Избяной

13. Сказка на ночь

Високосный год не исчерпал свои злые сюрпризы, самые неприятные приберёг напоследок. Зима началась с ноября, а за несколько дней до нового года Заозёрный накрыло ледяным дождём. Улицы превратились в сплошной каток, деревья покрылись ледяной коркой. Не выдержав такого груза, часть из них повалились, оборвав линии электропередач и оставив Заозёрный, а заодно и пять окрестных деревень без электричества

Жили со свечами вместо люстры и с книгами вместо телевизора. Гринька говорил, пещерный век. Линора радовалась, что у них газовая плита, в соседнем доме электрические, вот кому не позавидуешь.

В последний день старого года за окнами с самого утра плавали сумерки. Гринька ещё не вернулся с работы. Линора с Зинаидой возились на кухне, где горели все четыре конфорки, а в духовке истекал соком свиной окорок, нашпигованный чесноком и морковью и обмазанный жидким тестом. Праздничный вечер наступит ещё не скоро, ёлка давно наряжена, а гирлянду зажечь не получится: света нет до сих пор. Кирюша маялся и не знал чем себя занять. В комнатах пахло свечным воском, в углах таились тени, в окна жалобно скреблась метель, словно просила её впустить.

Подумав, Кирюша отправился на кухню – там мама и бабушка, и не так страшно. Хватал со стола ножи; выпачкал нос, пытаясь понюхать свекольную розочку на салате; цапал из миски пальцами грибную начинку для кулебяки; норовил открыть раскалённую духовку и посмотреть, как запекается мясо.

– Мама! Забери ты его ради бога, мы тут с Зинкой покалечимся из-за него! – не выдержала Линора, поскользнувшись на оброненном Кирюшей кусочке гриба.

Дверь прабабушкиной комнаты приоткрылась. Дарья ждала.

– Ну? Долго думать будешь? – прикрикнула на внука Лидия Фёдоровна.

Кирюша умоляюще посмотрел на мать. Зинаида отвернулась.

– И дверь за собой закрой. И чтоб тебя здесь не было!

Мальчик понуро опустил голову, прошёл в комнату и закрыл за собой дверь.

* * *

Прабабушкина сказка вызвала у Кирюши презрение: что он, маленький, что ли, слушать про какого-то Терёшечку и его бабушку. Дурак он, Терёшка этот. С утра до вечера в лодке сидит, рыбу ловит, лучше бы на велике с мальчишками гонял.

– Баб Даш, ты мне что-нибудь другое расскажи, а не эту детскотню, – попросил Кирюша.

Прабабушка улыбнулась:

– Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Посиди-послушай, что дальше будет.

Терёшечку утащила в лес Ягишна, заперла в избе и велела своей дочке зажарить его в печи, как свиной окорок. А сама улетела в ступе. Кирюша сидел, вжавшись спиной в диванную подушку, и боялся пошевелиться. Он и не знал, что баба Даша умеет придумывать триллеры. Терёшечка оказался садистом, зажарил вместо себя девчонку, и теперь сидел на высоком дереве, а дерево раскачивалось, потому что Ягишна грызла зубами ствол.

Кирюша сжимал кулаки… Окажись он на месте Терёшечки, смог бы сунуть на лопате в печь живую девчонку? Ну и что, что она дочка Яги? Она разве виновата? Кирюша бы убежал вместе с ней, потом они поженились бы.

Но в сказке было всё наоборот. Ягишна слопала вместо Терёшечки свою родную дочку, обсосала косточки и каталась на них, приговаривая: «Покатаюсь, поваляюсь на Терёшкиных костях!» Блин, прямо как доктор Лектер из «Молчания ягнят»!

Когда Яга уже почти догрызла дерево, Терёшечку спасли пролетавшие мимо лебеди и принесли домой, живого и здорового. Интересно, как он спал после этого всего? И чем он лучше Ягишны, если сжёг живьём девочку? Ей, наверное, было очень больно, она кричала, а Терёшка заслонку держал, чтобы не выпрыгнула и не убежала. Фашист.

– Баб Даш, а как он её жарил? Ножом истыкал и чесноком нашпиговал? Живую? Или сначала зарезал и подождал, пока умрёт?

– Господи, спаси и сохрани… Что болтаешь-то?!

