Битый снег

Посадка прошла… необычайно мягко. Собственно, Лем даже не понял, как все произошло: вот они подлетают к светящейся дорожке, а вот – уже стоят и Редж заливается смехом, глядя на своего спутника.

Чтобы выбраться из кабины самолета, Лему потребовалось время: ноги и поясница затекли и все конечности дрожали из-за количества адреналина в крови.

Как только Лем оказался на земле, он снял с себя всю летную амуницию, вручил ее откровенно ржущему над ним Реджу, и поклялся себе самой страшной клятвой, что никогда больше не сядет в самолет.

Редж, услышав это, засмеялся еще громче и спросил, на чем Лем планирует быстро вернуться к линии фронта? На оленях или на собачьих упряжках?

Лем протяжно и витиевато выругался и поплелся во дворец.

Вопреки сомнениям провинциалов, очень многие жители империи неоднократно бывали в императорском дворце. По крайней мере, в той его части, что доступна для посещения туристам.

Например, в школьную программу входит неоднократное посещение императорского музея – огромного зала, заполненного всевозможными реликвиями, батальными полотнами и просто предметами, имеющими хоть какое-то историческое значение.

Помимо музея, можно посетить императорскую библиотеку – одну из самых богатых в мире! На этом континенте – уж точно. А уж если ты раздобудешь рекомендации из своего учебного заведения и посещаемой ранее библиотеки – то можешь и читательский билет себе выписать и преспокойно просвещаться культурно.

Так же, у императора был отведен целый день (один раз в месяц) – для всевозможных просителей. Правда, чтобы попасть на аудиенцию, придется пообщаться сначала со следователями, которые проверят тебя и всю твою родню – а вдруг ты террорист? Потом надо будет пройти через беседу с министром императорских просьб: специально нанятый человек выслушивает, с чем пожаловал императорский подданный и решает, стоит ли вопрос внимания императора. Если просьба стоящая – человеку выдадут талон с порядковым номером – для соблюдения очереди. Если вопрос может решить кто-то помимо императора – проситель будет перенаправлен к соответствующему человеку – а то на аудиенцию к императору была бы преогромная очередь.

Ну а если вопрос откровенно глупый или странный – бедолаге просто выпишут дюжину палок по пяткам – и отправят восвояси.

Впрочем, в последнее время все более популярной становилась тенденция писать «просительные письма» императорской дочери: как было сказано ранее, Виктория имела высокий рейтинг в народе. Настолько высокий, что в день получала по несколько десятков писем и, в связи с этим, ей пришлось даже нанять себе помощниц, в чьи обязанности входило прочтение и сортировка писем от «просителей».

Рейтинг Виктории не портил даже тот факт, что она до сих пор не была замужем, от чего в народе ходили слухи о ее пристрастии «к девочкам». Особенно к тем, которые работали сортировщицами писем…

Хоть слухи и небезосновательные, но всё же – слухи. Рискни кто и вправду назвать цесаревну… ммм… «нетрадиционной» – его живо забьют до смерти разгневанные подданные: Викторию народ и правда любил.

Императорский дворец – многоэтажное красивое здание, построенное много десятилетий назад в самом центре Столицы. Причем возведение дворца и окружающих его строений велось почти одновременно: сам по себе дворец не был сильно укреплен – только узкие окна, мощные двери, небольшой ров с подъемным мостом (как дань традиции), да невысокая каменная стена. Пауки без труда преодолевали и рвы, и стены, поэтому императорские зодчие пошли на хитрость: они использовали в качестве фортификационных сооружений жилые дома. Те были расставлены так, что затрудняли быстрое продвижение неприятелю, но, при этом, почти не мешали вести огонь с дворцовой стены.

Внутри дворец был украшен почти так же роскошно, как и его «культурный собрат» в Чистых Ключах. Впрочем, если говорить честно, по красоте и великолепию он все же ему уступал: императорский дворец планировался больше как государственный объект, а «чистоключинский» – как культурно-развлекательный центр.

