Битый снег

Безусловно, стоило устроить артиллерийскую «обработку» рощ или хотя бы просто поджечь их, но полковник посчитал, что это будет напрасная трата боеприпасов – у него был четкий приказ, куда надо двигаться, к какому сроку достичь нужной точки пространства и процент допустимых потерь среди личного состава и боеприпасов.

Полковник Робинсон решил, что это будет непозволительной тратой дорогих снарядов – лупить из пушек «по всем подозрительным кустам». Поджигать лес он тоже не рискнул, опасаясь степного пожара.

Стоило, в конце концов, дождаться утра, а не идти за три часа до заката вдоль двух сомнительных рощ.

Как пауки перехитрили разведчиков? Они сидели в огромных подземных укрытиях, вырытых под корнями деревьев. Собственно, если хоть один разведчик попробовал бы копнуть в любом месте в этой роще, или хотя бы обратил внимание на общий чахлый вид растений, чьи корни были повреждены паучьим подкопом – хитрость стеклянных демонов раскрылась бы.

А так они заметили только исключительную тишину в лесу, но посчитали, что она вызвана марширующим неподалеку войском.

Пауки пропустили авангард – солдаты спокойно и беспрепятственно прошли довольно далеко между рощ. За ними, отстав примерно на семьсот метров, в лесной коридор вошли передовые отряды основной части армии. Их пропустили вперед примерно на половину километра.

Лем вошел в узкий лесной коридор, когда шагавший перед ним солдат вдруг молча упал. Дилан очень удивленно посмотрел на освободившееся место в строю и наклонился к упавшему:

– Эй, браток, ты чего? – спросил он. Дилан перевернул упавшего и вскрикнул.

Собственно то, что он наклонился проверить упавшего, спасло ему жизнь – стеклянный «нож», оружие дальнего боя стеклянных пауков, предназначавшийся ему, вошел в шею другому человеку, который так же молча упал на землю и умер.

Вокруг первого упавшего уже расползалось темное пятно крови.

– Тревога! Напали! – начали раздаваться повсюду крики.

Лем растерялся – вот-вот могла начаться паника. Внезапно он получил пинок в задницу – оглянувшись, он увидел Розмари, сжимавшую винтовку в руках.

– Чё встал, идиот?! – рявкнула она.

Лем стряхнул оцепенение, пихнул Дилана в бок и снял с плеча винтовку. То тут, то там падали люди. В лесу виднелись неясные, хаотично перемещающиеся силуэты.

Лем сделал несколько выстрелов в сторону леса наугад. К нему подбежал подпоручик, командовавший корпусом Лема:

– Чего тормозите, остоло… – вопль подпоручика был прерван стеклянным ножом – подпоручик упал замертво.

Лем моргнул и подумал: «Как же так?..» а потом: «Нас же так перебьют… Что делать?». Он упал на землю и прикрыл голову руками. Рядом с ним так же легли Дилан, Розмари и Джим. Все целые и невредимые.

– Что делать будем? – крикнул Лем. Где-то начали грохотать пушки. Вокруг слышались выстрелы и крики людей. Пауки, как известно, всегда действовали молча – у них не было речевого аппарата.

– Окопы? – спросил Джим.

– Ё…ся?! – переспросила Розмари.

– Трупы! – сказал вдруг Лем. Он огляделся по сторонам и повторил: – Трупы.

– Да, мы трупы! – истерически крикнул Дилан, за что и получил тычок в бок от Розмари.

– Нет! Трупы! – повторил Лем. Друзья его не поняли. – Ааааррррргх! Стаскиваем трупы в кучу – будет вместо дота!

– Но как же…

– БЕГОМ, БЛЯТЬ! – рявкнул Лем. Втроем (Джим прикрывал) они кое-как стащили в кучу несколько трупов, создав, тем самым, себе укрытие с одной из сторон.

Еще пять минут трудов – и вокруг четверых егерей получилось что-то типа дота из мертвых тел.