– Я не болтаю! – обиделся Кирюша. – Так мама делала, я видел. Ножом дырки в мясе тыкала и чеснок туда совала. А ещё морковку. И солью с перцем натереть. Моя мама поваром работает, она знает, как надо! Баб Даш, а ты ещё такие сказки знаешь?

Дарья Григорьевна уже не рада была, что согласилась посидеть с правнуком. Но куда же деваться? Линора ясно дала понять, что если мальчишку не утихомирить, он всех сведёт с ума. И Дарья рассказывала – о сестрице Алёнушке, которая лежит на речном дне с камнем на шее, живая, а всплыть не может, «тяжёл камень ко дну тянет». О девочке, которую мать послала вечером в лес, к лесной старушке за иголкой. Как будто нельзя было заказать по интернету. Но игла оказалась волшебной, а старушка оказалась ведьмой и вздумала девочку погубить…

Когда Кирюша был маленьким, сказки ему читала мама, по книжке. Монотонно и невыразительно бубнила строчку за строчкой, так что уже на середине становилось неинтересно, и дальше Кирюша не слушал. Прабабушкины сказки были другими, и рассказывала она по-другому: неторопливо, напевно-ласково. Слова заманивали, обманывали, ворожили. И от этой неторопливой безмятежности становилось ещё страшнее.

Хуже всего пришлось мальчику-с-пальчику: его вместе с братьями родители завели в дальний лес и оставили одних. Дети плутали-плутали и набрели на домик людоеда, и их там чуть не съели.

– А с навигатором вышли бы запросто, и сразу к детскому омбудсмену, – размышлял Кирюша. – Нам учительница говорила. И телефон дала. А Анька Сысоева, когда её за двойку родители без мороженого оставили, взяла и позвонила. Сказала, её наказали за плохую отметку и ревела в трубку. А что, ей пломбир за двойки покупать? Она из двоек не вылезает, а мороженым объедается на море, с родителями летает каждый год, то в Испанию, то в Доминикану, то в Тунис. Омбудсмен когда разобрался, сказал, что если ещё позвонит, он в следующий раз с ремнём приедет. И про Аньку всехним родителям рассказал, на родительском собрании. Анькина мама плакала, а отца в больницу положили, в предо… в доинфарктном состоянии.

Кирюша рассказывал, Дарья Григорьевна слушала и удивлялась, сколько же он всего знает и какой он умница.

– Ты, может, покушать хочешь или попить? Принести тебе? Мать про тебя забыла совсем, а время обеденное.

– Хочу! А чего ты принесёшь?

– А что попросишь, то и принесу. Щец разогрею, будешь? Со сметанкой. А утром встану пораньше, тесто поставлю, пирожков напеку, вам с отцом с повидлом, Линоре с картошечкой да с лучком, а мамке твоей ватрушек, очень она ватрушки любит.

– Ты почему бабушку Линорой зовёшь? Она не Линора, а Лидия, а по отчеству Фёдоровна.

– Всё-то ты знаешь! – Дарья поцеловала правнука в рыжую макушку. – Я её маленькую так звала: Лина, Линуша, Линора. Так чего тебе принести-то? Пойду их разгоню…

Дверь Дарья прикрыла неплотно, и Кирюша слушал, как она ругала маму и бабу Лиду – за то что забыли о ребёнке, а ребёнок голодный. Никакой он не ребёнок. И кушать почти не хочется, а хочется играть с бабой Дашей в подкидного дурака и рассказывать ей о Нине Петровой, которая написала ему записку. В записке было четыре слова: «Кир давай с тобой дружить». Баба Даша над ним не смеялась, как мама, и не говорила, что он влюбился. Спросила:

– А сам-то ты как, хочешь с ней дружить или не очень?

– Ба, да ты чего? Нинка самая красивая девочка в классе! С ней все мальчишки дружить хотят, а она – только со мной.

– Тебя, значит, в друзья выбрала. Значит, есть за что. Красна птица пером, а человек умом да делами.

– А Лёшка сказал, не по Хуану сомбреро.

– А ты бы ему сказал – матом ругаться грех.

– Да это не мат, это имя такое.

– Да кто ж своих детей матерными именами называет? Вот же родители уроды…

– Ага, и родители у него уроды, и Лёшка урод! Я ему так и скажу. Ты молодец, ба.

И оба смеялись, довольные друг другом.

