Суд

В момент замешательства появляется человек с портфелем. Он быстро проходит сквозь толпу и отрывисто повторяет, не обращаясь ни к кому:

– Ничего не было. Все расходятся. Ничего не было. Все расходятся.

Анализ упрощенный: Хорошо отлаженная машина так и не срабатывает.

Анализ задним числом: Это несрабатывание и есть срабатывание.

Потом будет достаточно одного топтуна, чтобы вырывать транспаранты, в считанные секунды ликвидируя демонстрацию; демонстрантов будут судить за неподчинение милиции и заключать в тюрьму на короткие сроки; у корреспондентов будут отбирать фотоаппараты и засвечивать пленку; демонстранты перейдут на индивидуальные транспаранты, с которыми можно продержаться чуть дольше; а корреспонденты на машине будут подскакивать к месту демонстрации, быстро щёлкать и давать полный газ; тогда прикрепят к каждому демонстранту одну-две машины с полными комплектами и будут преследовать круглосуточно, в открытую, изматывать, не давая выйти на новую демонстрацию. Но это всё потом.

И это потом. Сотрудник КГБ:

– Вы пользуетесь тем, что в конституции не указано, какие демонстрации разрешены.

Один из пяти:

– Демонстрации могут быть разные. У нас демонстрация протеста.

– А зачем иностранные корреспонденты? – Мы обращались к корреспондентам газеты «Известия» написать о нашей проблеме, они отказались. – И правильно сделали. – Вот и обратились к иностранным. – Зачем это вам? – Привлечь внимание к нашей проблеме. – У нас этого не было и мы не позволим. – Мы ничего не нарушаем. – Но увидит это прохожий и, возмущенный… – Стукнет портфелем, набитым кирпичами. – Ну, зачем уж так. – Мы знаем, на что идем. – Знаете и все же… – У нас нет другого выхода. – Вы наносите ущерб СССР, мешаете налаживанию взаимоотношений…

Дальше следуют угрозы, что можно поехать совсем в другую сторону.

А пока на месте остаются пятеро и несколько корреспондентов. И ни одного топтуна. Рассказывать корреспондентам нечего, они всё видели и отсняли. Похоже, им неудобно оставить людей в опасности. Пятеро продолжают уже ненужную игру с газетой: пытаются дозвониться из уличного автомата. Пятеро растеряны. Им было бы проще, если бы их взяли. Время идёт. Газета не отвечает. Ничего интересного не происходит. И корреспонденты незаметно исчезают.

Пятеро переходят в сквер рядом и садятся на одну лавку. Свой и своя присоединяются к ним. Предполагают, что будут брать, когда разойдутся.

Много курят и не разговаривают.

Сидят в буфете кинотеатра «Россия», пьют пиво и кофе.

Сидят в тёмном пустом зале, думают о своём, пока крутится фильм.

Вместе идут по улицам. Медленно идут. Темнеет. Всё время чувствуют слежку. Договариваются созвониться на один телефон и расходятся.

Один из пяти едет троллейбусом, метро, автобусом. Идёт тёмными дворами, входит в тёмный подъезд, бежит по лестницам, дверь квартиры не заперта. В тёмной квартире свет из ванной комнаты. Жена стоит у раковины и через зеркало говорит:

– Провела расчёской по волосам, и вся раковина в волосах…

Один из пяти оказался чекистом.

Ещё один из пяти оказался за океаном.

Двум другим послал книгу «Покушение». Позвонил одному из них, поговорили за жизнь, спросил его о книге, он извинился искренне: «Ой, прости, ещё не прочёл».

Преодолел стеснение: «Когда прочтёшь, позвони. Мне важно твоё мнение».

Обещал позвонить.

Другому звонить уже не хотелось.

Давно записал:

«Если кто-нибудь из моих друзей, с которыми мы прошли рядом с чекистскими заготовками, которые могли кончиться чем угодно, предаст меня: скажет громко, чтобы другие услышали, или напишет, чтобы другие прочли, – то я расследую это позорное дело тщательно, опрошу, кто слышал или читал, проверю каждое слово, так ли это или мне только кажется, – и если подтвердится, что было такое позорное дело, то не отвечу».

Лист 21

Вертухай-еврей, сопровождавший меня к судье, сказал, что он уже подумывал о кэгэбэ в государстве.

Обвинение 30

10.8.2005 исполнились пять месяцев и ещё десять дней, как я не явился в суд государства надо мной 1.3.2005. Мне позвонили от чекиста 581587.

– Михаэль, зайди к нам, – вежливо обратился звонивший.

– Чего вдруг? – интересуюсь.

– Михаэль, зайди, есть вопросы к тебе, – объяснил он.

Но этого недостаточно.

– Так пришлите письмо, я посмотрю, какая тема, посоветуюсь со знающими людьми и, если надо… – тянул я рассудительно.

Он перебил меня:

– Это займёт много времени, а дело срочное, – настаивал он.

– А чего спешить? – рассуждал я. – До обвала в 2018 году ещё много времени.

– Что? – не понял он.

Я повторил слово в слово. Чувствую, что дошло до него. Он ещё немного помычал недовольно и отключился.

Прошли сто шестьдесят дней с неявки в суд.

Писал себе тихонько. Никому не нужен. Никто не мешает. Жена только мешала, как последние сорок пять лет. Мне даже интереснее стало жить после этого звонка – чувствую, что кому-то нужен. Жду.

И на третий день ничего не прислали, а по моим примитивным понятиям это последний срок срочного послания. Каждый день жду, но от чекистов ничего. И на десятый день, перед субботой, бегу к почтовому ящику полный надежд, но нету. Даже какая-то неудовлетворённость от такой жизни. Неужели забыт и чекистами?