Стараясь не думать о том, что вокруг него – мертвые однополчане, Лем начал вести прицельный огонь. Джим, Дилан и Розмари, бледные и сдерживающие отвращение, тоже стреляли, выискивая среди деревьев силуэты пауков.

На поле боя опустились сумерки, начало темнеть.

У пауков стали кончаться метательные ножи (Лем сотоварищи позаимствовал боеприпасы у мертвых солдат) и они пошли в рукопашную.

Тут-то Лем впервые и увидел стеклянного паука воочию – не на картинке, не в музее, не силуэт меж деревьев, а прямо перед собой – он выбежал из чащи и стремглав кинулся к куче трупов, в которой засело четверо стрелков.

Полтора метра в высоту, чуть больше – в длину, весь прозрачный – видно «нервные центры» и еще какие-то сгустки из золота внутри тела; восемь ног, но на бегу использует только задние шесть. Передние две – очень подвижные, на концах имеют что-то типа пальцев. Голова – типичная, паучья. В ней – восемь мигающих огоньков. На спине – странное приспособление непонятно из чего. Будь это человек, можно было бы сказать, что это – жилет с карманами. В «карманах» лежали метательные ножи. Соответственно, тварь отводила «руки» (передние лапы) назад, брала ножи и швыряла их во врага. Когда ножи кончались, паук шел в рукопашную, орудуя все теми длинными острыми пальцами передних лап.

Лем выстрелил в паука чисто рефлекторно – пуля угодила в один из огоньков в голове монстра, и от верхней части паука откололся солидный кусок. Пуля, взвизгнув, куда-то срикошетила, а паук уткнулся остатками головы в землю и затих.

Временная передышка позволила Лему оглядеться: на марше они шли довольно близко к авангарду, теперь же вокруг них, метрах в пятнадцати – никого видно не было. Всё были мертвы. Дальше, ближе к деревьям, виднелись отдельные очаги сопротивления: кто-то нашел укрытие за поваленными телегами с провиантом, кто-то – среди лежавших на земле деревьев, а некоторые умудрились успеть окопаться (хотя их окопы позволяли им максимум стоять на коленях и вжимать голову, но это было все же лучше, чем стоять посреди поля с винтовкой в руках).

Лес горел. То ли где-то сдетонировали бочонки с порохом, то ли артиллерия в спешке жахнула брандскугелями, а то ли и вовсе полковник Робинсон отдал приказ поджечь лесной массив.

Из охваченной пламенем рощи выбегали подкопченные стеклянные пауки, которым дым тоже уменьшал поле зрения. Выбегавшие пауки не сразу находили смерть от пуль пехоты: многие, слишком многие успевали добраться до укрытий имперской армии и устроить там резню! Пауков было меньше, но они были опаснее, смертоноснее людей.

В «голове» войска пальба шла громче – там подоспевший авангард пытался зайти паукам во фланг. Из-за дыма от горящих деревьев, имперские пехотинцы умудрялись попадать пулями в людей. Ближе к «хвосту» войска шла артиллерия. Они сориентировались довольно быстро и теперь косили деревья с обеих сторон от узкого прохода, расчищая сектор обзора там, где войско попало в ловушку.

Увидев, что основной очаг сопротивления в арьергарде, Лем решил:

–Нужно туда двигать! – крикнул он. Из леса выбежал еще один паук и, прежде чем Дилан отстрелил ему переднюю лапу, его метательный нож рассек щеку Лема. Тот страшно выругался и с криками «Сдохни! Сдохни!» выпустил в несчастного стеклянного демона весь боезапас.

Лем лег на землю и спешно перезарядил винтовку. И только после того достал из валявшегося рядом чьего-то рюкзака бинт и перекись водорода. Наспех обработав порез, он повторил:

– Туда топать надо! К пушкам! К пушкам валить надо! – проорал он Дилану в ухо. Тот кивнул и крикнул:

– Джим! Разорви!

– Чего?! – рявкнула в ответ Розмари.

– К пушкам! К пушкам валить надо! – проорали Дилан и Лем.

– Нахрена?!