А она не такая уж плохая, баба Даша. Хорошая. А что уроки заставляла делать, так зато весь вечер свободный, занимайся чем хочешь. Кирюша со стыдом вспоминал, как делал прабабушке гадости. Могла бы мамке с папкой всё рассказать, а она молчит, не ябедничает. Пирожки печёт. И знает, кто с какой начинкой любит. И вообще, она у него мировая. Мировая прабабка!

* * *

Кирюша страдал: каникулы, а на улицу не выйдешь, на термометре минус двадцать семь, обморозишься. Баба Лида говорит, это високосный год злобствует, уходить не хочет. А уйдёт он в ночь с 13 на 14 января, на старый Новый год. От бабушкиных слов Кирюша расстроился ещё больше: так все каникулы пройдут, даже телевизор нельзя смотреть: электричества нет.

Зина с мужем занялись ремонтом, клеили в комнатах новые обои и меняли плинтуса. Лидия Фёдоровна устроилась в школьный городской зимний лагерь поварихой. Кирюша от лагеря отказался, днями пропадал в Дарьиной комнате и потребовал поставить туда раскладушку:

– Я с бабой Дашей буду спать.

Гринька даже немного ревновал: раньше от сына отбоя не было – Пап, давай в морской бой поиграем! Пап, а ты меня на санках покатаешь? Пап, у меня задачка не решается! – а теперь его не видно и не слышно, сидит у Дарьи в комнате и ни гугу. Чем они там занимаются? Гринька подслушивал под дверью, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой. За дверью стучали костяшки домино, радостно вскрикивал Кирюша, притворно ахала Дарья: «Опять он выиграл! Да что ж такое…»

За сказками пришёл черёд историй. О лешаке, живущем на болоте. О кикиморе, которая приходит по ночам из леса и крадёт маленьких детей.

– Враньё! – авторитетно заявлял Кирюша.

– Может, и враньё, – соглашалась прабабушка. – А только мужа моего отец – твой, значит, прапрадед по отцовской линии – на болото за клюквой ушёл и сгинул. Болото то воробью по колено, кочкарник да кусты. А не нашли его. Фёдор с матерью одни остались бедовать.

– А как это – бедовать?

– В деревне без мужских рук не прожить. А Федя чуть постарше тебя был. Двенадцать лет мальчишке, работать пришлось как взрослому мужику, а руки-то детские.

Кирюше представилась красная рука из страшилки о чёрном покрывале. Страшилки рассказывали в летнем лагере после отбоя, и семилетний Кирюша от страха накрывался одеялом с головой. Их в палате десять человек, рука не прилетит, побоится. А в городскую квартиру – запросто. Ночами Кирюша орал так, что Офицеровым стучали по батарее верхние соседи. Зинаида всерьёз подумывала о том, чтобы отвести ребёнка к детскому психологу. Линора её отговорила, заваривала мальчику какие-то травки, и кричать по ночам он перестал. А родители перестали отправлять его на лето в лагерь.

– Ну, леший, может, и есть, а кикиморы никакой нет, – упорствовал Кирюша. – Мы в лесу сколько раз были, меня же не украли?

– То в лесу. А она в глухомани живёт, по ночам малых детей к себе уносит.

–Так они же спят, и дверь закрытая.

– Спят, как не спать, – согласилась Дарья. – А она хитрющая, у Марии Носыревой дочку утащила. Отец-то у них лёгкими болел, по ночам кашлял, Маша с детьми летом на сеновале спала. Ночью не слыхали ничего, утром встали, а младшей дочки нет. Всей деревней искали…

–А может, её людоеды на колбасу утащили? Или в печке зажарили, как Ягишна.

– Тьфу на тебя! Поганец. Типун бы тебе под язык! – ругалась Дарья.

– Что тут у вас? – сунулась в комнату Зинаида.

– Мам, ты иди. Ничего. Нормально всё, – успокоил её Кирюша.

Зина пожаловалась на него свекрови:

– Тихий стал, на себя непохожий. На улицу не выгнать, всё с Дарьей Григорьевной сидит, как мёдом там ему намазано!

– Тебе всё не так и не эдак. Домой мальчишку не загнать – плохо, по квартире носится как оглашенный – плохо, сидит как пришитый – опять плохо! Что ты цепляешься к нему? У него каникулы, как хочет, так и проводит.