Лем вошел во дворец и сразу направился к коменданту – его кабинет располагался ближе всех ко входу. На двери висела табличка с надписью «комендант», ярко блиставшая в проникающих во дворец через окно лучах восходящего солнца.

– Доброе утро, почтеннейший, – поздоровался Лем. Комендант молча нахмурил брови. Лем предъявил письмо цесаревича. Комендант нахмурился еще сильнее, вновь окинул Лема недовольным взглядом, поднялся из-за стола и повел посетителя к императорской спальне.

Перед входом в опочивальню главы государства Лема обыскали с ног до головы, прощупали письмо, задали пару каверзных вопросов, обнюхали собаками и только тогда попытались письмо изъять.

– Цесаревич Альберт сказал «Лично в руки императору», – Лем покачал головой.

– Мы не можем пустить вас в опочивальню императора, – категорически ответил комендант.

– В таком случае, – Лем уселся на подоконник и устроился поудобнее, – Я подожду его здесь. С письмом. В противном случае – вам придется вырвать его из моих мертвых рук. Приказ – есть приказ.

Наступило неуютное молчание. Оба охранника и комендант смотрели на Лема крайне предосудительно и раздраженно. Лем беззаботно глазел по сторонам и цокал языком, когда переводил взгляд с одной висящей на стене картины на другую. Они ему не нравились.

– Да вы не торопитесь, там вряд ли что-то важное, – улыбнулся Лем. – Будь там что-то важное, меня бы отправили сюда самолетом. И цесаревич бы запечатал конверт своей личной печатью. Ах, да! И написал бы сверху «крайне срочно».

Он буквально услышал зубовный скрежет коменданта. Постояв молча еще секунд десять, комендант не выдержал, развернулся и, робко постучав в дверь, вошел в императорскую спальню.

Через минуту комендант был в прямом смысле выброшен через дверь опочивальни, а на пороге появился «самый большой перец на грядке империи» – отец Альберта и Виктории, Вильгельм II Виельгорский. Вид он имел раздраженный и не выспавшийся. Одет он был исключительно в парадные штаны и один носок (левый). Лем и охранники, увидев монаршее лицо, тут же пали ниц в глубоком поклоне.

– Дебилы, б*ть, – выругался император. – Тысячу раз говорил: срочные сообщения передавать мне сразу! А не жевать сопли. Кретин!

Комендант не рискнул показать признаки жизни под гневным взором монарха.

Лем молча выпрямился и отдал письмо Альберта лично в руки императору. Тот осмотрел печать, вскрыл конверт и углубился в чтение. Лицо его все больше мрачнело.

– Комендант! – рявкнул Вильгельм II.

– Я! – тут же вскочил вышеозначенный работник «дворцового аппарата».

– Головка от часов «Заря»! – еще более злобно ответил император. – Бегом доставить ко мне Багговута! И зайди на конюшню – пусть тебе десять плетей по хребту отвесят, за задержку гонца! Свободен!

Комендант поклонился и скрылся в дали со скоростью близкой к звуковому барьеру.

– Гонец! – император перевел взгляд на Лема. Тот вытянулся во фрунт. – Отдыхай пока. Тут написано, что Альберт требует тебя как можно быстрее вернуть, но с ответом на письмо. Остановишься где? В казарме?

– Разрешите посетить родной дом? Тут всего двадцать минут пешком, – робко сказал Лем.

– Разрешаю, – махнул рукой император. – Коменданту оставишь адрес – как составлю ответ – тебя известят и вернешься к моему сыну. Вопросы?!

– Никак нет! – гаркнул Лем.

– Свободен.

И Лем поспешно покинул императора.

Этажом ниже (спальня императора занимала часть третьего этажа) Лем совершенно случайно наткнулся на цесаревну Викторию: та неторопливо шагала куда-то по коридору, неся в руках какую-то книгу без названия на обложке.

– О! А я тебя знаю! – воскликнула она, подойдя к Лему ближе. – Ты был на том приеме с моим братом? Он еще сказал, что ты – из «наших людей». Лем, не так ли?

Тон цесаревны был серьёзен, даже голос звучал иначе, не так как на приёме: в ней будто не осталось ни следа от той праздной болтушки, которую она старательно изображала в «высшем свете».