– Задавят нас тут! – крикнул Лем. – Нас тут мало осталось, а там – все наши! Слышишь – пулеметы! Туда надо!

– А, ладно! – решилась Розмари.

Все четверо собрали остатки боеприпасов у мертвецов, швырнули в сторону врагов по гранате и, пригибаясь, перебежками, отправились к пушкам. Укрытие находили то за мертвыми людьми, то за горящими («Огонь? Откуда тут огонь?!» – подумал Лем) телегами, то за мертвыми лошадями или поваленными деревьями.

Лему было неудобно бежать: «Наверно, усталость сказывается, – думал он. – И дыма наглотался…», в боку кололо.

Впереди показалась артиллерия. Остался последний рывок. Внезапно мимо четверых егерей пробежал какой-то солдат. Из его виска текла кровь, а взгляд дико блуждал из стороны в сторону. Он что-то безостановочно мычал и махал руками.

– Пригнись! – крикнул Лем. – Пригнись, дурак! Убьет ведь!

Солдат услышал Лема и остановился. Тупо глядя на четверых егерей, он молча поднял с земли гранату, выдернул чеку и задумчиво вновь посмотрел на Лема.

– Ты что, с ума сошел?! – закричал Лем, наводя винтовку на солдата. Тот отвел руку для броска, и, не задумываясь, швырнул ее вперед, к Дилану и остальным. Все четверо егерей успели только вскрикнуть и упасть на землю. Раненый был от них метрах в тридцати, граната взорвалась в семи метрах от бросавшего – слишком долго ждал, выдернув чеку.

В ушах Лема зазвенело. Когда дым от взрыва рассеялся, он увидел все того же егеря. Из его ушей текла кровь, а правую руку оторвало взрывом до середины плеча. Он тупо посмотрел на обрубок, из которого бил маленький фонтан крови и начал падать, но в этот миг его снесло выстрелом картечи.

Лем инстинктивно пригнулся и в его ушах прозвучал уже давно забытый голос поручика: «Не стойте на пути у артиллерии!»…

Через десять минут четверо егерей вбежали на небольшой участок круговой обороны: со всех сторон лежали какие-то ящики не пойми с чем, перевернутые телеги, убитые лошади и спешно оттащенные из леса деревья (поваленные артиллерийским огнем).

– Кто такие?! – рявкнул артиллерист, носивший погоны ротмистра.

– Егери, второй корпус, четвертая пехотная дивизия, – ответил Дилан.

– Понятно, – кивнул ротмистр. – Я тут за старшего…

– А где полковник Робинсон? – спросил Джим.

– Вон он, – кивнул ротмистр куда-то в сторону. Лем глянул в указанном направлении и увидел полковника Робинсона с торчащим из головы ножом. Нога полковника все еще конвульсивно дергалась. Внезапно ротмистр пристально посмотрел на Лема и спросил: – Браток? Ты как? Тебе удобно бегать-то так?

– Что? – не понял Лем.

Ротмистр показал пальцем на бок Лема. На тот самый, что кололо от беготни и дыма в воздухе. Лем нахмурился и посмотрел туда. Розмари вскрикнула: из бока Лема торчал глубоко ушедший в плоть стеклянный нож.

– Какого?.. – только и сказал Лем.

Затем произошло разом несколько событий: яркая вспышка, грохот, крик, сильный удар горячим воздухом, крик Розмари, матерная ругань Дилана и сильный удар обо что-то твердое, сопровождавшийся неприятным хрустом. Наступила темнота.

Взорвалась одна из пушек и всех, кто стоял рядом, раскидало взрывной волной.

«Смерть?…» – подумал Лем и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, вокруг все еще шло сражение: палили пушки, люди суетились, кто-то кричал, воздух пропитан дымом и воплями раненных людей. Лем лежал и пытался собраться с мыслями – не получалось. Мешала боль в боку – от кинжала – и при вдохе – кажется, у него были сломаны ребра. В небе ярко горели звезды. Хотелось пить. Лем потянулся за своей фляжкой и снова потерял сознание.

