Кольцов. Часть 2

Андрей шутовски поклонился активистке и отправился прочь с пляжа.

– Фигляр! – раздраженно прошептала она вслед, уходящему красивой походкой Кольцову. – Но, как хорош! Ему бы я отдалась…

* * *

– Светка! – крикнул он с порога. – Как вкусно у нас пахнет! Я голодный как волк.

– Андрюша, – раскрасневшаяся и немного запурханная Светлана появилась в коридоре. – Я испекла тебе пирог с абрикосами и миндалем и сделала окрошку. Ты будешь окрошку? Она без мяса.

– Конечно, буду! Сначала я съем все, что ты наготовила, а потом я проглочу тебя. Маленькими кусочками. Светка, ты будешь сегодня орать, так я тебя заебу…

– Наши соседи скоро напишут на нас жалобу, – смущенно произнесла она.

– Нет, Светик. В этом доме очень толстые стены. Я проверял. Твой муж – очень талантливый хирург. Ты знала об том?

– Да, – она улыбалась.

– Да… – передразнил он ее. – А потому, раз я у тебя такой чертов умница, то мне что дали?

– Что?

– О, господи! Ну, конечно же, самую роскошную квартиру. Здесь стены полметра толщиной. Наверное, когда строили этот старый особняк, то какой-нибудь извращенный купеческий гений хотел сделать в этих стенах несколько пыточных кабинетов. А? Как ты думаешь?

– Андрюша, ну что ты такое говоришь?

– А ты думала, что твои дворяне все сплошь были ангелами? Были и среди них те еще развратники, – Андрей посмотрел на высокие потолки коридора. – Слушай, а давай как-нибудь поиграем с тобой в насильника и пленницу? А? Я привяжу тебя на весь день с раздвинутыми ногами и буду подходить к тебе столько раз, сколько захочу. И буду ебать тебя столько, сколько захочу.

– Андрюша, я итак отдаюсь тебе столько, сколько ты захочешь, – она обняла его мягкими руками и прижалась к его груди.

– Я знаю, но может, иногда мне интересно полюбоваться на твою полную беспомощность. Ты даже не сможешь убрать мои руки во время оргазма. Не сможешь сомкнуть ног.

– Я тогда просто умру от боли.

– Приятной боли.

– Да, но она порой невыносима…

– Черт побери, он у меня снова стоит. Может, попробуем прямо сегодня связать тебя на пару часов? А, моя киса?

– Не-ее-ет…

– Вот когда ты говоришь нет, а глаза твои туманятся, я всегда знаю, что «да»! И, черт побери, мне жаль, что здесь очень толстые стены.

– Почему?

– А я хотел бы, чтобы все тетки этого дома слышали, как ты орешь. Слышали и сходили с ума от зависти.

– Ты сумасшедший, – Светлана улыбалась. – Сумасшедший развратник.

– Корми меня, только несильно. А то мне будет тяжело, – скомандовал он. – И готовься.

– К чему? – она хитро смотрела на него.

– К экзекуции, – сурово ответил он. – Сегодня я точно тебя свяжу. А потому иди и готовься.

– Как? Душ я только что приняла, – она покраснела.

– Морально, дурочка…

– Как это?

– Ну, например, читай молитвы.

* * *

На работе, в свободные от операций часы, Андрея не оставляли мысли об островах или неведомых землях, где тепло, много фруктов, нет никакой одежды и прочих предметов цивилизации. Все более и более он приходил к выводу о том, что все самое плохое в мире связано лишь с развитием прогресса. И что любая цивилизация, какими бы гуманными целями не прикрывалась, всегда ведет к войнам, смертям и разрушениям. К гибели людей, животных и загрязнению природы.

