Перевернутое сознание

Когда я вернулся домой, мать была дома, она лежала на кровати в спальне (глаза ее поблескивали; щеки были красные). Я спросил ее, почему она дома. Она ответила, что ушла пораньше, потому что разболелась голова. Которую ты умело лечишь алкоголем. Я закрыл дверь и прошел на кухню. Попил смородинного компота. Башка у меня и у самого ныла, а перед глазами иногда двоилось, но сегодня я решил не похмеляться. Проверю, хватит ли у меня силенок продержаться, а то последнее время я выпивал чуть ли не каждый (если не каждый) день.

Уже три дня. Она, конечно, не так пьяна как в детстве, но все-таки. А вдруг это рецидив через столько лет? Внутри у меня плохое предчувствие. Возращение в детство. Тогда мне было очень страшно. Тогда я боялся, что родители исчезнут, или их украдут какие-нибудь монстры – и я, маленький, напуганный, останусь один в темноте, не зная, что делать дальше; но теперь такого четкого страха как в детстве нету (лишь порой он дает о себе знать на короткий промежуток времени. Вероятно, фрэссеры и чувство, что за мной гонятся и хотят убить – видоизмененные формы того, чего я страшился в детстве). Хоть бы она завтра не напилась.

На этом графике, который я начертил в своем дневнике, первая линия обозначает детство, когда мать сильно пила; дальше идет улучшение (она перестает пить, изменяется. Старые чувства, которые появились у меня к ней за то время, когда она пила, отмирают помаленьку); следующая прямая линия – это наша жизнь (или существование?) за последние пару лет. После линия идет вниз (это значит ухудшение): она может еще выравниться, а может… так и будет продолжать падать день ото дня. Упадет до линии детства, и будет и дальше продолжать падать. Мне этого очень бы не хотелось. Вот этого я побаиваюсь.

КАК СЛОЖНО БЫВАЕТ РАЗОБРАТЬСЯ В ЖИЗНИ – ЭТО НЕ ЗАДАЧКУ РЕШИТЬ ПО ФИЗИКЕ ИЛИ НАЙТИ ПРОИЗВОДНУЮ ИЗ ТУПОГО МАТЕМАТИЧЕСКОГО ПРИМЕРА

20 марта

Отец сегодня вечером подошел ко мне и влепил подзатыльник (у него даже выплеснулось немного пива из алюминиевой банки). Когда у меня перестали сыпаться искры из глаз, папочка объяснил причину, по которой ему пришлось прибегнуть к силе без предупреждения: срач в комнате и вонь, словно здесь кто-то сдох. Я и вправду давненько не убирался в комнате, но ведь можно было сказать об этом. А вообще-то он не мог – язык у него давно отсох. Папенька свалил, велев мне тут же убраться. Перед глазами у меня снова заплясали искры, я почувствовал, как внутри у меня все будто наполняется огнем, голова заныла, будто ее сдавили подобно грецкому ореху – во мне забурлил гнев, смешанный со злобой. Я включил пылесос и пропылесосил комнату (при этом из меня вырывалось нечто вроде рычания), потом распахнул настежь форточку и протер пыль на моем столе и остальной мебели. Когда я выходил из своей комнаты, проходя мимо папочки, то он оторвал затуманенный взор от ящика и глянул на меня. В тот момент мне пришла на ум мысль, что ему доставляет удовольствие подкапывать под меня, искать мои промахи (как шоколад на полу, за который он меня отметелил, что я несколько дней отлеживался; грязная комната и т.д.), и в конечном итоге он ждет моего самого серьезного промаха, оплошности, чтобы в итоге и разделаться со мной – фрэссер. Я сполоснул марлю, которой стирал пыль, и повесил на трубу в туалете. Взял из кухонного ящика нож с красной ручкой и у которого еще на лезвие были острые зубья-пилки. Вернулся в туалет. Закатал рукав кофты. На секунду другую появилась нерешительность, но ее практически и не было, или как бы сказал Цифроед (это единственное, что я и запомнил из его скучно-монотонного бормотания): доля решительности была так мала, что по сути стремилась к нулю. Вспомнил лицо отца и как он меня треснул по затылку. Сдавил рукоятку ножа и резанул себя по левой руке. Заструилась кровь. Я держал руку над раковиной, чтобы не обкапать что-нибудь в туалете, пока искал в ящичке пластырь. Заклеил рану, слизав кровь. Теперь у меня на левой руке уже было два пластыря – один на плече (порез на нем почти зажил и остался сине-фиолетовый рубец) и новый – немного подальше от сгиба в локте. Я напоминал самую малость ветерана, принявшего участие в каком-нибудь сражении.

