The Doors. Зажжем эту ночь. Мои воспоминания

Злые отправляются в The Doors

Оглядываясь на свою жизнь, я не вижу четкую последовательность событий, а вспоминаю отдельные моменты. Ощущения. Мои воспоминания редко связаны с хронологией. Или даже с логикой. Они возникают при просмотре старых фото, прослушивании старых песен или даже… от запаха слезоточивого газа. Вообще, довольно сложно описать словами запах слезоточивого газа: стоит ему попасть на вас – и вы уже больше озабочены его воздействием.

Мы с Рэем вместе выступали в Боготе, Колумбия, в 2009 году. Военные пытались остановить шоу, пустив слезоточивый газ из канистр в помещение и закрыв двери снаружи. Я даже не увидел облака дыма – просто играл на гитаре, и мне стало паршиво. Мы с Рэем остановились в середине песни, наши глаза слезились. Толпа запаниковала. Мы ушли за кулисы, где наш менеджер заблокировал мокрыми полотенцами щель под дверью гримерки. Наша команда раздавала воду людям в зале, медработники помогали пострадавшим. Военные продолжали нам угрожать, но примерно через час наконец отступили, облако слезоточивого газа рассеялось, и мы смогли закончить сет для благодарной и проникшейся публики. Не самый приятный опыт, но он отправил меня в прошлое и позволил лучше понять, что Джим испытал на концерте в Нью-Хейвене.

Печально известный концерт в Нью-Хейвене упоминается в любой из наших биографий, так что, думаю, логично рассказать свою версию событий. И взять на себя свою долю ответственности. Это был конец волнующего года: наша песня «Light My Fire» изменила положение дел летом 1967-го, а к осени того же года наш второй альбом, Strange Days, попал в пятерку лучших пластинок вместе с нашим дебютным диском.

Пристрастие Джима к выпивке росло пропорционально нашему успеху, поэтому мы всей командой стремились держать его в узде как могли, чтобы он был более-менее трезвым на вечерних концертах. 9 декабря 1967 года миссия удержать его легла на меня. Мы с Джимом наслаждались тихим ужином перед выступлением в Нью-Хейвене, Коннектикут. Он пил не больше привычной для себя нормы, но для большинства людей его норма – перебор. Тогда я еще не выработал стратегию усмирения Джима – ничего не получалось. В тот вечер я лишь скромно повозмущался: «Ты уверен, что хочешь заказать это? Чувак, у нас шоу через два часа».

Не сработало.

Позже той ночью, находясь в гримерке, я услышал крик Джима. Мы бросились посмотреть, что случилось, и обнаружили, что Джим орал на нескольких полицейских, а копы кричали в ответ. Во всей этой суматохе мы все же смогли понять, что произошло: Джим сблизился со своей девушкой в душевой, в тот же момент до него докопался полицейский, думая, что Моррисон – фанат, случайно пробравшийся за кулисы. Джим якобы выругался на него, а полицейский якобы обрызгал его булавой. Я, разумеется, поверил этой истории. Джим любил ругаться с копами, а копы любили проявить силу.

Конечно, вдохнуть слезоточивый газ в Боготе и получить из газового баллончика по глазам – не одно и то же. Но после того как Джим промыл глаза, он пришел в себя довольно быстро. Оказывается, одна из причин, по которым полиция перешла с химической формы булавы, использовавшейся в 60-е, на современные перцовые баллончики, заключалась в том, что старая булава неэффективна против людей в состоянии алкогольного опьянения. Так что, может, и хорошо, что мои уговоры за ужином не сработали: пьянство Джима в данном случае его спасло!

Само шоу, ну или, по крайней мере, наше отделение, прошло довольно хорошо. Булава, по всей видимости, немного отрезвила Джима. Когда мы начали играть «Back Door Man», Джим завел свою знаменитую тираду про маленького синего человечка в маленьком синем костюме с маленькой синей шапочкой, временно ослепившего его за кулисами. Толпа выражала восторг Джиму, пока мы импровизировали, стоя за ним. Как и на всех лучших выступлениях The Doors, мы создавали момент. Определенная связь с определенной публикой, которая будет существовать только в эту конкретную ночь. Я совершенно не обращал внимания на десятки полицейских, поджидавших в тени.

Вдруг нас окружили. Лейтенант полиции вышел на сцену, и Джим предложил ему микрофон: «Ну что, человек, выскажись!» В тот момент я даже особо не волновался. Ну и что же они собирались делать, арестовывать его? Прямо на сцене? В середине шоу? За то, что он рассказал правдивую историю?

