К воскресным школам в детских учебных заведениях в начале девяностых относились настороженно, официального запрета не было, но и не приветствовали. У баптистов я приобрела хороший опыт воскресной школы. Придя в православие, попросила благословение у владыки работать с детьми. Директор детдома, куда я обратилась, среднего роста женщина, крепко сбитая, лет сорока, послушала меня и сказала, как отрезала:

– Что ж давайте попробуем, глядишь, все меньше будут вату катать.

На тот момент я всех тонкостей лексикона воспитанников детдома ещё не знала, да по тону директора поняла: «вату катать» не относится к операциям технологии производства стеганых одеял.

Прошло время, воскресная школа прочно укоренилась в детдоме. Образовалась группа активистов-воспитанников… Похвастаюсь, среди них были такие – в тапочках зимой бежали на автобусную остановку встречать меня. Обнимут, сумку с гостинцами подхватят. В детдоме, мешая друг другу, помогут раздеться. Обязательно кто-то шарф мой повяжет, перчатки наденет – доставляло радость в моем походить.

Раз в месяц возила их в церковь. Закажу автобусы и человек девяносто на службу в церковь к батюшке Павлу. Вели себя на литургии не лучшим образом. Во-первых, дети, во-вторых, детдомовские. За каждым не уследишь. Возьмет огарок свечной из мисочки, зажжёт… Да ладно бы один. По церкви бродят с ними. Кого сразу приструню, да за всеми, как уже сказала, не уследишь. Старушки с претензиями ко мне: что это ваши дети балуются? Казалось бы, раз в месяц можно потерпеть ради ребенка. Сдерживалась, но так хотелось сказать: а где ваши внуки, где? Что-то не вижу, а я вот своих привезла. Пусть таких, но с крестами на шее, «Отче наш» знают, Иисуса Христа с Николой Чудотворцем не путают. И сироты при живых родителях, вы бы помогли им добрым словом лучше…

В ту пору в Омске ни в одном детдоме не было домашней церкви, я решила сделать. Обратилась к директору детдома, она не поддержала. Я человек посторонний, рычагов воздействия нет. Оставалось на Бога уповать. В 2001 году в Омск из Почаева доставили икону Божией Матери «Почаевская». Владыка Феодосий привез святыню и в наш детский дом.

Перед образом Почаевской Божией Матери я на коленях просила у Богородицы за своего старшего сына (сильно болел он тогда), и ещё просила помощи в устройстве церкви в детдоме. Услышала меня Пресвятая Богородица – директор отдала под церковь комнату, именно ту, где икона стояла, куда деток приводили прикладываться к чудотворному образу.

Площадь помещения двенадцать на шесть, для домовой церкви вполне. Пригласила владыку Феодосия благословить начало строительства, он приехал, посмотрел.

– Здесь, – показал, – кирпичную стеночку поставишь, алтарь гипсокартонном отгородишь, бумажные иконочки повесишь…

Так и собиралась поначалу сделать – простенько, чистенько, уютненько. Да вошла во вкус, планку задрала. Сейчас вспоминаю и удивляюсь, как все выдюжила? Нулевые годы, с деньгами у всех туго… В одной организации немного дадут, в другой… С Божьей помощью закончили. Пригласили владыку освящать. Он ходил-ходил, смотрел-смотрел. В алтарь зашел. Я волнуюсь, а он ни слова. Потом предлагает:

– Давайте-ка, Татьяна Михайловна, сядем, посидим.

Думаю, что же скажет? Вдруг что не так. Молча посидели, потом поднялся со стула:

– Ангельская, – говорит, – получилась у тебя церковь.

Действительно, как игрушечка. Вместо простенького иконостаса с печатными иконами, на ДВП наклеенными, резной сделала. Иконы все до одной эксклюзивные. Иконописец, женщина, написала по заказу одного батюшки, а тот не выкупил. Она мне по недорогой цене отдала. Иконостас её, на стенах все иконы её. Одна рука. Рамы я одинаковые заказала. Никакого разнобоя. Получилось всё на одном дыхании, всё гармонично. Что хорошо, никто не вмешивался, пока строила, не указывал. Владыка благословил, дальше как хотела, так и поступала.

