Кольцов. Часть 2

Прямо под портретом возвышались два беломраморных вазона с охапками свежих гвоздик, доставленных из подмосковной цветочной оранжереи. Рядом с вазонами стояли двое юношей в пионерских галстуках. Судя по атлетическим фигурам, эти «стражи» давно вышли из пионерского возраста. Как только хозяйка усадьбы вместе с Андреем подошли к портрету, караульные с невозмутимым видом, по-пионерски, салютовали гостю и хозяйке.

Варвара хитро улыбнулась. Андрей успел заметить, что под короткими штанишками молодых людей выступали крепкие, покрытые волосами, мужские ноги.

Андрею становилось весело.

«То ли вы, мадам, столь умны и лукавы, что так ловко превращаете обедню в фарс, – рассуждал Кольцов. – То ли? Ну нет, не можете же вы всерьез, да вот так… Хотя…»

Он любил наблюдать за поведением современных совбуров и представителей новой власти. Среди них попадались весьма оригинальные личности – великолепно образованные, талантливые и легко приспосабливающиеся к новым условиям. Те, кто не умел лицедействовать, давно уехали в Стамбулы, Сингапуры и Парижи. И жили там, отчаянно ностальгирую по утраченной навсегда России. А те, кто умел держать фигу в кармане и искусно лгать, остались на родине. И теперь, казалось, были вполне счастливы. Новые приспособленцы, родом из царской России.

– Этот портрет Ильича написал мой хороший друг, художник С-кий. Ему хорошо удается образ вождя. Вы не находите, Андрей Николаевич?

– Да, мне кажется, что весьма похоже на оригинал, – с важным видом, заложив руки за спину, ответствовал Кольцов.

– Пойдемте, нас с вами ждет прекрасный обед. И я познакомлю вас с моими друзьями.

Варвара Семеновна взяла Андрея под руку и повела его в сторону от одной из боковых лестниц. Прямо за ней шли двойные двери, ведущие в огромный обеденный зал. Стены этого зала были окрашены в нежно-лимонный цвет. В этом помещении царила совсем иная обстановка, нежели в политически конъюнктурном холле. Андрею показалось, что он, словно по мановению волшебной палочки, переместился в век, эдак, восемнадцатый. Стиль этого зала нес в себе элементы классицизма и рококо. Уж не сам ли Антонио Рина́льди мог ваять нечто подобное? Этот зал напомнил Андрею интерьеры Гатчинского замка или Версаль. Лимонные стены были украшены белыми картушами с умопомрачительными рокайлями и растительными завитками. Центральное панно изображало собой Венеру в окружении множества толстых купидонов. Огромные окна были занавешены бархатными портьерами горохового цвета, перевитыми золотистыми кистями. Меж портьерами трепетал от ветра тонкий белоснежный тюль.

Посередине зала располагался стол овальной формы, покрытый накрахмаленной скатертью. В середине стола возвышалась фарфоровая ваза с белыми розами. Стол был сервирован изящными тарелками, явно из императорских коллекций, и хрустальными фужерами. Тут же стояли кувшины с вином и ваза с фруктами, другая ваза была наполнена свежими ягодами клубники.

Андрей немного растерялся от всего этого великолепия. Но еще больше он растерялся от вида господ, восседавших за столом.

– Познакомьтесь, товарищи, это мой новый друг, доктор Кольцов Андрей Николаевич. Он работает при институте Скорой помощи имени Склифосовского. Он врачует многие недуги. Слава о его таланте идет не только по столице, но и за ее пределами. Скажу больше – к нему едут оперироваться наши товарищи из Парижского и Цюрихского отделения Коминтерна. Он в самом зените своей славы, а еще так молод.

– Варвара Семеновна, ну это уж слишком, – Кольцов покраснел.

– Не скромничайте, мой друг. Я знаю, каким трудом достается подобная слава.

Хозяйка подвела Андрея ближе к столу.