Боль отступила, я почувствовал легкость. Меня перестал волновать отец, мать, которая не прекратила выпивать, как мне обещала. Мне кажется, она просто нашла решение своих проблем – лекарство, с помощью которого можно приукрасить обыденность и избитость, но тем самым она катится, на мой взгляд, вниз – линия каждый день не спеша движется вниз – это факт.

Квартира мне напоминает темный грот, в котором можно слышать собственное дыхание или как где-то капает вода. В этой обстановке можно порой слышать звук работающего телевизора, телефонный звонок или крики отца, когда он найдет к чему подкопаться, но все это напоминает звуки эха, пришедшие издалека (неправильные, нереальные), которые проходят, и все в квартире погружается опять в эту мертвую тишину, атмосферу, где сразу можно ощутить, что здесь что-то не так,– ощущаешь как бы некий импульс, пульсации, свидетельствующие об этом.

КРАСИВЫЙ ЗАКАТ

Запах свежести, который наполняет все тело, вызывая своеобразный холодок и даже дрожь. Запах зелени, травы и земли. Забываешь обо всем. Отдыхаешь. Прогулка по лесной тропинке. Неподалеку в глубине леса, где пахнет хвоей, есть какое-нибудь озеро, над которым под вечер кружится различная мошкара. ВРЕМЯ ТУТ ИДЕТ СВОИМ ОСОБЫМ ЗАМЕДЛЕННЫМ РИТМОМ

23 марта

Цифроед сегодня вдоволь оторвался надо мной. На геометрии был урок решения задач, Цифроед тут же вызвал меня. В задаче требовалось найти объем пирамиды. У меня хватило мозгов лишь начертить пирамиду, провести высоту и отметить стороны, которые были известны. Также смог написать формулу нахождения объема (потому что она была написана на картонном листке, висящем над доской): одна треть площади основания на высоту. «Что застыли, о чем думаем? – Сострил Цифроед. – Разумеется, здесь надо думать, – это не идиотские шуточки откалывать, где больших мозгов не требуется. Ну каково тебе сейчас, а, умник вперевертку?» – Прогундосили губы Цифроеда. Те, кто сидел на задних партах (в основном ботаники, которые старательно решали уже следующую задачу, а, возможно, и вторую после моей из списка, написанного в углу центральной доски, и думали, что если они будут такими паиньками, то дальнейшее будущее у них пойдет как по маслу – институт, хорошая работа и т.д.; но они забывали главное – в реальном мире правит большой карман или большие друзья, как следствие большого кармана, а не диплом или хорошие знания). Глазки Цифроеда бегали туда сюда, иногда останавливая на мне и как бы буравя. Он напоминал маленького гадкого поросенка, который нашкодил и, делая невинную рожу, валит все на другого.

Кто обделал наволочку? Признавайся.

А вы думаете, что это я? Меня там и не было. Что уж, вы. Вы меня тем самым обижаете. – Говорит фальцетом.

Если бы в задаче было все известно, то никаких проблем: подставил-сосчитал. Это был мой любимый тип задачек, да, вероятно, и каждого нормального парня и девчонки. Да к тому же, непонятно почему, у меня в голове вертелось слово апофема. Оно как-то было связано с пирамидой и еще какими-то геометрическими фигурами. В последнем классе столько всяких геометрических фигур, а самое главное ряд формул и теорем, что в башке у любого все перемешается и получится что-то вроде каши «Дружбы». Самая моя «любимая» фигура – параллелепипед. У Цифроеда один раз получилось произнести: «паральпипед». Серый тогда еще крикнул сквозь смешки: «Это какой-такой у тебя там пипед-то?».

ПА-РА-ЛЕПИ ПАРАЛЛЕЛЕПИПЕД

Я провел куском мела прямую от точки A к точке F, чтобы хоть как-то нарушить повисшее молчание и не слышать нервировавшее меня дыхание Цифроеда.

«Ну что ж, Гернов, – решил он пофамильничать. Учителя любят фамильничать, когда им не нравится кто-то, – новая…».

«Пáра. Знаю-знаю. Но я же не виноват, что вы задали мне задачку повышенного уровня сложности, рядом с номером которой я бы поставил три, а то и четыре звезды, если бы работал в министерстве образования».

По классу полетели смешки. Рик на второй парте сзади показал мне поднятый кверху большой палец. Мне требовалось сказать тогда что-нибудь, чтобы не подпортить свой имидж, а еще мне до боли хотелось позлить Цифроеда – он меня бесил. Не знаю чем конкретно, но просто иногда встречаешь людей, которые тебе просто не по душе, от них исходят некие отрицательно воздействующие на вас флюиды – наш преп. математики был из таких.

