Ида заволновалась по-настоящему.

Только сейчас Ида вспомнила о том, что Милош на всякий случай сказал проверить тех, кто приедет, паролем – в это время никому нельзя было доверять. А Ида, отвлекшись на добродушную улыбку того, кто сейчас сидел за рулем, совершенно забыла об этом…

– Мы проезжаем эту улицу во второй раз, – тихо произнесла она, чувствуя, как страх все больше и больше запутывает ее в свои сети.

– На всякий случай, – коротко ответил сидящий за рулем.

– За нами никто не едет, – заметила она, пристально вглядываясь в затылок того мужчины.

Ей никто не ответил; в машине повисла напряженная тишина. Тяжело вздохнув, Ида поняла, что совершила ошибку, сев в эту машину, – это были не люди из сопротивления. И теперь она не знала, что делать: то ли попытаться выбраться из машины и сбежать, то ли нервно ожидать чего-то неизвестного, что ждало ее впереди.

Решение было принято в ту же секунду.

– Вы не могли бы остановить, – попросила Ида, – мне нехорошо… Я плохо переношу езду в машине.

Но машина так и не затормозила, продолжая ехать по улице. Сидевшие рядом мужчины так и продолжали молчать. Взгляды всех сошлись на водителе… Тот еле заметно кивнул, и не успела Ида и глазом моргнуть, как оказалась прижатой к стенке, обитой мягкой тканью.

Несколько следующих дней пронеслись перед Идой как кадры из кинофильма какого-то безумного режиссера. Вот она сидит на каком-то странном допросе в полутемном помещении, а вот она уже перед поездом, а вокруг нее несколько сотен евреев, и через секунду она уже стоит в толпе в душном вагоне, направляясь в концлагерь. Она даже не запомнила, ни что произошло после в машине, ни о чем с ней говорили в том помещении, ни сколько дней прошло после этого допроса.

Девушка так и не узнала, кто был осведомителем у немцев и выдал ее присутствие, да, впрочем, ее это уже мало волновало. Она беспокоилась, чтобы с Милошем и его братом не случилось чего худого, ведь помощь евреям находится под строжайшим запретом. В то, что это мог быть сам Милош или Ян, Ида, конечно же, не верила. Кто угодно, но не они.

Стоя сейчас в душном вагоне, Ида понимала, что это конец. Она чувствовала, что теряет себя как личность. Да и какая из нее личность, если за это время у нее их было несколько: мертвая Юстина Климек, Мария Щепаняк и, в конце концов, она сама, Ида Берг. Она даже уже не знала, какая из них настоящая.

Ида смирилась, просто смирилась с происходящим. Ей было наплевать на все, она понимала, что бороться бессмысленно. Она помнила, как раньше она никому не подчинялась и всегда была верна своему слову. И что же с ней стало теперь?.. Она стала частью этой безликой массы, без надежды на какое-либо чудо, без веры в будущее.

Девушке было больно, что она так легко сдалась, что эта система все же сломала ее заставила прогнуться, подчиниться ей. Было больно от осознания, что Милош и Ян зря подвергли себя опасности, пряча ее у себя и перевозя ее из города в город в гробу, что Он вытащил ее из той толпы и разрешил бежать, дав ей спастись от поездки в один конец, – все это было бессмысленно, все зря. Больно от осознания, что она потеряла мать навсегда. Было больно и хотелось просто не быть.

В голову назойливо и так неуместно лезли мысли о Нем, хотя Ида и запретила себе думать о нем. А вдруг произойдет чудо и в лагерь прискачет Генрих фон Оберштейн на белом коне и спасет ее? Подъедет прямо к вагону, и она свалится прямо ему в руки, а потом они уедут в закат. Ида поняла, что начала просто бредить… Ведь все знают, что чудес не бывает, тем более в концлагерях. В этих местах чудеса не случаются, там случается жизнь, жестокая жизнь.