– А теперь я хочу вас познакомить с моими друзьями. Разрешите вам представить Валентину Петровну Кривошеину. Она у нас настоящий командир в юбке. Во время Гражданской командовала несколькими боевыми отрядами. Воевала наравне с мужчинами. Имеет награды от самого Буденного. Ныне работает в комиссии по борьбе с беспризорностью.

Из-за стола привстала женщина лет сорока, с широким лицом и тяжелым взглядом из-под кустистых бровей. Короткие светлые волосы были зачесаны назад и убраны под костяную гребенку. Мужские скулы, короткий толстый нос, тонкие, плотно сжатые губы – все это выдавало в ней женщину решительную и с характером. Андрей боялся именно таких женщин. Они казались ему несуразными мужи́чками, могущими сломать любую человеческую судьбу. Торс этой мужебабы был облачен в кожаный пиджак с ремнями, с которым она, по-видимому, не желала расставаться даже в июньскую жару. Андрей не удивился бы, если бы эта грубая на вид мадам, вдруг вытащила из кобуры маузер и, повелевая им, поставила бы всех к стенке.

Валентина Петровна, вопреки ужасным фантазиям нашего героя, расплылась в некотором подобии улыбки, похожей на улыбку сытого крокодила, и протянула к Андрею руку для знакомства. Андрей постарался сжать командирскую ладонь как можно крепче и тоже улыбнулся в ответ. Но предательская испарина таки проступила на его холодном лбу.

Недалеко от командирши располагался невысокий лысый господин, одетый в малоросскую расшитую рубашку навыпуск, с живым, чуть насмешливым лицом и еврейскими выпуклыми глазами. Рядом с ним, судя по всему, сидела его жена. Это была высокая худощавая особа в скромном темно-синем платье. Время от времени она что-то шептала супругу на ухо, делая страшные глаза и шикая на него. Со стороны это выглядело так, словно бы она одергивала шаловливого ребенка. А ребенок продолжал гримасничать и баловаться за столом. Чопорная супруга этого странного господина имела обиженное, почти унылое лицо. Она была откровенно некрасива и болезненно бледна, и, видимо, стеснялась своей внешности.

– Познакомьтесь, Андрей Николаевич, это товарищ Кацман Арон Самуилович и его супруга Сара Яковлевна. Совсем недавно товарищ Кацман назначен директором Сандунов. Кстати, вы любите баню?

– Скорее нет, – сухо отвечал Андрей.

– А это вы напрасно, молодой человек, – грассируя, скороговоркой, произнес директор Сандунов. – Я приглашаю вас к себе и покажу вам, что есть настоящая русская баня.

«Где ты, и где русская баня? – внезапно подумал Андрей, но вслух ничего не произнес. – И что вы все, как один, картавите? Мода у вас такая, что ли?»

– В московских Сандунах, знаете ли, не только купеческий русский дух присутствует, а и эклектика западноевропейской роскоши, античности и восточного стиля, – похвастался банщик. – Мрамор у нас из Италии, плитка из Германии и Англии. Настоящий шик. А какие у нас залы! Мавританский, неорококо, римский. Милости прошу вас к нам, в Сандуны. Уж мы вас попарим, Андрей Николаевич, на славу.

– Благодарю.

– Андрей Николаевич у нас знаком с идеями натуризма, а потому, я полагаю, Арон Самуилович, мы таки непременно посетим ваши роскошные залы.

– Конечно, Варвара Семеновна. А я угощу вас прекраснейшим пивом и свежими раками. Есть у нас и икорка, и омары.

Слева от банщика сидел высокий худощавый брюнет с довольно привлекательными, почти испанскими чертами породистого лица. Одет брюнет был в темный импортный костюм. Прямо за столом он курил дорогую сигару. И был представлен Андрею, как некий Луи, поэт, который совсем недавно вернулся из Мадрида. Луи не произнес ни слова, а только скользнул по Андрею смолью иссиня черных глаз и коротко кивнул. На противоположной от Луи стороне развалился абсолютно рыжий господин в светлой паре и, наклонившись к бокалу, цедил красное вино.