Цесаревич Альберт читал отчет и хмурился. Отчет был составлен одним из выживших в битве на границе офицером. Собственно, прямо сейчас этот офицер стоял навытяжку перед цесаревичем и ждал неминуемой грозы. Альберт был молод – двадцать восемь лет – но, при этом, чрезвычайно умен и образован: закончил Императорский университет с отличием (своего венценосного предка он настоятельно просил не вмешиваться в дела учебные), а до того обучался разным наукам с платными репетиторами. После университета – отправился в армию, где успел построить блестящую карьеру (впрочем, спорое продвижение по службе – это уже полностью инициатива отца и высшего командного состава; старики-генералы настояли на том, чтобы за два-три года цесаревич прошел через огонь и воду, побывал в самых тяжелых из всех возможных военных ситуаций, на своей шкуре прочуял, что это такое – «армия», а потом уж и звание можно было давать;). В данный момент цесаревич имел чин «военного советника при императоре» – обычное дело для императорских отпрысков-наследников. Все рядовые и офицеры обращались к нему не иначе как «командующий». Буде у него появится младший брат – тот вряд ли получил бы столько помощи в построении карьеры от отца, как Альберт. Не было смысла так стараться ради «запасного варианта» для трона.

У Альберта не было брата, но была младшая сестра – цесаревна Виктория – любимая и почитаемая народом дама.

– Как глупо… – еле слышно пробормотал цесаревич. Офицер, доставивший отчет, не расслышал реплику, но решил, что для него сейчас лучше – промолчать. – Попросту слили десять тысяч солдат! Кошмар! Война только начинается, а уже такие потери! Такая простая ловушка… Ладно, отчет я твой прочел, – обратился цесаревич к присутствующему офицеру. Тот, в надежде, что его ругать будут не сильно и не долго, вытянулся в струнку и устремил взор куда-то на стену рабочего кабинета Альберта. За спиной цесаревича висела большая карта с мастерски нанесенными на нее всеми известными землями (не только континент, но и острова). Стол Альберта завален какими-то сворачивающимися (видно, долго были в скрученном состоянии) бумагами, картами… Помимо стола и карты, в кабинете было окно, выходившее на небольшую площадь перед дворцом, и шкаф, где цесаревич хранил… черт его знает, что он там хранил – туда никто никогда не совался. – А теперь расскажи, как все было. Своими словами, без терминов (Альберт хотел сравнить устную и письменную версии – вдруг бы отыскались упущенные детали?).

– Так точно, командующий! – ответил гонец. – Утром мы миновали пограничную стену. Было все тихо. Шли по заданному маршруту с нормальной скоростью, заминок не было. В обед – привал. Через час – продолжили путь. Еще через час – угодили в ловушку, потеряли семь человек. Продолжили путь. Дойдя до узкого прохода между рощ, полковник Робинсон велел произвести разведку местности. Разведку осуществили опытные люди, следов неприятеля не нашли. Полковник дал приказ двигаться дальше.

– Фактически, это было уже почти вечером? – хмуро спросил Альберт.

– Так точно, – кивнул офицер. – Неприятель дождался, пока наши передовые части пройдут вперед…

– Полковник не отдал приказ рассредоточиться по лесу?

– Никак нет, командующий! – доложил офицер. – Атака была произведена внезапно и по всей длине колонны. Застигнутые врасплох, войска растерялись. Полковник Робинсон погиб в первые же минуты боя. Повсеместно были организованы небольшие очаги сопротивления. К полуночи войско перешло в контрнаступление и полностью уничтожило силы неприятеля.

– Сколько было пауков?

– Примерно треть бригады – тысяча.

– Тысяча пауков покрошила в фарш десять тысяч наших солдат? – переспросил Альберт.

– Так точно, – ответил офицер. Цесаревич непристойно выругался и покачал головой. В одном длинном витиеватом предложении он уместил все, что думает о глупых офицерах.

– Что сейчас делают оставшиеся солдаты?