– Так точно, моя госпожа, – поклонился Лем. – Разрешите помочь? – галантно предложил он, указав рукой на книгу.

– Помоги, но не с книгой, – кивнула Виктория. Лем нахмурился, а цесаревна огляделась. – Так, за мной!

Лем пожал плечами и молча отправился за Викторией. Та привела его в небольшую неприметную комнату и закрыла за собой дверь. Внутри комнаты одиноко стоял стол, в углу – шкаф, а рядом с дверью – пара простых стульев.

– Это – классная комната, – рассеянно сказала Виктория. – Меня здесь математике учили. Одно из немногих помещений, где нас действительно не услышит никто лишний.

Лем все еще не понимал, что от него требуется.

– Моя госпожа?..

– Ты ведь только что от моего брата прибыл, верно? – спросила цесаревна.

– Так точно, – кивнул Лем.

– Оставь этот солдатско-подобострастный тон, а то я тебя четвертую на площади по липовому обвинению, – велела цесаревна. Лем внутренне напрягся – странно все это.

– Хорошо, – ответил он. – И да, я только что от Альберта – он письмо императору передать просил.

– И что там, в письме этом? – спросила Виктория. Но тут же добавила: – Хотя если бы ты был способен вскрыть и прочесть письмо, Альберт тебя с ним не отправил бы, верно?

– Наверно, – пожал плечами Лем. Он чувствовал себя так, будто ступал по очень тонкому льду – странный разговор, странные вопросы… Она ведь могла просто… Спросить у отца о содержании письма? Или нет?

За окном все больше светало: мягкое сентябрьское солнце заливало светом дворцовую площадь, по которой неторопливо ходили императорские дворники с метлами и сметали в кучи листья. «Императорский дворник» – звучит даже еще более круто, чем «Менеджер По Поддержанию Чистоты И Порядка».

– Впрочем, не важно. Как у него дела?

Лем понял, что спрашивают стопроцентно не про императора. И уж явно не про дворников. Он силой постарался сконцентрировать все свое внимание на текущей беседе. Получилось скверно: уставший мозг требовал сна.

– Он здоров, цел и бодр духом, – ответил Лем. – Я видел его всего несколько часов назад, вряд ли что-то могло серьезное произойти.

– Это – война, – сухо ответила Виктория.

– Знаю. Но Альберт – не из тех, кто может умереть просто так, а?

– Верно… – задумчиво произнесла Виктория. Помолчав пару секунд, она сказала: – Ты должен кое-что ему передать от меня.

– Письмо?

– Нет. Письмо вызовет слишком много вопросов, – Виктория покачала головой. – Передай ему мои слова, дословно. Нет времени писать и шифровать, он сам сделает выводы.

Лем молча кивнул. Собственно, он начал думать, что Альберт не случайно выбрал его для посещения того светского вечера и знакомства с сестрой. Очевидно, что цесаревич доверял Лему настолько, что готов был использовать его в качестве тайного вестника – для передачи сообщений от сестры к нему и обратно. Интересно… Почему именно он? Почему назначили именно его? Лем – обычный человек…

– Скажи ему вот что: люди злятся.

– Что? Почему? – не смог удержаться от вопроса Лем.

– Император, наш отец, не хочет продолжать войну. Он считает, что экономика империи не выдержит и начнется или голод, или мор, или еще какая напасть. А то и люди попросту взбунтуются. Он собрался откупиться от пауков, представляешь?

– Откупиться?! – Лем не верил своим ушам. – Но… чем?!

– Пока не знаю, чем, – покачала головой Виктория. – Но я присутствовала при его разговоре с министром финансов – отец всерьез обдумывал идею отступных. Именно поэтому люди и недовольны – слухи (не без моей помощи, чего греха таить?) утекли в массы. Люди знают, что император решил «слить войну».

– Безусловно, – продолжала Виктория, – Поначалу отец не сомневался в необходимости войны – Альберт смог его убедить. Однако теперь, когда пауки применили химическое оружие и ввели в бой военные машины (я про гигантских пауков), он в сомнениях. Слишком много требуется денег на реформирование войска: новое оружие, новая техника, новые средства защиты… Он считает, что империя обанкротится через месяц-другой такой напряженной борьбы.