«Ну что ж садись, скоморох», – проскрипел Цифроед, выводя в журнале напротив моего имени прекрасного (не белого) лебедя.

По мне так сотню пусть рисует, а все равно мне тройку в аттестат поставит – престиж школы да и даже его собственный. Это каким педа-педагогом надо быть, чтобы ученик ни капли не понял из его сладкого бурчания (а может, учеником?), чтобы не получить троя-троячок.

Цифроед вызвал дорешивать мою задачу Анну Баркашину. Она, наверно, решила ее в своей тетрадке уж как минут десять назад (еще до того как Цифроед ткнул своим говнопальчиком в мою фамилию). Мы переглянулись с Серым, типа: Какие люди в Голливуде. Цифроед спрашивал Баркашину очень редко, потому что знал, что она все решит – это была настоящая математическая машина-убийца. Она хоть и носила очки, постоянно щурилась, так что мы с Риком сошлись во мнении, что ей пора переходить на старушечьи очки на резинке с гигантскими линзами. У нее была толстая длинная коса, так что она напоминала русскую бабу из классического русского произведения. Я как-то удосужился усесться за ней рядом во время контрольной. До звонка оставалось минут пять, а у меня был почти девственный лист. Я говорю ей, исподлобья зыркая на Цифроеда: «Дай списать». А она мне таким невинным почти ангельским голоском выдает: «Я и сама почти ничего не сделала». На следующий урок, когда Цифроед зачитывал отметки, у нее была пятерка. Лживая крысиха-циклопиха. Меня больше всего прикалывала, как она решала геометрические задачки. Цифроед постоянно гундел по поводу того, чтобы отвечающий у доски не молчал, а объяснял: Вы же в старших классах, что уж вы за десять лет не научились отвечать как положено. И наша математическая машина-убийца, чтобы сделать все «как положено» чертила, писала и несла умный математический треп без единой заминки: «Начертим пирамиду. Отметим на рисунке то, что нам известно. По условию задачи нам нужно найти объем. Объем мы можем найти по формуле. Та-ак, – тянет время, настраивая свои математические мозги на нужный лад, – поскольку постольку нам известна сторона пирамиды и диагональ, то используя теорему Пифагора, мы можем найти высоту, – Цифроед лыбится и хлопает в ладошки, подобно сопляку, которого отец (Ну, ладно уж, так и быть, а то ведь не отвяжешься, так и будешь гундеть) посадил на переднее сиденье и покатал перед домом, – а поскольку постольку нам известна высота, то поскольку постольку нам требуется найти площадь основания, а ее поскольку постольку мы найдем поскольку постольку из… (Ой, простите поскольку постольку у меня недержание, то я подпортила воздух, но вы не волнуйтесь поскольку постольку воздух скоро рассосется, поскольку постольку в физике это явление зовется диффузией) К концу урока каждый уходил с раскалывающейся башкой, ничего не разобрав из ее шерпотрепа, но уяснив одну великую штуку: чтобы быть крутым математиком, надо через слово повторять поскольку постольку.

После урока Цифроеда я, Рик и Серый купили в столовой по пирогу с повидлом в столовой. Когда наша мука в школе на этот день была завершена (мы отсидели все уроки, как настоящие паиньки, не свалив ни с одного), то я и мои друганы направились к кабинету математики, усердно работая деснами. Когда во рту получилась настоящая каша (пища для абсолютно беззубых: открываешь рот, тебе ее вливают и не нужно даже пережевывать – лишь проглатывай), то первым блеванул Серый. У двери кабинета Цифроеда появилась бело-рыжая жижа – понос младенца. Потом блеванул я. Моя жижа была в основном рыжей (было больше повидла), она попала на самый низ двери кабинета и медленно сползала – не спеша так, лениво. «Эх, вы, блевачи, смотрите как надо». – Серый поработал еще малость деснами и плюнул на дверь. «Дерьмокартина, которую можно отнести к абстракции», – сказал я, хохотнув. «Великий начинающий художник из местной школы задрипанного городка». – Добавил Рик. Послышались шаги и скрип половиц. «Сваливаем». – Громко шепнул Серый и отпрыгнул от двери математики (случай с дедом-педом его многому научил). Он рванул по рекреации на носках, чтобы не шуметь, а мы с Риком спокойно пошли, смеясь над боязнью нашего другана.

