Инкуб, которого она встретила лишь проголодавшимся, был теперь похож на сломанную игрушку. Ярослав был измучен кошмарами до смерти. Её едва не обвинили в убийстве.

«Как можно до такой степени разогнать сны? Худшее, что я видела – нервный смех и резкое пробуждение, но погибнуть от ужаса?! Всё это непременно свалится на Дея, ударит по слабой кости. Проклятие…».

Всё вокруг и внутри неё померкло и потеряло смысл. Белиал остановил дознание до того момента как будут известны прочие подробности. Все, кроме Лектана, были распущены по домам.

Кея не вернулась к себе. Она побрела в сторону Тарто, к своему лазу, полная вины и боли.

Срединный встретил холодным порывистым ветром, но для бестелесного существа он был неощутим. Знакомое окно было заперто. Кровать аккуратно застелена. Самое главное – не было ни красок, ни рулонов бумаги, ни музыкальных колонок.

«Призрачный шанс перерождения… – думала Кея, – он так хотел, чтобы это случилось! Но ведь он всё забудет, всю свою прошлую жизнь. Да и как я его узнаю? Лектан должен быть осужден по всей строгости. Невозможно смотреть на эту пустоту».

***

Студентки плакали. Многие ребята тоже. Лауреат чего-то там очень престижного давился слезами как юноша галантного века. Сказать нечего, потеря была серьёзная, а главное – как невовремя! Слава бы тоже разрыдался, но он так давно этого не делал, что глаза совсем забыли слёзы. За слёзы его раньше колотили.

В соседней мастерской утром в понедельник умер преподаватель Коротков, один из немногих, кого стоило уважать. Это был тихий алкоголик, пытавшийся поставить на ноги дочь и покрыть кредиты, но не выдержал гонки за деньгами. Он стал той лягушкой, которая не сбила масло, а погибла. Классический исход борьбы за благополучие, о котором не принято говорить.

Возле траурного зала почему-то невыносимо воняло жареной рыбой. Ритуальный агент была одета в белую шубу, ярко-красный берет и кроссовки под цвет. Слава чувствовал, что его нервы снова натянулись и звенят уже на высоких нотах, аккомпанируя нелепости и несправедливости происходящего. Он подумал, что не хватает маленьких детей и подростков. Дети бы капризничали, крутились и посмеивались украдкой, разбавляя траур и напоминая о том, что жизнь продолжается.

Яма в земле проглотила лакированный гроб. Вдова хотела сказать несколько слов, но не смогла. «Глупо. Странно. Мы уйдём, а он здесь останется навсегда. В мёрзлой земле. Лучше бы его сожгли как конунга или положили в склеп как аристократа» – думал Слава, разглядывая тлеющий кончик своей сигареты – единственного источника тепла на осеннем кладбище. Поминок не было, ведь семья осталась без средств к существованию. Всё, ради чего бился Коротков, ушло на его похороны. Слава решил идти домой, нужно было выспаться и унять холодный липкий страх перед будущим.

Кинув в угол пустой рюкзак и стянув куртку он решил согреться чаем. Слава вошёл на кухню и сразу же увидел Кею. Она сидела на стуле, сцепив руки и глядя перед собой. Он не думал устраивать пафосных сцен, но ноги сами подкосились и колени ударились об потускневший кафель.

– Прости меня, прости!

– Ты же мёртв!

– Нет. С чего ты взяла?

Демоница схватилась за голову.

– Меня подозревали в убийстве. Получается, речь шла не о тебе. Обнаружили пятно кошмаров где-то на стене… Ты сошёлся с охотницами?

– Да, я иначе не мог. И сейчас не могу. Тогда я рассыпал соль из-за инкуба, который напал на мою подругу, а не из-за тебя. Я испугался, думал, он её искалечит. Умер другой, не я. У него тромб оторвался.

Слава рассказал об обстоятельствах смерти Короткова.

– Так значит, совпадение. Зачем тогда Лектан сознался?

– Это тот, который совсем плохо выглядел? Он мне позировал для мертвецов. Только и мог красиво лежать. Я с ним расплачивался молоком.