Как оказалось, да. Полиция схватила Джима, и толпа буквально сошла с ума. Мы с Рэем и Джоном стояли в шоке.

Имя Билла Сиддонса должно быть хорошо известно фанатам The Doors, ведь он по праву невоспетый герой в истории нашей группы. Билл был нашим тур-менеджером в то время, а тур-менеджмент – это всегда неблагодарная работа. Ты постоянно рвешь задницу и редко слышишь спасибо в свой адрес, когда все сделал правильно, – но стоит тебе где-то оступиться, даже если проблема возникла не по твоей вине, влетит моментально. Практически у каждой группы есть тур-менеджер, которого они недостаточно ценят. Но быть тур-менеджером, устраняющим проблемы после The Doors, – это особая головная боль.

Билл, которому на тот момент было всего девятнадцать, пришел на помощь, когда полицейский окатил лицо Джима слезоточивым газом на бэкстейдже, затем не испугался броситься на спину копу с криками: «Оставьте его в покое!» – во время ареста на сцене. К моменту, когда мы с Рэем и Джоном покидали сцену, а Джим уже занял заднее сиденье патрульной машины, Билл переключил внимание на нашу аппаратуру, защищая ее от буйной толпы.

До этого эпизода подобных прецедентов не было. Разве что в 1908 году итальянский оперный певец Карло Альбани был арестован на сцене в Бостоне во время исполнения «Трубадура» Верди из-за грядущего судебного разбирательства, но даже тогда констебль позволил ему закончить представление. Эпизод с The Doors же – первый в истории известный случай, когда музыкальный исполнитель арестован прямо на сцене во время выступления. Не могу винить нас за то, что мы тогда все очень тормозили и не соображали, что делать. Билл позвонил нашим менеджерам, менеджеры – нашему адвокату, адвокат вызвал полицию, и Джим был освобожден под залог, который Билл заплатил из наших гонораров за тот вечер.

Вины Джима в случившемся нет, так что в его фирменных извинениях не было никакой необходимости. Несколько недель спустя инциденту посвятили подробную статью в журнале Life, с живописным пошаговым фоторепортажем. Полицейские в своем неистовстве схватили репортера Life, джазового критика из Village Voice и фотографа. Было понятно, что журналисты будут однозначно на нашей стороне и что момент ареста Джима, в отличие от истории итальянского оперного певца Карло Альбани, будет увековечен в истории. Мы были в восторге от статьи и фотографий. Джима позиционировали как праведного бунтаря, а полицию – как неуклюжих недоумков. Не нужно быть дерзким подростком, чтобы понять, кто прав. Даже мои родители были на нашей стороне, прочитав эту историю.

Нам не было свойственно зацикливаться на одном и том же, поэтому после того, как все улеглось, мы пошли дальше и особо не обсуждали эту историю. Но в итоге инцидент прочно закрепился в мифологии нашей группы как один из наиболее ярких. Мы стали героями отбросов и проводниками контркультуры. Кроме того, нас стали воспринимать как предвестников хаоса. Наши зрители уделяли все меньше внимания уникальным моментам наших выступлений и все чаще ожидали повторения эпизода в Нью-Хейвене.

Заголовок в Life отлично описал тот путь, на который мы встали: «Wicked Go the Doors» («Злые отправляются в The Doors»). 9 декабря 2012 года, ровно в день сорокапятилетия на следующий день после ареста Джима, я играл в Нью-Хейвене со своей джем-группой Robby Krieger’s Jam Kitchen. За кулисами ко мне подошел мужчина и представился как сын полицейского, который избил Джима. Он был вежливым и дружелюбным, пошел по стопам отца и стал офицером полиции. Он официально извинился за поведение отца. От имени группы, которую его отец помог сделать известной, я эти извинения принял.

Отправьте мои данные в арестный дом

Сироп от кашля «Ромилар» сняли с прилавков в 70-х, потому что слишком много подростков злоупотребляло им, желая получить кайф. В 1964-м я был одним из них. Однажды ночью, отдыхая от Менло, мы с Биллом Вольфом, моим братом Ронни и другими ребятами ловили кайф от «Ромилара». В ту же минуту копы постучались в дверь. Им было плевать на нас и наш сироп от кашля – мы просто оказались в неправильном месте в неправильное время.

А неправильное место – дом драгдилера. Неправильное время – когда дилер пытается продать два кило марихуаны двум наркокурьерам.