Но кто же изначально был виновником всей цивилизационной заразы, которая, по мнению Андрея, росла словно раковая опухоль или грибница по всему земному шару? И если бы он был глубоко религиозным или воцерковленным человеком, то очевидно нашел бы корни всех бед в библейских рассказах о грехопадении Евы. Он знал, что именно женщины, их природная алчная, изворотливая и хитрая суть создали все предпосылки для роста так называемой «предметной среды». Которая, по сути, была чужда природному миру. Любая тряпка, гребешок, бусинка, колечко – все это было лишь истоками того, отчего мир рано или поздно обрастал кучей чужеродных природе вещей. Спустя века эта самая куча увеличивалась до таких масштабов, что заслоняла собой все живое пространство. Деструктировала созданное творцом до степени полного и бесповоротного разрушения.

Бабы и только бабы всегда провоцировали представителей сильного пола на добывание всех этих маленьких и гнусных «предметиков», отличающих их друг от друга, дающих им мнимое преимущество перед подобными себе. Выделиться в безликой толпе. Чем не смешная цель? Что же на самом деле принадлежит «венцу божьего творения», кроме собственного тела, как инструмента познания? Да, ничего. Но мало кто этого понимает. Андрей с ужасом осознавал, что этого не понимает никто! Эта толпа человекоподобных возомнила себя хозяевами планеты. Жалкие, ничтожные и самонадеянные твари! Они не понимают, что весь этот мир и вся природа дана им лишь во временное пользование. А они взрывают землю гранатами, стреляют пушками, убивают животных, гадят всюду, где только живут.

И да, именно в женщинах, в их природе, он видел истоки этой чудовищной дисгармонии.

А мужчины – более чистые и непорочные создания, чем женщины – всегда были готовы потакать прихотям новоиспеченных Лилит. Почему потакали? Да, просто потому что любили. Чисто и безусловно. В отличие от их бабского продажного племени. Да, трансформация от Евы до Лилит происходила молниеносно. И происходит до сих пор.

Он тут же вспоминал Ирму. В эти минуты он особо ненавидел весь женский род. Ненавидел за их предательство.

Успокаивался он лишь тогда, когда мысли его вновь уносились к жене.

«Слава богу, что Светка у меня не такая. Она почему-то совсем не жадная. Она может подарить домработнице Дашке любую дорогую тряпку, чулки, платья, флаконы духов. Она вечно таскает вещи для сбора погорельцам, лишенцам и каторжанам. Кормит бездомных собак и плачет всякий раз, когда смотрит в их голодные глаза. Эта простофиля способна отдать все, что есть у нее за душой. И хоть она неженка и любит комфорт, и красивые платья, я точно знаю, что она не бросила бы меня, если бы я не стал зарабатывать ни рубля… Если бы я стал совсем нищим или калекой. Или все-таки бросит? Нет… Она не такая. Она идейная и чистая. И умная к тому же. Она будто знает, глубинно знает, что природа всех, даже самых красивых вещей, к счастью, не вечна. Знает, что все вещи рано или поздно превращаются в тлен. Знает и потому совершено безразлична ко всем богатствам мира. Она была с ним счастлива и не роптала на тяготы в голодном 1920, тогда, когда они вернулись из жаркого фруктового Крыма в холодную и полуголодную Москву. И ныне, в нэпманской мишуре жирующих совбуров, ей безразлично почти все, кроме, пожалуй, мороженого».

Он с нежностью вспоминал о том, как она слизывала своим остреньким розовым языком круглое сливочное лакомство и жмурилась от счастья. Он пристально смотрел на ее язык и тут же мечтал поцеловать ее и ощутить его шелковую гладкость.

– Светка, у тебя идеальный язык, – усмехался он.

– Почему?

– У него слишком здоровый вид. Поверь мне, как доктору.

Она хохотала в ответ, дразня его и показывая кончик самого прекрасного в мире языка.

И даже, когда она просилась с ним в Париж, он знал, что меньше всего она будет таскаться по дамским магазинам в поиске тряпок и духов. Он знал, что эта эстетка тут же побежит в Лувр.