– А это наш дорогой Ромочка. Он лучший художник-символист и футурист. Только слишком много пьет, и когда-нибудь пропьет-таки свой уникальный талант, – последние слова Варвара Семеновна произнесла чуть громче и веселее. Они явно были адресованы пьяному художнику.

Ромочка откинулся на спинку роскошного стула и вызывающе посмотрел на хозяйку.

– Да, пью и что с того? Я полная бездарность, знаете ли, – в мутных глазах плескались обида и неподдельная боль.

– Ну, начинается, – протянула Бронш. – Не обращайте внимания на Ромочкину самокритику. Он очень талантлив. А вина я вам, Роман Петрович, сегодня более не дам!

– И это будет несправедливо! – вскинулся художник. – Чем я хуже других? Ее, его, их? – он бесцеремонно тыкал на гостей коротким пальцем, но те почти не смотрели в его сторону.

Андрей сделал вывод, что пьянство этого господина для всех собравшихся было делом привычным.

Пьяненький Ромочка уронил рыжую голову на руки. А после вновь приподнял ее и изрек:

– Вы ошибаетесь, Варварочка, я все-таки бездарь. Вот Вовка Маяковский – он гений. Он и как поэт гениален и как художник не плох.

– Я не люблю Маяковского как художника, – отозвалась полная блондинка, лет тридцати, в розовом блестящем платье, с голыми руками и откровенным декольте, отороченном страусинными перьями. – Мне кажется, что как художник, он откровенно слаб.

– Позвольте, а вы видели его футуристические картины? – не унимался Ромочка.

– Видела и что с того? – затянулась пахитоской дама. – Чушь! Ваяют они там с Лилечкой какую-то белиберду. Лозунги одни.

– Это для вас, папуасов, сие белиберда! – откровенно хамил Ромочка блондинке.

Но, судя по всему, ее не коробило подобное поведение рыжего художника.

– По мне, так каждый должен заниматься своим делом. И если ты пишешь недурственные стишата, то и продолжай их писать, – она улыбнулась вызывающей улыбкой, моргнула длинными ресницами и вновь затянулась пахитоской.

– Да, что вы понимаете в живописи, Розалия Платоновна? Вы лучше бы помолчали, а?

– Понимаю не меньше вашего, товарищ Худейкин.

– А может, хватит? – вдруг громче других произнес седовласый господин в строгом фраке, похожий на итальянского мафиози. – Варвара, прикажи подавать обед. Иначе наш гость сойдет с ума от их вечных споров.

– Минутку, Виктор, – проворковала Варвара Семеновна. – Андрей Николаевич, эту прекрасную даму зовут Розалия Платоновна. Она работает в Наркомторге.

Дама вновь улыбнулась какой-то деланной и несколько глуповатой улыбкой и протянула Андрею обе руки для поцелуя.

Андрей не стал целовать ее руки, а лишь взял одну из полных ладошек и слегка пожал ее.

– А это как раз и есть мой брат. Его зовут Виктор Семенович, – произнесла Бронш, представляя Андрею седовласого господина, похожего на мафиози.

Огпушник довольно пристально посмотрел в синие глаза Андрея. Но Андрей выдержал его прямой взгляд и пожал ему руку.

«Надо же, – подумал Андрей. – И этот товарищ с Лубянки тоже здесь. Грозный огпушник… Мило! Отчего же он не в форме? Разоделся во фрак. Фигляр! Все здесь дешевые фигляры. Вот же в какую компашку я угодил».

Меж тем Андрей тоже сел за стол. На противоположном конце огромного зала распахнулись лаковые дубовые двери, и в комнату вошли два напомаженных официанта. Каждый из них толкал перед собой передвижной столик, уставленный разнообразными блюдами.

– Андрей Николаевич, – хозяйка, расположившаяся рядом, наклонила к нему черноволосую голову. – Здесь вегетарианцы лишь мы с вами. Остальные гости довольно охочи до скоромного. А потому, не удивляйтесь изобилию наших гастрономических изысков. Надеюсь, что лицезрение на вкушение пищи иного свойства не доставит вам сколько бы значимый душевный и физический дискомфорт.