– Его, видимо, совсем доканало.

Ночью они остались одни, как и прежде. Объяснившись, решили всё забыть. Слава чувствовал как к нему возвращается жизнь и с каждой минутой становится легче дышать. У Короткова не было такой музы.

Позировать для выставочных картин демоница с радостью согласилась. И даже появилась возможность менять одежду, ведь теперь Кея понемногу могла воплощаться. Она продемонстрировала то, чему научилась и Слава был потрясён. Она стала физически тёплой, весила как трёхлитровая банка варенья и всё её нутро было видно на просвет.

– Да, экорше по тебе рисовать не будем… Любой поймёт, что люди такими не бывают.

За час до рассвета Кея вернулась. Нужно было проведать и успокоить легата, который уже точно был в курсе дел. Его особняк был похож на маленькую крепость: фундамент у земли расширялся, словно имел корни, узкие окна напоминали бойницы. Он стоял к северу от Чертога, по дороге к Гиона-Тарто и издалека была видна дверь, покрашенная в бордовый. Такие двери звали приходить без приглашения, их не запирали.

Хозяин сидел на втором этаже перед камином, даже не разувшись, и весь был как открытая рана. Рядом на полу лежала его сабля в ножнах. Кея сразу поняла: оружие пускали в дело.

Легат медленно повернул голову, посмотрел на неё и проговорил:

– Как тебе только удалось в это влипнуть? Если бы человек умер не своей смертью…

– Что стало с Лектаном?

Вопрос был лишним и остался без ответа. Трибунал, что же ещё? Вина инкуба была даже не в том, что он ввёл в заблуждение Белиала, поставив себя в крайне опасное положение. Он был на службе опьянённым не один цикл. Далестора тоже был виноват, ведь он упустил контроль над подчинённым.

– Ты сам покончил с ним.

Легат едва заметно кивнул, не отводя взгляд. Лектан был необратимо разрушен и сломлен. Как и всегда в подобных случаях, роль сыграли военные травмы и воспоминания, толкнувшие на поиски способа уйти в себя и отрешиться.

– Хороший был воин, – прошептал легат.

Один из его зрачков неумолимо уплывал в уголок воспалённого глаза. Дей стоял на той же тропе, что и Лектан, но имел куда больше воли.

«Алмазы режут стекло, но удара молотком они не выдерживают, и виной тому их твёрдость. – думала Кея, – Далестора не попросит о поддержке и не поделится переживаниями. Сейчас он примет бодрый вид, натянет улыбку и заварит чай. Но так быть не должно».

Она подошла ближе и положила ладонь на его пытающую горем голову, спрятав пальцы в льняные кудри.

– Ну и жалкий же у меня вид, раз ты оттаяла, – удивился он, – вот только не делай мне одолжений. Поверь, переживу.

– Мне не до одолжений.

Трагедия, случившаяся с Коротковым ещё не догорела у Славы в душе и царапала его изнутри, обостряя чувства. Он заполнял палитру и думал о смерти как дополнительной краске, которой можно выписать неуёмную волю к жизни. Жестокими, мистическими образами рассказать о происходящем под шкурой действительности. Впервые он чувствовал себя избранным. Ведь зачем-то судьба наградила его возможностью видеть существ другого мира, а теперь ещё и вернула дружбу с Кеей. Она не заставит его смотреть кошмары, от которых раскалывается голова.

Утром он был на занятиях и старался отгородиться ото всего. Преподаватели старательно создавали атмосферу базарной площади. Слава никак не мог взять в толк, зачем кричать на студентов и выговаривать им буквально за всё, от внешнего вида до религии их родителей. При этом собрать толковый натюрморт и придумать постановку давалось им с огромным трудом. Путая Олоферна с Самсоном, наставники страшно раздражали.

Темнота спускалась всё раньше, дело шло к зиме. Слава стал сбегать с занятий в мастерскую, где заваривал кофе и дожидался Кею. В роли слепой нищенки и царицы она выглядела одинаково убедительно и мощно. Он хотел выставить её на передний план самой большой картины. Целые ночи напролёт они были неразлучны. В один вечер к нему зашёл без стука ректор, спросить как продвигается работа. Слава отреагировал на него не сразу, потому что был сильно увлечен. Кея скосила глаза на вошедшего, но осталась неподвижной на подиуме.