Мы делали эту очередную гнусную шутку около трех часов, в школе к этому времени практически никого из учителей не оставалось – лишь учительница физры в спортивном зале, у которой начиналась баскетбольная секция, и охранник, который торчал большую часть времени в зале, а не сидел на своем посту.

Подымив белыми палочками, которые в будущем могли бы подарить нам множество «подарков», мы повалили по домам. Лишь плюхнувшись на кресло и поглаживая за ушком урчащего от удовольствия Бена, я хлопнул себя рукой по башке, потому что не зашел за бутылочкой пивка. У меня было такое ощущение, словно меня опустошили, выпотрошили и бросили на безлюдную дорогу – пивко скрасило это паршивое чувство. Глаза слипались. Мне захотелось похрапеть чуток – больше ничего особо меня не привлекало. Но перед этим я звякнул Нэт, которая, как мне показалось, была немного не в себе. Но она сказала мне, извинившись, что ей некогда – она опаздывает на занятия по танцам – и она мне перезвонит, когда вернется, и мы поговорим: спокойно, не торопясь, плавно, как мирно плывущий лебедь. Я сказал ей, что буду ждать звонка, что сегодня я буду дома весь остаток дня, а сейчас как раз собирался отправиться набоковую. Натали пожелала мне чудных (не «чудны’х) сно-о-овидений и велела увидеть пару сно-о-ов и за нее. «Ноль проблем», – ответил я. «Ну мне пора, Дим», – на другом конце провода я услышал, как Нэт чмокнула губами. А затем прошептала: «Увидимся».

Голос у Нэт был якобы как и всегда, но я ловил в его нотках некую боль, страх и тревогу. Натали о чем-то переживает. Что-то ее тревожит. Точит изнутри. Она держит это внутри себя и старается быть собой, но это у нее не очень-то выходит.

ВЫЯСНИТЬ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ У НЭТ

ЧТО-ТО НЕ ТАК

Сейчас я вылью в стакан пузырек пустырника, разбавлю водой и выпью (заменитель пива) перед сном. Я заметил, что мне уже нравится вести этот дневник – можно взглянуть со стороны на себя, увидеть хоть какой-то порядок в моей скучной однообразной жизни. Вечером запишу, результат моего разговора с Натали.

Проснувшись, долго лежал с открытыми глазами, приходя в себя, выходя из сомнамбулического состояния. Это было нелегко. Ты словно висишь в центре пустой комнаты, с трудом воспринимаешь все, пребываешь в некой прострации – точно в вакууме. Постепенно в комнате начинают появляться разнообразные вещи: письменный столик, диван, кресла, тумбочка – она заполняется, появляется некая упорядочность, и ты перестаешь висеть в воздухе в центре комнаты и опускаешься на пол, в мыслях не присутствует сумбура и какого-то беспорядка, не кажется, что у тебя в голове дыра. Процесс того, как я выходил из сонного тормозного состояния, воспринимался мною примерно так.

Во рту был неприятный запах, как еще иногда говорят: «кошки нас…». Выпил чаю, а затем стакан воды. Сухота и вонь исчезли. Времени тогда было 17:35. То есть я проспал около двух часов, хотя у меня было такое чувство, словно я спал две минуты, что я только-только поговорил с Нэт, хрякнул пустырника и завалился спать с Беном.

БОЛЬШЕ НЕ СПАТЬ ДНЕМ И НЕ ПИТЬ ПУСТЫРНИК – ДЕРЬМО

Мать вернулась в восьмом часу. Уже пьяная. Я учуял этот поганый запах еще издалека. Он молча передала мне пакет с покупками. Я бросил пакет около холодильника, отрезал себе хлеба с колбасой и направился к себе. Мать, высунув язык, стягивала сапоги. ГАДОСТЬ. Мои опасения оправдывались: последняя линия на моей схеме стремительно двигалась вниз. Маму словно подменили. Когда я заговариваю с нею (спрашиваю хотя бы как дела на работе и вообще), она смотрит сквозь меня, по-пьяному усмехается и отвечает, что все нормально. Она как бы говорит: Оставь меня в покое. Отвали ты! Раньше у нас находилась тема разговора как бы сама собой, но теперь мы отдаляемся друг от друга. Она выбрала этот сценарий – не я. Я стараюсь хоть что-то сделать, но она закрылась. Понятно, что ей хреново, плохо и чертовски больно, но и ко мне все чаще стала наведываться мыслишка, которая в конце концов возобладала полностью над моим приятелем Александром, но ведь я борюсь, ищу причины, чтобы не совершать этого (хоть и не всегда нахожу).