С резчиком, что иконостасом занимался, повезло. Старался – не то слово – с утра до позднего вечера работал. После нашей церкви такая слава пошла о нём… Сама и разболтала раньше времени, нет бы язык за зубами держать. Слава пошла, а мне рассчитываться нечем. Часть работы сделал, материалы закупил, у меня денег нет. Тянуть дальше некуда и взять неоткуда. Человек хороший, да семья, дети, и усиленно переманивают в другую церковь. С моей рекламной подачи пришёл оттуда староста, посмотрел, что за мастера я себе раздобыла, ну и загорелись глаза… Благодетели у старосты хорошие. Посулил резчику за моей спиной серьезный аванс… А я за сделанное не могу заплатить…

Надо сказать, как начала воцерковляться, так с мужем договорились – десятину несу в храм. Ухитрялась больше, экономила «втихушку» на продуктах, где мясо достану подешевле, где ещё на чём-нибудь выкружу. Он подозревал:

– Что-то, мать, деньги быстро тают.

Слукавлю:

– Все дорожает, ты ведь по магазинам не ходишь, не знаешь.

Муж хорошо зарабатывал, но мы не одни – трое детей. На всякий непредвиденный случай имелась в дальнем углу шкафа, на антресоли, заветная коробочка, в которой хранились доллары. В сотенных купюрах. Неприкосновенный запас – семейная подушка безопасности.

Все сроки расчёта с резчиком сорвала. Возможных и невозможных потенциальных спонсоров обзвонила. Везде отказ. Молюсь, прошу помощи у Богородицы, у Господа нашего Иисуса Христа. Вопрос упирался в двенадцать тысяч рублей. Сумма по тем временам немаленькая. Цифра из головы не выходит, где взять? Где? И засвербело у меня: пересчитай заначку в заветной коробочке. А что её, спрашивается, считать? Через мои руки всё шло, деньгами в доме единолично заведовала. Но засела мысль: пересчитай. Взяла стул, приставила к шкафу, запустила руку под постельное бельё, достала коробочку. Раз пересчитала, два. Вот это да! На третий, контрольный, это я уже со стула с коробочкой спрыгнула, села за стол, медленно из одной кучки в другую переложила… Все правильно – четыре бумажки лишние. Как раз двенадцать тысяч в переводе на рубли по тогдашнему курсу. Схватила и в обменник.

Даже не подумала, а если муж положил? С первых дней семейной жизни заведено – аванс, получку, весь заработок мне отдавал, да на всякое правило случаются исключения. Вдруг получил какую шальную премию, ну и пополнил сбережения, меня не предупредив… Такая версия мне в голову не пришла, сразу решила: со мной произошло крайне редкое чудо – умножение денег.

Минуло месяца два, у меня возникает ситуация ещё более пиковая, чем с иконостасом. Нужно срочно девять тысяч. Спонсор-благодетель железно обещал, да на него наехала налоговая, не до благотворительности. Я заметалась – нечем прореху закрыть. И опять мысль возникла: посчитай доллары. Пошла – на три бумажки больше. На этот раз не стала нахально брать и бежать в обменник. Дождалась мужа, издалека к нему подъезжаю, дескать, что-то мы, отец, давно с тобой не пополняли семейную копилку. То, бывало, хоть раз в квартал отложим… Он соглашается, да, мать, давненько высокое начальство премией не баловало, нечего «заначить» на всякий пожарный случай. Поговорили, посетовали на судьбу: чем дальше, тем скупее начальство. Я мысленно зааплодировала – не его рук происхождение добавки в заветной коробочке… Со спокойной совестью взяла доллары…

Был ещё один момент, когда с надеждой достала коробочку… Но больше в ней умножение купюр не происходило. Как говорится, знай меру…

Детдомовские дети обожали исповедоваться. Записки пишут, друг у друга подсматривают. Очень любили. И маленькие, и старшие. Мы сами поражались. Не сравнить, как вели себя во время исповеди (она была в субботу после вечерней службы) и совсем по-другому на следующее утро перед причастием. Главное для них была исповедь. Друг за дружкой становились, не толкались, не баловались. Тогда как очередь к чаше была ещё та картина. На исповедь стояли смирно – без щипков, толканий. Душа хоть и детская, а грех её тоже ранит, тяготит. Нашкодит пацаненок, напакостит, герой перед дружками, а всё одно чувствует сердечком вину. Совесть не на месте… Батюшке Павлу доверяли безоговорочно – не выдаст. Любили его. Стоило после службы сесть в кресло, тут же налетят, облепят со всех сторон – на колени усядутся, кто пошустрее из маленьких – на плечи взгромоздится, кто-то бороду теребит. Батюшка только восклицает:

– Осторожно! Осторожно! Или перевернёмся, или кресло раздавим!