Только наличие Светланы примиряло его в презрении к женскому роду. Она своим существованием словно бы растворяла и нивелировала это самое презрение. Иногда он думал о том, что просто ему повезло заполучить именно то исключение, число которого ничтожно до изумления. Заполучить в свои руки именно чеховскую Душечку. Неужели Господь так любит его, что дал именно ему иную женщину, так не похожую на прочих? Может, он видел мои страдания и пожалел меня – думал Андрей. Или же просто не пришло время, и даже моя Душечка может выкинуть финт? Хоть он и держал ее в строгости, но иногда его посещали мысли о том, что вдруг и она способна на предательство.

– Нет, и еще раз нет! – говорил он вслух сотне невидимых оппонентов, вечно спорящих с ним в его собственном воображении. – Она любит меня. Любит сильно. Я знаю это.

А далее он думал о том, что весь библейский миф об искушении Евы змеем, придуман неспроста. Что змеи и ящеры реально существовали и существуют ныне. И змеи эти не кто иной, как враги рода человеческого, проникшие на землю. Именно они, эти дьявольские создания, слились с основной массой людей и разрушили все замыслы творца. Именно они открывали все «блага цивилизации», той цивилизации, которая рано или поздно вела к гибели человечества.

– Нет, надо отсюда бежать! – решительно говорил он. – А сподвижников надо искать постепенно, ощупью. Может, среди аспирантов или студентов. Молодые люди еще не испорчены так, как старые толстяки, каким, например, был его коллега Сидорчук, который вновь сидел напротив Андрея с неизменным бутербродом во рту.

В ординаторской, над письменным столом Андрея, теперь висела цветная карта мира. И время от времени Андрей разворачивался к ней и с наслаждением рассматривал океаны и цепочки мелких островов.

«Где-нибудь, среди них, будет и мой остров», – мечтательно думал он.

– Что, Андрей Николаевич, опять островами грезите? – с набитым ртом спросил его Сидорчук.

* * *

Андрей настолько увлекался мечтами об островах, что многие мысли произносил вслух. Однажды в ординаторской отдыхали молодые практиканты. Кольцов только что вернулся из операционной. Операция была довольно сложная – иссекали грыжу у тучного пациента. В конце операции интерны хлопали ему. А он, вдохновленный, в хорошем расположении духа, вновь завел разговор о том, что если бы пациент питался правильно и вел здоровый образ жизни, то никогда бы не заболел.

– Природа предусмотрела все, – глаза Кольцова блестели. Он смотрел на лица восторженных молодых людей. – Это человек испортил себя и собственное здоровье неправильным и чрезмерным употреблением пищи.

– А как надо правильно? – робко спросила молодая рыженькая практикантка.

– А правильная пища для человека – это плоды, – доброжелательно пояснил Кольцов.

– А я люблю селедку, – потупившись, отвечала смелая девушка.

– А вы потому любите селедку, милая барышня, что вас приучили к ней с детства. А на самом деле – соль и сахар – это враги для организма человека.

– Да, мне бабушка давала селедку с зеленым лучком и картошкой, – призналась она. – А еще я люблю колбасу и окорок.

– А я шашлык и плов, – подал голос студент с кавказскими чертами.

– Во-оо-от! Вы видите, насколько ваши вкусы испорчены с самого детства? Наши бабушки и мамы неправильно кормили нас всех.

– У меня была хорошая мама, – насупился кавказец. – Она все делала правильно.

– Да, я же не говорю, что у вас плохие мамы, товарищи. Я говорю о другом. Вы же сами врачи. У вас хорошие и светлые мозги. И вы видите, сколько болезней существует в этом мире. А ведь большая часть из них появилась в результате неправильного питания. Мы состоим из того, что сами едим. И если пища чиста, то и тела наши и клетки этих тел – здоровы и чисты. Тогда откуда же взяться болезням?

– Ну, завел свою шарманку, – тихо прошептал Сидорчук, покидая ординаторскую.

– Я приехал с Урала, – сообщил всем вихрастый низкорослый паренек. – У нас зимой трудно прожить без мяса или сала. На зиму дед набивает полный погреб дичью. И ловит в реке тайменей, осетров и муксуна. И потому мы не голодаем. У нас большая семья.

– Эх, если бы я спросил вас, молодой человек, что же ваш дед забыл на Урале, где полгода зима и стужа, вы верно бы и не ответили мне.

