Битый снег

– На обычные учения из увольнения не выдергивают, – Розмари озвучила то, что витало в воздухе.

– Неужели?.. – начал Дилан.

– Да ну, – отмахнулся Лем.

– Ну точно, – скептически ответил Дилан. – Сам-то посуди.

– Да как-то не хочется даже, – покачал головой Лем. Он знал, что простое отрицание и неназывание вещей своими именами никак не отведет вероятной нависшей над всеми беды. – Не может такого быть. Не должно быть.

– А кто нас спрашивает? – горько усмехнулся Джим. – Ладно, посмотрим.

– Ходят слухи, что только наш корпус перекидывают, – осторожно сказала Розмари. – Так что, может и правда учения. Особой важности.

– Ну, если только корпус – это еще куда ни шло, – заметил Дилан.

Хотя тревога с души у него так и не спала.

Передислокация была назначена на следующее утро, поэтому у егерей было достаточно времени на сборы. Дилан, Лем, Джим и Розмари на всякий случай упаковали все необходимые вещи заранее – чтобы не суетиться в последний момент, как некоторые (в их части, как и во многих миллионах других частей повсюду, тоже были разгильдяи, которые всегда откладывали сборы «на потом» и из-за их задержек получали наказание остальные – коллективная ответственность, все дела).

Напряжение витало в воздухе. Чтобы как-то разрядиться, Лем отправился в кафе на территории части (то, что часть была приведена в режим повышенной боевой готовности, не отменило тот факт, что у людей было свободное личное время). Там он встретил нескольких «шапочных знакомых» из других корпусов. Разговор с ними ни сколько не успокоил ни Лема, ни его собеседников.

Их корпуса тоже перебрасывали к границе завтра утром.

– Остальные тоже с нами едут, – сказал Лем, когда нашел друзей в казарме.

– Вся бригада? – уточнил побледневший Джим.

– Нет, вроде, – покачал головой Лем. – Думаю, только дивизия. Плюс кто-то и тут тоже останется. Так что может только половину дивизии.

– К тому же, на этой базе вся бригада и не поместилась бы, – заметил Дилан. Он явственно нервничал: его пальцы безостановочно двигались, будто ища что-то под рукой. Джим периодически мелко подрагивал, а Розмари покусывала губу. Лем свое волнение ассоциировал исключительно с холодом внутри.

– На чем нас повезут? – спросила Розмари. – Если дело важное, срочное и – упаси господь! – не учения – вряд ли мы до границы пешком пойдем. Столица-то почти в центре империи построена.

– На поезде? – предположил Дилан. Рядом с расположением части проходила железнодорожная ветка, специально предназначенная для транспортировки солдат.

– Возможно, – кивнул Джим. – Тогда нам до границы дней шесть ехать.

– Ну, на истребители нас точно не посадят, – попытался пошутить Лем. Его слова повисли в воздухе и медленно сдулись – повисло неловкое молчание. – Да ладно, чего переживать? От волнений толку нет, все будет видно завтра утром.

Весь личный состав нервничал. По предварительным подсчетам, в расположении части оставалось всего процентов тридцать человек. Остальные утром будут передислоцированы к границе в режиме повышенной секретности: всем солдатам запрещалось отправлять почту и вступать в какой-либо контакт с родными и близкими до поступления особых распоряжений. Помимо всего прочего, ближе к ночи стало известно, что переезд все же будет осуществляться поездом и поезд тоже запрещалось покидать до особых распоряжений.

Армия и служащие в ней люди – штука уникальная. Поступил приказ «начать переброску войск рано утром» – значит, рано утром и начнут.

Правда, утро настает именно тогда, когда это решает старший по званию офицер.

Поэтому все население части было поднято в четыре часа утра, а в половину пятого последний солдат, полностью экипированный и вооруженный, был посажен на последнее свободное место подошедшего к части пассажирского поезда.

Дилан зевал во весь рот и, как сова, мигал глазами. Розмари и Джим спали, пользуясь такой возможностью. Лем тупо таращился в окно.