А вечером в субботу во время кидуша, 20.8.2005, били стёкла в моей квартире; стеклянная дверь на балкон была открыта, и камень влетел в спальню; ещё два камня не достигли стёкол окна из-за решётки на нём и осели на балконе. И не все камни преодолели железное ограждение балкона.

По исходе субботы с тремя камнями отправился жаловаться в полицию на «Русском подворье». Чекист принял жалобу 149835/2005, про камни сказал, что следы рук на них не остаются.

После приёма жалобы, а это было в одиннадцать вечера, мой чекист, 1033349, заявил, что я задержан по постановлению судьи.

Каждый день я дома, проверяю почтовый ящик, отвечаю по двум моим телефонам – никто меня не искал. Десять дней назад зазывали – не получилось. Значит, таким путём затащили к себе.

Чекистская работа.

Мой чекист начинает принимать следующего, а мне велит сидеть на стуле в этой же комнате, но так, чтобы он меня видел. Когда он закончил приём, объявил через коридор другому чекисту, что он закончил работать и меня передаёт ему.

Тот велел мне перейти на другой стул, в коридоре, за его дверью, но чтобы он видел меня. Он принимал людей. Я долго сидел, а потом объявил ему, что хочу в туалет. Выждал несколько минут и повторил, что хочу в туалет. Ещё выждал и сказал, что иду в туалет. Ещё выждал и пошёл. Этот чекист, 1083922, выскочил в коридор, схватил меня и затолкал в комнату, в которой я уже был. Мы смотрели в глаза напротив. Я повторил, что хочу в туалет. Его верхняя часть лица темнела от прихлынувшей крови.

– Ты мечтаешь меня уничтожить, – догадался я, – но я хочу в туалет. – Про туалет повторял без остановки.

Он мечтал и молчал. Не знал, как осуществить мечту. Потянул мои руки вниз, сгибая меня, и кричал, чтобы я замолчал.

– Я не боюсь, – сказал, – я хочу в туалет.

Он тяжело дышал, сопел, пыхтел. А я начал кричать:

– Хочу в туалет! Хочу в туалет!

…Каждый кричал: «Хочу в туалет! Хочу в туалет!»

Кто не хотел, тоже кричал: «Хочу в туалет! Хочу в туалет!»

Крытый грузовик с лавками вдоль бортов вёз в тюрьму под Москвой. Попели, посудачили, посмеялись. Дорога длинная, стало скучно. Вот тогда начали стучать в заднюю стенку кабины и кричать. Машина проехала ещё немного и остановилась. Дали команду: «Выходить по одному!» Мы прыгали за задний борт по одному. Машина стояла на пустынном шоссе в поле. Три чекиста встали недалеко друг от друга вдоль машины. А мы становились между машиной и чекистами и поливали заднее колесо…

В комнату заглянул чекист, который десять дней назад звонил и заманивал к ним, а сейчас приехал закончить формальности с моим задержанием. Чекист и я были всё в той же стойке. Я пожаловался новому чекисту, что не ведут в туалет. И пошёл. А он за мной.

Потом было долгое оформление задержания, хождение по коридорам, сопровождаемое «пошли», «стой». Возле кучи хлама вертухай сказал: «Вижу, что ты впервые, уж извини, – что есть, бери одеяло и матрас».

В третьем часу ночи другой вертухай зажёг яркий свет в камере, загремел замками, впустил внутрь, сказал: «Через пять минут гашу свет».

Кто не спал или проснулся смотрели на меня с двух этажей.

– Какие хорошие лица! – тихо удивился я.

Есть времена, когда всё лучшее в тюрьмах.

– Да ну! – съехидничал кто-то. – За выселение евреев?

– За кэгэбэ в государстве, – ответил.

– И без тебя знаем, – на койках зашевелились, – а ну-ка подробнее.

– Завтра, – и повалился во всём на койку.

Утро тюрьмы начинается с криков вертухаев в коридорах.

Арестанты зевали и выходили на завтрак.

Вставать не хотелось. Причёсываться не хотелось, да и нечем.

Причёсывал мысли:

Заблуждаться безопаснее.

Дорога правды плутает между тюрьмой и кладбищем.

Взгляды, не высказанные публично, не засчитываются.

Если государство решает за меня – оно тоталитарное.

Над основоположниками смеются только через годы.

Противников убирали, не пачкая рук, чтобы светлое будущее строить чистыми руками.

Гуманное общество наводит пелефоном палача на мотоцикле – приговорённый не успевает испугаться.

А бывают ли причёсанные мысли в государстве, в котором нет кэгэбэ?

За два дня задержания два раза приводили к тому же дежурному судье.

После первого привода получил протокол. Из него узнал, что уже несколько месяцев имеется постановление о приводе и постановление о задержании. Узнал, что я схвачен, но без подробностей, в каком месте и при каких обстоятельствах, – просто схвачен. Узнал, что я задержан после того, как отказался подписаться под явкой в суд.

То есть стёкла не били.

Во второй привод судья, по моей просьбе, записал в протокол, что государство ведёт против меня суд кэгэбэ, поэтому я сам в такой суд не явлюсь.

Судья обязал прокуратуру доставлять меня в суд.

Умница, молодой, красавец, душка и прочее – чекисты выставили его для опровержения моих домыслов о кэгэбэшном государстве.

А я замираю от восторга, что мне, ничтожному еврею, выпала честь сыграть партию «Михаэль Бабель – кэгэбэ», в которой применяю новинку – полное неповиновение навязанным ими ходам, которое ведёт к их обвалу в 2018 году.

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

1.9.2005.