– Как это что? Мы там живем.

– А как вы там оказались?

– Мы переселенцы со времен Екатерины.

– Вот! Получается, что оказались вы там совсем не по своей воле!

– Ну, не знаю. Мы давно привыкли и нам нравится. Это родина наша. Я люблю зиму. И мы с дедом и отцом вместе ходим на охоту.

– Убиваете зверье? – Андрей махнул рукой.

– А что же нам делать?

– Жить там, где тепло, – безапелляционно отвечал Андрей.

– А летом у нас тепло. Даже жарко.

– А вы представьте, что на планете есть места, где тепло круглый год.

– Ну, это не в Советском Союзе, – заявила рыженькая девушка.

– Да, это не в Советском Союзе, – махнул рукой Кольцов.

* * *

Однажды в конце рабочего дня к Кольцову подошел заведующий отделением, солидный профессор Грабичевский.

– Андрей Николаевич, задержитесь на минуту.

– Я вас слушаю, Владлен Михайлович.

Зав отделением взял Кольцова под руку и прошел с ним по коридору.

– Вот что, голубчик, у меня к вам есть особая просьба. Завтра я намерен привести на осмотр одну важную персону. Это женщина. Она работает в Отделе изобразительных искусств, при Наркомпросе.

– Вот как! – иронично воскликнул Кольцов и приподнял одну бровь. – Важная птица.

– Важная. Но есть птица и поважнее.

– Да?

– Птица поважнее – это ее родной братец, – Грабичевский понизил голос до шепота. – Он работает в ОГПУ, в одном из секретно-оперативных управлений УСО, под руководством самого Менжинского.

– О, Владлен Михайлович, мне уже страшно. А вдруг над этими двумя птицами есть еще одна птица, поважнее двух предыдущих? Тогда я точно умру от важности момента.

– Что? Ах, нет! – зав отделением кокетливо рассмеялся и погрозил пальчиком. – Вы все шутите, Андрей Николаевич.

– Да, какие уж тут шутки, коли все так серьезно. И когда эта ваша барышня придет?

– Завтра. В три часа пополудни. Будьте, пожалуйста, в вашем кабинете.

– А что, собственно, с ней?

– Там что-то с ногами. Надо бы определить, нет ли тромбофлебита.

– Хорошо, я посмотрю. Могу идти?

– Да, конечно, – Грабичевский задумчиво смотрел в сторону Кольцова.

– Что-то еще, Владлен Михайлович?

– Андрей Николаевич, я вот, что давно хотел вам сказать. Мне тут просигнализировали, что вы довольно часто ведете в ординаторской и на кафедре какие-то, прямо скажем, вольтерьянские дебаты.

– Да? – Андрей нахмурился. – И кто же вам просигнализировал?

– Нам не нужны детали, – жеманно произнес Грабичевский. – Вы, Андрей Николаевич, у нас один из лучших хирургов клиники. Я даже не побоюсь назвать вас одним из талантливейших хирургов столицы. Я, кстати, давно вам предлагаю подумать о написании диссертации. Но, не в ней суть. Ах, о чем я? Да, вот… – он снова взял Кольцова за пуговицу от больничного халата. – Андрей Николаевич, времена сейчас непростые. Ваши речи об островах и иностранных государствах могут растолковать не так, как надо. Опять же поступил сигнал, что и о советских продуктах вы отзываетесь дурно. Вы можете быть кем угодно. У нас в стране не возбраняется быть даже вегетарианцем. Но! – Грабический оглянулся по сторонам. – Давно ли молодая республика справилась с голодом? А это все был результат порабощения народных масс царским режимом, годы революции и гражданской войны. Люди только-только есть стали вдоволь. А вы им про то, что, дескать, колбаса вредна, есть мясо – дурно. Не надо, Андрей Николаевич. Товарищи вас могут не понять.

Андрей внимательно посмотрел на лоснящиеся от жира щеки Грабичевского и его выпирающий живот, и подумал о голодном прошлом этого человека.