– Остатки войска отступили назад, на равнину и встали там лагерем. Выкопаны окопы, расставлены часовые и караулы. Все раненые отправлены дирижаблями в госпиталь.

– Почему стоят на месте, а не продолжают путь?

– Потому что офицеры, знавшие о конечной цели и сроках передислокации, либо мертвы, либо ранены и находятся в госпитале.

– Тьфу, идиоты! – прорычал Альберт. – Тысячу раз говорил: каждый солдат обязан знать, куда он идет и когда он там должен появиться!

– Так военная тайна! – попытался оправдаться офицер. – Чтобы не узнали шпионы! В тайне же хранили сведения!

– Идиоты! – снова выругался Альберт. – Какой смысл вести за собой войско, если о том, куда нужно идти знают только десять человек из нескольких тысяч?! Причем такая глупая засада ярко показывает, насколько умны и хитры наши офицеры! Будь они живы – дал бы команду расстрелять всех разом! На месте встречи ведь их ждать будут другие части армии! Тьфу, пропасть! Это ж полностью планы перекраивать! Вон, вторая часть атакующего войска тоже в засаду попала – но отбились же! И что? Дальше идут! А эти что?! Тьфу!

Альберт рвал и метал. Он бранился и проклинал глупость покойного полковника Робинсона. Он жалел о том, что отец запретил ему участвовать в боевых действиях в первые дни кампании – слишком-де опасно!

По сути, Вильгельм II Виельгорский понятия не имел о том, как будет развиваться эта военная кампания: его сын, цесаревич Альберт, и был основным инициатором и генератором стратегии всей войны. Он (как и некоторые чиновники и высшие воинские чины) считал, что Вильгельм уже попросту староват для такого дела: рассеянный стал, отвлекается часто, порой бывают проблемы с алкоголем… Шестьдесят два года – не шутка, просто так в седло не впрыгнешь, дубинкой, как в молодости, не помашешь.

Так что император, постепенно, становился фигурой попросту декоративной: на параде ручкой помашет, на новый год империю поздравит с балкона в громкоговоритель, указ какой подпишет…

Сын тихо и незаметно оттеснял его от власти.

Помимо того, что Альберт постепенно перенимал все большее количество дел своего отца, он проплачивал «чёрный пиар»: специально нанятые люди, невзначай, нет-нет, да пускали безобидные слухи и шутки о том, что император-то уже не молод и что годы берут свое.

Это не были митинги или открытые выступления – нет. Просто… кто-то где-то рассказал об этом анекдот. Кто-то какую-то ошибку прокомментировал тем, что император просто уже староват. Или слух пройдет, что видели императора, который шел, сильно хромая, и опираясь на цесаревича. Или что на параде руки тряслись и лицо бледное было…

Слово за слово, город за городом, а… люди верить начинали. По чуть-чуть, капля за каплей, но… Народ начинал свыкаться с мыслью, что скоро может произойти добровольное отречение от короны в пользу сына – нормальная практика у стареющих императоров.

Правда, император все еще чувствовал себя бодрым и полным сил и никаких «проблем с алкоголем» или с чем-то еще не испытывал. Впрочем, Альберта это нисколько не смущало.

Цесаревич принял решение: он отправляется (не смотря на запрет отца) ближе к фронту.

Офицер, доставивший отчет о сражении, сделал вывод, что армию ожидают серьезные кадровые перестановки…

Безусловно, учения перед боевыми действиями проводились, но… одно дело – учения, а другое – такая демонстративная тупость. Загнать войско в ловушку! Бред какой-то…

Самым тяжелым для Лема оказалось не ранение, а его последствия. Никакого сепсиса, никаких осложнений – имперские доктора свое дело знали крепко. К тому же, парню повезло: кинжал не задел ни одного внутреннего органа (по крайней мере, достаточно серьезно) и не был отравлен. Да и ребер Лем всего пару сломал при ударе обо что-то (он не помнил, куда упал после взрыва пушки). Но заживающая рана на боку жутко чесалась и это бесило. Он понимал, что зуд, по большей части, – это самовнушение и верный признак правильно идущего выздоровления, но облегчения это не приносило.

