Так я оказался на первом курсе. Во время учёбы на подготовительном факультете у нас сколотилась компания. Один любил юморить и во время первого собрания поступивших на первый курс института вышел на сцену и объявил, что после собрания будет демонстрация фильма «Крёстный отец». Поднялся ажиотаж, многие, видимо, знали про этот фильм, но возбуждение быстро погасло, когда он объявил, что это – шутка. Однако обстановку разрядил. Другой мой приятель всё время снимал угол в Москве, в т.ч. в детском саду или в школе, куда устраивался дворником, а когда я приходил к нему (иногда надо было расслабиться), мы гоняли мяч, играли в футбол. С третьим (он из семьи военного) я играл иногда в перерывах между лекциями в шахматы. Он профессионально также занимался гимнастикой. По окончании института он закончил ООНовские курсы и уехал в Швейцарию. Там и погиб. Всех, с кем мы сдружились на Подготовительном факультете, и не перечислишь. При распределении по группам (академическим и языковым) нас всех рассредоточили по курсу так, что мы практически перестали, как бывало раньше, общаться.

В первых числах сентября 1973 г. прошло собрание, объявили кто в какой языковой группе учится, какие языки. Когда прозвучала моя фамилия, а первый язык арабский, второй – французский, – я не придал значения новому повороту в моих перспективах языкознания, мне было всё равно (эйфория успеха на последних экзаменах ещё не прошла): пройдя через испытания Подготовительного факультета, я был готов ко всему. Вечером получил в библиотеке учебники и решил сходить в кино – пошёл в кинотеатр «Мир», где показывали новый американский фильм «Генералы песчаных карьеров». Помню, в кассе толпилось много народу, я с сумкой, полной книг, занял очередь. Из любопытства достал толстый черного цвета учебник арабского языка Ковалёва и Шарбатова. Открыл и обомлел: арабская вязь меня повергла почти в шок. Делать было нечего, возражать было нельзя. Тогда я ещё не догадывался, что самое неприятное было в другом: языковая группа, в которую я попал, состояла из учеников спецшколы с французским языком, да ещё бывающих во Франции (это в те, Советские годы).

Первый курс мы были наравне, пока учили один арабский язык. Со второго курса начался второй – французский язык. И тут я сел в калошу. Мало того, что нам твердили, что мы не переводчики, а экономисты, мало того, что нам якобы предстояло быть на политическом переднем плане и надо учить как следует политэкономию, философию, статистику, диамат, надо было массу произведений классиков читать и конспектировать. Я всё это делал добросовестно, часто сидел в библиотеке (записался во многие – от районной до ИНИОНа и Иностранной литературы) и времени мне чрезвычайно не хватало. Если в арабском мы в языковой группе были почти на одном уровне, на французском (за год я успел уже кое-что позабыть) мне было совсем не комфортно: преподавателю было со мной неинтересно. Она спокойно разговаривала на языке с моими одногруппниками, иногда подключая меня. Я пытался сложить фразы, но получалось, видимо, коряво, и она снова переключалась на ребят, которые свободно говорили. «Что будешь делать? – сказала она мне однажды, – ты не сможешь сдать экзамен». Я это понимал. Всякий раз, когда, пытаясь выправить положение, я больше тратил времени на французский, – сразу начинал отставать по арабскому. И наоборот. Понял – дело швах. Пошёл в деканат. «Почему мне дали арабский, а не как всем с Подготовительного – первым французский, чтобы в одной группе с производственниками?». Декан сказал: «Потому что у тебя хороший был французский, решили провести эксперимент и дать производственнику восточный язык». «А теперь мне из-за французского тягаться с школьниками, говорящими на языке свободно? Ведь это бесполезно, ̶ придётся или уходить, или переводиться на вечернее или заочное отделение», – сказал я. «Ничего, – попытался успокоить он меня, – всё ещё будет нормально и сдашь на четвёрки». И действительно сдал.