ЭТО НЕ МОЯ МАТЬ. ЭТО ЗЛОБНЫЙ ДУБЛИКАТ, РАСПРАВИВШИЙСЯ С НЕЮ.

В девятом часу заглянул на кухню. Там до сих пор была гора посуды, на плите стояла сковородка, на которой недавно жарили яичницу. Заглянул в спальню – мать храпела, накрывшись одеялом и покрывалом кровати (видно свернуть его ей было в «лом»). В спальне стояла духота, словно загнали человек шесть и заперли в ней. Хотел открыть форточку, но не стал этого делать – мне, что, больше всех надо, черт возьми!

ОПУСТОШЕННОСТЬ ОМЕРТВЕНИЕ ОДРЕВЕНЕНИЕ

ХОЛОД МОРОЗ ЛЕД

Через огромную лень вымыл посуду, которая валялась в мойке около трех дней. Я думал (еле-еле подсознательно надеялся ≈ 0,3), что мать сегодня вернется в относительной норме и вымоет. Черта с два. ВСЕМ НА ВСЕ СРАТЬ. На газовой плите засохла жирная красноватая корка жира – до этого мама регулярно ее мыла, следила за ней, но ее настоящий ДУБЛИКАТ плевать на это хотел с высокой колокольни. Чувствую, как начинаю закипать. Использовал верное средство – два удара по стене в туалете (резать не хотел, потому что и так уже два рубца есть). Костяшки пальцев покраснели, их заломило. Класс.

Нэт позвонила почти в девять. Голос у нее был уставший. Сказала, что только освободилась: в семь двадцать вернулась с занятий по танцам, приняла душ, поела, полистала учебники и тетрадки. Я спросил ее, как ее самочувствие. На том конце телефона послышалось зевание. Потом Натали спросила: «А ты как полагаешь?» Я поерзал в кресле. Сдавил непроизвольно трубку.

«Думаю, что ты чертовски устала. После теплого душа и еды тянет в постельку, укрыться одеялом, которое вначале будет малость холодноватым, а затем закрыть глаза и заснуть»,– высказал Нэт свои мысли.

«Ты…– здесь Натали запнулась, ей словно попал комок в горло, – абсолютно прав. Я вот с тобой разговариваю, а сама и думаю, как бы быстрее закрыть глаза, закрывающиеся сами собой. Одеялом я накрылась лишь наполовину, потому что жарко, но, как ты и сказал, оно было прохладным самую малость», – Натали зевнула. Это был такой сладкий зевок, что и мне захотелось спать, накатила легкая дремота (Желал бы я оказаться с нею рядом сейчас. Провести по черным кудряшкам, пропустить эти шелковистые локоны между пальцами. Обнять, прижать к себе и поцеловать. А потом опуститься в объятия сладкого нежного и спокойного сна).

«А как ты вообще, Натали? – Я перестал тянуть кота за хвост и перешел к сути, тому, что меня волновало. – У тебя что случилось? Что тяготит?» – Я произнес это не слишком торопливо, может быть, с легкой неуверенностью (в этот момент я пожалел, что у меня на коленях нету Бена – он, должно быть, сопел на верху шкафа, перевернувшись на спину, или у меня. Я бы погладил его по шерсти, под мордочкой, и это бы придало спокойствия, я бы не чувствовал этой дыры, растущей внутри меня).

«Есть кое-что. – Ответила Нэт секунд через пять. – А это что так заметно?»

«Я заметил».

«У меня родители собираются… разводиться. Пока отец разъезжал там по своим командировкам, он нашел себе помоложе». – Голос у Натали подрагивал. Мне на секунду показалось, что он сейчас заплачет, но этого не произошло.

«И что, это тебя так расстроило? – Я ожидал всего, что угодно, но не этого. Представил, что мои предки разведутся. Что я почувствую? Горечь? Сожаление? Тревогу? Если бы был десятилетним пацаном, то да, а сейчас вообще бы ничего не почувствовал.

«Не то, чтобы очень. Я отца-то видела раз от раза. Но все-таки, когда мне мама сказала, то я ощутила, как внутри что-то сломалось, ощутила какую-то тоску и пустоту. Такое поганое чувство. Ничего не хочется делать, тоска, так бы лег и не вставал. Хорошо, что еще отец квартиру нам оставит, а сам уедет к той, которая помоложе. Хотя все еще не решено окончательно. Меня словно предали, понимаешь?» – Натали произнесла все это нормальным голосом (который местами подрагивал) на одном дыхании, но она не тараторила, а просто бегло говорила. Она открывала, что у нее было на сердце, что держала все эти дни в себе.