Лем не знал, выжили ли его друзья в том бою или нет. Он пришел в себя уже на борту дирижабля (и это снова был «Вильгельм I Освободитель»), когда врач оказывал ему первую помощь.

Больно было жутко.

По словам санитара, бой окончился вроде бы победой людей: по крайней мере, когда дирижабль забрал раненых и ушел в сторону госпиталя, стрельба прекратилась, и большая часть войска все еще была жива.

Позже, попав в город Виноградный, один из южных курортных городов империи (рядом с ним находились крупнейшие в империи плантации винограда и винодельни), Лем получал новости исключительно из газет и со слов других раненых.

Согласно газетным заметкам, вторжение людей на территорию пауков было приостановлено (причины не назывались, но Лем полагал, что это вызвано таким бездарным сливом одного из воинских соединений). К руководству армией приступил Альберт Виельгорский лично, для чего он курьерским самолетом прибыл к границе империи.

И вот тут-то что-то пошло не так: газеты, конечно, писали, что все идет нормально, что люди вроде бы побеждают, но… Поступавшие в госпиталь люди рассказывали разное.

Кто-то, как и Лем, вернулся с границы, где принимал участие в начале кампании, но, по тем или иным причинам, получал приказ отступить к границе. А кто-то попадал в госпиталь после боев на территории империи…

Таким образом, Лем узнал, что пауки перешли в контрнаступление и цесаревич Альберт пытается заманить их в ловушку. Пока что он расставляет им на пути небольшие «засады», стараясь их задержать: то поле заминируют, а то в маленькой неприметной деревеньке разместит чудовищную ударную мощь: пауки отправляют туда на «зачистку» малый отряд, а имперцы его уничтожают практически без потерь и «растворяются в тумане»…

Помимо этого, люди опробовали в полноценном воздушном бою истребители и остались ими вполне довольны – об этом рассказал Лему один из попавших в госпиталь людей. Он лично видел, как десять истребителей выдержали воздушный бой с пятью стеклянными стрекозами и вышли из него без потерь – немалое достижение, учитывая предыдущий плачевный опыт борьбы за небо.

Правда, одна из сбитых стрекоз была еще жива, когда упала на землю, поэтому ее пришлось добивать на земле. Там-то и был ранен рассказчик – стрекоза перед смертью успела швырнуть десяток кинжалов.

Были и хорошие события у Лема после попадания в госпиталь. Среди прочего, он наконец-то смог отправить родителям два письма: одно старое, а другое – уже написанное в госпитале, в котором он описывал первый бой, уверял, что раны – не серьезны и что у него все в порядке.

Вряд ли поверят, что раны не серьезны, поэтому он пообещал отправить им свою фотографию сразу же, как только ему разрешат покидать здание госпиталя. По словам хирурга, Лему на полное «заживление» требовалось не меньше полутора месяцев.

Второй хорошей новостью стало повышение Лема до младшего унтер-офицера: до командования дошла информация о его действиях на поле боя. Что он не растерялся, не запаниковал, и смог организовать оборонительную точку и спас жизни нескольких сослуживцев.

Так что гора трупов, за которой они тогда прятались, принесла ему две белых полоски на погоны.

Война. По карьерной лестнице продвигаешься быстро – успевай только сапоги от трупной жижи очищать…

Поскольку дивизия Лема была почти полностью уничтожена в первом же бою (как выяснилось, именно на них пришелся основной импульс нападавших), выживших раскидали по другим воинским соединениям. Раньше Лем служил в четвертой пехотной дивизии, сейчас его перевели во вторую, в третий егерский корпус. От его второго егерского корпуса вообще почти никого не осталось, поэтому Лем сильно переживал за своих друзей: где они? Что с ними? Живы ли? Он попробовал навести справки через канцелярию, но его там послали на три буквы – уж больно заняты они были, пытаясь сосчитать, сколько еще войск боеспособно, сколько погибло и сколько в резерве есть. А еще нужно было разослать похоронки и прочее, прочее… Не до выяснений, кого куда дели.