– А на самом деле как обстоят дела?

– На самом деле я закрутила такую тугую экономическую петлю, что мы еще и наживаемся на этих сражениях, понимаешь?

– Нет, – честно ответил Лем.

– Ну и не надо тебе понимать, – отрезала Виктория. Лем начал побаиваться этой женщины, просто так рассуждающей об обогащении на смертях тысяч солдат. – Просто считай, что мой отец ошибается, усек?

– Да, – кивнул Лем. Спорить он не хотел. Он хотел верить в то, что цесаревна знает, о чем говорит. Впрочем, учитывая ее хитрейшие и тончайшие денежные аферы…

– Итак, народ недоволен. Народ – не хочет верить в то, что из-за какой-то там войны империя обанкротится и настанет глобальная задница. Они хотят одного – победы. Причем победы не просто так – подписали капитуляцию и все дела, нет! Им нужна настоящая победа, подразумевающая…

– Геноцид, – ахнул Лем. – Истребление.

– Верно, – хмуро кивнула Виктория. – Простые люди требуют битого снега – полностью уничтоженных пауков всех сортов и размеров. Они их боятся и верят в то, что пришло время покончить с ними раз и навсегда.

– Но как же… Раз они знают, что империя может обанкротиться, почему они не требуют прекращения войны?– удивился Лем. В его понимании это было логичным.

– Потому что у меня вся пропаганда в кармане, – просто ответила цесаревна. – Люди будут думать именно то, что я хочу, понимаешь?

– В общих чертах, – кивнул Лем. Внутри у него все похолодело – перед ним стоял один из самых страшных людей империи. Просто так стоял и… проговаривал сообщение для своего брата. Лем понял, что теперь покинуть эту «команду» он сможет только вперед ногами. Неприятно: у него-то никто не спросил, хочет ли он вообще быть замешанным в делах такого уровня! Его просто… назначили соучастником. Проверили боем и решили держать поближе. А потом и включили в команду… кого? Оппозиционеров? Неприятная мысль. К тому же, раз Лем не был фигурой реально стоящей и важной, скорей всего, ему предназначалась роль «парня, который погибнет первым». Еще более неприятная мысль. Хуже другое: отвертеться от всего этого он уже не сможет. Найдут и доходчиво докажут, что так делать не стоило. Еще и родне достанется на орехи.

– Вот и славно, – улыбнулась Виктория. Как бы не был грозен ее внутренний мир, улыбка делала ее приятное лицо привлекательным, располагающим и милым. Даже глаза у нее становились иными – теплыми и лучистыми. Виктория была действительно красивой девушкой. – Ты понял, что передать брату?

– Да, – кивнул Лем.

– И еще кое-что.

– Мм?

– Скажи, что все идет по плану, – Лем приподнял брови. – Он поймет, – отмахнулась Виктория. – И да… Скажи, чтобы был осторожен. Скажи, что соскучилась по нему и переживаю за него.

Лем шел по улице к своему дому и размышлял об услышанном. Он понимал, что тут плетется какая-то интрига, в которую вовлечено не так уж много людей. Напрямую, по крайней мере. Косвенно – их сотни. А о том, что они – части механизма – знают единицы. И теперь Лем был в их числе.

Но он… не волновался. Он видел холодную рассудительность и мрачную решимость Альберта. На поле боя он видел его харизму, ощущал остроту его разума – этот человек справится с ролью главы империи. Он видел актерское мастерство Виктории, ее неописуемо мощный интеллект: держать в уме столько фактов, данных, людей, имен, лиц – просто невероятно.

Лем видел и представлял результаты их совместной работы – они потрясали. По сути, сейчас империя была почти у них в руках – люди уже недолюбливали своего императора. Но они готовы буквально носить на руках его детей! Причем заслуженно.