Сердечками тянулись к нему.

У меня внучка в шесть лет запросилась на исповедь. Стала объяснять ей, мол, ты еще маленькая, таким разрешается без исповеди причащаться. На своем стоит упрямая:

– Хочу!

– Хорошо, – говорю, – вот и расскажешь батюшке Павлу, как ты меня не слушаешься, вольничаешь.

– Зачем? – забеспокоилась.

– Затем, – объясняю, – что на исповеди ты должна в грехах покаяться.

– Тогда я, бабушка, лучше не буду исповедоваться, я ведь маленькая еще.

Детдомовцы удивительно насколько любили исповедь. До одного все писали «греховные» записочки. Может, батюшка что-то и спрашивал дополнительно, но обязательно каждый готовил записку.

После исповеди настрой менялся, дело сделано, почему бы не пошалить. Был у нас Игорь Ананьев. Худой и лопоухий, просто локаторы торчали. Возьми и придумай выдающимся ушам оригинальное применение. Дали ему послушание записки «греховные», батюшкой разорванные, в полиэтиленовый пакет собирать. Иначе клочки по всему детскому дому растащат. Мы их собирали и сжигали в углу двора. Игорь стоял-стоял с пакетом, заскучал от однообразного времяпровождения. Хоть и не так долго каждый грехи свои батюшке перечисляет, а все одно исповедующихся много, время тянется медленно. Игорь одну ручку пакета зацепил за правое ухо (благо, было за что), другую – за левое. Фигура несуразная – длинный, тощий, сутулый… Ярко-оранжевый пакет этакой бородой на груди, и счастливая улыбка во всю физиономию… У меня фотоаппарат был в сумочке. Не дал фотографировать, сорвал с ушей пакет. Дескать, что я клоун что ли?

Как-то с батюшкой ехали в район. Он за рулем. Не утерпела, спросила:

– Батюшка, никто не сознался в краже денег? Не говорите кто, важен сам факт.

Как я тогда переживала. Заказала стеклопакеты, оплатила изготовление, доставку, на установку денег не хватило. Привезли, в уголок поставили. Я стала собирать деньги на следующий этап, пять тысяч наскребла. Тогда большие деньги. Хранили в библиотеке. Мелюзга подсмотрела и старшим сказала. Сейфа не было, положили их, как говорится, «у шкапчик». На окнах в библиотеке решетки стояли, думали, надежно. Нет, залезли, украли все до копейки. Погоревали мы, погоревали и своими силами окна вставили.

Я не одна послушание в детдоме несла. Одно время параллельно вела воскресную православную школу для взрослых на своём предприятии, тех своих слушателей позвала в детдом помощниками. Несколько человек откликнулось. Из той нашей компании две женщины монахинями стали, а двое мужчин – Пётр и Алексей – священниками. Это было братство, сестринство. Дети чувствовали, мы приходили не отрабатывать и зарабатывать – по зову души. Вели кружки, воскресную школу. Воскресная школа затягивалась до позднего вечера. Детей отпускали, режим есть режим, а сами зачастую засиживались за чаем допоздна… И сейчас раз в год встречаемся той компанией, постарели уже, двоих похоронили… Светлое было время… С чьей-то легкой руки нас, женщин, детки стали звать любовно «бабыньки»… Откуда такое слово взяли, даже не знаю…

Батюшку Павла спросила о краже денег, нет, никто не покаялся в воровстве. Разные, конечно, были дети…

Исповедовались серьезно. Зато причастие… Сколько ни разъясняла: это великое таинство, мы соединяемся с Богом, Его энергия таинственным образом входит в нас, надо относиться к причастию благоговейно, со всей серьезностью. Все мои наставления, как пустой звук… Из воспитателей детдома никто воцерковлен не был, но службы они очень даже любили. Приведут детей, вытолкнут в церковь и рады-радешеньки – сбагрили воспитанников на пару-тройку часов, можно передохнуть. Дети в детдоме сидели по группам, никаких хождений из одной в другую, и вдруг в церкви оказывались все вместе. Человек сто двадцать на площади в шестьдесят квадратных метров. Как тут не ошалеть. Батюшка начинает литургию, в это время хулиганистые принимаются кругами ходить – того он пнул, этого ущипнул, эту толкнул, ту задел. Кому-то сделаешь замечание, да их столько, что глаз не хватит. Леша Маслобойников плечистый, круглолицый. Стоит, а на физиономии метровыми буквами написано: какую бы гадость сделать? И ведь придумал. Палец маслом с подсвечника намазал, на пламени свечки подкоптил, одному по шее провел, жирную черту прочертил, другому… Литургия идёт, он метки пальцем ставит… Не припомню, чтобы на литургии спокойно было. Броуновское движение.