К удивлению домашних, Кирюша подружился с прабабушкой, которую теперь звал бабой Дашей и приходил вечерами в её комнату слушать сказки.

Дарья подступала к дочери с допросом: ребёнку восемь лет, а сказок не знает!

– Мам, да у него планшет. Там чего только нет, и игры отец ему закачал, и мультфильмы.

Сказки были кровожадными. Натан Спенсер такого бы не пережил, Кратос кричал бы ночами от кошмаров, а робокоп из игры «Retum Fire» сидел в углу и помалкивал. Василисе Прекрасной приходилось каждое утро надевать лягушиную шкурку и превращаться в лягушку. Сама надевала, никто не заставлял. Это называется раздвоение личности. Миллиардер Кащей Бессмертный сидел над своим златом и не знал куда его девать, вложил бы в инвестиции, дурак.

Планшет был забыт. Кирюша полюбил играть с прабабушкой в настоящее домино и настоящие карты. Костяшками домино полагалось громко стучать по столу, а игральными картами проигравшего били по носу, не больно, зато интересно играть: кому выпадет нос подставлять? В другой игре проигравший лез под стол и кричал оттуда «кукареку». Столик у прабабушки журнальный, низкий, под ним помещался только Кирюша. На планшете так не поиграешь.

* * *

Старый Новый год Офицеровы встречали с электричеством, с телевизором, салатом оливье, студнем и рыбным заливным. Надо бы радоваться: уходит високосный год. Но 13 января 2017 года пришлось на пятницу, и Дарья Григорьевна даже всплакнула по этому поводу.

Зина смеялась:

– Ну и что, что на пятницу? Подумаешь… Зато два выходных можно праздновать.

– Подумаешь, да не скажешь. Ты зубы-то не скаль, чёртова пятница насмешек над собой не любит.

Мавр распушил хвост, громко мяукнул и принялся вылизывать заднюю лапу.

– Брысь ты! – шикнула на него Дарья. – Всё одно к одному, пятница тринадцатая, чёрный кот по дому шлындает, пирог чуть не сгорел…

– У него лапки белые, – заступился за кота Кирюша.

– Вот когда чёрная кошка пустым ведром разобьёт зеркало, это плохая примета, всё остальное к дождю или к снегу, – пошутил Гринька.

Щёлкнул замок, стукнула входная дверь. Кирюша выметнулся в коридор:

– Баба Лида пришла! Ба, от тебя морозом пахнет! А что в коробке?

– В коробке торт. Мама, а тебе подарок, письмо от подружки твоей.

Линора вошла в комнату, на ходу разматывая с головы платок, протянула матери конверт. После не могла себе простить, что не вскрыла и не прочитала, отдала нераспечатанным.

В письме Настасья передавала приветы от клятовских «зимовщиков» – поимённо от каждого. Пересказывала деревенские нехитрые новости. А в конце сообщала, что у Дарьиного сарая просела от снега крыша, кошка Марфа издохла от старости, а Машка не даёт молока, зря только сено переводит.

У Дашки Офицеровой сено покупное, сладкое, чистые клевера, молоко с него душистое. А на Агуреевском покосе растёт тысячелистник, и молоко всегда с горчинкой, не продашь. Дарьиным сеном Настасья кормила корову, а Машке давала своё, смешивая его пополам с соломой. Машка аккуратно выбирала сено, а солому оставляла. Ничего. Жрать захочет, съест.

– Ты бы Дарьину козу получше кормила. Бока впалые, шерсть свалялась, хозяйка приедет, как вертать будешь захудалую такую! – сказал Настасье муж.

– А за что её кормить, коли она молока не даёт? Кружку литровую за день надоишь… Больная коза-то, а Дашка клялась, что здоровая.

Прочитав письмо, Дарья переменилась в лице. Сидела за столом без улыбки, думала о своём, жевала салаты, не чувствуя вкуса. А в сердце точно игла воткнулась, и ворочалась, жгла нутро. Кошки не стало, и Машка умрёт. Болеет, наверное, а Агуреевым денег жалко на ветеринара. Деньги она бы отдала… Надо им завтра письмо написать. Или прямо сегодня.

– Ну, вы празднуйте, молодёжь, а я спать лягу, не могу больше сидеть.

Дарья ушла к себе, зажгла ночник – золотой апельсин на зелёной ветке – и села писать ответ Настасье.