«Понимаю, – сказал я. – Что-то подобное и я чувствую временами». – Фрэссеры!!!

«Да не трепись ты, Дим». – Нэт усмехнулась. В своем воображении я нарисовал уставшую измученную улыбку на ее личике и как она через силу махает рукой (Да будет тебе! Не верю, что это может быть правдой).

«Правда. Мне просто умело удается камуфлироваться. Ты первая, кому я это сказал. Нарушил собственное правило: не говорить, что и мне страшно».

«Не беспокойся, Димусь, я никому не открою твою тайну». – У Натали вырвался смешок.

«Весьма ценю это. Но впредь зови меня господин Димуся. – Мы на пару рассмеялись. – Забудь ты об этом. Все будет нормалёк. А если опять плохо будет, то можем опять поговорить открыто и серьезно и не забыть после этого похахалиться».

«Спасибо, тебе, Дим. Если бы ты сам так не спросил, я бы не решилась. Сейчас мне гораздо легче».

«А почему не решилась?»

«Как будто и боялась. Да и не хотела загружать тебя своими проблемами – кому это интересно?».

«Мне. Можешь поверить: мне интересно».

Мы поговорили с Натали еще минут пять, а потом она пожелала мне сладких снов и сказала, что жалко, что меня нет рядом, а то она меня бы расцеловала. Затем сказала, что такой как сегодня я ей нравлюсь. Я напомнил ей, чтобы плотнее укрылась одеялом, а то кто-нибудь цапнет за голую пятку. Сказал, что целую и повесил трубку.

После разговора с Натали ощутил себя выжатым, пустым и жалким. Я помог ей, взбодрил, а чувство было такое, точно я сделал что-то плохое (оно было довольно сильным).

Нэт мне не доверяет. Боится меня? Я б не сказал. Просто не доверяет. Не хочет открыть для меня дверь внутрь себя (что бы она сказал мне, если бы я открыл свою дверь: рассказал, к примеру, о тех же фрэссерах?). Наверно, она права. Такой козел и отброс не достоин доверия.

СТРАХ (ХАРТС)

НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ – ОТЛИЧНАЯ ЧЕРТА. НЕОБХОДИМО НАБЛЮДАТЬ ЗА ОКРУЖАЮЩЕЙ ОБСТАНОВКОЙ И ОЦЕНИВАТЬ ПРОИСХОДЯЩЕЕ. ЭТО ХОРОШО.

ОДИН (НИДО)

Почему, когда делаешь плохое, то не чувствуешь укора совести или какой-то вины, это даже прикольно; а совершая что-то хорошее, чувствуешь себя выдавленным тюбиком и словно ты говнюк? ПОЧЕМУ?

Отец в этот день не ночевал дома.

У меня будет сходная с Нэт ситуация? Он ее бросит? Наверняка. Рано или поздно.

НАСРАТЬ

Хочу спать. Чтобы все забыть. Ничего не знать.

Чернота.

ТИШИНА. НОЧЬ. МОРОЗЕЦ. ЗАПАХ ЗЕЛЕНИ И СВЕЖЕСТИ. КТО ТАМ ВО ТЬМЕ?

НЕЧЕТКИЙ СИЛУЭТ.

Тук-тук-тук – КОЛОТИТСЯ СЕРДЕЧКО. НЕЗНАНИЕ ТОГО, ЧТО ТАМ В ТЕМНОТЕ, ЗАСТАВЛЯЕТ ТЕБЯ СТРАШИТЬСЯ ЕЩЕ БОЛЬШЕ, ПОТОМУ ЧТО МОЗГ РИСУЕТ УЖАСНЫЕ КАРТИНЫ.

КОГДА ЭТО ПРЕКРАТИТСЯ?

СОН

24 марта

Почти весь день после школы спал с Беном, а потом один когда этот предатель улез на шкаф.

Дремота сковала меня своими невидимыми нитями.

Лень. Тоска. Но самое главное – ЛЕНЬ.

Я устал.

Мне хочется умереть?

25 марта

Другое проявление моих страхов. Фрэссеры? Да. Но не в прямом смысле. Мне не кажется, что меня преследуют и хотят разделаться. Это иное явление моих детских страхов – я в этом уверен. Перевоплощение, боковой вид. Мне кажется, что жить мне осталось один день и завтра меня не станет. Я погружаюсь в пучину этого страха не так часто, как ко мне наведываются фрэссеры. Интересно, чего я больше боюсь фрэссеров или этого страха, который возобладал мной сегодня? Второе. Потому что чувство, что я завтра исчезну так невыносимо сильно, что трудно справиться с ним, а от фрэссеров можно уберечься, соблюдая надлежащие меры предосторожности, которые мне известны.