– Я вас понял, Владлен Михайлович, – сухо произнес Андрей и кивнул.

– Вот и отлично, – Грабический улыбался. – Не забудьте. Завтра в три.

– Хорошо.

* * *

Вечером Андрей жаловался Светлане на непроходимую, на его взгляд, тупость многих советских функционеров.

– Светка, я иду иногда по улице, и мне кажется, что вокруг не люди, а куры с гребешками. И что они не говорят, а что-то кудахчут друг другу.

– Андрюша, прекрати. Ну, что за экзальтированные выдумки? Тебе просто надо отдохнуть. Ты слишком много работаешь. Да, еще жара. Я давно тебе говорила, чтобы ты прекращал вести прилюдно все эти разговоры о вреде цивилизации и прелестях островной жизни.

Она подошла близко и, обхватив руками его голову, прижала к себе. Губы коснулись его щек, глаз и русой макушки.

– И ты туда же? Я просто пытаюсь подобрать команду единомышленников.

– Подобрал? – она вновь нежно погладила его по щеке, словно ребенка.

– Нет, Светка. Все смотрят на меня глазами отмороженных окуней. И хоть бы у одного повернулась в башке здравая мысль. Света, сколько лет они живут? Шестьдесят, семьдесят? А многие еще меньше. А между тем человек должен жить как минимум лет сто пятьдесят. Они уже в сорок имеют кучу болячек. Я же врач, я каждый день оперирую и вижу все то, что творится у них внутри. То, насколько растянуты дерьмом их кишечники. Они все похожи на кашалотов. Хотя, я зря грешу на кашалотов. Нет в мире более всеядного чудовища, чем человек.

– Ну, ты хватил!

– Да, Света! Да! Наши запасы прочности велики. Но, нужна иная, более здоровая среда.

– Андрюша, милый, но не все люди также сильны духом как ты. Вот, даже я. Я ведь часто ем сладкое. И даже иногда рыбу или колбасу. Немного, но ем. И не смотри на меня так. Люди не совершенны. И в этом мире хочется попробовать многое. Иначе мы бы все родились без чувства вкуса.

– Ешь. Ты ешь немного. Но не жрешь же, как они.

– Нет, не жру, – она прыснула от смеха. – Но я же не худенькая, Андрюша.

– Тебе и не надо быть слишком худенькой. Ты женщина и самочка. Я больше говорю о мужчинах. Посмотри, каждый второй ходит с пузом. Они отожрали их всего за каких-то пару лет.

– Андрей, но многие и вправду в войну наголодались. Вспомни еще недавнюю Москву. Да, я уверена, что и сейчас во многих областях люди не едят досыта. У соседки родственники живут в Поволжье. Она мне рассказывала, что там два года был страшный голод. И даже случаи людоедства.

– Светик, давай тогда поедем одни. Я присмотрел тут парочку мест в океане с хорошим климатом. Нам же ничего с собой не нужно. Лишь горстку семян возьмем. И будем там питаться одними плодами. И жить вполне себе счастливо. Ты даже не представляешь, каково это – жить на свободе. Я буду ночами играть тебе на флейте, а ты будешь слушать меня. И мы будем друг друга любить.

– Андрюшенька, любовь моя, ты у меня самый умный, сильный, смелый и талантливый человек. Но ты такой идеалист и мечтатель. Ты говоришь, что мы поедем туда с горсткой семян. Знаешь ли ты, что такое семена? Нет? А я знаю. Мой папа, покупая домик в Коктебеле, брал с собой огромную кучу разных семян. А в результате взошли и прижились из них немногие. Прижились лишь абрикосы, персики, виноград и черешня. И то лишь от саженцев, которые он купил на рынке в Ялте. Да, и пока деревья начнут плодоносить, что мы будем есть в это время?

– Тогда надо найти земли с развитым садоводством.

– Любимый, но это же будут чьи-то сады. Мы ничегошеньки не знаем о нравах островитян, об их обычаях, об их мироустройстве. А вдруг они нас прогонят или побьют? Многие чернокожие не любят белых и пришлых людей.