Четвертая пехотная дивизия носила название «Длиннорукие» – дескать, всех достанем, до всех доберемся.

Однако после начала боевых действий, помимо резкой и безоговорочной кадровой перестановки, были переформированы и переименованы целые воинские соединения. Теперь Лем служил во второй пехотной дивизии, носившей имя «Дивизия гнева».

Пафосно, но многообещающе.

Собственно, после переименовывания и переформирования войсковых соединений, цесаревич Альберт, пребывавший в недобром расположении духа, почти всем раздал такие названия. Особо отличившихся он согнал в одну дивизию и назвал «дивизия балбесов». Всем было ясно, что этих ребят пустят на мясо при первом же случае – за проявленную на поле боя глупость.

Когда разрешали, Лем гулял по городу – грех было бы упускать такой шанс. Курортный город, как-никак! Да еще и июль на дворе: тепло, светло – загляденье, одним словом. Территория Империи Людей невелика: весь материк был не больше Австралии, поэтому местечек для отдыха было не так уж и много. Те, кто позажиточней, умудрялись даже на острова ближайшие отправляться в отпуск. У Лема такой возможности никогда не было (финансовое положение его семьи давало возможность скататься на отдых только в соседний город), поэтому он отдыхал сейчас. Бок его болел и частенько приходилось менять повязки на нем, но Лема это не останавливало – он видал ранения и похуже.

Виноградный… Красивые парки, мощенные булыжником мостовые, красивый архитектурный стиль, множество кафешек со столиками на улице… Городок напоминал теплый летний сон. Даже люди в нем были неторопливые и какие-то сказочные: часто улыбались, ходили с зонтиками (которые защищали от солнца), излучали доброжелательность.

Лема удивило отсутствие нищих и оборванцев на улицах: власти Виноградного, стремясь придать городу более респектабельный вид, поступили хитро: они обязали всех нищих да беспризорных работать. Нет, не дробить камни или что-то вроде этого, вовсе нет! Они построили огромные бараки на окраине города, куда пускали жить всех, у кого не было своей крыши над головой. Условие было только одно: каждый жилец должен был работать. Кто-то рано-рано утром подметал (а порою и мыл) улицы города, кто-то вывозил мусор на свалку, кто-то работал на виноградных плантациях – работы хватало на всех. В итоге, все остались довольны: у бездомных водились личные деньги (пусть и не много), была крыша над головой и еда, обыватели жили в чистом и уютном городе, а власти каждый год отчитывались, что безработных лоботрясов у них нет.

Да и туристам было комфортнее, когда они не видели «грязную шпану» на улицах.

Красота.

Лем полюбил одно кафе… Дело было даже не в качестве местного кофе, не в том, что небольшая веранда с плетеной мебелью так и дышала уютом, а в том, что хозяйничала там очень милая девушка, которую звали Петра. Русые волосы, красивое лицо, приятный голос и искристый смех – Лем любил с ней разговаривать обо всем подряд. А она его в ответ угощала булочками.

Лем рассказал ей, откуда он и как попал в Виноградный, даже похвастался ранением. Рассказал о своих друзьях и о том, что не знает, где они. Уверил, что как только прибудет в дивизию, обязательно все выяснит.

А Петра рассказала, что она одна заведует кафе, что у нее есть только старший брат, который работает в городской управе и поэтому тут никогда никто не пытается с ней себя вести грубо – уж больно авторитетен был ее брат. Рассказала о том, что отец был летчиком-испытателем и погиб во время одного из полётов, за что империя и выплатила семье компенсацию, которая позволила открыть свой магазинчик. Рассказала, что матери не стало очень давно – во время небольшой вспышки чумы пятнадцать лет назад (Петре тогда было семь, а ее брату – четырнадцать). Еще она поведала о том, что не стремится пока замуж – уж больно ей нравится содержать кафе, а то при замужестве всякие другие дела появятся, дети, все такое прочее.

Им нравилось проводить время вместе, и Лем поклялся ей найти ее после войны.