Удивительно ещё то, что и математику я сдал на пять баллов. Видимо, судьба меня подводила к тому, что, выйдя на пенсию, я именно некоторым своим навыкам по математике, а не по языку, найду применение, заполнив свой досуг написанием двух сборников с моими размышлениями о нашей современной экономике. Впрочем, своим анализом я не ставил задачу сделать какие-то открытия, мне претили ни на чём не основанные утверждения об успехах реформ и мнимом росте экономики, я искал аргументы тому, что на бытовом уровне нам всем было известно – топчемся на месте после крутого виража вниз.

За время учёбы побывал 3 раза в стройотрядах: в 1973 г. под Смоленском около Ярцево. Там мы строили и перестраивали местный клуб. Перестраивали в том смысле, что днём одни укладывали кирпичи, а вечером приходил другой прораб и говорил, что в проекте здесь стены нет, и мы начинали разбирать стену, а ночью третья смена опять её восстанавливала. Никак не могли разобраться в проекте. Сдельщина наша трещала по швам, надо было искать где-то подработку, и комиссар отряда нашел – неподалёку на станции надо было разгрузить вагоны с цементом. Мы поехали туда. Никаких средств защиты нам не выдали, вагоны не опрокидывались вбок – всего лишь открывались двери и надо было лопатами всё выгребать, находясь в кромешном цементном тумане. Там мы проработали (как рабы на галере) сутки. Когда утром вылезали из вагона, цемент у нас был всюду – и в глазах, и в носу, и во рту, и в лёгких. Занимался рассвет, а мы как пьяные стояли у вагонов, опершись на лопату, и лёгким ветерком нас качало.

Была у нас поездка в Смоленск, в Ярцево встречались с молодыми ткачихами, которые, по моим ощущениям, про МГИМО знали больше, чем я до моего поступления.

Были у нас и культурные мероприятия: однажды организовали КВН – тогда эта игра была действительно интеллектуальной, а не пошлой, и призом были книги. Для сценария я сочинил стихотворение. Вот несколько строк:

Из Дорогобужа-

Далёко, но не дуже,

Посёлка Пионерного,

Откуда-то ещё,

Собрались мужички

Аккурат в ужин

Немного побеседовать

Про житьё-бытьё…

Играли в футбол, и я так неудачно, стоя на воротах, порой принимал мяч, что приходилось несколько дней подряд (после очередной игры) ездить в Ярцево в Оптику вставлять в очки стёкла. Благо, там (в отличие от Москвы) это не было проблемой. На второй или третий мой визит в Оптике меня встречали уже без недоумённого взгляда, а как постоянного клиента.

В общем, веселили и развлекали себя, как могли, благо, творческих задатков, да и юмора, у многих хватало.

На следующий год были в Целинограде (Казахстан). Туда ехали поездом. В Куйбышеве, куда прибыли рано утром, мы (нас было трое или четверо) узнали, что поезд стоит минут десять-пятнадцать, решили выйти и немного размяться. Вышли на вокзал, осмотрелись вокруг – площадь перед вокзалом была пустая (естественно – около 5 утра), напротив и чуть левее что-то огороженное, похожее на стадион, справа от него дорога уходила в город, но нам туда не надо было. Вернулись на вокзал. Там буфетчица делала какие-то приготовления. Мы спросили, можно ли купить мороженое. Она сказала – нет, пока не работает. Делать было нечего. Не спеша мы спустились в подземный переход, чтобы выйти на тот путь, на котором находился наш поезд. Не сразу сориентировались – здесь подниматься или дальше проследовать? Лениво (время ещё позволяло) преодолели несколько ступенек вверх и увидели, как поезд медленно проплывает мимо перрона. Мелькнула мысль – а не наш ли это поезд? «Да ведь это наш поезд», – крикнул кто-то из нас, и мы взлетели вверх – мимо нас проплывал уже чуть ли не последний вагон. Мы помчались за ним и по очереди успели влезть. Хорошо, поджидая нас, опоздавших, проводница не закрыла дверь – стояла с флажком, а вдали из дверей выглядывал наш комиссар, наблюдая, как мы бежим вперегонки с поездом. Оказывается, стоянку поезда сократили. На одной из станций – а жара стояла невыносимая – мы решили купить что-нибудь попить. Кинулись к буфету, – там на полках стоял только берёзовый сок. Купили трёхлитровую банку, а он оказался уже подкисшим. Всё равно выпили.