– Что вы, – с улыбкой перебил ее Андрей – Я довольно терпим ко вкусам других.

– А нам с вами сейчас принесут фруктов, ягод, и я заказала ячменных и кукурузных лепешек. Еще мы с вами выпьем немного итальянского и грузинского вина. Хорошо?

– Хорошо, но вот только вино… Если честно, то я не большой любитель винопития. Скажем откровенно, вина я почти не пью. Считаю его вредным. Ведь это же не более чем продукт брожения. Куда лучше просто виноградный сок.

– У меня очень хорошее вино. И ради нашего знакомства и знакомства с моими друзьями, вы просто обязаны выпить. Ну, чуть-чуть, – Варвара улыбнулась милой улыбкой.

Официанты подвозили к столу разнообразные блюда. Были здесь и поросенок с зеленью и хреном, и жареные пирожки, и мясные паштеты, и рыбный галантир, и белые грибы, и устрицы и омары, и паюсная икра. От обилия закусок у Андрея разбежались глаза. Вот он гастрономический рай нэпманов, думал Кольцов. И где же ваши «ешь ананасы, рябчиков жуй – день твой последний приходит, буржуй»? Что-то не похоже, господа-товарищи, чтобы вы постились, аки пролетарии.

Он сам, поглядывая на аппетиты гостей, скромно ел спелую клубнику и персики, закусывая все это хрустящими, еще теплыми лепешками.

Красивый брюнет, испанских кровей, изящно резавший серебряным ножом кусок сочной отбивной, с легкой надменной усмешкой посматривал в сторону Андрея. Весь его взгляд красноречиво говорил о том, что он не одобряет вегетарианских привычек нового гостя.

Призывно булькнуло по бокалам красное вино, запахло терпкой вишней и виноградом сорта «Изабелла».

– Товарищи, я предлагаю выпить за моего нового гостя, доктора Кольцова. Прошу теперь его любить и жаловать.

Гости подняли бокалы и приветливо посмотрели на Андрея. Даже товарищ с Лубянки, как показалось Кольцову, смотрел на него с откровенной симпатией. После второго бокала по телу Андрея разлилось приятное тепло. Захотелось шутить, танцевать и радоваться. Официант подошел к круглому столику, стоявшему возле окна, и завел новенький английский патефон. По залу потек обворожительный и певучий речитатив Вертинского:

 
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
 
 
И когда весенней вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.
 

Андрей любил Вертинского. А потом зазвучала песня «Лиловый негр»:

 
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайченок Ли?
Вы кажется потом любили португальца?
А может быть с малайцем Вы ушли…
 
 
В последний раз я видел Вас так близко,
В пролете улицы умчало Вас авто…
Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр вам подает манто…
 

Из-за вина Андрею все стало казаться близким, красивым и словно наполненным каким-то глубоким смыслом. Даже чавкающая блондинка из Наркомторга, с аппетитом уплетающая жирный кусок поросенка, не казалось ему отвратительной в своем природном варварстве.

Рыжий художник давно спал на бархатном диване, расположенном в углу обеденного зала. Никто из гостей на него не обращал уже ровно никакого внимания.

Изрядно закусив и выпив, гости принялись танцевать под песни Вертинского. Брюнет танцевал с Розалией Платоновной, огпушник Виктор пригласил на танец коренастую командиршу в кожаном пиджаке. Директору из Сандунов пришлось уныло топтаться возле собственной супруги, которая оказалась выше своего мужа на целую голову. От этого она сутулилась и выглядела весьма неуклюже. Андрей, как и ожидалось, пригласил на танец Варвару Семеновну. Пальцы ощутили тонкую талию, скрытую под шершавым крепдешином. Варвара прижималась к нему всем телом. Андрей вновь почувствовал аромат ее заморских духов. Ему показалось, что когда-то он уже вдыхал этот запах. Похоже, это было в Париже. Да! Он вспомнил его. Эти духи назывались "Ньют де Ноэль"^[2] ("Рождественская ночь"). Это был новый, совершенно фантастический аромат от Caron. Он тогда не успел купить его для Светланы и очень сожалел об этом. Острые и терпкие духи. В них слышался запах землистой горечи ветивера и белых гвоздик – свежих, влажных, очень холодных. Они контрастом обволакивали сладость конфетного иланг-иланга, индольного жасмина и великолепного сандала…