Но успокоило Лема не это. Он не нервничал в ожидании перемен по другой причине – он видел глаза Виктории в тот момент, когда она говорила о брате: искренние, теплые и действительно испуганные – она любила брата. А Альберт – любил ее. Они были как единое целое, стояли спина к спине и всецело доверяли друг другу.

Это – дорогого стоит. Особенно если учесть, что они – родственники.

Поэтому Лем решил не терзать себя сомнениями и страхами. Судя по всему, у него и выбора-то нынче не было: он или шел с цесаревичем до самого конца, каким бы он ни был, либо погибал от «тайных агентов» императорских детей.

А обвинение ему потом предъявят, посмертно.

Нет, можно было еще попытаться убежать в глушь… Но это только отсрочило бы неизбежное.

К тому же, Лем четко представлял, какой шаг предпримут дальше императорские дети и… Боялся, чего уж скрывать?

Но все равно верил. Верил, что Альберт и Виктория знают, что делают, осознают масштаб проблемы и вес груза, который упадет на их плечи.

Родителей дома не было. Соседей – тоже, а ключей у Лема с собой не имелось. Недолго думая, он направился прямиком на завод к отцу, где собирался его найти, взять ключи от дома, а еще лучше – уговорить взять отгул, позвать и мать с работы и провести день вместе.

Чисто теоретически, начальство его родителей должно было понять всю важность просьбы Лема и пойти ему навстречу.

От дома, где жил Лем, до завода, где работал его отец, было сорок минут пешком.

Столица почти не изменилась: все так же по улицам неторопливо ходили люди, все так же работали различные магазины и лавки, все так же на углах голодранцы продавали газеты. Изменилась атмосфера: кричащие мальчишки теперь предлагали прочесть «вести с полей», узнать, как идет война. Люди иногда останавливались и разговаривали друг с другом, имея вид при этом крайне мрачный.

Да и цены на продукты выросли. Пока Лема не было в городе, инфляция составила примерно пятьдесят процентов. Много, но терпимо.

На Лема почти не обращали внимания: очевидно, горожане уже привыкли к тому, что периодически по улицам ходят солдаты с оружием. Кто в командировке, а кто – гонец.

Война ведь!

Внезапно Лем остановился и нахмурился: до его слуха долетели очень знакомые звуки – голос… Читавший стихи. Отвратительные, квадратные стихи.

Справа от улицы, по которой шел Лем, был небольшой тупичок. В этом тупичке собралось дюжины три-четыре человек. Они окружили неаккуратно сколоченную трибуну, на которой стоял человек и декламировал стихи. Еще человека четыре, стоявших рядом, судя по всему, тоже были поэтами. Остальные – слушатели.

Впрочем, выражение лиц у них было прекислое.

Но не это привлекло внимание Лема – сборищ в столице хватало всегда. Даже не вывеска зацепила его сферу восприятия – хоть и гласила она «Первый Вольный Акустический-поэтический Театр Империи!» («ПВА-ПТИ»).

И даже не неприятное лицо некрасивого поэта – это именно ему Лем миллион лет назад «двинул в табло» теплым вечером перед началом войны.

Внимание привлекла Роза – она стояла рядом с трибуной, держала в руках потрепанную мужскую куртку и без всякого выражения смотрела на своего, за неимением другого слова, «возлюбленного». Лем ухмыльнулся и растолкал людей, чтобы те пустили его в первые ряды. Горожане даже не пытались ему помешать – очевидно, зрелище концерта «ПВА-ПТИ» по скуке почти затмевало измерение рулона туалетной бумаги десятисантиметровой линейкой, поэтому «явление солдата в массы» вызвало у них хоть какие-то признаки любопытства.

– Лем?! – Роза была удивлена.

– Роза?! – комично скопировал ее интонацию Лем. Некоторые зрители стали переключать внимание на них, всей душой надеясь, что это – бесплатная часть шоу. – Что ты тут делаешь?

– Ну, вообще-то, – Роза самодовольно уперла руки в боки, – Сейчас тут выступает Мой Мужчина! Один из самых известных поэтов Столицы, между прочим!

– Зачем? – спросил Лем.

– В смысле – зачем? – не поняла Роза.