Прибыв на место, мы принялись за строительство, по-моему, жилого дома. Жара, плюс тяжёлая работа – надо было замешивать бетон и заливать в опалубку – испаряли из нас всю влагу. Естественно, нас всё время одолевала жажда – стоило увидеть колонку, как ноги несли уже к ней, чтобы напиться. Довелось там мне чем-то отравиться, так что даже стакан воды у меня просился наружу, не попадая в желудок. Целую неделю я провалялся в какой-то больнице, и когда в первый раз я смог выпить чай – для меня наступил праздник.

В отряде было у нас две девушки, у обеих VIP- отцы: у Ирины – первый замминистра, у Галины, по-моему, дед был вовсе Председателем Верховного совета РСФСР. Однажды местный казах, проходя мимо нас, предложил обменять девушек на табун лошадей (это при развитом!! Социализме!). Мы сказали, табун – это сколько? Он назвал какую-то цифру, по-моему, 20, на что мы ему сказали: нет, наши девушки сто́ят много больше. Мы торговались, конечно, в шутку, а он больше платить уже не мог. На том и разошлись. Позднее, когда я читал газету «Совершенно секретно», увидел, что главным редактором там Галина. Сейчас, пользуясь интернетом, можно увидеть, что регалий и мест приложения творческих сил у неё было много. Ко всему она – Чрезвычайный и полномочный посланник. Впрочем, не мудрено. Тем более, что абсолютно либеральных взглядов.

Последний раз я отправился на стройку (по-моему, в 1977 г.) в тюменскую тайгу, строить компрессорную газораспределительную станцию в Хулимсунте. Это в Ханты-Мансийском округе. Доставили нас туда на вертолёте, показали палатки, в которых нам предстояло жить и повели на место стройки. Когда мы вернулись, обнаружилось, что в наших вещмешках кто-то покопался. Не знаю, как у кого, у меня пропал только одеколон. В августе ночи были прохладные, спали мы в палатках в спальных мешках. Однажды я почувствовал, что немного простудился. Вечером перед сном съел один зубчик чеснока и лёг. Ночью проснулся весь мокрый, а утром – совершенно здоровый. Такого эффекта от чеснока (?) я не ожидал, и больше он никогда не повторялся.

В процессе учёбы (по-моему, на третьем курсе) я подался в БММТ (Бюро международного молодёжного туризма) «Спутник», надеясь там потренироваться в арабском языке. БММТ располагался на базе Гостиницы «Турист», что находится недалеко от ВДНХ. Таких как я желающих попрактиковаться для начала там отправляли на курсы гидов-переводчиков. Курсы я закончил, получил удостоверение. С какой-то группой (по-моему, из Словении) ходил по Третьяковке, потом я их водил по Москве. Язык у них такой, что переводчика нам и не надо было. Помню, у них часто употребимым было слово «товарищ». Где они теперь, эти товарищи?

Однажды ночью в Шереметьеве встречал какую-то группу туристов, сидел в автобусе, слушал «Маяк», другой раз на Курском вокзале встречал американскую молодёжь, возвращавшуюся откуда-то. Эти (в отличие от славян) мне очень не понравились: на всех смотрели с превосходством, ноги задирали чуть не на спинки кресел, пили колу и мало обращали внимание на город. Потом я встречал в Шереметьево группу арабов, к которой меня и прикрепили. Волновался, что не смогу общаться (ведь язык был ещё никакой, особенно бытовой – у нас больше был коммерческий и военный перевод). Оказалось, руководитель группы, сириец Антуан Сарраф, учился у нас и владел неплохо русским языком. Он долго проходил таможенный досмотр (оказывается, он с собой привёз в больших количествах ткани для продажи, которые у него временно конфисковали, потом вернули при возвращении в Сирию). Кроме сирийцев в группе были иракцы и палестинцы. Поскольку группа была большая, в Москве к нам подключили Володю из Минска (с английским языком) и Лиду из Ленинграда (с французским языком). В общем, в такой компании я уже чувствовал, что трудностей не будет.