А ночью ей приснилась родная деревня. Будто пошла она в лес за земляникой и заблудилась. Обманная тропинка увела её в чащу, и чем дальше шла Дарья, тем труднее становилось дышать. В груди не было воздуха, а над головой не было неба. А потом пришёл Фёдор, погладил Дарью по волосам, взял её за руку и увёл туда, «где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная».

Утром Кирюша пришёл к Лидии Фёдоровне, обнял тёплыми руками за шею:

– Ба, пойдём бабу Дашу будить, я её звал-звал, а она не просыпается.

14. Незваные гости

Суровую зиму сменила слякотная холодная весна – и тянулась непозволительно долго, не желая переходить в лето. Семья Офицеровых объявилась в Клятово в первых числах июня. Разбираться с Агуреевыми из-за козы не стали, умерла так умерла. Кур забирать тоже не стали: зачем им куры, если дом теперь не дом, а дача. Зинаида о Клятове знала немного, из скупых рассказов мужа. Девятилетний Кирюша, которого родители теперь звали Киром, помнил больше. Он гостил у прабабушки четыре года назад и теперь с волнением ждал, когда его отпустят из дома навестить старых друзей.

– Ма-аа, а можно я к Мишке Купцову схожу, он на нашей улице живёт, близко совсем. Можно? – вдохновенно врал Кир. Мишка жил через две улицы от них, но если сказать правду, мама его ни за что не отпустит.

– До места не доехали ещё, в дом не вошли, а ты уже из дома торопишься, – отзывалась Зинаида, и непонятно было, отпустит или нет.

Лидия Фёдоровна попросила высадить её у деревенского кладбища. Гринька с женой и сыном поехали дальше. Сминая колёсами высокую траву, «Лада-Калина» въехала во двор. негубинской избы, которая теперь – офицеровская, и больше ничья.

– Пап, я ворота сам закрою! Я умею!

Гринька с удовлетворением смотрел на крашенный коричневый краской забор, на просевшую крышу сарая (сарай нам ни к чему, крышу разберём и сделаем беседку, а для машины поставим навес), на закрытые деревянными ставнями окна.

Дом срубил из сибирской лиственницы бабы Дашин прадед, а Гринькин пра-пра-прадед. Он стоит на земле полтора века, и простоит ещё столько же. В природе это дерево живёт шестьсот лет, а с возрастом не гниёт, а напротив, становится словно каменным. На сваях из сибирской лиственницы стоят дома в Санкт-Петербурге и в итальянской Венеции. Про Венецию Гринька вычитал в интернете и очень гордился своим пра-пра-прадедом.

Избу Лидия Фёдоровна хотела продать, но Гринька воспротивился. Его поддержала Зинаида: в Заозёрном у всех дачи, теперь и у них будет. Места здесь красивые, лесные, воздух хоть в чашку наливай да пей, а в прудах купаться можно. Да и пруды только называются прудами, а на самом деле озеро – длинное-длинное! Берега травянистые, а дно песчаное, и вода мягкая, торфяная.

– Тебе-то откуда знать? Мы за мамой осенью приезжали, какой тебе в ноябре пляж?

– Мне Гриня рассказывал.

– Мам, ну ты чего? Там знаешь сколько рыбы водится? Мы с Киром наловим, нажарим-навялим… Лодку купим! – вклинился в разговор Гринька.

– Пап, а когда?

– Что – когда?

– Лодку когда поедем покупать?

– Вот как мамка нам денег даст, тогда и купим! Ты, главное, её не расстраивай, слушайся, двойки домой не носи. Она и согласится.

Зинаида взялась хозяйничать. Гриньку послала за водой, сына вытолкала во двор, чтобы не путался под ногами. Сметала веником из углов паутину, выносила на крыльцо половики, отмывала скрипучие половицы (надо полы перестелить, уж так противно скрипят, аж душу выворачивают), перетирала тарелки и миски, разогревала на электроплитке привезённую из города еду. И вспоминала свекровин наказ: первым в избу впустить кота. Лидия Фёдоровна почему-то очень на этом настаивала. Зина пожала плечами – дом не новый, так чего выёживаться? – и согласилась. Кота так кота.

Мавр недовольно ворчал, выдирался из рук: устал сидеть в переноске всю длинную дорогу. Зина ухватила его за шкирку. Гринька возился с поржавевшим замком, который не открывался. Кир подпрыгивал от нетерпения и лез отцу под руку.