– В прямом, – спокойно ответил Лем. Ему и правда было интересно. – Зачем он туда взобрался и читает там свои стишки?

– Ты – ничего не понимаешь! – снова вздернула носик Роза. Лем внезапно вспомнил Петру – ее нежный голос, мягкий и умный взгляд… Голос Розы звучал хриплым карканьем, а пафос казался давно облупившейся позолотой на куче дерьма. – Это – поэзия! Это – шедевр!

– Я понимаю, – кивнул Лем. – Поэзия, шедевр – да. Но зачем он читает это здесь и сейчас? Почему не на площади? Почему на такой ужасной трибуне? Он же – один из известнейших. Сама сказала!

– Ты – не понимаешь! Это – высшее общество, Лем! – презрительно сказала Роза. Лем вдруг представил лицо Розы, если она узнает, что за сутки он лично поговорил с императором и обоими его детьми. – Это – андерграундное искусство! Нам не нужна вычурная помпезность!

Зрители уже совершенно перестали слушать поэта (тот обиженно насупился и смотрел злобным взглядом на Лема, хотя рубить вирши не прекратил) и всецело были поглощены словесной баталией между холодно-насмешливым Лемом и взвинченной Розой.

– И помост мы сами собирали! Так-то! – Роза даже притопнула старенькой туфлей, чтобы подчеркнуть важность своего заявления.

– По-моему, вы просто кучка нищебродов, придумывающих цветистые оправдания своему безделью, – тихо сказал Лем. Глаза Розы расширились.

– Да как ты смеешь! Они, – она махнула рукой в сторону сбившихся в кучку поэтов, – Поддерживают общество! Воодушевляют солдат на подвиги! Они – ПОЭТЫ! А ты… ты… просто… Ты – просто солдат! – Роза постаралась вложить в это слово максимум неприязни и уничижения. Ей было безразлично, что логика в ее заявлениях была крайне… сомнительна.

– Они вдохновляют солдат на подвиги? – удивился Лем. – Что-то я тут, прости, солдат-то не вижу, кроме себя, – в толпе согласно хихикнули. – А меня эти вирши вдохновляют только дать ему еще раз в рыло, – люди, уже не скрываясь, начали похохатывать над жалко выглядящими поэтами. – Ты уж прости, конечно, но это бред какой-то. Если хотите вдохновлять солдат – обратитесь в военкомат и скажите, что мы, мол, поэты. Мы, вродь как, поэтически хотим вдохновить наших бравых солдат! И вас сразу перебросят на фронт. Прямиком к внимательно вас выслушающей аудитории, – почему-то поэты при этих словах спали с лица. Лем продолжил: – Или в госпитали. Там раненым – ну знаете, кто без рук-без ног – прочтете. Они тоже выслушают ваши стихи. А так… в подворотне, да на кривой скамье… Уж простите, но это – позорище какое-то, – Лем покачал головой. Ему и правда было немного жаль этих ребят. Он не мог, да и не хотел, их понять.

– Ты – злой! – рявкнула Роза. Она развернулась и принялась упаковывать своего обиженного поэта в потрепанную куртку.

– Злой? – Лем пожал плечами. – Возможно. Да и ладно.

Он махнул рукой и отправился на завод отца. Люди тоже покидали тупичок. Последнее, что увидел, оглянувшись Лем, это как два каких-то крепких парня голыми руками разбирали помост на доски, а щуплые поэты скакали вокруг и выкрикивали что-то негодующее. Демонтажники периодически огрызались, мол, доски на дрова, да на починку забора лучше пустят, чем позволят пиитам еще раз издеваться над чьим-то слухом.

Лем добрался до завода своего отца через пятнадцать минут после встречи с Розой и поэтами. Разговор с бригадиром прошел успешно – Станиславу предоставили два выходных дня без потери содержания. Через полчаса они забрали Сабину с работы и отправились домой…

Волшебное слово – дом. В нем столько тепла, надежды и уюта… Если тебя кто-то ждет дома – не важно, кто! – ты – счастливый человек. Не важно, будут ли это жена (муж) и дети, родители, бабушка или любимая канарейка, главное – что тебя ждут. И, идя домой, ты понимаешь, что хоть кому-то не безразлично, что ты есть на свете.