Однажды вечером Лем познакомился и с братом Петры – серьезным мужчиной, габаритами походившим на шкаф. Тем не менее, с Лемом он общался очень тепло и приветливо: то ли Петра рассказала ему, что он за человек, то ли потому, что знал, что Лем скоро вернется туда, откуда прибыл и что там его, скорей всего, ухлопают, и, следовательно, угрозы для чести и жизни сестры он не представляет.

В последней вечер перед возвращением на фронт, Лем зашел попрощаться с Петрой. Они долго разговаривали, из-за чего Лем чуть было не опоздал на вечернюю поверку в госпитале.

На прощание она его поцеловала, и Лем ушел, чувствуя себя так, будто в его груди поселился большой тёплый шар, подобный солнцу, только не смертоносно-обжигающий, а греющий и освещающий душу изнутри…

Общаясь с Петрой, Лем понял, какая женщина ему нужна. По сравнению с ней, Роза казалась ему глупой, несамостоятельной, маленькой и избалованной. Петра же… Петра навсегда заняла в его сердце уголок с подписью «Идеал» – милая, ласковая, интересная, красивая, самостоятельная… Кто знает? Может, доведется Лему пережить все ужасы войны? Может, он выдержит все испытания и вернется к ней в Виноградный? Кто знает?.. Жизнь, увы, не книга – нельзя просто взять и открыть последнюю страницу и узнать, чем все закончится.

Хотя иллюстрации в жизни явно качественнее и ярче, чем в книге.

Передислокация вылеченных солдат обратно к границе осуществлялась все теми же дирижаблями – повозками слишком долго, а железная дорога еще не доделана, хотя на ее строительство брошены огромные силы: она строилась фрагментами, которые последовательно соединялись друг с другом. За каждый фрагмент пути отвечала отдельная бригада строителей.

Ходили слухи, что нескольких инженеров уже расстреляли за то, что они ошиблись в расчетах, и путепрокладчикам пришлось тратить время на переделку работы, что в условиях войны было недопустимо.

В этот раз Лем находился на борту дирижабля не «Вильгельм I Освободитель», а «Цветы Королевы», но, как это ни удивительно, знакомые люди нашлись и там – один из бортовых механиков помнил Лема еще по работе в аэрогавани. Впрочем, поболтать у механика времени не было, поэтому весь путь Лем преодолел практически молча: солдаты, возвращавшиеся с ним на фронт, грустили и не горели желанием вступать в контакт.

Путь до места высадки занял почти двенадцать часов – почти все это время Лем торжественно проспал.

Новая дивизия Лема стояла лагерем неподалеку от осажденного пауками города Нижний Вал: небольшого приграничного городка, построенного на двух берегах какой-то грязной узкой реки. Все гражданское население было эвакуировано, а гарнизон города почти полностью истреблен до подхода основных сил империи. Сейчас город толком не принадлежал никому: в нем шли ожесточенные уличные бои, каждый день зоны контроля менялись.

Основные силы пауков стояли на одном берегу, ближнем к границе, а силы людей, соответственно, на другом, северном. Поначалу офицеры предлагали перебросить десант в тыл паукам дирижаблем, но цесаревич Альберт отверг эту идею – дирижабль стопроцентно собьют стрекозы, а обходить по широкой дуге – опасно и нет времени.

Раньше Нижний Вал был небольшой дозорной крепостью рядом с границей. Но постепенно он оброс жилыми домами и развил инфраструктуру. В городе даже были школы, детские сады и больницы. Поговаривали о том, чтобы протянуть к нему железнодорожный путь, но не успели – началась война.

По прибытии на место базирования дивизии, Лем получил новую форму, новое снаряжение и винтовку – только-только пришедшую с завода! Помимо этого, Лем с огромной радостью обнаружил, что Дилан служит там же, в том же корпусе, что и он.

– Дилан! – Лем первым увидел друга. – Ты живой, курилка старая!

– Лем! Провалиться мне под землю и притопнуть три раза левой! – радостно крикнул Дилан. – Заштопали? Красота!