В поезде было тесновато – не до полного дискомфорта, но норму перевозки пассажиров явно превысили раза в два.

– Мы так и будем ехать до самой границы? – спросил Дилан. – Тесновато.

– Не знаю, – пожал плечами Лем. – Мне никто ничего не говорил.

– Возможно, нас скоро пересадят в два поезда, чтобы не было давки, – заметил человек, сидевший справа от Лема. Лем не знал, кто это, но носил он форму артиллериста.

– Сам-то веришь? – скептически спросил Дилан. – Это ж армия! Станут они нас в два состава грузить, если нам и тут не тесно.

Артиллерист в ответ пожал плечами и сказал, что ему, в общем-то, наплевать.

Сразу после этих слов поезд начал торможение. За окном, в предрассветной темноте, прорезаемой светом фонарей, Лем разглядел здание Императорского Столичного Железнодорожного Вокзала (название было написано огромными буквами на стене вокзала, каждое слово – с большой буквы). Однако состав, все так же медленно двигаясь, проехал чуть дальше перед тем, как окончательно остановиться.

– Что за?.. – начал Лем, но тут послышался приказ подпоручика, ехавшего в этом же вагоне:

– С ВЕЩАМИ – НА ВЫХОД! На выход, нерасторопные дети обезьян!

Лем пихнул Розмари и Джима, те проснулись, похватали свои вещи, и вышли вслед за остальными солдатами на улицу. Там унтер-офицеры построили всех покорпусно и Лем, когда суета вокруг поутихла, смог толком оглядеться – они находились в одном из грузовых ангаров аэрогавани Столицы Империи. У выходов стояли работники гавани и готовились указывать путь прибывшим на поезде людям.

– Вот так вот, – сказал Лем. Он оценил иронию судьбы: даже если бы он остался работать аэрогрузчиком, он мог бы все равно присутствовать здесь и сейчас, только в роли провожатого.

– Где мы? – спросил Дилан.

– В аэрогавани, на одном из складов, – тихо ответил Лем. – Судя по всему, мы сейчас…

Его перебил крик подпоручика, получившего приказ от капитана: покорпусно следовать за провожатыми, имеющими, видимо, какие-то свои инструкции. Предположение Лема оказалось верно: путь до границы им предстояло преодолеть по воздуху.

Лем чувствовал себя тут как дома: знакомые причальные мачты, склады, погрузочные платформы, даже периодически мелькавшие мимо лица. Кое-кто даже узнал его в камуфляжной форме, с рюкзаком и винтовкой за плечами, и помахал приветственно рукой. Лем едва заметно кивнул в ответ – приказ четко и недвусмысленно запрещал ему вступать в контакт с другими людьми.

Наверху, у швартовочных мачт, парили дирижабли: огромные, величественные, внушительные, как стадо слонов, и такие же грузоподъемные.

Правда в этот раз Лем заметил кое-какое отличие: дирижабли соединялись по парно и в четверки специальными приспособлениями – фермами. Это увеличивало общий вес груза, который могло поднять воздухоплавательное судно.

Кое-где уже начали грузить на дирижабли пушки, мортиры, ящики с боеприпасами, медикаментами и провиантом. Фермы использовались какие-то необычные: в некоторых виднелись… окна? Лем сначала не понял, что это, но присмотревшись внимательнее, «догнал»: фермы, скрепляющие четыре дирижабля, в самом центре соединения имели еще одну кабину, судя по всему, грузовую – людям там было бы крайне некомфортно.

– И когда их столько перегнали? – спросил сам себя Лем.

– Вечером вчера, – ответил голос идущего следом за ним в строю солдата. – Я как раз из увольнительной возвращался, увидел.

– Всю ночь, видать, крепили их между собой, – заметил Лем. Он догадывался, что скрепление двух воздухоплавательных судов – дело не простое. Но когда император говорит «надо» – выбора нет, все случается быстро и хорошо. А если не случается, как сказал император – в темнице быстро объяснят, почему так делать не надо. Император очень не любит расстраиваться.