Только представьте: вам осталось жить один день. Вы обозреваете, что там позади, и не видите ничего особенно приятного. И к чему побуждает вас в этот момент сердце? Сдаться? Бросить все? Насрать?! Да пошло оно все! Лично, меня нет. И я уверен, что и большинство людей наверняка. Хочется исправить часть того, что ты сделал не так, сделать все правильно хотя бы в этот день. Хочется поговорить с семьей. Возможно, к тебе на ум придет сразу все то, что ты упустил и натворил, но сегодня все это стирается, сегодня хороший день (последний день), когда нет места распрям и гневу. Возможно, будет трудно даже заговорить с членами семьи, с которыми ты практически не общался последнее время, но тебе поможет одна мысль: «Если я этого не сделаю – что останется у них на уме обо мне, когда меня не станет? Что я любил орать? Грубить? Был сосредоточен на себе, не замечая их? Был им чужаком? Или же: другом? помощником? поддержкой?». Можно подумать, что один день не скрасит залежавшееся дерьмо лет, но это не так. С хорошим (пусть и не в большом количестве) все плохое уходит на задний план, тускнеет и в итоге забывается. Плохое, как сурово и жестоко, оно бы ни было, умирает, ветшает и разлетается на куски, а хорошее остается в сердце надолго, где продолжает жить и согревать душу.

Поговорить с моим папочкой мне не удалось (да даже если бы он был дома: пьяный и озлобленный, я бы, вероятно, не отважился к нему подойти, пусть бы мне и в самом деле на завтрашний день протягивать ноги). Мама, как только появилась дома, едва доползла до кровати и захрапела.

Линия все движется вниз. Вскоре пересечет линию детства. Я в этом уверен.

Я закутал маму покрывалом, поцеловал в теплую, плохо пахнущую щеку (хоть было и нелегко – но ведь если я не сделаю этого, то новой возможности не представится, потому что завтра ты прямехонько сыграешь в гроб). Когда я это делал, то видел не ДУБЛИКАТ, храпящий на кровати, а реальную маму, маму, которая заступилась за меня, когда отец готов был превратить меня в кровяное желе, мама, которая водила меня в цирк, потому что я то и дело долдонил, что хочу посмотреть на настоящих мишек и увидеть людей в белых облегающих костюмах в блестках, которые исполняют все эти трюки на кольцах и планках прямо у самого купола, да так, что дух захватывает, и кажется, что там не он, а ты сам (а вдруг этот человек наверху сорвется? А вдруг? Страшно. Нет, этого не произойдет).

ОЧЕНЬ ВАЖНО: ПОМНИТЬ ХОРОШЕЕ, А НЕ БЕЗОБРАЗНОЕ. ЭТИ МЫСЛИ ПОМОГУТ НЕ УМЕРЕТЬ И ВЫЖИТЬ. СОСРЕДОТОЧЬСЯ НА ЭТИХ ДОБРЫХ СЧАСТЛИВЫХ МЫСЛЯХ, КОТОРЫЕ У ТЕБЯ БЫЛИ, И ЗАБУДЬ О ПЛОХОМ, НЕ ВИДЬ ЭТОГО (КАК БЫ НЕВОЗМОЖНЫМ ЭТО НЕ ПРЕДСТАВЛЯЛОСЬ!) – ВИДЬ ТО ДОБРОЕ, КОТОРОЕ ТЕБЕ УДАЛОСЬ ПОЛУЧИТЬ.

В ЖИЗНИ РЕДКО СЛУЧАЕТСЯ ТАК, ЧТО ПОЛУЧИШЬ ЧТО-ТО ЛУЧШЕЕ, В БОЛЬШИНСТВЕ СЛУЧАЕВ ВСЕ ЛИШЬ УХУДШАЕТСЯ.