У меня в трусах хранилось два мешка с травкой, но даже после двух обысков копы их не обнаружили. Позже той же ночью, сидя в камере предварительного заключения в Голливуде, я спросил сокамерника Уолли: «Кто из находящихся здесь обвинен в убийстве и что мне делать с травкой?»

Он ответил, что мы вполне могли бы затянуться, поскольку это, вероятно, его последний шанс кайфануть перед долгим заключением. Резкий запах почему-то не смутил охранников, тогда как другие наши сокамерники настояли на том, чтобы мы поделились. В общем, неплохая ночь.

Моим родителям это не понравилось. Именно из-за подобных эпизодов они и отправили меня в Менло. Папа был в ярости, увидев наши с братом имена в статье об упомянутом инциденте в Evening Outlook Санта-Моники. Но как бы зол на нас ни был отец, он все равно помог нам с братом, наняв опытного юриста Гранта Купера, который позже будет защищать Сирхана Сирхана – парня, убившего Бобби Кеннеди. Мы вряд ли заслуживали серьезного наказания за безобидную шалость, так что все сработало: хотя нам уже и было по восемнадцать, Грант Купер убедил суд избрать меру наказания для подростков. Мы получили условный срок.

Дилера лично мы не знали. Нас отвез в его дом гитарист с Сансет-стрип, предложивший продать нам пару унций. Когда вся эта история закончилась, Грант Купер поделился с нами мудрым советом: «Держитесь подальше от музыкантов».

Мои родители, конечно, ненавидели переделки, в которые я регулярно попадал, общаясь с музыкантами, но ненависти к моим занятиям музыкой не испытывали. У отца была впечатляющая коллекция пластинок. Много буги-вуги, патефонных пластинок с записями темнокожих артистов – такая фонотека, думаю, нечасто встречалась в других домах нашего престижного района Пасифик Палисейдс. Много записей классических симфоний и маршей Джона Филипа Сузы^[5]. Вообще, моя любовь к музыке зародилась, когда в детстве папа ставил мне пластинку с оркестровым исполнением «Пети и волка» Прокофьева.

Стюарт Кригер был серьезным человеком. Лысым. Носил костюмы. Ездил на «бьюике». По сути, ходячий стереотип успешного главы семейства из 1960-х. Он обучался в школе авиационной техники в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса и в Калифорнийском технологическом институте, работал с оборонными предприятиями над проектированием аэродинамических поверхностей для военных самолетов.

Многие нацисты завершили свой жизненный путь благодаря самолетам, разработанным при участии моего отца, например Lockheed P-38 Lightning и Northrop P-61 «Черная вдова». Он также работал над ранними прототипами крыльев для Northrop и был частью команды сверхсекретных проектов Skunk Works. Позже он основал собственную инженерную фирму Planning Research, достаточно успешную, чтобы котироваться на Нью-Йоркской фондовой бирже. Это позволило ему продать свой «бьюик» и купить серебристый Maserati Ghibli. Он работал долгими часами, чтобы обеспечить семье комфортные условия для жизни, но у него всегда находилось время тренировать мою бейсбольную команду Младшей лиги.

Мы хорошо ладили (когда меня не задерживала полиция), но отец являл собой хрестоматийное определение понятия «старомодный». Я уважал и любил его, но никогда не хотел стать таким же.

Мэрилин Кригер была идеальной второй половинкой для моего отца. Она выкрасила волосы в белый цвет и делала все возможное, чтобы подражать своему кумиру – Мэрилин Монро. Пока папа слушал марши Джона Сузы, мама слушала Синатру. Пока папа все свободное время играл в гольф, мама рисовала и учила меня писать маслом. Она также научила меня тому немногому, что знала о фортепиано. Ее репертуар ограничивался единственной песней «My Dearest Dear» из британского мюзикла 1939 года, которую она прекрасно играла и пела. Ей нравилось открывать для себя новую музыку по радио, и, что особенно важно, она открыла Элвиса. Его сингл «Hound Dog» с би-сайдом «Don’t Be Cruel» вскоре часто звучал у нас дома.

Я не могу жаловаться на среду, в которой вырос. Это был здоровый баланс искусства и науки, это была привилегированная жизнь и финансовая стабильность. Жить в Пасифик Палисейдс – богатом пригороде к северу от Санта-Моники – было безопасно, безмятежно, рядом всегда был пляж. Двери в нашем районе никогда не закрывались. Мы с братом путешествовали автостопом вдоль побережья, не опасаясь быть похищенными или убитыми. Когда мы катались на скейтбордах после наступления темноты, наши родители не беспокоились. В нашей семье даже были уборщица и повар на полставки. Благодаря таким, как мы, Бивер Кливер^[6] становился похож на Сида Вишеса. Как и любой подросток, у которого не было поводов и причин протестовать, я протестовал.