Ида почувствовала, как теплые соленые слезы скопились в ямочке над губой и в уголках губ, оставив после себя горячие дорожки на щеках и подбородке, кожу под которыми неприятно щипало. Она не знала, сколько она плакала – пять минут, полчаса или час, – да ее это уже и не волновало. Она не старалась утереть слезы – какая теперь уже разница? Ида знала, что слезы рано или поздно высохнут, боль уйдет и будет… Да ничего уже не будет.

Девушка не знала, сколько времени прошло, когда они поезд остановился и вагоны стали открывать, а чей-то стальной голос стал кричать, заставляя всех поживее вылезать из вагона. Ида, с трудом понимая, что вообще происходит, на грани обморока, тупо плелась за остальными.

Воздух снаружи был тяжелый, пропитанный кровью и потом, ненавистью и болью. Иду подтолкнули вперед, и она случайно заметила надпись, зиявшую над крышей небольшого здания, – «Майданек». Ида закрыла глаза и судорожно вздохнула.

Это был конец.

Часть 3: Them. Глава VII

Ида молча перебирает лежащие перед ней грязные тряпки трясущимися руками. Кажется, у нее температура. А может, это из-за пробирающего до костей холода. А может, это из-за того, что она до ужаса голодна. Ида уже и сама не знала, почему.

– Ты! – скрипучий голос вырвал девушку из мыслей, в которые она глубоко уходила, чтобы абстрагироваться, заставив вздрогнуть от испуга.

Ида, не ожидав, что кто-то к ней может подойти, вздрогнула, испуганно вздохнув.

– Приведи себя в порядок, – рыкнул он, недовольно оглядывая кучу лежащей перед девушкой одежды. – Комендант идет с проверкой. Устроишь что-нибудь – застрелю сразу же. Работай!

Получив ощутимый тычок тяжелого кулака куда-то под ребра, Ида стала усерднее перебирать вещи. Что ж, коменданта она увидит настолько близко впервые – она видела его всего лишь раз и то издалека. Ее тогда зачем-то послали в один из соседних складов, она и сама не помнила, зачем. Этот склад был совсем рядом с газовыми камерами. Комендант в окружении нескольких подчиненных ему эсэсовцев стоял спиной к ней и наблюдал за смертью нескольких сотен человек. От мысли о скорой встречи с этим человеком у нее затряслись колени, в горле пересохло.

Через пару минут во всем помещении повисла непривычная тишина – в самом его конца появился комендант в окружении своей свиты. Как выяснилось чуть позднее – в лагерь по распоряжению Гиммлера на предмет коррупции начальства наведался инспектор, поэтому ему устроили небольшую экскурсию по баракам.

Втянув голову в плечи и уткнувшись взглядом в грязные и чуть теплые вещи, Ида стала усердно их сортировать. Прервавшись на пару секунд, она быстро поправила косынку на голове, натянув ее еще больше на глаза. Она не хотела ни на кого смотреть, ей было просто страшно.

Шаги стали раздаваться все ближе и ближе к ней. Не удержавшись перед искушением, девушка краем глаза взглянула на коменданта, герра Флорштеда – он проходил между горами вещей со взглядом, полным безразличия; его явно никак не волновало происходящее вокруг. У Иды перехватило дыхание, когда кто-то тяжелой рукой схватил ее за полосатую робу, надетую поверх остальной одежды, и стал внимательно изучать ее номер. На эти несколько мгновений она зажмурилась и просто забыла, как дышать – она была напугана до смерти. Но рука отпустила ее, и процессия ушла вперед, скрывшись через каких-то пару секунд за горой обуви. Через пару минут все вернулось к прежнему – на девушку накричали, приказывая резче двигать своими руками, если она еще хочет жить.

Это событие скоро бы забылось ею, потерявшись в памяти среди однотипных серых лагерных дней. Она бы забыла и про прошедшего мимо нее коменданта, на которого она все же не побоялась взглянуть, про проверку на их складе, про чью-то схватившую за ее робу руку, она бы точно забыла об этом, как о простом сне. Но вчера вечером, перед отбоем, появилась староста блока, Антонина, которая сообщила, что завтра утром ей следует явиться в шухауз [1], и если она завтра не будет готова к общему построению, то вряд ли сможет ходить в ближайшее время. Ида знала, что блоковая исполнит свое обещание – однажды ее избил блокфюрер за то, что одна из заключенных на пару минут опоздала в барак, когда там уже потушили свет. С тех пор блоковая строго следила за заключенными и жестоко наказывала за малейшее неповиновение.