– Оригинально вы мыслите. Пишете по фотографии? – ректор положил ладонь на седеющую бороду.

– Нет. – растерялся Слава.

– По памяти? – густые брови поползли на лоб, – Вот это да. Только что это у вас женщина какая-то козлоглазая выходит? Так и задумано?

– Я именно так хотел.

– Боюсь, публика ваших экспериментов не оценит. Лучше исправьте.

XII

Что есть жизнь? Жизнь есть страсть. Жизнь есть жажда. Страсть и жажда к тому, что ты принял за свою земную суть.

Владимир Орлов, «Альтист Данилов»

Белиал напряг слух и замер над столом с документами, чтобы шелест бумаг не обманул его. Шаги за дверью? Нет, это не топот личной охраны, передающей смену. Каблуки. Или всадник, тогда это гонец, или… женщина? И почему-то без конвоя. Рука его машинально скользнула к раструбу сапога и вынула нож. Наконец, под дверью мелькнула тень. Не стучали и войти не пытались. По полу проехался сложенный вдвое листок бумаги – явно донос. Белиал мог бы поймать визитёра и вытряхнуть из него любые данные, но рабочий кодекс строго запрещал поступать подобным образом.

Он поднял листок с полу и в его глазнице ожил чувствительный окуляр. Принеся некогда небольшую физиологическую жертву, доледе обрёл возможность видеть фальшивые деньги, иллюзии, теплокровных существ сквозь преграды и многое другое, включая отпечатки пальцев. Послание трогал автор и кто-то ещё. Видимо, доставивший.

Мастер Белиал, я прошу вашей помощи! Передаю письмо через третье лицо, потому что меня шантажируют и угрожают расправой.

Моё полное имя – Исфера, я ученица последнего курса Гиона-Тарто. Все совершённые преступления и на моей совести тоже. Остатки чести диктуют отдать все долги и совершить все признания до утра дня выпускного…

***

Растворимый кофе доканал Славу и он принёс в мастерскую маленькую электрическую плитку, турку и ручную мельницу. В конце концов, так было благороднее. Кея научилась варить кофе и отрывать её от этого увлекательного занятия становилось всё сложнее. Тёмные крупные зёрна и желтоватые коробочки кардамона в её руках, казалось, пропитывались духом ночи и бодрили до дрожи.

Для ростового портрета Слава украл реквизит у преподавателя, который вёл композицию. Розовато-серое платье из старинной тафты было сшито для какого-то фильма, страшно потрёпано в процессе съёмок и наконец, списано. Такие вещи часто оседали у художников и ещё годились для картин. Порванное кружево, истёртый подол и лопнувшая на плече материя даже добавляли образу шарма. Слава иногда отвлекался, чтобы немного унять свои чувства, заставлявшие сердце колотиться до боли быстро. Он не замечал как акварель стекает по его рукам, чертя яркие борозды, и впитывается в рукава рубашки.

«О таком я даже не мечтал. Если сейчас меня затолкают в котёл и будут жарить в масле, я ни на секунду не пожалею, что связался с демонами. Я с ними стал искренним. По-хорошему сошёл с ума. А больше мне и не надо ничего».

– Исправлять не буду. Может, мне ещё извиниться за своё воображение?! – бушевал он над палитрой, пытаясь попасть точно в тон тёмно-красных волос своей музы, – Если публике не понравится, то это не моя публика. Пусть чешет на первый этаж, там зверюшки и букеты вывешены. Объяснений никаких не надо. Я без всяких объяснений некоторые фильмы полюбил и музыку. С первой минуты.