Маршрут у нас был из Москвы в Ленинград, оттуда в Вильнюс и обратно в Москву. В Вильнюсе одна из туристок заболела желтухой. Оставаться одна там она не захотела, настояла, чтобы её забрали вместе с группой в Москву. Когда вернулись в столицу, вскоре группу отправили обратно в Сирию, а Антуан почему-то остался: у него явно сохранились приятельские контакты в Москве с времён учёбы, поэтому на экскурсиях он часто отсутствовал. Проводить Лиду на Ленинградский вокзал он поехал вместе со мной с охотой. Там в ожидании поезда он предложил зайти в ресторан. Сев за столик, он нам объявил, что группа поручила ему купить нам подарок, а ему было некогда, поэтому он хотел бы отдать нам деньги. Мы ответили, что деньги нам брать нельзя, а вот пропить и проесть их можно. К тому времени мы уже просидели некоторое время за столом, официанты всё никак не находили время, чтобы взять у нас заказ. Антуан выложил деньги из кармана и свалил на краю стола возле стены. Я думаю, увидев эту кучку денег, официант тут же к нам подошёл. Мы неплохо провели этот вечер. Лида уехала. После этого Антуан куда-то исчез по своим делам. А на мне осталась больная в инфекционной клинике на Соколиной горе, которая умоляла меня чуть не со слезами на глазах её не бросать. Её одолевал страх остаться одной в незнакомой стране. Я обещал приезжать. В больницу я приезжал несколько раз, устраивался на стуле недалеко от её кровати, и мы пытались разговаривать. Известно, что носители языка, как правило, говорят быстро и на своём диалекте. Арабы – не исключение. Им бесполезно делать знаки, чтобы говорили медленней, что диалект мы не изучаем – только классический литературный язык. А им как раз этот литературный незнаком. Диалект в институте у нас не преподавали, его обычно учат уже в стране пребывания, поэтому общение происходило, мягко говоря, со скрипом. Перед уходом мне врачи говорили, что надо обязательно тщательно мыть руки и обязательно хозяйственным мылом. Когда сказали, что её можно выписывать, она уже в состоянии лететь на родину, она попросила меня пойти в посольство, узнать, как оформить выезд. В посольстве выяснилось, что про неё знают. Оформление прошло без труда, и она улетела к себе в Сирию.

Много лет спустя в самом начале XXI века по телевизору показывали какой-то фильм в духе 90-х годов, выставляющий страну, как живущую под жестким присмотром спецорганов, т.е. КГБ. Там как раз про студента, который решил подработать гидом-переводчиком с иностранными туристами. После проводов группы по сюжету фильма он должен был письменно сдать отчёт работнику КГБ о группе. Студент отказался (видимо, было что скрывать или просто в пику «органам»), и за это его отчисляют из института со скандалом. Побывав в роли такого же гида-переводчика, будучи студентом политического ВУЗа, свидетельствую: никаких отчётов не писал, никто меня ни к чему не принуждал, в фильме всё это враньё. Действительно в туркомпании был человек, ответственный за безопасность (наверно из КГБ). И по окончании работы мы должны были к нему заглянуть и просто сообщить – всё нормально или нет! Заходил и я. Он сам задал вопрос: «Всё в порядке?». Я сказал – да. «Хорошо», – прозвучало в ответ. Вот и вся отчётность.

Защищал диплом я по кафедре политэкономии – что-то о ценообразовании в странах СЭВ. Материал собирал во время практики в ВО «Нефтехимпромэкспорт». Накануне страшно перенервничал. Вечером, прочитав несколько раз текст, я почувствовал, что нервничаю всё больше, меня буквально трясло. Такого ещё никогда со мной не было. Я вышел на улицу, долго гулял вокруг дома по ближайшим улицам. Дрожь всё не проходила. Когда, наконец, успокоился – вернулся домой и лёг спать. Утром поехал в институт. Мой научный руководитель ещё не приехал. Когда вызвали меня на защиту, я увидел, что во главе комиссии, в которой было человек семь, был завкафедрой политэкономии. В аудитории сидело ещё человек десять. Я начал представлять свою дипломную работу, ещё довольно сильно волнуясь, проговорил минуты 2-3, когда вдруг меня остановил завкафедрой и сказал, что я занимаю время, а по делу ещё ничего не прозвучало. Я сказал, что как раз перехожу к конкретным примерам и методикам ценообразования и, к моему удивлению, в этот момент совершенно успокоился. В итоге получил 5 баллов.