Ида не спала всю ночь, пытаясь понять, зачем и, главное, кому она могла понадобиться в комендатуре. Она знала, что на смерть здесь отправляют по-другому: блоковой дают список с номерами, а уже она всех гонит в «душевые». Иногда могли застрелить прямо на рабочем месте, забить до смерти, натравить собак, но… но в комендатуру никого не вызывали. Именно эта неизвестность больше всего и пугала Иду.

Утром следующего дня Ида никак не могла найти себе место – после аппеля [2] блоковая отправила ее назад в барак, приказав ждать, когда ее позовут. И сидя сейчас на жестком матрасе, девушка боялась того момента, когда ее вызовут, – уж лучше бы сразу отправили куда надо, а не заставляли мучиться от томительного ожидания. Именно это нервное ожидание и убивало ее.

К обеду наконец ее позвали. Ида даже не запомнила, как ее вели к шухаузу. Пришла в себя лишь уже когда стояла в хорошо отапливаемом коридорчике в окружении двух солдат из отряда «Мертвая голова». После проверки, что у девушки ничего с собой нет, ей сказали идти одной. На негнущихся ногах Ида стала медленно идти вперед по коридору.

На втором этаже было несколько дверей, но Ида точно знала, куда ей нужно идти – одна из них была открыта. Девушка нерешительно остановилась на пороге перед приоткрытой дверью, боясь зайти внутрь без разрешения. Пока у нее было хоть немного времени, она спешно поправляла вылезшие из-под косынки волосы и примявшееся платье – смогла выменять на сигареты и помаду у одной из заключенных. Она сама не знала, зачем это сделала, зачем выменяла себе это платье, на что она вообще надеялась и о чем думала в тот момент… Что увидят ее, в этом простеньком платье в мелкий цветочек, и сжалятся? Как бы не так… Никого не волнует, что там под рябчиком, и что находится на душе за номером.

Скоро ее присутствие заметили и разрешили войти. Быстро скинув верх своей полосатой формы на услужливо стоящую возле двери тумбу, Ида сделала шаг внутрь кабинета и уже тогда с опаской подумала, что знает обладателя этого голоса, но решила, что ей просто показалось, ведь совпадений, тем более здесь, в концлагере, не бывает. Но увидев фигуру человека в серой форме у окна, она судорожно выдохнула и вцепилась пальцами в дверной косяк, надеясь не рухнуть на пол. Она не хотела верить своим глазам; во рту пересохло.

Человек обернулся и, увидев перед собой испуганную девушку, хищно улыбнулся. Генрих сразу узнал ее на том складе. Узнал похудевшую, измученную и в этом дурацком выцвевшем платке. Почему-то фон Оберштейн не был удивлен их встрече – он был уверен, что рано или поздно они снова встретятся. Он ждал ее появления в Бухенвальде, где он был адъютантом коменданта Коха, но так и не дождался; теперь же она стоит перед ним здесь, в Майданеке, куда его перевели почти три месяца назад в качестве лагерфюрера. Это был момент его личного торжества.

– Как порой непредсказуема бывает судьба, – тихо проговорил Генрих, усаживаясь за свой стол. – Ты веришь в судьбу, Ида?

– Вы еще обращаетесь ко мне так официально, – пробормотала она, все также держась пальцами за дверной косяк.

– Я могу обращаться с тобой, как захочу, номер девять-один-ноль-семь-семь, – уже чуть повысив голос, произнес он. Смягчившись, добавил: – Но в память о нашей дружбе… Так уж и быть, буду называть тебя по имени.

Ида закрыла глаза, судорожно вздохнула. Она готова была на что угодно – отправиться в газовую камеру или на расстрел, – лишь бы не стоять сейчас перед этим человеком в его кабинете.