Кея старалась держать позу и двигаться как можно меньше, но боль в конечностях в каждый заход неизменно подкрадывалась уже через час. Художник её работал без перерывов и заражал своим рвением. Оба находились в потоке написания картин, этих хрупких мостов между мирами. Демоница чувствовала, как врастает в полюбившийся мир, не только в его плоть, в самую его душу, в его искусство. Слава был измучен и счастлив. Когда он засыпал, выпив для верности паршивого пакетного вина, демоница осторожно оттягивала его ликвор и уходила. Если на подиуме она впадала в странный паралич, запрещавший ей страдать и полностью подчинявший проступающим на холстах образам, то потом приходила боль и опустошение. Прежние разговоры по душам закончились. Прежняя эмпатия ушла.

Всё ещё замкнутый и поблекший легат с тенью улыбки следил за ней, пока решал дневные дела в Чертоге. Кея иногда чувствовала на коже лёгкое прикосновение его взгляда. Подойти бы и сказать пару слов, но уж слишком проницательным был инкуб. Ей не хотелось доставлять ему лишнее беспокойство. Собственная работа у Кеи продвигалась ни шатко ни валко. Когда появлялось время, совершенно не было сил, а когда были силы, она возвращалась назад к Славе. Иногда удавалось поспать в гамаке и спланировать грядущий день, но планы выполнялись далеко не всегда.

Однажды возле лаза её встретили охотницы. Они были в форма Тарто и явно не собирались за добычей.

Лестра скрестила руки на груди.

– Это наш ход, помнишь? Больше ты им не воспользуешься. Уговор был нарушен, вчера изъяли все книги. Хочешь сказать, не твоя работа?

– Нет. Я никому не говорила о книгах.

– Да что ты! Знаешь, какое наказание нам грозит? На нас свалят все грехи по охоте, в том числе, чужие. И воровство из библиотеки.

Голос Лестры отчаянно вибрировал, выдавая крайнее волнение.

– Вы заслужили. Пытались обвинить меня в убийстве и убрать с дороги, но знайте, что на вас я не доносила.

– Не хочешь нам помочь, дать показания в нашу пользу? Вот так ты ценишь всё, что мы для тебя сделали?

– Я тоже была вам полезна. Пропустите, меня ждут.

– Ну уж нет. Ты хочешь выйти сухой из воды, хотя была сообщницей.

Кея не стала долго думать. Она сделала рывок, оттолкнув Феру. На секунду показалось, что та даже незаметно поддалась, но подозрение было лишено логики и быстро забылось.

Ведомая жестоким инстинктом, Лестра бросилась в погоню. Она провела много времени на дознании и ослабла, но упорно преследовала Кею. Та сначала бежала вдоль улицы, затем развернула ось и устремилась на крышу здания. Расчёт был в том, что у погони не хватит сил подняться. Бежать по перпендикуляру было, как обычно, нелегко, но до крыши Кея добралась быстро. Ринувшись на другую сторону, посмотрела вниз на всякий случай: пятнадцатиэтажка – не небоскрёб, прыгать было опасно, крылья могли подвести и раскрыться поздно.

Лестра вскоре тоже ступила на крышу, Фера сильно отстала.

– И что ты собираешься сделать? – первая заговорила Кея.

– Хотя бы не страдать в одиночку. Художнику мы стали не нужны, Далесторе тоже, теперь ещё и…

Как ни странно, Лестра едва сдерживала слёзы. За её спиной догорали остатки зари и ночной электрический свет вычерчивал на тёмном фоне неба её напряжённую до предела фигуру.

– Мне конец, всё станет известно.

– Вы виноваты только в краже, это не трагедия.

– Не только. Мы нарушали порядок, вызывали драки, доводили кошмарами до болезней и самоубийств.

Кея опешила.

– Зачем?! Те самые книги запрещали всё это.

– Тебе не понять. Люди – расходный материал. И жалеть их не имеет смысла, если они не маги, не техники или доктора из Тау. Тебе легат не рассказывал, чем он питается в походах, нет?!

– Вы многократно нарушили запрет и навредили сами себе.

– Да. – горько улыбнулась Лестра, – и не жалеем. И не раскаемся. Мы отлично проводили время. Теперь нам не сносить голов. Мы с Деем были хорошими друзьями. Он научил нас некоторым своим фокусам. Была бы с ним похитрее – осталась бы цела сейчас.