Дом… люди не ценят это, пока у них все хорошо. Пока дом – это тепло и уют. Но когда в дом проникает холод и дискомфорт – тогда человек теряет суть этого слова – суть дома. Суть – это тепло, комфорт, уют, крепкий сон, любовь, спокойствие, атмосфера, набор предметов, обитатели, стимуляторы мыслей, вкусная еда, чай, место отдыха и развлечения… Все это – дом.

Не хватит слов, чтобы описать, как важен человеку дом. Как и не хватит слов, чтобы описать чувства родителей, чей сын пришел живым с войны. Пришел – пусть и ненадолго! – но живой. Не хватит слов, чтобы описать радость и надежду, долгие разговоры, слезы, обещания, свет в глазах и тепло в словах, жестах, прикосновениях. Невозможно описать, как старик отец ведет сына в магазин и покупает ему гору сластей – и не важно, что сыну уже не пять и не пятнадцать. Важно то, что вот он – тут, стоит, живой. Не важно, что подумают люди, увидев, как взрослая женщина кидается к сыну на шею и повисает на нем на долгие минуты. Не важно, что сын смущен и покраснел – все это мелочи.

Важно другое: все они здесь и сейчас. Все трое. Живые и настоящие.

Лем ушел утром – прибыл гонец из дворца с приказом немедленно явиться лично к императору. Станислав и Сабина оторопело молчали – их сына вызвал император лично! Невероятно…

Но он снова уходил. Уходил, оставив внутри тепло, которое не должно было никогда смениться щемящей пустотой и холодом. Уходил, оставив в памяти длинную ночь, проведенную за разговорами и чаем. Долгую-долгую, но все же такую короткую, ночь…

Лем обещал беречь себя. Обещал вернуться.

Император был хмур. Он молча смерил Лема взглядом, а потом разомкнул губы и сказал:

– Сию же минуту лети обратно, к моему сыну. Передай следующее: я не изменю своего мнения. Он меня не переубедил. Понял?

– Так точно! – ответил Лем.

– Вали отсюда к черту! – рявкнул император и Лем поспешил убраться из приемной Вильгельма II.

А через час он уже снова сидел в самолете, правда, с другим пилотом.

Дорогу обратно Лем помнил крайне скверно: перед посадкой его порадовали сообщением о том, что приземляться близ цесаревича попросту негде, поэтому Лему придется прыгать с парашютом.

Когда Лем все же приземлился рядом со вставшей на ночь лагерем армией, он просто лежал на земле и нервно хихикал. Когда к нему прибежали часовые, он от пережитого волнения даже встать не мог: весь трясся и не прекращал смеяться. Его забавляла мысль о том, что если бы он-таки не дернул за кольцо и не раскрыл парашют, сообщение императора так и не было бы доставлено.

Перенасыщенному адреналином мозгу это казалось безумно смешным.

Часовые, увидев в каком состоянии пребывает «гонец с небес», молча напоили его коньяком – он оказался во фляжке у одного из подбежавших к месту происшествия людей. Подняв чуть успокоившегося Лема на ноги и отрезав от него парашют, часовые отвели его в шатер к цесаревичу Альберту.

Тот молча окинул взглядов все еще слабо хихикающего гонца и, ничего не произнося, двинул тому кулаком в живот. Лем согнулся пополам, закашлялся и прохрипел:

– За… За что?!

– Чтобы в чувство привести, – пожал плечами Альберт. – Что там у тебя?

– Письмо доставлено, – сказал Лем, когда чуть перевел дух. – Император просил передать следующее: «Я не изменю своего мнения. Он меня не переубедил». Все. Дословно.

– ЧТО?! – взревел Альберт. – Он что, с ума сошел?! Старый идиот!

Цесаревич метался по шатру и изрыгал страшные проклятия. Лем старался сохранить невозмутимое выражение лица – не каждый день становишься свидетелем того, как сын императора совершает государственное преступление: оскорбляет правящего монарха в устной форме.