По окончании института я не знал куда меня направят. Ректорат тоже был в раздумьях, т.к., как это выяснилось позже, мне надо было, ещё будучи на практике, прозондировать возможность от Объединения, где проходил практику, получить приглашение на работу. Я это не сделал. Потом была пригласительная открытка в ВЦСПС в международный отдел, где, видимо, был конкурс на замещение должности. Я его не прошёл. В итоге меня направили во Всесоюзное Объединение «Атомэнергоэкспорт», где набирали людей в Ливийское управление. Когда я туда приехал, мне сказали, что центральные кадры ГКЭС отказываются меня оформлять, и чтобы я с ними урегулировал какие-то недоразумения. Я поехал в институт. А это был конец лета, во всём институте почти нет никого из руководства. Нашёл одного из проректоров, рассказал свою историю. Тот позвонил в кадры ГКЭС. Там сказали, что я не подхожу, что ко мне уже возникли какие-то претензии. Проректор дал мне трубку. Я приложил её к уху и выслушал про себя небылицу, что за мной значится какой-то дебош в общежитии института. Я ответил, что в общежитии никогда не жил, практически никогда не был и, соответственно, никакого дебоша устроить там не мог. Поразмыслив немного (видимо, надуманный предлог в присутствии проректора института ставил их в неудобное положение), кадровик сказал мне, чтобы я приезжал с документами. На следующий день я приехал и был зачислен экономистом в Ливийское управление с окладом в 100 рублей. Замечу: на беседе в ВЦСПС мне почти извинительным тоном говорили, что зарплата поначалу 250 рублей. Ничего себе – разница, подумал я тогда, профсоюзы себя не обижают. Со мной вместе из МГУ пришёл в Управление Андрей Ш., которому оклад назначили в 110 рублей. Так нас выровняли: за восточный (арабский) язык я получал надбавку в 20%, а он за английский – 10%. Спустя какое-то время, Андрей получил повышение до старшего инженера (и повышение в окладе), а мне сказали, что меня планируют командировать в Ливию, поэтому пока никакой прибавки – что-то одно. Через некоторое время мне опять сказали открытым текстом: «Извини, опять прошёл блатной вариант». В итоге спустя ещё какое-то время и Андрея отправили в длительную командировку в Ливию, а меня опять отложили. Я понимал, что это может продолжаться долго, и меня уже это явно задевало: я чувствовал, что нужен только как рабочая лошадка. В мои обязанности входило не только размещение заказ-нарядов на поставки необходимого оборудования (этим занимались многие), но и контроль своевременного изготовления и отправки на объект заказанного Управлением и сотрудниками нашего генподрядчика оборудования. В те далёкие советские времена помимо отслеживания последовательности поставок надо было контролировать отправку тех узлов и комплектующих, которые нужны, чтобы обеспечить не только ход стройки без сбоев, но и выполнение валютного плана за квартал, а потом и за год. От этого зависели наши премии. Кроме того, важно было при отправке оборудования из порта Бердянск в Ливию оперативно получить транспортные документы (коносаменты, спецификации и прочие), доставить их в Москву для переотправки их ближайшим самолётом нашему представительству в Триполи, чтобы минимальным был простой судна из-за отсутствия отгрузочных документов. Вот в какой-то мере этим я и занимался. Чтобы не сложилось впечатление, что я только в Бердянск и мотался (хотя там я, если сложить все проведённые недели вместе, прожил не меньше, чем полгода), летал я и в Томск, и в Красноярск, и в Душанбе, и в Тбилиси, и в Киев с заездом в Днепропетровск. Случалось на перекладных добираться в Душанбе через Ташкент, а в Бердянск через Донецк и Жданов (ныне Мариуполь). В Донецке самолёт посадили, потому что то ли обледенела взлётно-посадочная полоса в Жданове, то ли по другой причине. В зале ожидания нам объявили сначала: гражданам, прибывшим рейсом…, просим ожидать объявления посадки для продолжения полёта. Мы прождали около часа или больше. Вдруг объявляют: гражданам, прибывшим рейсом…, просим подойти к кассе. В кассе нам выдали по 3 рубля, потому что рейс отменён. Пришлось добираться на автовокзал и оттуда в Жданов. Из Жданова автобусы тоже не ходили – обледенела дорога и пришлось ждать утра. Автовокзал на ночь закрывали, на улице было холодно, а на мне лёгкое пальто из плащевой ткани – как-никак лечу на юг, подумал я перед поездкой. При помощи милиционера удалось пристроиться в какой-то тесной ночлежке. Утром с первым автобусом отправился на место назначения. В порту приходилось лазить по ящикам и контейнерам, отыскивая нужное оборудование, чтобы отметить необходимое для погрузки. По этим отметкам крановщик их опознавал и отправлял на борт судна. Некоторые ящики я одновременно маркировал, для чего вёз с собой заранее изготовленные трафареты. Помню, море было неспокойное, волны с силой разбивались о причал, брызги разлетались вокруг, порой накрывая меня. При этом моё пальто покрывалось тонкой корочкой льда. Это было глубокой осенью, ближе к зиме. Лучше было летом – иногда можно было себе позволить позагорать. В душные дни сильно хотелось пить, а вода в городе была с каким-то неприятным привкусом: если в неё плеснуть немного спирта, выпадал белый осадок, вроде яичного белка в горячей воде. В этой связи обедать в столовой было не очень аппетитно. Я предпочитал перекусывать в магазине напротив гостиницы: брал на завтрак сардельки, булку и стакан сметаны. То же и на обед, равно как и на ужин. Однажды пришлось лазить по ящикам дольше, чем рассчитывал: впереди ещё много дней командировки, а деньги кончились. Позвонил в Москву, сказал, что надо мне выслать деньги (командировочные часто не выдавали, уезжал со своими, а потом получал в бухгалтерии компенсацию), в кармане осталось 15 копеек. «Не до тебя сейчас», – ответил мне начальник Управления. Впрочем, деньги смогли за меня (подделывая подпись) получить и мне переправить.