И первым переступил порог.

– Ма, почему здесь окон нет? Мы что, в темноте жить будем?

– Это от ставен темно. Вот ставни снимем, и будет светло.

– Я хочу наверху спать, можно?

– Нельзя.

– Тогда я залезу просто посмотреть. Можно?

– Можно, только аккуратнее, пожалуйста.

Зина отвечала на бесконечные Кирюшины вопросы, а Гринька морщился: мальчонка первым на порог ступил, и что теперь будет, одному богу известно. Богу да Избяному. А на чердаке Кирюша разбирал по досочкам маленькую кладовку, чтобы посмотреть, что там внутри.

* * *

Линора стояла у могилы отца, плакала и просила прощения за то, что похоронила Дарью в Заозёрном. До Клятово далеко, денег уйдёт прорва, гроб-то с покойницей везти. Да и земля каменная, мёрзлая, кто ж её рыть согласится? Цену заломят несусветную.

Линора спохватывалась и снова вела с отцом неслышный разговор. Они с Дарьей теперь вдвоём, на веки вечные. А как же иначе? Живут в избе из сибирской лиственницы, построенной Дарьиным прадедом, косят в лугах сено для Машки, а Марфа лакомится Машкиным жирным молоком и ловит в избе мышей. Только её, Линоры, с ними нет. И никто не назовёт её Линорой, а только Лидией Фёдоровной.

В свою последнюю зиму Дарья рассказала дочери, что дочь она только по документам, удочерённая. И Фёдору тоже не родная, семиюродная племяшка братниной жены.

– Да ладно тебе, мама! – отмахнулась Линора. Я вас всю жизнь любила и люблю, и тебя, и папу, никого роднее нет. А Гринька на Фёдора лицом похож, и повадки те же. Значит, всё-таки родная я ему, хоть и семиюродная.

С кладбища она возвращалась умиротворённая, сладко хлюпая носом, вытирая мокрые от слёз щёки и загребая босыми ногами тёплую дорожную пыль. О том, что первым в избу вошёл её внук, Лидия Фёдоровна так и не узнала.

Весть о приезде Офицеровых разлетелось по деревне быстрее ветра. Клятовские бабы сетовали, что Дарья не легла в одну землю с Фёдором.

– Надо бы покойницу перезахоронить, чтоб косточки в родной землице лежали.

– Нет больше косточек, пепел один, – вздыхала Лидия Фёдоровна. – В крематории сожгли, а урну в колумбарии захоронили.

– Ну, хоть урну привезли бы, – противились клятовские.

– Привезли бы… – сварливо оговаривала их Лидия Фёдоровна. – Там-то я рядом, лишний раз приду, проведаю. А к вам только летом добраться можно, дорога-то разбитая вся, какой была, такой и осталась.

– К кому это – к вам? Ты в деревне с мальства росла, а говоришь как чужачка: «к вам…». Отец твой здесь лежит один-одинёшенек, Дарьюшку свою не дождался… О-о-ой, да на кого ж ты нас покинула, подруженька милая… – подвывали бабы.

– Подруженька? А кто сено последнее у подруженьки украл? Кто завистничал да богачихой её звал? Кто слухи распускал, что мужей чужих подманивала, деньгами осыпала? Мне деньги те трудно доставались, горбом своим зарабатывала, Гриньку одна растила. А только как матери не пошлёшь? Ей бесплатно никто не поможет. Подруженьки… Отец мой, говорите, здесь похоронен? А кто языками молол по деревне, что не отец он мне, и Дарья не мать, взяли приёмыша в дом, теперь сами о том жалеют…

Бабы опускали головы, теребили головные платки, фартуки, рукава…

– Сегодня обустраиваться будем, избу в божеский вид приводить. А завтра ждём вас всех, на поминки приходите, вечером. Маму мою поминать добрым словом. И отца заодно.

Под вечер заглянул Степан Кожин. Линора узнала его с трудом: был крепким и кряжистым, как дуб, а стал как пень на раскорчёвке. Степан принёс гостинец – ивовую плетёнку варёных раков, пересыпанных укропом, ещё горячих. Плетёнку назад не забрал, протянул Кирюше:

– Держи, джигит. Будешь с отцом раков ловить.