О, боже, куда меня несет, думал он. Я тоже становлюсь поэтом. Холодные гвоздики, иланг-иланг. Что с тобой, Кольцов? Из каких ассоциаций лезет это все? Ирма? Нет, черт! Только не она. И бог с ней. Светка? От Светки всегда пахнет вкусно. Никто не пахнет так, как Светка. Надо будет купить ей в подарок духи. В Париже. Эти или другие.

– У вас хорошие духи, – неожиданно для себя, произнес Андрей, глядя в глаза Варваре.

– Я знала, что вы оцените.

– Я помню их. Имел удовольствие познакомиться с этим ароматом на выставке в Париже, в отделе дамских туалетов.

– Вот как? – она улыбнулась.

– Да, это "Ньют де Ноэль". Я угадал?

– Да, вы правы.

Из граммофона полилось аргентинское танго. Теперь он решительно вел ее по залу.

– Мне говорили, что вы великолепный танцор, – чуть задыхаясь, произнесла Варвара.

– Вам врали…

– А еще мне говорили, что вы хорошо пишете пейзажи.

– Вранье…

– А еще мне говорили, что вы – отличный музыкант и хорошо играете на флейте.

– И это неправда…

Андрей изящными движениями производил основные шаги в танго – очо кортадо. И это получалось у него так непринужденно и красиво, что брюнет из Мадрида теперь смотрел на него с откровенным восхищением.

Шаг и снова шаг-падение, прерванный шаг, траспье, очос вперед, очос назад…

Перед окончанием танца он сделал зажигательную волькаду. А после и решительную кебраду – привлек Варвару к себе, усадил в глубокий выпад, и прогнул назад. Звуки танго стихли.

Вокруг раздались аплодисменты.

– Вы очень искусны в танце, – произнес огпушник.

– Благодарю, – Андрей скромно кивнул и довел Варвару Семеновну до ее места.

Варвара вся раскраснелась, карие глаза потемнели. Женщина прерывисто дышала и смотрела на нашего героя откровенно влюбленным взглядом.

Обед незаметно шел к концу, голову окутывала легкая дрема. Чуть отстраненно Андрей слышал смех розовой блондинки и красивого идальго. Седовласый мафиози куда-то исчез. А командирша, подперев квадратную щеку, уныло смотрела перед собой и машинально тыкала серебряной вилкой по соленому груздю. Рыжий художник все также похрапывал в углу. А банщик со своей сутулой женой подались на прогулку.

– Возможно, вас чуточку смутили мои гости, – проговорила Варвара, доставая папиросу из серебряного портсигара. – Вы не против, если я закурю?

– Как я могу быть против, Варвара Семеновна? Вы здесь хозяйка, а спрашиваете о таком пустяке. Что касается гостей, то меня мало чем можно смутить. И потом, я нахожу всех ваших друзей довольно интересными личностями.

– Да?

– Вполне.

– Они и вправду довольно забавны – каждый из них, – Бронш затянулась ароматной папиросой. – Правда, их трудно назвать друзьями. Друзей у меня почти нет. Это, скорее, приятели. И потом несколько моих самых близких приятелей подъедут только к вечеру.

– А вот как врач, я бы вам рекомендовал со временем отказаться от курения. Я полагаю, что смолы, находящиеся в табаке, могут некоторым образом сгущать кровь. А вам при вашей склонности к тромбофлебиту…

– Ах, оставьте. Сейчас не надо о моем тромбофлебите, которого у меня пока еще нет.