В гостинице «Бердянск», где я останавливался, случалось, то зимой продувало окна (я их законопачивал газетой), то не было холодной воды. Помыть голову в душе было тяжело – вода была такая, что от мыла склеивались волосы, для этого дела годился только шампунь. Однажды, летом, решив ополоснуться, я намылил шампунем не только голову, но и тело. Вода в тот день шла только горячая. Я периодически становился под струю и выскакивал, как только она начинала обжигать. Таким образом помывшись, я сел в кресло и включил телевизор. Вдруг чувствую, что во мне поднимается какой-то жар. Ну, думаю, не весь шампунь смыл, забились поры. Вновь иду в душ. Ополаскиваюсь. Легче не становится, жар поднимается, а с ним, похоже, и температура. Мелькнула мысль, что надо как следует всё смыть с тела, а душ не помогает – схватил полотенце и бегом к морю. Окунувшись, стал растирать себя ладонями, смывая остатки возможно некачественного шампуня, отпихивая от себя многочисленных медуз. Вскоре почувствовал облегчение.

Разжиться нормальной питьевой водой в Бердянске можно было только где-то за городом. На этой привозной воде готовили пищу в ресторане. Но комплексный обед там можно было себе позволить не часто.

А когда надо было лететь в Душанбе на арматурный завод, выяснилось, что билетов нет и можно долететь только до Ташкента. Взял билет до Ташкента, полагая, что уж оттуда до места назначения рукой подать. В Москве стояла уже довольно холодная погода. Когда я прилетел в Ташкент, – там было тепло – больше 200, сразу отправился в кассу. Оказалось, билетов до Душанбе нет. Я пытался убедить, что у меня командировка всего на 2-3 дня, нужно срочно, государственный заказ (с собой у меня в таких поездках часто были правительственные телеграммы с яркой красной полосой к дирекции завода «ускорить производство и отгрузку продукции»), ничего не помогало. В зале ожидания, в коридоре, на лестницах было полно народу, ожидающего разрешения кризиса с билетами. Однако никаких чудес ждать не приходилось. Тогда я на такси отправился на железнодорожный вокзал в надежде добраться до пункта назначения по земле. Оказалось, что поезда из Ташкента идут, огибая горный хребет, сутки. Тогда я вернулся в аэропорт. Там никаких сдвигов. Какая-то женщина сказала мне, что надо взять документ, вложить туда 5 рублей и дать служащему, который всё устроит. Я вложил пятёрку в паспорт и стал ждать. Пришёл этот служащий и вернул женщине её документ вместе с пятёркой – не получилось. Через некоторое время объявили, что возможно будет дополнительный рейс, билеты в кассе такой-то. Все ринулись туда, а там табличка: билетов нет. Опять ждём. Уже за полночь я прошёлся очередной раз по кассам и в одной из касс в ответ на мои бумажки с красной правительственной полосой и командировочные документы вдруг мне протянули билет. Вылет в 3 или 4 ночи. Когда погрузились в самолёт, оглядевшись, я увидел, что он заполнен максимум на треть. Вот так, на пустом месте создавался дефицит. При