– Я не умею.

– А я на что? Я тебя научу. Или вон, внуки мои научат, – мотнул головой Степан.

Кир посмотрел в указанном направлении. На заборе, как когда-то Степановы дружки, сидели близнецы Кеймир и Измир. Кир подумал и полез на забор…

Познакомились. Близнецам по девять лет, и Киру тоже девять. Только он видел лошадей в кино, а близнецы умели на них скакать.

Зинаида позвала их в дом, обедать. Кеймир и Измир уплетали за обе щеки городскую снедь, облизывали пальцы и поглядывали на коробку с пирожными. Пирожные куплены для поминок, много. Пусть ребята поедят, пока свежие.

– С пирожными мы будем пить чай. Тут разные, кто какие любит, такие и берите, – улыбнулась Зина. Ей нравилось, как ели близнецы: уписывали всё подряд и не капризничали, как её Кир: то не люблю, это не буду.

Выяснилось, что пирожных близнецы не ели и в глаза их не видели, дома только пироги и мамино печенье. Втроём мальчики опустошили всю коробку. Зина водрузила на стол другую. Линора смотрела, как они едят – блестя глазами и запихивая в рот сразу по полпирожного, – и радовалась, что у внука появились друзья.

– А братья ваши где?

– Они с отцом в Дервезе уехали, к родне. А мама в город уехала, за Катенькой. А нас дедушка забрал, мы теперь у него живём.

Верка Кожина, а ныне Вера Степановна Джемалова, перехитрила мужа: сказала, что рожать ей только через месяц, и Баллы со старшими сыновьями укатил в Туркменистан навестить родню и рассказать о маленькой Джемиле, которая скоро родится. А Вера отправилась рожать. Пока Баллы вернётся, пока то да сё, а в свидетельстве о рождении будет написано: «Джемалова Катерина Баллы-гызы».

– За какой Катенькой?

– За нашей сестрой. Мама сказала, через неделю вернутся вдвоём. А папа приедет через три недели и Катеньке подарит лошадь. Он обещал.

Кир днями напролёт пропадал у Степана, домой приходил только поесть, и на душе у Лидии Фёдоровны было спокойно. Откуда же ей было знать, что близнецы захотят показать Киру свой дом? А потом устроят для него экскурсию по конезаводу. А потом посадят на лошадь: желание гостя закон, нельзя отказать…

* * *

Кир упал и сломал позвоночник. И теперь лежал прикованный к постели и терпеливо ждал, когда срастутся кости и можно будет вставать. А потом ходить. А потом бегать и кататься на велосипеде. На лошади кататься ему больше не хотелось. И вспоминалось, как тряско и неуютно было сидеть на лошадиной спине, вцепившись руками в луку седла. Земля – далеко внизу, утоптанная конскими копытами и жёсткая как асфальт. Потому и ушиб спину.

Врач сказал, что боль со временем пройдёт, будет всё хорошо. А мама почему-то плакала. Кир катался по комнатам на коляске и ждал, когда ноги начнут его слушаться. Ноги были упрямыми, не хотели шевелиться. Кир их даже не чувствовал, словно ног у него вообще не было.

Папа говорит, что надо быть сильным. Кир сильный! Будущим летом он поедет в бабы Дашину деревню и сядет на лошадь. Пусть только попробует его сбросить! Близнецов ведь не сбрасывала. Дура она, эта лошадь. Кеймир говорил, что все лошади умные, даже дикие. Все умные, а эта – дура.

* * *

Через год в бывшей негубинской избе, а теперь и в бывшей офицеровской, поселились новые хозяева: пожилая супружеская чета с двумя внуками. Бабушка с дедушкой наводили порядок в избе, выносили на крыльцо половики, отмывали скрипучие половицы, расставляли в кухонном шкафчике тарелки и кастрюли. Мальчишки раскачивались на верёвочных качелях, провисевших всю зиму на старой берёзе, и объедали с кустов смородину, которую прежние хозяева почему-то не собрали.

А на чердаке, радуясь незваным гостям, шершаво потирал руки, закатывал мохнатые глаза и скрипуче смеялся Избяной.

К О Н Е Ц

В оформлении обложки использован фрагмент фотографии Дмитрия Демидова (pexels-dmitry-demidov-3800704) с сайта бесплатных стоковых изображений htpps://www.pexels.com.