Через несколько минут, успокоившись, Альберт спросил:

– Что-то еще?

– Так точно, – кивнул Лем. – Ваша сестра просила передать: «Скажи, что все идет по плану. И что люди – недовольны. Скажи, чтобы был осторожен. Скажи, что соскучилась по нему и переживаю за него». Всё.

– По плаааану? – протянул Альберт. Потом он расхохотался, хлопнул Лема по плечу и сказал: – А вот это уже просто великолепно! Не хочет по-хорошему – будет как всегда! Отлично! Лем, друг мой, я повышаю тебя до капитана! За такие-то новости, да за такой-то героизм при обмене сообщениями особой важности! Отлично! А сейчас – иди отдыхай! Заслужил. Приказ я к утру составлю.

Лем вышел из шатра сбитый с толку – что же там было, в письме в этом? Что предлагал Альберт отцу, от чего тот разозлился, отказался и, тем самым, разозлил сына. Что за план у Виктории и Альберта? И как сохранить голову, попав в такой крутой водоворот?

Наутро войско вновь выдвинулось в путь ни свет ни заря. Впереди их ждал город – Сияющий. Небольшой городок, лишь вдвое крупнее приснопамятного Нижнего Вала. Сияющий славился своими заводами по изготовлению стекла, парком аттракционов (включавшим, среди прочего, паровое колесо обозрения, комнату страха, комнату смеха, лабиринт, карусели и большой аквапарк) и музеем восковых фигур. Гарнизон в Сияющем был невелик – всего пара тысяч человек, да три дюжины пушек разного калибра.

Город находился ближе к границе, чем Нижний Вал, но сообщений о его осаде в империю не поступало. Тем не менее, Альберт решил все же заглянуть туда: посмотреть, все ли в порядке, да пополнить запасы питьевой воды для армии.

И зайти в дом восковых фигур, где он ни разу не был.

К городу подошли в полдень. Хоть на дворе и стоял сентябрь, погода была жаркая и душная, безветренная. Войско обильно потело и изнемогало от духоты. Лем выпил почти весь свой запас воды еще утром, а к войсковой бочке подходить робел – все же капитаном он стал не так уж давно и наглеть пока еще не начал.

К слову, пока он мотался в столицу с таинственным письмом, в бригадах егерей получили интересные штуковины: новенькие, блестящие начищенной латунью и линзами, оптические прицелы. Они были сконструированы так, что могли легко прицепляться и отцепляться к винтовкам.

Егеря очень обрадовались такой полезной штуке. Некоторые даже успели проиграть свои обновки в карты артиллеристам. Тем они были ни к чему – им выдали новые, более мощные, бинокли, но тут было дело принципа. Наверно.

Сияющий не впечатлил Лема: он выглядел, скорее, как обширное предместье с парой заводов, а не небольшой город. Одноэтажные (кое-где – двухэтажные) дома, вокруг – поля. Вдали – река (питьевая вода в город поступала из подземных источников). Где-то в центре возвышалось огромное колесо обозрения.

И тишина. Ни дыма, ни криков, ни шума заводов – ничего. Улицы казались пустынными.

Не доходя трехсот метров до черты города, войско остановилось. Лем посмотрел в оптический прицел на Сияющий. Тем временем, пехота авангарда вставала в защитную позицию: винтовки наизготовку, передние ряды – лежат, средние – стоят на одном колене, задние – в полный рост: чтобы не мешать друг другу стрелять. В город двинулись разведчики.

Лем подошел к Альберту:

– Пусто, – сказал он.

– Не нравится мне это, – ответил Альберт. Он посмотрел на город в бинокль и передал прибор Лему. Тот тоже посмотрел на город: пустынные улочки, мощенные булыжником. Кое-где выбиты окна, хлопают на ветру двери.

И ни души.

– Ну-ка глянь, – внезапно сказал Лем и вернул бинокль Альберту. – На главной улице, третий дом справа. Кровь?

– Кровь, – кивнул Альберт.

Подоконник указанного дома, вернее, стена под подоконником, была обильно вымазана чем-то очень сильно похожим на кровь.