Но самое интересное начиналось после «Херувимской». Батюшка выходил со Святой Чашей:

– Великого Господина и Отца нашего…

Сколько ни разъясняла им, сколько ни говорила, что мы еще не спели «Символ веры», не прозвучали «Милость мира…», «Свят, свят, свят Господь Саваоф», мы ещё должны все вместе спеть «Отче наш», поэтому рано вставать в очередь к причастию. После «Херувимской» мы только лишь подступаем к главной части литургии – евхаристическому канону, когда Святой Дух нисходит на Чашу, поэтому нам грешным следует сосредоточенно молиться, чтобы свершилось великое таинство. Или хотя бы стоять смирно. Это было выше их разумения. Раз батюшка вышел с Чашей, надо быть готовым к причастию. Пусть он уносит ее обратно в алтарь, пусть Царские врата закрываются… Мгновенно основная масса мальчишек образовывала очередь. Девчонки туда редко внедрялись, если только самые отчаянные. Ладно бы стояли чинно. Куда там.

Очередь заполняла добрую часть церкви и начинала ходить ходуном, двигаться каждым элементом, пребывать в непрестанном движении, словно резиновая. Кого-то вытолкнули, он обратно втискивается, кто-то хочет внедриться поближе к голове, его не пускают, кого-то наоборот силком втаскивают… Очередь сжимается, разжимается, извивается змеей… Так продолжалось до самого выноса Чаши к причастию. Батюшка возглашал, а голос у него низкий, зычный:

– Со страхом Божиим и верою приступите!

И только тогда очередь успокаивалась, замирала, прихожане-воспитанники складывали руки на груди крестом…

После литургии отец Павел, бывало, скажет:

– Как товарный поезд по мне пронесся всеми вагонами. Сначала в одну сторону, а потом без остановки – в обратную.

Директор детдома со вкусом одевалась, следила за собой, да и женщина симпатичная, но в чем-то мужчина в юбке. Подозреваю – и рука тяжелая. Никто не жаловался, но, думаю, воспитанники чувствовали даже на расстоянии силу. Иначе нельзя в таком заведении. Как-то в самом начале моей детдомовской истории разговорились с ней, она мне:

– Дети у нас разные, но все ищут шейку, куда можно сесть и ножки свесить. Все силы прикладывают, оближут вас с ног до головы, только бы заботились о них. Лаской прилепляют, а потом на шейку.

Так оно и есть, это не в обвинение. Подсознательно ищут ласку. Не может человек без неё. Поэтому стараются понравиться всеми силами. Детдомовские дети, которых забирают на выходные бабушки-дедушки, уже другие. Они знают, что нужны, их любят, у них имеется место, где их ждут. В душе есть ниточка, уходящая за стены детдома и соединяющая с близкими. У кого нет этого, интуитивно ищут, к кому прилепиться, чтобы их индивидуально полюбили, защитили.

У Романа Акатова было шесть братьев, все детдомовцы. Знала его с третьего класса, мы сблизились, когда он подрос. Хороший парень, высокий, красивый. Алтарником стал. Мне во всем помогал. Всякие мальчишки в детдоме попадались – разбитные, норовистые. Даже среди алтарников. Был такой Толя, фамилию не помню, глаза большие, выразительные, с год в алтаре прислуживал батюшке Павлу, вроде обычный парнишка, вдруг звонит воспитатель: «Толик изнасиловал девчонку». Из детдома загремел в детскую колонию. Роман послушный, исполнительный. Нарадоваться не могла на него. Говорил мне:

– Матушка, – это когда я уже постриг монашеский приняла. – Если мы расстанемся, это будет трагедией для меня. Мы и после детдома обязательно будем видеться. Вы для меня самый душевно близкий человек во всем мире!