Сведя руки перед собой и резко их разомкнув, Лестра провела бесконтактный удар. Кею отбросило на самый край крыши, где она потеряла равновесие и полетела вниз. Неумолимо быстро приближающаяся земная твердь угрожала переломать ей все кости, но от страха крылья раскрылись быстрее чем обычно. Сделав несколько взмахов, она смягчила падение и приземлилась в кучу песка, прямо перед двумя детьми, отправленными на вечернюю прогулку.

– Почему такая испуганная? – спросил Слава, помогая демонице спуститься с высокого подоконника.

– За мной гнались. Даже с крыши столкнули, представь себе! Закроем окно скорее.

– Ясно. – рассеянно сказал художник.

Он хотел бы отвлечься, но работа никак не отпускала. То сильное и глубокое, что раскрывалось в картинах, поглощало его полностью. Он перестал чувствовать свою причастность и как будто подчинялся воле архетипов, стоящих за образами. Ощущать себя крошечным перед древней и вечной правдой, быть её проводником, толмачом, жрецом стало для него важнее всего.

Кея воплотилась на какое-то время, чтобы Слава мог правильно изобразить посадку платья. Корсет мешал ей дышать и подкашивались дрожащие ноги, перед глазами плыли чёрные пятна. Когда, наконец, она чуть не потеряла сознание, пришлось сесть на подиум и развоплотиться.

– Отдохни немного, я тебе чаю заварю, – сказал Слава.

Он так и не смог оторваться от деталей, которые старательно выводил на холсте. Тонкая кисть очерчивала каждую мелочь, нитку, ленту и блик тафты.

Кея боялась начать разговор, но тянуть с ним не следовало. Она положила невесомую руку Славе на плечо.

– Не слишком ли дорого нам обходится твоя выставка? Пятно кошмаров до сих пор расплывается вокруг окна. Тебе было очень плохо… Эти двое могли тебя свести с ума или убить.

– Понимаю. Меня нормально так потрепало. Если бы ты тогда меня выслушала, то не понадобились бы другие модели. Я бы как Уотерхаус только тебя и писал. Можешь ещё воплотиться на время? Хотел на большом полотне уточнить кое-что.

– Мне очень больно, – отозвалась она, – кажется, я надорвала мышцы и что-то с коленями.

– Ну что же ты так неаккуратно! Всего пару часов, дальше я буду писать пейзажи. И, наверное, закончим.

Кея чувствовала, как с неё сыпется пепел. На подиуме скапливалась серая пыль. Она изображала слепую сумасшедшую, цепляющуюся за одежду такого же слепца, который делал уверенный шаг в глубокую тёмную яму. Стоять на полусогнутых ногах было невыносимо и не спасала уже ни разминка, ни перерывы. На бёдрах под кожей разлились багровые кровоподтёки. Слава изобразил и их, посчитав неплохим дополнением образа. Ликвор в нём истёк, силы покидали демоницу, и наконец, она потеряла сознание.

Через несколько часов ей удалось открыть глаза. В мастерской было темно и тихо. Слава лежал на подиуме рядом, находясь где-то между сном и тревогой. Ресницы дрожали, скрещенные на груди руки тоже. Она положила пальцы на его виски и художник уже через минуту провалился в глубокий сон.

Следствие, проведённое со всей тщательностью, было окончено. Белиал давно не бывал в Тарто и с радостью не появлялся бы там вовсе никогда. Чертог он покидал только при необходимости привлечь кого-либо к ответу по тяжким обвинениям или лично объявить приговор. Встреченные по пути к жилым комнатам суккубы жались к стенам, они понимали: на этот раз будут осуждены ещё не вкусившие вольной жизни сёстры.

Фера открыла дверь, Белиал вошёл без приветствия, обернулся к Лестре, сидевшей на кровати и произнёс:

– Тебе дано три дня выпускного. Как только взойдут полночные звёзды, тебе отрубят голову. Твою, с позволения сказать, подругу, втянутую в беззаконие и признавшуюся чистосердечно, я обеспечу защитой и она отправится в гарнизон в качестве медика, на кого она и училась все эти годы.