Личный состав воинской части Лема к полудню был полностью погружен в дирижабли (вместе с артиллерией и обозом) и ожидал приказа к отправлению.

Все нервничали.

Лем не успел сосчитать, сколько воздушных судов занято людьми и грузом.

Ему повезло – капитаном судна, на котором разместили корпус Лема (дирижабля «Вильгельм I Освободитель»), была Амелия Эрхарт, которая или не заметила Лема в толпе солдат, или заметила, но виду не подала – субординация, все дела. Было бы странно, если бы она поздоровалась с каким-то там рядовым посреди толпы военных.

Судно капитана Эрхарт изначально было грузовым, но теперь в грузовом отсеке у него были люди, следовательно, судно «переквалифицировалось» в пассажирское.

В десять минут первого, по бортовым часам, воздухоплавательная армада наконец-то покинула аэрогавань столицы и направилась на юг, к границе.

Поначалу все солдаты нервничали, некомфортно чувствуя себя в воздухе, но, со временем, приспособились и попытались заняться своими делами: кто-то спал, кто-то лишний раз чистил винтовку, кто-то играл в карты или читал, а кто-то просто валялся на полу и бездельничал.

Лем, Розмари, Джим и Дилан вытеснили совсем молодых солдат из угла огромного грузового помещения, в котором сейчас все находились, и уселись там, обсуждая, что происходит вокруг.

– Сколько нам до границы? – Спросила Розмари.

– Дня три, я думаю, – ответил Лем, который лучше всех троих друзей разбирался в воздухоплавании – недаром ведь проработал три месяца аэрогрузчиком. – Дирижабль может идти со скоростью до ста восьмидесяти километров в час. Впрочем, сейчас их в воздухе довольно много, идут они кучно, а некоторые еще и соединены фермами, чтобы поднять больше груза. Значит, идти будут медленнее.

– Почему «идут»? – не понял Дилан. – Почему не «летят»?

–Как сказал мне один пожилой бортовой механик, с чьими словами спорить было трудно, – ответил Лем, – «Летают – лоси, плавает – дерьмо, а водные суда и дирижабли – ходят!».

– Летают лоси? – переспросила Розмари.

– Я тоже не понял, но он в ответ ругаться начал, – развел руками Лем.

Все рассмеялись.

– Воевать летим, однако? – озвучил свою мысль доселе молчавший Джим.

– Ну, только если это не крупномасштабные учения по экстренной перевозке воинских частей, в чем я лично сильно сомневаюсь, – рассмеялся Дилан. – Так что да, идем крошить стеклянных тварей.

– Не спустили на тормозах убийство Константина, – скривилась Розмари. – Говорили же…

– Да, удачно я выбрал время подзаработать и собраться с мыслями, – покачал головой Лем. Он взял в руки свою винтовку, повертел, осмотрел со всех сторон и вернул обратно, за спину. – Хрен с ним. Воевать – так воевать. За это доплачивают, вроде.

– А ты все о деньгах печешься! – съехидничал Дилан.

– А ты видишь еще хоть одну светлую сторону в этом положении? – резко спросил Лем.

Время тянулось крайне медленно – все ожидали беды. К тому же, некоторые слабовольные солдаты искренне переживали из-за того, что находятся на борту дирижабля: они считали, что могут рухнуть на землю в любой момент. Стрекозы собьют, или попросту дно развалится…

Офицеры, находившиеся на борту, регулярно проводили смотры вооружения и экипировки солдат, и горе было тому, кто не почистил винтовку или случайно не затянул лямки на походном рюкзаке! Наказывали, в основном, физической нагрузкой или лишением пайков.

Лем все же смог выкроить время и поговорил с капитаном Амелией Эрхарт – он поблагодарил ее за данные рекомендации и поклялся не ударить в грязь лицом и оправдать свою репутацию хорошей службой.

Капитан в ответ рассмеялась, сказала, что он «смешной молодой солдатик» и ушла в свою каюту. На душе у Лема полегчало.