Был случай, его перед телекамерой, областное телевидение снимало передачу о нас, спросили о трех заветных желаниях. Первым желанием Роман назвал: «По жизни никогда не разлучаться с матушкой…» Умненький, развитой мальчишка. Родную мать не осуждал никогда. Я ему:

– Ну как же – шестеро детей бросить.

– Она не могла нас поднять.

Получается – нарожать могла, дальше как хотите. Всех бросила. А детдом – это мясорубка. Там всем трудно. И воспитанникам, и воспитатели при жизни мученики…

Роман дружил с Пашей. Не разлей вода и звезды детдома – оба редкостные вышивальщики. Доводилось слышать: мужчины искуснее женщин с иглой и пяльцам орудуют. Не верилось. Не может, думала, быть такого, женские пальцы нежнее, чувствительнее, женщина по природе терпеливее, усидчивее… Ей сам Бог велел рукодельничать. На примере Паши и Романа убедилась – мужчины искуснее. Изумительно вышивали иконы. Ни за что не подумаешь – работа мальчишек. Мы участвовали в областных и региональных выставках, проводили выставки у себя. Кроме Романа и Паши были ещё мальчишки-вышивальщики, ну и девчонки, конечно…

Директор детдома не относилась к воцерковленным, но её голова, годами (заточенная) на выбивание, добывание, работала исключительно в верном направлении. В детдом на Рождество Христово надумали с визитом владыка и губернатор Леонид Полежаев прийти, директор мгновенно среагировала: надо подарить гостям вышитые иконы. Посоветовались с батюшкой Павлом, он благословил. Паша и Роман поднесли свои работы. Губернатор один не ходил. Рой журналистов: телевидение, фотокорреспонденты.

Схлынули все, мальчишки ко мне подходят:

– Матушка, а можно президенту Путину подарить икону?

Вошли во вкус. И что там мелочиться, планку задрали – выше не бывает. Что им скажешь?

– Президент, говорю, на Пасху на всенощной стоял, по телевизору показывали… Но лучше спросить у владыки, вопрос политический, тонкий.

Они нисколько не смутились, отпросились у директора и поехали к митрополиту в епархию. Тот благословил. Мальчишки вышили одну икону Божией Матери «Козельщанская» президенту, а образ Богородицы «Скоропослушница» – патриарху Алексию II.

Меня потом пытали не один раз, дескать, сознайся, ты надоумила. Зачем мне к чужой славе примазываться? Моя голова на столь дерзкую мысль не отважилась бы. Детский ум светлее и проще.

Хорошие ребята. На моих глазах росли. Роман часто повторял:

– Матушка, мы с вами неразлучники.

Паша невзрачненький, некрасивый, уши торчат… Но парнем стал хоть куда… Его в семью забрали в Новый Уренгой. Настоящий сирота, круглый – ни отца, ни матери. Бог устроил попасть в хорошие руки. Поначалу, говорил, непривычно было, даже, рассказывал, собирался убегать обратно в детдом. Но потом пошел-пошел, школу окончил, колледж. Удачно все сложилось.

У Романа мать не была лишена родительских прав, не отказалась от детей.

Роман и Паша года три вместе держались. Никогда не забуду. Класс седьмой. Самые последние дни августа, они вернулись из лагеря отдыха. Прихожу в детдом, мои мальчишки сидят в уголке и в четыре глаза горькими слезами плачут. Что случилось? Кто обидел? Оказывается – влюбились. Бог ты мой! Безутешное горе у пацанов. Девчонки даже не в Омске живут, из района, в воскресенье не сбегаешь в гости, лето провели с девчонками вместе, а теперь расстались навсегда. Начала успокаивать, отвлекать от угнетающих мыслей. Спрашиваю: девочки-то хорошие? Да-да-да, сквозь слезы говорят, очень хорошие – не пьют, не курят.

И смешно, и не очень. Не восхищались, что они красивые, симпатичные, умные, нет, главное достоинство – «не пьют, не курят».

Президент был растроган необычным подарком. Захотел отдариться. Вдруг звонок из обладминистрации директору детдома:

– Что вы там еще натворили? Сейчас вам будут звонить из администрации президента.