– Хорошо, как скажете, – Андрей улыбнулся.

– Вы, верно, устали?

– Не сильно. Просто жара, обед. Вино… Сейчас пройдет.

– Пойдемте, я покажу вам свою мастерскую и картинную галерею.

– Пойдемте, – Андрей встал из-за стола.

Они вышли в большой холл и стали подниматься по ступеням на второй этаж.

– Вы знаете, у меня здесь бывают поэты и художники. Часто Маяковский с Бриками, Есенин бывал пару раз. Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Игорь Северянин, Василий Каменский. Из художников бывал Александр Бенуа. Вы не видели его новый альбом «Версаль»? Акварели с текстом. Очень интересная работа.

Андрей кивнул.

– Бывал Добужинский Мстислав. Он отличный иллюстратор Пушкина и Лермонтова. Бывает здесь и Боря Кустодиев и Василий Кандинский, супрематист Малевич. Да, много кто еще. Скульптор Мухина Вера Игнатьевна, художница Серебрякова Зинаида.

Пока они медленно поднимались по лестнице, откуда-то с галереи второго или третьего этажа, навстречу им пронеслась бледная супруга главного банщика из Сандунов. По ее лицу было видно, что она плакала. Она всхлипывала и трубно сморкалась в большой клетчатый платок.

– Сарочка, что с вами? Что-то случилось? – участливо спросила Варвара Семеновна, пытаясь остановить женщину за руку, но та еще пуще залилась слезами и, замотав головой, украшенной нелепой черной шляпкой с вуалеткой, убежала вниз по лестнице.

– Что с ней? – поинтересовался Андрей.

– Les querelles de famille^[3], – насмешливо произнесла Бронш и пожала плечами. – Вот отчего я не желаю выходить замуж.

– Вы ни разу не были замужем? – бесцеремонно поинтересовался Кольцов.

– Была, но недолго. Это была моя первая любовь. Вы будете смеяться, но мой супруг считался в те годы довольно талантливым поэтом. Притом он был писаным красавцем.

– У вас его фамилия?

– Нет, что вы. Я не взяла его фамилию. Мне нравится фамилия моего отца.

– Ну, и отчего же вы расстались?

– О, в этой истории было все так тривиально. Две творческие личности редко уживаются под одной крышей. Мы прожили всего два года, ссорясь каждый божий день. А потом он пристрастился к вину и картам. И я ушла от него. Мне было тогда всего двадцать. Но даже теперь я ничуть не жалею, что рассталась с этим человеком. Он навсегда отбил мне желание выходить замуж.

– Печально…

– Да, я знаю, что вы женаты.

– Женат.

– Вы счастливы в супружестве?

– Вполне, – улыбнулся Андрей.

Варвара Семеновна тоже улыбнулась, но глаза ее не улыбались. В этот момент они показались ему особенно холодными и какими-то колючими. Она прошла чуть вперед, цокая каблучками белых туфелек.

Перед нашим героем открылся не менее великолепный второй этаж здания с огромным залом, оформленным, как и обеденный, в стиле классицизма и рококо. Стены второго этажа были окрашены в нежно бирюзовый цвет. Здесь было много позолоты и жемчужного глянца. Огромные панно и витиеватые картуши украшали образы обнаженных нимф и сатиров.

«Да, видимо, портрет вождя на первом этаже – это не более чем китч или дань конъюнктурным традициям, – с раздражением думал Андрей. Хмель давно выветрился из его головы и ныне он взирал на все более трезво: – Большая часть этого «скромного лесного гнездышка» – не что иное, как настоящий Версальский замок. Да уж, хорошо устроились, товарищ Бронш, чиновница из Наркомпроса. И нет на вас управы. А тот, чей портрет висит на первом этаже, до вас теперь уже не доберется. А жаль. Хотя, чего это я так разозлился? Уж не зависть ли это? Смешно. Завидовать всем эти побрякушкам, глянцу и нафталину? Увольте. Как говорил Бальзак: «За каждым богатством кроется преступление»».