Самым страшным моментом полета стала небольшая гроза, мимо которой пролетали дирижабли: пилоты судов облетели грозовой фронт по широкой дуге, но солдаты все равно пережили немало неприятных минут, сидя у окон. С такого расстояния облака выглядели куда как больше и массивнее, чем с земли. К тому же, тёмно-фиолетовый цвет их вызывал не чувства восхищения и ощущение чего-то прекрасного, а трепет в глубине души и холод в животе.

А уж когда стали сверкать молнии, такие близкие, такие смертоносные… А за ними приходили волны оглушающего грома. Не тихого и раскатистого, как на земле, а неостановимо-громкоголосого, оглушающего, забивающего слуховые рецепторы и заставляющего вибрировать внутренности.

Зато радугу, появившуюся после грозы, все запомнили до конца своих жизней.

Причаливали почти в кромешной темноте – пилоты воздухоплавательных судов умудрились не просто уложиться в график переброски войск, но даже опередили его на несколько часов, поэтому вместо того, чтобы прибыть в расчетную точку утром, весь воздухоплавательный флот причалил к месту десантирования глубокой ночью.

Нервничающих солдат начали выгружать на землю: высадка с борта дирижабля – процесс не быстрый и требующий аккуратности. У пилотов попросту не было возможности выкачать газ из резервуаров судов, чтобы спустить дирижабли на землю, поэтому люди выбирались по веревочным лестницам и при помощи погрузочных платформ.

Выгружались почти десять часов: помимо солдат необходимо было выгрузить еще и артиллерию, боеприпасы и обоз.

Не обошлось и без происшествий: один человек погиб, сорвавшись с самого верха веревочной лестницы, и упала одна пушка, плохо закрепленная на платформе. Пушка упала на ящики с провиантом, поэтому человек, отвечавший за закрепление пушки, был жестоко наказан.

Сорвавшийся солдат упал в тридцати метрах от Лема и Дилана (Джим и Розмари занимались сортировкой выгруженного груза), поэтому они прекрасно видели падение и его результат и, увы, слышали звук, с которым бедолага, вопивший в полете во все горло, встретился с землей.

– Как кусок мяса, брошенный на стол, – пробормотал побледневший Дилан.

– Твою мать… – Лем начал заметно дрожать – это была первая смерть, которую он видел собственными глазами. – Отвоевался, бедняга…

– Бедняга? – переспросил Дилан. Ни он, ни Лем не могли оторвать взгляда от того, что еще минуту назад было их однополчанином. К месту несчастного случая уже бежали капитан и несколько санитаров. – Это еще неизвестно, кому повезло больше – ему или нам.

– Почему?

– Потому что никто не знает, что ждет нас дальше, – угрюмо сказал Дилан. Он с усилием отвел взгляд от трупа, которого уже окружила толпа, и зашагал куда-то во тьму.

Светало.

Возможно, материк, на котором вот-вот должна была начаться крупномасштабная война людей и стеклянных пауков, был не единственной сушей на этой планете – сказать наверняка трудно, потому что никто из тех, кто отправлялся искать новые земли, кроме островов не находил ничего. А то и не возвращался вовсе.

Материк был один, следовательно, площадь земель, пригодных для жизни, была ограничена, а из этого уже вытекало, в свою очередь, то, что за пригодные для жизни земли велась борьба между людьми и пауками.

Никто толком не знал, как живут пауки: плотоядны ли они, растениеядны, или, может, и вовсе – камнями питаются. Но факт оставался фактом – пауки тоже вели захватнические войны. Хаотичные набеги на обе стороны конфликта продолжались довольно долго (конкретнее может сказать любой историк или архивариус в Столице), пока не началась, прошла и закончилась очень кровопролитная война, результатом которой стало окончательное разделение земель между людьми и пауками. Большая часть земель отошла людям, так как они в той войне победили, меньшая, та, что на юге – паукам. И вот уже тысячу четыреста девять лет никто не предъявлял претензий на чужую территорию.

Открыто.