Школа Менло должна была меня исправить, но именно там я впервые попробовал травку. Мой друг Скотт, казуист из The Back Bay Chamber Pot Terriers, привозил от друзей из Нью-Йорка нечто под названием «бу». Тогда мы не знали, что это травка. У этого нечто было загадочное название, и мы выкурили его из изысканных опиумных трубок, купленных в китайском квартале. Когда нечто наконец подействовало, я не мог удержаться от смеха, воображая себя королем, а остальных в комнате – прислугой. Уж не знаю, почему мне было так смешно, но я не мог остановиться смеяться.

«Бу» – прекрасный способ похулиганить, не причинив никому вреда или имущественного ущерба. Но, как и со всеми другими формами подросткового бунтарства, последствий избежать не удалось. Окончив школу, мы с Биллом Вольфом ехали на его машине, и нас остановили полицейские. У Вольфа была унция травки, и он спросил меня: «Что мы будем делать?» Вспомнив старый анекдот про Одинокого Рейнджера и Тонто^[7], я ответил: «Что ты имеешь в виду под словом “мы”, белый человек?» Я был упорот, и тогда это казалось забавным.

Я посоветовал Вольфу засунуть травку в штаны, поскольку на основании предыдущего опыта сделал вывод – они вряд ли проверят его промежность. Но вместо этого он в панике выбросил травку в окно. Копы, конечно, все видели. Мы оказались в полицейском участке Западного Лос-Анджелеса, напуганные до смерти. Дежурные полицейские над нами издевались: «Возьмите ножницы, ребята! У нас тут длинноволосые! Повеселимся!» Нас перевели в мужскую тюрьму в центре города, раздели догола, обрызгали дезинфицирующим средством и нарядили в грубую, плохо сидящую форму. Поскольку ранее у нас уже были проблемы с законом, нам сказали, что мы получим минимум два года. На этот раз с сокамерниками было не до смеха и курения. Был только я, лежащий на нарах в размышлениях о том, каково быть запертым в камере на целых два года жизни. Было страшно, и я не спал всю ночь. Стены, решетки – на этот раз все было по-настоящему. На следующее утро меня накормили завтраком и отпустили.

Мне повезло. Они знали, что машина принадлежит Биллу, и видели, как он выбросил травку, поэтому разбирались с ним, а меня решили не беспокоить. К счастью, он избежал тюремного заключения, но это был тревожный сигнал о возможных последствиях безобидного хулиганства. После этого я резко сократил употребление травки и никогда не носил ее с собой, опасаясь быть пойманным. Я все еще хотел экспериментировать с веществами, которые могли помочь мне открыть новые горизонты, но с тех пор искал способы сделать это легально. Так было с ЛСД.

* * *

Примерно через пятьдесят лет нашего с Вольфом ареста двое полицейских подошли ко мне в аэропорту Остина, когда я летел домой после концерта со своей группой Robby Krieger Band. Копы аэропорта сурово сообщили мне, что их собаки унюхали небольшое количество марихуаны в сумке для гольфа среди моего багажа. Видимо, она лежала так месяцами, засунутая в угол кармана и давно забытая. Я показал полицейским свою карту медицинской марихуаны. Они поблагодарили меня, и я отправился дальше. Времена меняются.

Гостиная

Однажды, вскоре после того, как я пошел в девятый класс, мы семьей собрались в загородном клубе «Ривьера», чтобы поиграть в гольф. Я стоял возле шариковой шайбы на переднем тройнике четвертой лунки, когда мой папа в 30 ярдах позади меня нанес удар по мячу. Его мяч просвистел в воздухе и основательно впечатался в мой череп. Я вырубился. Когда очнулся, мама срочно отвезла меня в больницу (пока папа и брат продолжали играть). Череп был поврежден, и в рамках лечения мне пришлось пройти курс специальных антибиотиков, здорово мне навредивших. Я провел несколько недель на диете, состоящей исключительно из йогурта и имбиря, и в результате сбросил более 40 фунтов, которые уже никогда не набрал обратно. Я бы не рекомендовал эту диету, но не могу не отметить ее эффективность. Девочкам я все еще не нравился, но, по крайней мере, мне удалось восстановить некоторую социальную уверенность и способность балансировать на доске для серфинга. Искренне сомневаюсь, что The Doors позволили бы мне к ним присоединиться, будь у меня лишний вес, так что, в конце концов, я должен сказать отцу спасибо за перелом черепа.