возвращении из Душанбе история практически повторилась, только бегать пришлось из гостиницы к каждому рейсу и, наконец, получить билет без посадочного места – как повезёт. Самолёт был действительно полный. Мой сосед по номеру в гостинице, который приехал в Душанбе, чтобы попасть на приём в Министерство с жалобой (его жену, учительницу в сельской местности, заставляют надевать хиджаб, угрожая при этом, если не послушает), объяснил ажиотажный спрос на билеты так: дело накануне ноябрьских праздников, все летят в Москву погулять, отдохнуть в столице. На мой наивный вопрос: как погулять? – ведь билет до Москвы стоит 62 или 64 рубля, туда и обратно – больше 120 (чуть не месячная зарплата), и это всего на несколько дней! Он мне объяснил, что это не проблема: он берёт с собой чемодан спелых гранат, в Москве сдаёт их на рынке продавцу и окупает всю поездку. Вот так союзные республики использовали свою дифференциальную ренту и жили в общем самобытно и неплохо, если не принимать во внимание некоторые национальные особенности. Может, в силу этих особенностей, и не надо было им строить промышленные предприятия, на которых всё равно работали преимущественно русские? Хотели как лучше? Вот только получилось, как всегда! Для полноты понимания картины добавлю: в 1980 г. мне довелось побывать по туристической путёвке в Армении. Мы объехали несколько городов, повидали много памятников архитектуры, я испытал радость от подъёма на вершину горы (я был единственный из небольшой группы добровольцев, кто её достиг, – был тогда молодой). От поездки я был переполнен впечатлениями, но делюсь обычно одним наблюдением. Накануне отъезда из Еревана ко мне в номер подселили нового постояльца. Проснувшись утром, после знакомства он завёл разговор – откуда я, как живу, где работаю… Когда узнал, какая у меня зарплата – тогда уже 150 рублей + премии, страшно удивился: «Как же ты живёшь на эти деньги?». Я ответил: «На жизнь хватает. А что, у тебя намного больше?». Он стал рассказывать, где он работает (это школа, спортивная школа, туристическая фирма с правом ревизии туристических автобусов, что-то ещё), оказалось мест 6 или 7, не говоря уже о специфике ревизии, которая заключалась в дележе кучки денег, которая собиралась на свободном месте перед водителем, пополам. Разумеется, в России так занимать себя работой и при этом иметь свободное время – это фантастика. «И много получаешь, сколько на круг?» —спросил я его. «А кто считал! -сказал он мне, – вот взял абонемент на Олимпиаду в Москве. В общем, на жизнь хватает». Вот такие были нюансы жизни людей в союзных республиках, которые в 90-е годы вдруг стали все наперебой заявлять про оккупацию. Наверняка и в Армении далеко не все так могли устроиться, но поражала сама возможность числиться на работе в 6-7 местах. Именно числиться, потому что явно никто не ждал никаких результатов от такой работы, а бюджет республик, видимо, денег не считал – нефти и газа у России хватало на всех.