КАК БЫ МНЕ ХОТЕЛОСЬ ОКАЗАТЬСЯ В ОБЪЯТИЯХ НАТАЛИ. ЧТОБЫ ОНА ПРИЖАЛА МЕНЯ К СЕБЕ, ПРИЛАСКАЛА И ПРОШЕПТАЛА, ЧТО НИЧЕГО МНЕ НЕ УГРОЖАЕТ. О, НЭТ, МИЛАЯ НЭТ, ПОЧЕМУ ТЕБЯ ЗДЕСЬ НЕТ? ПОЧУВСТВОВАТЬ ЧУДЕСНЫЙ ЗАПАХ ТВОИХ ВОЛОС, ТВОЕ ТЕПЛО, ПРИКОСНОВЕНИЕ И ПОВЕРИТЬ В ТО, ЧТО МНЕ НЕ УГРОЖАЕТ ОПАСНОСТЬ. НО ЭТО НЕВОЗМОЖНО. ПО КАКОЙ ПРИЧИНЕ? ТРУДНО СКАЗАТЬ. Я НЕ ЗНАЮ. НАВЕРНО, ПОТОМУ, ЧТО В МИРЕ МНОГО ТОГО, ЧЕМУ НЕВРОЗМОЖНО СБЫТЬСЯ И ТО, ЧТО НА ПОЛНОМ ХОДУ РАЗБИВАЕТСЯ О СКАЛЫ РЕАЛЬНОСТИ ВДРЕБЕЗГИ

Я стер с лица слезы. Всей силой ощущаю страх угрожающей опасности и смерти. Мне страшно. Одиноко. Тоскливо.

Я должен сделать все так, чтобы не сомневаться в том, что ушел отсюда, не оставив после себя белых пятен, пустот. Хочу чувствовать полноту – что сделал все как надо.

ВАКУУМ

Дальше я убрался в квартире. Относительно, конечно. Но все равно стала немного уютнее, и я не ощущал себя больше навозником с гордым видом обозревающим свои шикарные навозные владения. Я вымыл гору посуды, которая лишь накапливалась, и, вероятно, в скором времени в мойке бы оказалась вся посуда, которая имелась в нашем доме. Отчистил засратую плиту. Пот лился с меня градом, а рожа вся покраснела, – словно побывал в парилке. Стер пыль с телека, тумбочки и шкафа. Если бы был изобретен определитель загрязнения в квартирах, то после моей уборки он бы показал, что процентов на сорок грязевого дерьма в квартире поуменьшилось. Она, разумеется, не потянула бы на номер люкс, но в квартире стало гораздо лучше, а самое главное на душе у меня было прекрасное чувство: полнота, завершенность и целостность. Спину, руки (красные как у только что запеченного рака), мышцы на ногах ломило. Хотелось поспать, и я так и видел перед собой это манящее к себе облако дремы, но у меня было еще одно дело. Мною приготовленный ужин для всей нашей дружной семейки. Мое фирменное (и единственное блюдо, которое я научился готовить) – это макароны. Отвариваешь их, а затем хорошенько обжариваешь. Не забыть посолить, но следует быть аккуратным в том плане, что можно пересолить. Если ты не досолил – это малюсенькая проблемка (≈ 0), но если пересолил, то разрушил все, что до этого с таким старанием делал. Когда макароны почти пожарены, я нарезаю колбасы (обычно вареной, у копченой фиговый вкус), натираю в терку сыра (если таковой имеется) и посыпаю всей этой вкуснятиной макароны, напоминающие загорелых красоток. Выключаю конфорку. Пока сковородка стоит на плите, кусочки сыра расплавляются, образуя сеточку-паутинку, а колбаса коптится. Минут через пять, поднимая крышку, вдыхаю одурманивающий аромат. Добавляешь для запаха и пущего вкуса зелени – укроп и петрушка. В подобные моменты я представляюсь себе крутым шеф-поваром или умелой хозяйкой, повелительницей кухни (А ну-ка выметайся с кухни! Живо, тебе говорят!). По сути, готовка это как рисование, а повар – это художник. Можно добавить какую-то новую специю, приправу и будет иной оттенок: иной запах и вкус, а можно украсить блюдо чем-либо и совсем иная съестная панорама, иной вид обычного блюда. В заключении я перчу макароны, чтобы было поострее. Возможно, кто-то не любит острое (например, моя настоящая мама, насчет ДУБЛИКАТА не имею понятие), но я обожаю. Ведь я все-таки шеф-повар, босс, главный, номер один, и если не устраивают та пища со своими вкусами и запахами, то можете отказаться от нее. Моя настоящая мама (сейчас мне кажется, что ее настоящей не существовала; что ее всегда заменял ДУБЛИКАТ) не любит острый вкус и всегда, как я готовлю (что происходило не так уж часто: в основном, когда на меня накатывали темные мысли: что мне осталось жить всего день, что я типа дряхлый дед-пердун, поживший уже достаточно, и которому пришло время сваливать – иное проявление моих страхов) выбирает внимательно макароны, на которых насыпано (или навалено, как она, бывало, выражалась) не так много перца.