Я также должен поблагодарить отца за то, что он рекомендовал нашей группе адвоката Макса Финка – еще одного невоспетого героя в истории The Doors. Возможно, мы бы стали его наиболее известными клиентами, но до нас он представлял, среди прочих, интересы Люсиль Болл и Деси Арнаса. Когда Джима арестовали в Нью-Хейвене, Макс был тем, кто вызволил его и кто в конечном счете свел все санкции до штрафа в 25 долларов. Он помогал нам с контрактами, оформлением документов, управленческим персоналом, судебными процессами и любой юридической рутиной, с которой нам приходилось иметь дело. Именно он организовал нам проживание в отеле Henry Hudson в Нью-Йорке. Мы думали тогда, что он выбил нам скидку на номера, но почти уверен, что мы тогда заплатили полную цену, а он получил откат. Он был акулой. Но нашей акулой.

Мой папа рекомендовал Макса примерно после третьей репетиции с The Doors. Или даже, скорее, попытки репетировать. Репетировать у Хэнка мы больше не могли, так что я предложил для этого родительский дом. Папа работал весь день, поэтому мы могли шуметь, сколько хотели. Мы с Рэем и Джоном установили оборудование в гостиной и болтали, ожидая прибытия Джима. Но Джим так и не появился. Через час Рэй начал звонить.

В конце концов мы узнали, что Джим сидел в тюрьме в пыльном городке под названием Блайт, примерно на полпути между Лос-Анджелесом и Финиксом. Настолько я помню, Джим и его друзья Феликс и Фил уехали в пустыню и остановились у бара, переполненного байкерами. Кто-то сказал что-то обидное, и завязалась драка. Приехали копы и всех повязали, Джим провел ночь в обезьяннике. Я так и не узнал всех подробностей. Даже не знаю, как Джим вернулся домой. Я думаю, Рэю, возможно, пришлось поехать туда и забрать его. Мой папа обратил внимание на этот инцидент и другие подобные с момента начала деятельности группы. Он свел нас с Максом Финком и сказал: «Вам понадобится хороший адвокат по уголовным делам».

Я почти смеюсь, когда думаю об этом сейчас, но на первой встрече Джим не произвел никакого странного впечатления. Примерно за неделю до моего прослушивания Джон Денсмор привел его в дом моих родителей, чтобы пригласить меня в их новую группу. Джим молчал. Он носил тусклую, неприметную одежду. Ничто в нем не выдавало «рок-звезду». Они сказали мне, что их группа называется The Doors.

Честно говоря… Я думал, это глупо. Джим объяснил, что название вдохновлено произведением Олдоса Хаксли «Двери восприятия», о котором я случайно прочитал годом ранее. Это, пожалуй, дало мне несколько выигрышных очков для укрепления взаимопонимания с Джимом, но я все еще не был в восторге от названия группы. Для тех, кто не знаком с книгой Хаксли, это не имело бы никакого смысла. Я тогда думал, что, если бы группа называлась Perception, это бы звучало цепляюще. The Beatles звучало цепляюще. The Rolling Stones звучало цепляюще. The Doors звучало глухо.

Шесть песен с их демопленки были неплохими, но тексты «Moonlight Drive» и «End of the Night» плотно засели у меня в голове после того, как Джим и Джон покинули мой дом. В этом что-то было. Возможно, я бы поленился прийти на прослушивание к ним, если бы не тот факт, что у них был контракт с Columbia Records. Особенно я был впечатлен тем, что подписал его Билли Джеймс, работавший с Бобом Диланом. Ни певец, ни название группы, ни музыка меня не впечатляли, но сделка с Columbia Records впечатляла. Я решил, что стоит попробовать.

Через несколько месяцев после моего присоединения к The Doors Джим как-то зашел в офис Columbia, приняв мощную дозу кислоты. Понятия не имею, что он там сказал или сделал, – все, что он нам сообщил, это то, что он встретился с Билли Джеймсом и некоторыми руководителями лейбла. Джим гордился собой. Под воздействием кислоты он был уверен, что может контролировать человеческие умы: «Эти парни буквально ели из моих рук. Я просто сказали им все как есть. Что мы станем самой популярной группой на Columbia». Вскоре после этого мы узнали, что Columbia от нас отказались.