Помимо линий на карте, люди и пауки позаботились (каждый со своей стороны) о том, чтобы враги тайно или явно не проникли, куда им не следует. Вдоль фронтира поставили пограничные столбики, окрашенные в черный и белый цвета. За ними начиналась пятнадцатиметровая борона – нейтральная территория, тщательно вспахиваемая обеими сторонами – на мягкой земле очень четко виднелись следы, которые могли оставить нарушители (у пауков тоже были пограничники).

Со стороны людей была построена подземная стена. Пауки обладали поразительными способностями к прокладыванию тоннелей под землей, поэтому люди везде вдоль пограничной полосы, где земля была относительно мягка, вырыли яму пятнадцати метров в глубину и метр в ширину, которую заполнили крепчайшим бетоном. Поскольку бетон, по мнению конструкторов, был недостаточно крепок, его армировали и пустили в ход все инженерные ухищрения, какие только смогли придумать – чтобы прокапывающийся под землей враг не смог ее проломить одним мощным ударом.

Пауки редко когда зарывались на глубину больше десяти метров – велик риск обвала, к тому же, эти твари были явно не подземными жителями.

Пауки, со своей стороны, вдоль границы выстроили не менее прочную каменную стену, труднопроходимую для людей.

Безусловно, эти препятствия не могли остановить крупное вторжение войск неприятеля, но все же малым отрядам пробраться таким образом незамеченными будет заметно труднее.

В том месте, где находился корпус Лема, сейчас стояли лагерем несколько полков – по приблизительным подсчетам, около полусотни тысяч человек: пехота, артиллерия, немногочисленная конница (против стеклянных пауков она была малоэффективна), саперы и прочие.

Везде, куда ни посмотри, виднелись длинные ряды армейских палаток: камуфляжного цвета, небольшие, полукруглые: новейшей модели «лягушка»: для того, чтобы установить эту палатку, достаточно было просто раскрыть сумку, в которой она хранилась, швырнуть на землю содержимое, да прикрепить к почве колышками эту матерчатую конструкцию. Складывалась она тоже просто: скручиваешь крышу по спирали – и готово! Палатка снова становится миниатюрной и легко помещается в походную сумку.

Честь и хвала гению инженерной мысли!

Среди рядов палаток виднелись костры, на которых готовили (почти безостановочно) пищу и более крупные палатки – временные склады. Если бы войско планировали здесь держать дольше, склады были бы возведены вручную из более прочных материалов.

Отдельно стояли, накрытые брезентом, артиллерийские орудия и ящики с боеприпасами: не дай бог дождь, порох намокнет! Кошмар! Капитан все зубы выбьет! Не шуточное дело ведь!

Среди солдат ходили слухи о том, что всё-таки подписан императором указ о начале боевых действий против стеклянных пауков (никто даже толком придумать не мог, как называть их «страну» – то ли «царство», то ли «стадо» – чёрт их разбери!). Никто из офицеров не подтверждал и не опровергал эти слухи, а особо любопытных солдат быстро приставляли к «общественно-полезным» работам: дрова наколоть или яму под сортир вырыть. Ясно ведь: если спрашивает, значит, есть много свободного времени на размышления. А если есть много свободного (читай, «лишнего») времени – солдат расслабляется и теряет бдительность!

Непорядок.

Все, как могли, скрывали беспокойство: кто-то бравурно шутил и острил, кто-то молчал и часто смотрел в одну точку. Кто-то пытался во что-то играть (в основном, в карты), а кто-то безостановочно проверял, в порядке ли его снаряжение.

Лем часто просто бродил туда-сюда по лагерю, разговаривая со всеми подряд. Как-то ночью он не рассмотрел погоны своего собеседника (тот тоже ничего не увидел) и почти двадцать минут разговаривал на равных с каким-то полковником. А тот, услышав уверенный и немного наглый тон, решил, что говорит с равным по званию и тоже не стал спрашивать, кто таков его собеседник. После разговора, когда Лем отошел шагов на десять от своего визави, а тот, приблизился к костру, Лем рассмотрел погоны человека, с которым разговаривал и… поспешно ускорил шаг, стараясь как можно быстрее раствориться в ночи.