– О, Светка! Ты режешь меня без ножа. Замолчи.

– Я молчу, любимый. Но надо еще о многом думать. Андрюшенька, родной мой, все твои мысли опережают время. Не ко времени пока твои идеи.

– Ну, почему?!

– Почему? Люди еще карточки не забыли и хлеб из опилок. А политика Военного коммунизма с ее продналогом и продразверсткой? А тысячи голодных лишенцев? Ты все время на работе, а я видела их лица, лица голодных и изможденных людей, просящих подаяние. А Владимирка с ее каторжанами? Андрюша, не ко времени все это. Дай людям в себя прийти.

– Ну, эта же власть строит коммунизм и рапортует о том, что голодающих у нас уже нет.

– Есть они, Андрюша, они всегда есть.

– Света, ну к чему эти крайности? Я не хочу постоянно жить в мире страданий. Пойми ты. И ты еще молода, а я даже мальчишкой помню, сколько всего жрали купцы и помещики в «обжорных рядах» и трактирах. У этой страны всегда – крайности. Толпы голодных, а рядом с ними жратва от пуза сильных мира сего. Они подобны свиньям. Им вечно всего мало.

– Андрей, этот мир несовершенен.

– И ты мне это говоришь? Помнишь, как я однажды рассказывал о том, что у меня был опыт выхода из тела?

– Помню…

– И вот, именно тогда я ощутил такую легкость и такое наслаждение, что сама мысль о возврате в «футляр», была для меня просто чудовищной. Я парил в темном родном пространстве и был счастлив! Но меня тогда вернули назад. Это было очень больно и жестоко. Вернули грубо, указав мне на мое место. А знаешь, что было за несколько мгновений до этого?

– Что?

– Я вознамерился, подобно самому Творцу, создать нечто свое, понимаешь? По-видимому, в каждом из нас есть часть от Творца, раз мы созданы «по образу и подобию». И я, его «подобие», решил дерзнуть на творение собственной реальности, собственной планеты. Организовать все иначе, чем создано на земле. Понимаешь? По своим правилам – без лжи, боли и страданий.

– Ну, это на тебя похоже, – улыбнулась она.

– Но мне, Светка, не дали. Мне указали «мое место». И оно сейчас в этом «футляре», в котором я живу. А потом я стал думать о том, что каждый из нас может все изменить хотя бы в рамках своей собственной жизни. Жить там, где нет атрибутов гнилой цивилизации. Жить именно так, как и задумывалось изначально творцом. Отсюда и возникли мои идеи об островах, где тепло и где я смогу жить только по моим правилам.

– Ты у меня идеалист и великий утопист, Андрюша, – прошептала она.

Утром она прижалась к нему всем своим мягким телом. Сквозь сон он почувствовал ее поцелуи.

– Андрюша, хороший мой, если бы ты только знал, как я тебя люблю…

– Господи, счастье ты мое… Дурочка… За что же ты меня так любишь?

* * *

В три часа дня, как и обещал ему заведующий отделением Грабичевский, в дверь его кабинета раздался стук.

– Войдите, – сухо отозвался Кольцов, не отводя взгляда от рентгеновского снимка.

Краем глаза он увидел, что в кабинет вошел сам Грабичесвский, ведя под руку какую-то высокую даму.

– Вот, Андрей Николаевич, – сладким голоском возвестил Грабичевский. – Как и обещал, я привел к вам Варвару Семеновну Бронш. Любите и жалуйте, – он натянуто хихикнул. – От вас, Андрей Николаевич, мы желаем получить полную медицинскую консультацию.

– Присаживайтесь, товарищ Бронш, – деловито распорядился Андрей.

Грабичевский сделал Андрею знак глазами, видимо, означающий важность момента и побуждающий Кольцова быть более учтивым с высокой персоной. Затем он качнулся на коротких толстеньких ногах и, заложив пухлые ладошки за спину, лилейно произнес:

– Ну что ж, тогда не буду вам мешать.