Командировки давали мне возможность увидеть, как реально жили люди (с кем приходилось общаться) в некоторых республиках. Забегая немного вперёд, отмечу: неслучайно в начале 90-х годов нахлынувшие «гости» с окраин Союза (прежде всего с Кавказа) в числе первых оказывались хозяевами московских магазинов. Не желая никого обидеть, прежде всего упрёк адресовал бы нашим властным структурам: помогать, обеспечивать работой бывших сограждан великой страны надо бы осторожно, не ущемляя интересов собственных граждан. Тогда, в начале 90-х, мы создали малое предприятие и, пытаясь немного заработать, однажды закупили перед Новым годом у молдавской фирмы 200 коробок шампанского. Развезли их по магазинам (объехав 20 – 25) на реализацию. Все магазины, в которых мы побывали, уже были частными, а хозяева – отнюдь не москвичи, – мигранты из соседних стран-бывших республик. Они осваивались в столице без всяких формальностей с гражданством. Думаю, второе гражданство, – российское, – оформляли уже после того, как раскрутились в бизнесе. В то время в нашей печати, по-моему, ещё дискутировалось – с чего начинать приватизацию, а тут было уже всё схвачено. В одном из магазинов шустрые ребята приняли у нас больше всех – 50 коробок и через несколько дней исчезли вместе с шампанским. Ментально они давно были готовы к рынку и вести бизнес. Беловежские соглашения для них прозвучали как позывной: «над всем Союзом безоблачное небо». Многие в Москве, с кем мне довелось общаться, говорили, что это условности, на самом деле всё остаётся как было в Советском Союзе. Ан нет. Из всех республик стали изгонять чужих, и только Россия продолжала всех принимать, как родных. Эти «родные», вышвырнув из республик русских, пользуясь финансовым преимуществом, выйдя на контакты с кем нужно, стали завоёвывать бизнес-пространство во всей Центральной России и не только. Достаточно было уже тогда посмотреть на национальный состав Управляющих жилым фондом компаний в Москве, ресторанов и забегаловок с их национальной кухней, а позднее – подрядных компаний, занимающихся капитальным ремонтом, не говоря уже о владельцах торговых прилавков. И ладно, если бы на прилавках оказалась молочная продукция и продукция из садов и огородов средней и южной полосы России. Как раз этой продукции тяжело пробиться на полки: проезжая по южным регионам России, можно было наблюдать сады с оставшимися на ветвях яблоками, грушами и сливами, уступившими «в конкуренции» турецким. Когда-то, проезжая по Калужской области, мне приходилось останавливаться, чтобы пропустить переходящие через шоссе стада коров… Уже лет 25 я этого не наблюдаю. Иногда (очень редко) вдали встречаются 1-2 коровы. «Держать их становится невыгодно, – говорят продавцы молочной продукции на рынке в Малоярославце, – из-за дефицита и дороговизны кормов». И действительно, вдумаемся в цифры: сентябрьский номер журнала «Агроинвестор» за 2022 г. пишет, что «потребность в грубых и сочных кормах для крупного рогатого скота оценивается в этом году в 30 млн. тонн», а по выпуску комбикормов «объём в 2021 г. составил 2,7 млн. тонн». Много это или мало, если одной корове надо в сутки около 15 кг.? Если это всё, что удаётся собрать, то элементарные математические действия нам показывают, что это же мизер – только для 6-7 миллионов голов (Может быть я ошибся в расчётах? Для проверки подойдём с другого конца: согласно статистике, в России было произведено в 2020 г. 32,2 млн. т. молока, при этом среднесуточный надой одной коровы – 17,74 кг. Отсюда: 32200 млн.кг /365 дней/17,74 – получаем численность коров – 4 972 896 – цифра близкая к расчётной: с быками и прочими видами КРС вполне может быть около 7 млн.), а нужны стране десятки миллионов (в РСФСР в 1990 г. по статистике было 57 млн. голов крупного рогатого скота), чтобы обеспечить население мясом и молочными продуктами. При отсутствии кормовой базы в нужных объёмах цена естественно будет расти (к этому следует добавить модное словцо нашего Центробанка «инфляционное таргетирование», т.е. нацеленность на рост цены) и вот вам условия, при которых не может нормально развиваться животноводство.