– Вот, здесь и находится моя картинная галерея, – продолжала ворковать Бронш, не догадываясь об экспроприаторских настроениях своего гостя. – Весь второй этаж и почти все гостиные, и комнаты для отдыха заполнены картинами лучших мировых живописцев. У меня даже есть несколько работ восемнадцатого века и одна шестнадцатого. Есть такой фламандский художник Хуан де Фландес. Одна его малоизвестная работа – это настоящий бриллиант моей коллекции. Есть несколько картин малых голландцев семнадцатого века. Франца Хальса и Яна Стена.

– Даже так? – Андрей присвистнул. – Да, у вас тут целая Третьяковка.

– Мы с братом собираем эти картины уже давно. Еще до революции я начала собирать свою коллекцию. Правда, в Гражданскую мне пришлось продать пару работ, чтобы хоть как-то выжить. Зато сейчас…

– Что сейчас?

– Сейчас все иначе, – самодовольно отозвалась Бронш. – И кроме тех отечественных фамилий, что я вам уже перечислила, а каждый из моих гостей непременно дарил мне хоть одну свою картину, у меня есть еще шедевры Левитана, Бакста, Шишкина, Серова, Айвазовского. Много кого…

– Впечатляет, нечего сказать, – отозвался Андрей, переходя словно в музее от картины к картине.

– Живопись – моя страсть. У меня и дома, в квартире на Никольской, тоже много картин, – улыбнулась Варвара. – Пойдемте лучше в мою мастерскую. Я покажу вам и собственные работы.

Виляя узкими бедрами, хозяйка вела Андрея по длинным коридорам, переходя от одного пассажа в другой. Помимо картин, в коридорах располагались старинные столики с жирандолями. Часть комнат была закрыта. Некоторые открыты настежь, и всюду присутствовало почти царское великолепие – от роскошных портьер, до старинной и дорогой мебели – все казалось Андрею почти сказочным. В одной из комнат он увидел Беккеровский рояль, отражавшийся чёрным лебедем в лаке паркета. Были здесь и комнаты, полные шкафов с книгами.

– Это библиотека моего брата, – мимоходом сообщила ему Варвара. – Помимо художественной литературы, он много читает книг по юриспруденции. А вот и его кабинет. Но он всегда его замыкает на ключ.

В одном из широких пассажей Андрей заметил шелковый диван, явно старинной работы.

– Скажите, Андрей Николаевич, а ваша жена красива? – внезапно спросила его Варвара, стараясь выглядеть безразличной.

– Да, многие находят ее вполне милой.

– А вы сами? – она делано рассмеялась.

– Ну, я бы, наверное, не женился на ней, если бы она мне не нравилась.

– А сколько ей лет?

– Она намного моложе меня. Ей двадцать.

– О, боже! Такая молодая? – глаза Бронш вновь сделались холодными. – И чем же она у вас занята?

– Она домохозяйка и воспитывает двух сыновей.

– Вот как? – Бронш присела на один из диванов и закинула ногу на ногу.

Возле располагался столик, на котором лежала книга в старинном переплете и золотистая коробка иностранных папирос. Как показалось Андрею, хозяйка чуть нервным движением тонких пальцев выудила папиросу и закурила.

– Двадцать лет, двое детей… Mille pardon, за мое любопытство, дорогой товарищ Кольцов, но при вашем интеллекте, о чем вы можете разговаривать с этой юной леди? Наверняка она еще очень глупа.

– А вы знаете, да… Бывает, что так. Приходится мириться с бабской глупостью. Глупа. Ваша правда. Но красива. А впрочем, вы знаете, она неплохо образована для своих лет. Она училась в Смольном и получила довольно приличное домашнее образование. Знает кучу стихов, разбирается в поэзии и искусстве. Знает три языка. Но, вы ужасно правы – она таки глупа, как и всякая баба.

Бронш внимательно посмотрела на него и неожиданно рассмеялась.