Возможно, они бы бросили нас в любом случае. «Контракт подписан» – слишком размытое понятие. Такие договоры, как заключили тогда The Doors, лейблы раздавали одновременно десяткам артистов. Группы, становившиеся известными, оставались на лейбле, с другими же отношения прекращались. Билли Джеймс верил в The Doors и изо всех сил пытался привести начальство в восторг от нас, но демопленка была посредственной, да и организовать концерты нам удавалось с трудом. Видимо, «кислотная» встреча Джима с руководителями Columbia стала последним гвоздем в гроб этих деловых отношений. Билли Джеймсу было жаль с нами расставаться, но по иронии судьбы в дальнейшем он поработал с нами, устроившись в Elektra Records.

Ранее он произнес о Джиме Моррисоне поистине пророческие слова:

«Если он когда-нибудь получит власть, держитесь».

Рэй что-то увидел в Джиме, когда тот впервые спел ему песню, сидя на пляже Венис-Бич, – уверенность Рэя с тех пор не поколебалась. Джон что-то увидел в Джиме – достаточно, чтобы убедить меня прийти на прослушивание в группу. Я же ничего не увидел. Не почувствовал то, что почувствовали Рэй и Джон. Мне Джим понравился по-человечески. У него был мягкий характер, пока он не кричал на торговцев наркотиками, дрался в барах или срывал нам сделки со звукозаписывающими компаниями. Даже моя мама находила его очаровательным, считая его тихим джентльменом с Юга. Он уже писал отличные тексты, но еще не был эпатажным, облаченным в кожу секс-богом. Я видел в нем лишь интроверта в вельветовой одежде с дрожащим голосом.

В те дни Джим редко проживал по одному адресу. Он либо обитал на крыше дома своего друга Денниса Якоба, либо останавливался у Рэя, либо же находил разных девушек, чтобы поселиться у них. Никто никогда не знал, где Джим собирался лечь спать или провести ночь, – впрочем, как и он сам. Так что, когда мои родители уехали в отпуск в Европу на несколько недель, я предложил Джиму пожить у нас. Он принес кучу помятых блокнотов со стихами, а я достал свою гитару.

Мы уже работали над песнями «Break On Through» и «Light My Fire» с группой на репетициях, но это был первый наш с Джимом шанс поработать наедине. У Джима были тексты песен «Strange Days», «The Crystal Ship» и «Waiting for the Sun». У меня были слова и музыка для «Love Me Two Times» и «You’re Lost Little Girl». Я показал Джиму номер в стиле «рага», написанный под влиянием Рави Шанкара, над которым тогда работал, и он вытащил пару строф для песни, которую назвал «The End». Мы обменялись идеями, фразами и текстами песен, ощущая трепет от создания новой музыки, генерируемой нами.

Наконец я увидел то, что видели Рэй и Джон.

Сочинение песен с Джимом было уникальным, вдохновляющим процессом – такое в моей жизни больше не повторялось никогда. Пока Джим оставался со мной, он в целом вел себя хорошо. Дед присматривал за нами, и это меня немного смущало. Он был тихим стариком, присутствие которого в доме едва замечали. Я извинился за присутствие деда в доме, но Джим ответил: «Нет, чувак, он классный. Мне он нравится». В свое время Джим удивил меня жестокостью, теперь же – вежливостью и добротой. Он мало пил, пока мы тусовались, был милым, дружелюбным, забавным Джимом, которого легко любить. Может быть, у этой группы все-таки что-то получится.

Но однажды ночью Джим ушел выпить с моим братом Ронни, и их остановила полиция. Джим начал тираду против полицейских, используя фразы, которые лично мне трудно за ним повторить, особенно в контексте современности. Опуская подробности, он утверждал, что, нося оружие, офицеры компенсируют небольшой размер своих гениталий. Несколько раз он обозвал их крайне грубым и оскорбительным словом, обозначающим гомосексуалов, а затем продолжил, что из-за небольших размеров гениталий и того, что они все, по его мнению, гомосексуалы, они даже не осмелятся применить оружие.

К счастью, копы не стали в них стрелять, используя оружие в качестве контраргумента. Но Джим и мой брат оказались в тюрьме, и на этот раз я должен был внести залог. Это немного омрачило период проживания Джима у нас дома, но в остальном это было приятное и продуктивное время, мы не растеряли сгенерированную нами творческую энергию и укрепили нашу дружбу. Мне все еще было ясно, что у The Doors светлое будущее.

Нам просто понадобится хороший адвокат по уголовным делам.