Впредь он был осторожнее.

Несколько раз старший офицерский состав приводил весь лагерь в режим полной боевой готовности: костры тушились, палатки собирались и все войско строилось ровными рядами, стройными колоннами. В такие моменты всем было особенно страшно: всего одно слово отделяло живых людей от мертвецов. Если дадут приказ: «вперед!» – это означало начало войны со стеклянными монстрами. Начало войны – значит, почти наверняка убьют. Один стеклянный паук в бою стоил троих-четверых людей. Это если на открытой местности. Если люди прятались в окопах, их шансы выжить немного возрастали. А вот если пауки строили какие-то укрепления… без должной артподготовки потери людей шли чуть ли не один к пятнадцати.

Все эти мысли каждый раз прокручивались в голове Лема и он чувствовал, как начинают трястись его колени.

Он не хотел воевать. Он хотел вернуться домой, в свой родной город, к своим родителям, к этой дуре-Розе, стать аэрогрузчиком, инженером, да хоть дворником! Лишь бы быть не здесь, не с этими людьми, не видеть их вокруг, не смотреть на высокую каменную стену перед собой.

Он не хотел умирать.

Он не женился, не завел детей, не «подтвердил диплом» – вообще ни дня по специальности не отработал! Он не успел еще ничего. А столько всего хотелось!.. и чем более вероятным казался ему приказ о начале наступления, тем больше ему хотелось попробовать: выпить чаю с перцем, полетать на самолете, спрыгнуть с высокой горы с парашютом, посадить дерево и изрезать его кору красивой вязью…

Чего угодно, лишь бы не идти в бой с этой проклятой винтовкой в руках!

Паук – не человек, его одной пулей не убьешь. Стекло – штука крепкая. По началу, когда люди бились в рукопашную, паука можно было убить одним удачным ударом палицы. Теперь же весь расчет строился на дальности, точности и мощности огнестрельного оружия, артиллерии и крепких прикладах, если уж пауки добегали до стрелков.

Не так давно пули были модернизированы – повысилась их убойная сила. Все технические сведения об устройстве пули у Лема давно выветрились из головы. Он помнил только одно – если пуля попадет в паука, тот с вероятностью семьдесят пять процентов не сможет продолжать бой. Если пуля попадет в человека – того чуть ли не на части разорвет. С пауками была, правда, еще одна маленькая проблема – эти твари не чувствовали боли. Можно отбить ему половину лап, он этого даже не заметит.

Стеклянный ведь.

Помимо всего прочего, на Лема давило еще одно обстоятельство: им все еще не разрешали отправлять письма домой. За последние дни он подумал о многом, что хотел бы сказать своим родителям. Когда он приезжал в город на выходных – они виделись лично и болтали о всякой чепухе – важен был сам факт личного контакта, видеть, что все в порядке, все живы-здоровы.

Сейчас же такой возможности не было.

Поэтому Лем написал письмо и носил его за пазухой, собираясь отправить при первой же возможности. Насколько ему было известно, не он один написал письмо и хранил его при себе.

Невероятно трудно, как выяснилось, было просто начать, написать «Дорогой отец!» или «Здравствуй, мама!» – к горлу подступал комок. Мешала мысль, что это могут быть последние слова, которые они от тебя получат. И что писать «Завтра я ухожу на войну»? или «У меня все хорошо, я на войне»? Информационный голод сводил солдат с ума: никто ничего не знал, никто никого не спрашивал ни о чем, никто ничего никому не говорил.

Геноцид для мозгов.

Тут же, в расположении лагеря, был расквартирован корпус почтальонов – когда отменят информационную блокаду, солдаты должны иметь возможность связаться с родными.

Зачем? Потому что пауки умели читать и периодически перехватывали письма. Помимо этого, имелись все основания полагать, что пауки умели читать по губам.

Нервотрепка со стоянием на месте продолжалась уже семь дней.