Андрей кивнул, вновь не поднимая глаз ни на новую пациентку, ни на заведующего. Когда за Грабичевским закрылась дверь, он посмотрел внимательно на чиновницу. Это была худощавая брюнетка, за тридцать, высокая и элегантная. На ней был надет дорогой английский костюм из темного твида, из-под которого виднелась белоснежная шелковая блузка. Черные волосы были коротко и модно подстрижены под каре. Бледное лицо казалось довольно миловидным. Правильные черты лица и темные круги вокруг карих глаз напоминали чем-то образ незабвенной Веры Холодной. Дама сидела довольно непринужденно, скрестив худенькие ноги, обутые в дорогие лакированные туфли. Она смело смотрела Андрею прямо в глаза и обворожительно улыбалась.

– Ну-с, на что жалуемся?

– Я? – она еще раз улыбнулась и переменила положение ног. – Я, в общем-то не жалуюсь, а просто хотела бы предотвратить возможные неприятности.

Голос у чиновницы был чуточку хрипловат, но довольно приятен. И было в нем, как показалось Андрею, нечто порочное и вызывающее. Едва уловимый флер некой таинственности.

– Так… – Андрей откинулся на спинку стула. – Слушаю вас внимательно.

– Дело в том, что в жару у меня немного отекают ступни ног, в области лодыжек. Сказали, что с почками и сердцем все обстоит неплохо, но вот…

– Снимите чулки, мадам, мне нужно вас осмотреть. У вас есть заключение прочих докторов?

– Да, непременно.

Она зашла за ширму.

Спустя некоторое время Андрей записывал в карточку результаты осмотра.

– На первый взгляд я не вижу у вас, Варвара Семеновна, никаких серьезных отклонений. Вены расширены лишь на одной ноге. Умеренно. Ток крови, я полагаю, неплохой. Цвет кожи одинаков по всей ноге. Я явно не обнаружил у вас никаких признаков поражения вен. Конечно, надо наблюдать все в динамике и только. Я назначу вам мази, и пройти курс анализов. После которых уже смогу окончательно поставить диагноз.

– Значит, вы не находите ничего страшного? – с улыбкой спросила она, кокетливо пряча узкие ухоженные ступни. Андрей успел заметить, что ногти женщины покрыты розоватым лаком.

«Дамочка явно любит бывать за границей, – отметил он. – У нас ногти красят лишь кокотки. И то не столь изысканно. И духи, как чувствуется, не из дешевых. Но ноги, на мой вкус, сильно тощие. И зад тощий, – он бегло осмотрел ее фигуру, когда она отходила к ширме. – А впрочем, Кольцов, какое тебе дело до фигуры твоей пациентки? Тем более, чиновницы. И то, что она откровенно строит тебе глазки, не делает ей честь. А впрочем, какая там честь у партийной номенклатуры? Типичная бюрократка. Ладно, не о том я думаю».

– Итак, Варвара Семеновна, вот вам рецепт на две мази. Натирайте ими ноги на ночь попеременно – чередуя. После результатов анализов, я смогу вам назначить более расширенное лечение. Как вариант – лечение грязями, ванны. Что еще? – Андрей задумчиво посмотрел в окно. – Ах, да, пожалуй, самое главное.

– Да? – она кокетливо улыбнулась.

– Самое главное, товарищ Бронш, это правильное питание.

– Это какое же? – тонкая бровь изогнулась в ироничной усмешке.

– Минимум соли и сахара. Сладостей желательно совсем не употреблять. Меньше алкоголя и животных жиров.

– Доктор, я вообще не ем животного мяса, – с придыханием заявила она.

– Вот как? – Андрей внимательнее посмотрел ей в глаза. – Отчего-с так?

– Я строгая вегетарианка. И лишь совсем редко я позволяю себе есть живых устриц, крабов, омаров и чуть-чуть икры. Все остальное – любое мясо, колбасы, окорок и прочие мясные продукты я совсем не употребляю. С самого детства.

– А что же вы едите, мадам? – Андрей смотрел на чиновницу с бо́льшим интересом.