Директор перепугалась… Любой и каждый занервничает – президент на проводе. Всё из головы вылетело, в том числе история с иконой… Стала спешно перебирать в памяти последние происшествия с детьми… Вроде бы серьезных до сегодняшнего утра не было… Телефон грянул, взяла нетвердой рукой… Президент через своих помощников спрашивает: мастера, которые вышили икону, что хотели бы получить в ответ? Тут же предупредили, щенков собаки президента не просить. В остальном никаких ограничений не обозначили.

Директор срочно мне звонит:

– Приезжайте готовить ответ президенту.

Я сорвалась, приезжаю в детдом, директор при мне вызвала Романа с Пашей. Спрашиваем: что хотите? Последний, недолго думая, выпалил: портрет президента. Роман поддержал. По какому наитию, из каких логических построений такое придумали, не могу сказать. Спрашивала, пожимают плечами: а чё, нормально ведь. Нормально, может, и нормально. Но почему, к примеру, не компьютерный класс… Путин тоже удивился, но просьбу выполнил. Прислал теплый, без всяких галстуков и пиджаков портрет. Расписался на нем. Глава государства в легкой светлой куртке, воротник стоечкой, футболка под ней, похоже, пять минут назад принял душ после спортивного зала, состояние размягченное, настроение отличное, улыбка на лице…

Портретом дело не окончилось. Из Новосибирска приехал в детдом представитель президента по Сибирскому территориальному округу Анатолий Васильевич Квашнин. Он подарил два компьютера, сканер, принтер. И это не всё в череде подарков. Детей собрали в актовом зале, зазвучали красивые слова, и Квашнин торжественно объявляет, что весь детский дом, тогда было более ста человек, все до единого вместе с воспитателями едут летом отдыхать на море.

Целый месяц весь детдом отдыхал на Черноморском побережье.

С Романом мы дружили. Он всегда с удовольствием помогал мне в церкви. Чистил подсвечники, в Рождество наряжал ёлку, обязательный участник рождественских и пасхальных спектаклей, перед Вербным воскресеньем ходил за вербой. Ни одно мероприятие без него не обходилось, чтобы ни попросила – сделает. Много раз бывал у меня дома.

Окончил девять классов, сообразительный сам по себе, но учился средненько, а все одно в железнодорожный колледж – серьёзное учебное заведение – хватило знаний поступить. Детдомовским достаточно было на тройки сдать. Все хорошо, да не очень. Пришел ко мне домой растерянный, не знает, что делать. К маме родной идти бесполезно, он ко мне. Без копейки в кармане. Деньги, что положены выпускнику детского дома в качестве подъёмных, ещё не начислены. Только в октябре переведут, а ему надо форму в колледж купить к первому сентября.

Куда я его дену, он ведь родной мне. Накормила, и пошли в магазин, военторг. Форма в колледже – рубахи (с длинным и коротким рукавом), как у военных, брюки. Похолодало в тот год рано. Куртка нужна, что-то на ноги, на голову. Пошли в магазин, на шесть тысяч одежды купила. Роман стал заверять:

– Получу, обязательно отдам.

– Это подарок тебе, – говорю, – никаких денег не надо и не думай.

Купила ему как мать сыну.

– Нет-нет-нет, – говорит, – зачем, мне ведь подъемные дадут, а потом еще стипендия. У вас свои дети.

Подъемные давали хорошие. Если не ошибаюсь – тридцать шесть тысяч рублей. Я его стала наставлять по-матерински, что надо отнестись к ним рационально, иначе все прахом пойдёт. Что-то ещё купим тебе из них на зиму, остальное положим в банк. Есть услуга, можно получать ежедневно не более ста пятидесяти рублей. Вполне достаточно. Плюс стипендия.

Он согласился. Но получил деньги, и я для него исчезла. Навсегда. Вышло так, что деньги перечеркнули наши отношения. Может, сразу потратил, и стало неудобно передо мной. Не исключаю, братья родные налетели – «дай».

Столкнулись с Романом в начале декабря в подземном переходе у вокзала. Он сделал вид, так мне показалось, будто очень торопится, какую-то минутку поговорили, заизвинялся и побежал, пообещав обязательно позвонить. Сердце подсказывало – не позвонит. Всё равно надеялась, ждала звонка… Готова была помогать ему и дальше… Получилось – перестала для Романа существовать, надобность в шейке отпала.

Грех жаловаться, грех сетовать, грех осуждать, но было горько тогда… Да и сейчас, что уж там говорить, осадок в душе остался. При случае спросить бы Романа: «Почему матушку бросил?»