Периодически к лагерю прилетали дирижабли: или привозили какой-то груз, или ещё людей со всей страны. У границы сейчас стояла не вся армия, но почти ее половина. Сколько солдат у империи было точно, Лем не знал – просто никогда не задавался целью это выяснить, а сейчас ему вряд ли кто-то об этом скажет.

Вечером шестого дня к Лему подошел до крайности бледный Дилан: в скособоченной каске и с каким-то холодным, отсутствующим видом.

– Ты чего? – испугался Лем.

– Пушки распаковывают, – просто сказал Дилан. Лем почувствовал, что желудок начал покрываться инеем, который мгновенно распространился и на весь кишечник. Ноги отказались служить, а глаза остекленели. – К перевозке готовят.

– Да? – только и смог выдавить парень.

– Нет, – так же отстраненно сказал Дилан. – Саперы к стене пошли.

Вот теперь Лем уже ничего не смог ответить. Дилан ушел. Лем испытал сильнейшее желание справить малую нужду, только не знал, успеет ли до туалета.

Утром снова объявили режим повышенной боевой готовности. Войско снова построилось, только в этот раз никто уже не сомневался в том, что это – не учения. Земля ведь слухом полнится, верно?

К войску обратился полковник Робинсон – в данный момент именно он осуществлял командование всеми полками – он произносил воодушевляющую речь, крича в мощный громкоговоритель.

Лем, как и большая часть войска, не слышал ничего из того, что там кричал этот напыщенный коротышка – полковник действительно был ростом всего лишь один метр и шестьдесят восемь сантиметров – на голову ниже большинства солдат, что, впрочем, не мешало ему быть блестящим военачальником. По крайней мере, на учениях.

Ветер доносил только звук голоса, который никак не желал распадаться на внятные фразы.

Однако вот все закричали «Ура!» – и Лем с друзьями, стоявшими рядом с ним в строю, присоединился к общему крику, чувствуя, как начинает горячиться кровь.

Снова кричали «Ура!» – и снова боевой настрой потихоньку потеснил страх.

Третий раз кричали «Ура!» – ещё громче, ещё неистовей – вот теперь Лему было почти не страшно. Он не чувствовал себя напуганным – просто живым. Надолго ли хватит ему этого заряда? Он не знал.

По цепочке пришел пересказ речи: «Империя Людей объявила войну мерзопакостным стеклянным демонам и сейчас мы первыми пойдем бить им морды. Внимание! Готовится артиллерия – заткнуть уши».

Как только Лем передал этот «конспект пламенной речи» дальше, метрах в трёхстах от него послышались выстрелы артиллерийских орудий: они вели прицельный огонь по заминированному накануне участку стены.

Попали не все, но жахнуло все равно не слабо – небольшая часть стены рухнула.

Артиллерийская подготовка длилась почти полчаса – расширяли брешь в стене до приемлемого размера. Во время обстрела стены, к главнокомандующему подошёл капитан разведотряда, только что перелезший при помощи веревки через стену в другом месте. Полковник внимательно его выслушал и дал команду пехоте двигаться вперед.

Солдаты, так боявшиеся в последнюю неделю этого слова, молча двинулись к широкому проходу в стене. Дивизия егерей, дотоле державшая брешь под прицелом, двинулась первой.

Разведчики выяснили, что за нужным участком стены нет ловушек или мин, а так же неприятеля – пауки видно посчитали, что людям удобнее будет обороняться через стену – у них ведь и стрелки, и артиллерия – поэтому готовили засаду где-то в другом месте.

В том, что засада имеет место быть, никто не сомневался – над лагерем неоднократно видели стеклянных стрекоз-разведчиков. Некоторых сбили, некоторым удалось скрыться.

Лем не один раз гадал, что же там, по ту сторону стены. Может, вдали виднеются горы? Или река? Может, озеро? Или соляные равнины. А может, выжженная земля, поле, усыпанное черепами и костями? Или пшеничное поле. Золотое и бескрайнее.

Не угадал.