– А вот теперь я просто сгораю от любопытства. Непременно приведите ее ко мне в следующий раз. Непременно. Ей здесь понравится. Воздух, озеро. Я еще свожу вас сегодня на озеро. А вечером танцы.

– Хорошо, я подумаю.

– Непременно возьмите ее с собой. Я просто настаиваю.

Она выпустила дым из тонких ноздрей и пристально посмотрела на Андрея.

– Можно я перейду на «ты»? И буду звать тебя просто Андреем? Андрюшей?

– Нет, нельзя, – делано насупился он, а после захохотал. – Господи, ну конечно. Хватит нам уже выкать.

– Да, пожалуй. И вот еще что. Сейчас, когда вы мне бегло рассказали о своей семье, мне показалось… Хотя, нет…

– Что вам показалось?

– Андрей, мы оба забываем, что перешли на «ты». Мы сейчас выпьем шампанского на брудершафт и уже вряд ли собьемся.

– Так что тебе показалось?

– Мне показалось, что ты немного, как бы это сказать, «домостроевец» что ли? Бьюсь об заклад, что дома ты себя ведешь как глава семьи, и тебя все слушаются. И дети и жена. Хотя, она еще очень молода, чтобы тебя не слушать. Это понятно.

– А разве должно быть иначе?

– Должно и можно. Сейчас, в новом обществе, у мужчины и женщины равные права. А вы знаете, что Лев Троцкий писал в письмах Ленину о том, что семья, как ячейка общества, давно себя изжила?

– Правда? – Андрей лукаво приподнял бровь. – А Ленин что же?

– А Ильич отвечал, что нужно не только разрушить семью как буржуазный пережиток, но и дать полную свободу пролетариату в плане нравов.

– О, даже так? – Андрей изобразил на лице неподдельный интерес.

– Да… А ты знаешь о том, что Инесса Арманд была возлюбленной Ильича?

– Нет, в первый раз слышу, – соврал Кольцов.

– Да, она была для него не просто любовницей. Она была для него любимой женщиной. Заметь, у Ильича была и законная супруга.

– Я понимаю.

– Крупская догадывалась об их любви, но терпела и молчала.

– Вполне разумное поведение для женщины, – кивнул Андрей.

– Ты так считаешь? А знаешь, Ленин много разговаривал с Инессой о женской эмансипации. Инесса стала настоящим борцом за права женщин. О половом равноправии говорили еще и до революции. Эти лозунги звучали не только из уст большевиков. Они были популярны и у меньшевиков и эсеров. Многие революционеры призывали освободить слабый пол от семейного рабства. А Коллонтай?

– А что Коллонтай? – оживился Андрей.

– Александра, а я, кстати, немного знакома с ней, всегда стояла за свободу любви. Она написала брошюру «Любовь и новая мораль». Я люблю иногда ее перечитывать. И главным лейтмотивом там идут слова о том, что «Половая мораль – это пустая фикция»!

– Вот как!

– Да. Александре даже приписывают довольно интересный подход к чувственной любви. Слышал ли ты что-нибудь о теории «стакана воды»?

– Нет.

– Эта теория довольно забавна. Коллонтай считает, что вся любовная чувственность должна быть сведена к этому принципу: к инстинктивной сексуальной потребности, которая должна находить удовлетворение безо всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды. Заняться любовью просто, как выпить стакан воды.

– Забавно. Ты тоже так считаешь?

– Я? – она рассмеялась. – Ну, если бы я была ханжой, то, верно, ты вряд ли бы мог встретить меня в обществе «Долой стыд».

– Ну, о Коллонтай мне довольно уже вещали и у Радека, – Андрей зевнул и с наглым скучающим видом посмотрел на фламандский пейзаж в золоченой раме, украшающий голубую стену.

– Вы, верно, устали, Андрей, – она запнулась. – Я снова перехожу на «вы». Нет, нам определенно надо выпить на брудершафт. Идем в мою мастерскую.