– Я ем плоды, – томно произнесла она и взмахнула крашеными ресницами. – Ягоды, фрукты, иногда орехи и немного злаков. Правда, я еще чуть пристрастна к хорошему хлебу. Выпечке. Но и это не так часто. Сейчас на нашей даче уже поспела клубника. Вот ягоды я сейчас и ем.

– Это весьма похвально. Честно сказать, вы меня весьма удивили.

– Я старалась, – она рассмеялась.

– Андрей Николаевич, а я вас узнала.

– Вот как? В каком смысле?

– Я видела вас в Серебряном бору, на пляже, вместе с Радеком.

Андрей покраснел.

– Правда, – продолжила она игриво. – Радек мне сказал тогда, что ваша фамилия Виноградов.

– У вас хорошая память на лица, фамилии, – краска стыда не сходила с лица Андрея.

– Это профессиональное. Я художница. Я рисую портреты. И я хотела бы писать вас с натуры.

– Меня? Зачем? Разве у вас нет иной натуры? – Андрей нахмурился.

– Нет, такой как вы, увы, нет. Вы прекрасно сложены. И лицо, ваше лицо… Оно прекрасно.

– Да, перестаньте…

– Отчего же? Я довольно правдива. И если мужчина красив, я ему прямо об этом и говорю. Впрочем, я столь же правдива и в отношении красивых женщин. Я художник, и вижу натуру такой, какая она есть.

– Так вы, Варвара Семеновна, получается, член общества «Долой стыд», раз были на том же пляже, что и я? – перебил ее смущенный Кольцов.

– Я? – она засмеялась. – Конечно, член. Я вообще, знаете ли, люблю все новое, авангардное. Новых людей, новые идеи, новую моду. Маяковского люблю. А вы?

– Я почти равнодушен теперь к поэзии. Поэзия осталась в далекой юности.

– Ну, что вы! Маяковского нельзя не любить. А Есенин? Я писала его портрет. Хотела писать и Блока, но не успела. Вам, верно, уже сказали, что я работаю в Наркомпросе, в Отделе изобразительных искусств?

– Да, кажется. Я точно не помню.

– Ах, Андрей Николаевич, вы совсем не умеете лгать, – она погрозила ему тонким пальцем. – А у Радека, на его собраниях, мне иногда приходилось бывать. Но я скорее просто натуристка. Люблю сама ходить обнаженной, и все мои натуры ходят у меня по даче обнаженными. Я пишу с них картины. У меня много красивых девушек и юношей. Совсем недавно я писала большое полотно «Фавн в окружении нимф». Даже Костя Коровин хвалил мои художества. Я бывала у него в Париже. Вы любите Коровина? – спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Константин Алексеевич прекрасный импрессионист. Я познакомилась с ним в Гурзуфе. Он много работ делал для театра. Прекрасных декораций! У меня на даче часто бывают художники, поэты. Весь московский бомонд. Возьмите мою визитку. Здесь есть три моих номера – один в Наркомпросе. Там соединят с коммутатора. Есть и домашний, и на даче. У нас с братом имеется огромный участок в Переделкино. Он еще мало застроен. Нам досталась усадьба одного бывшего помещика. Неплохой каменный дом, сад, аллеи, которые я устроила по своему вкусу, озеро с лодками. Да, у нас много приятных безделиц.

Андрей внимательно посмотрел на визитку чиновницы.

– Вы непременно должны побывать у меня. Я решительно хочу писать ваш портрет. А потом вы сможете прекрасно провести у нас время. Поверьте, оно будет незабываемо. У меня собираются только самые раскрепощенные люди.

– Хорошо, благодарю вас, Варвара Семеновна, за приглашение.

– Обещайте, что непременно позвоните мне, и мы встретимся.

Андрей смотрел на женщину с улыбкой и молчал.

Когда она изящно встала со стула и пошла к выходу, он кинул ей на прощание:

– И все же, Варвара Семеновна, старайтесь есть меньше соленой икры.

Она обернулась и, тряхнув волосами, рассмеялась.