За стеной была точно такая же картина, как и перед ней: долина, покрытая травой и редкими кустами, а вдалеке виднелись небольшие рощицы каких-то деревьев.

Никаких аномалий, ничего необычного или сверхъестественного – земля как земля. Только вот принадлежала она паукам.

Все шли вперед ровным строем, авангард – чуть впереди, арьергард – в трехстах метрах от замыкающих строй. Артиллерия – в центре, небольшие отряды конницы – по флангам.

Вперед, еще загодя, были высланы разведчики. В случае обнаружения неприятеля, они должны или вернуться и доложить, или, если не будет такой возможности – выстрелить в небо сигнальной ракетой – она яркая, днем все равно заметно будет.

Но пока что все было тихо, хотя воздух, казалось, был пропитан напряжением, и можно было услышать за звуком шагающих ног звон туго натянутых нервов.

– Вчера говорил с дежурными по выгрузке, – сказал шагавший справа от Лема Дилан. – Интересные вещи говорят.

– Мм? – переспросил Лем.

– Говорят, что с последней партией груза прибыли специальные строительные материалы и первый отряд технологов-строителей, – сказал Дилан ровным голосом.

– Зачем?

– Аэродром строить будут. Сюда авиацию перебрасывают. Поскольку радиус полета у наших самолетов относительно мал (по сравнению с дирижаблями, конечно), выгоднее часть авиации перебросить в хорошо укрепленную точку поближе к врагам.

– Я бы не назвал ту брешь в стене хорошо укрепленной точкой, – скептически заметил шагавший чуть впереди Джим.

– Так и аэродром не будут строить прямо там! – ответил Дилан. – Я не знаю, где он именно будет возведен, тот тип не сказал.

– А ты уверен, что это вообще не шутка? – спросил какой-то шагавший рядом солдат.

– Да, – кивнул Дилан. – Я видел то, что они выгружали.

Дальше продолжили шагать молча.

Июнь нынче выдался жаркий, поэтому к полудню, когда наконец-то был объявлен привал, все солдаты опустошили фляжки и выпотели, казалось, литров по десять воды каждый. Благо, что в обозе было достаточно пресной воды.

Привал устроили посреди поля, питались сухим пайком, запивая его водой. Каждый солдат старался максимально эффективно использовать краткие минуты отдыха – кто-то лег на землю и вытянул уставшие ноги, кто-то перематывал портянки, а кто-то поправлял лямки на рюкзаке или удобнее крепил шлепавшую по боку при ходьбе винтовку. Лем, перекусив, рвал траву, скатывал в пучки и подкладывал под лямки рюкзака – чтобы не так сильно впивались в плечи.

Через час армия продолжила путь дальше. Покряхтывая и постанывая, и ощущая сильное нервное напряжение.

Еще через час, армия Империи Людей понесла первые потери – часть солдат авангарда провалилась в ловушку: глубокую яму с кольями на дне. Пауки, пользуясь своей способностью рыть под землей незаметные с поверхности тоннели, вырыли эту яму, ни сколько не потревожив верхний слой почвы. Поэтому солдаты из авангарда не заподозрили ничего вплоть до того момента, как земля ушла у них из-под ног.

Семеро человек погибли мгновенно, повиснув на длинных острых пиках ловушки.

Яму забросали землей, устроив в ней братскую могилу, и отправились дальше, но теперь авангард шел не таким плотным строем – на случай обнаружения таких же незаметных ловушек.

Долина, по которой шло войско Империи, сужалась: с двух сторон ее обступал густой хвойный лес. Полковник Робинсон скомандовал остановку и отправил в лес разведчиков – уж больно хорошее место для паучьей засады.

Через три часа разведчики вернулись и доложили, что все чисто и путь свободен.

Уже потом, задним умом Лем понимал, что они допустили несколько серьезных ошибок. Они слишком долго стояли лагерем у границы. Они слишком положились на слова разведчиков. Полковник Робинсон, конечно, заподозрил ловушку и долго сомневался, стоит ли рисковать, но потом все же рискнул и отправил войско между двумя рощами.