Нечеловеческий фактор

– Не буду ревновать. Тенгре-Аллах да услышит меня! Клянусь перед ним, – сложила ладони на груди Анель.

– Мы с тобой ислам приняли, мы сунниты, мусульмане и дороже клятвы, чем перед Тенгре-Умай – Аллахом нет у нас. Ну, а раз уж поклялись, то слову будем верны, – Шарипов взял её за руку. – Сегодня после работы подойдешь к нашей конторе, я выйду к своей «волге» и поедем ко мне. Завтра с утра дам тебе большую машину, шофёра и помощника. Перевезёшь всё своё. Теперь мой дом – твой тоже. С сегодняшнего дня живём вместе. Вот тебе ключи от квартиры. У меня тоже есть. Договорились?

Анель поднялась на носки и поцеловала Байрама в губы. Он её крепко прижал к себе. Всё это значило, что началась новая жизнь.

***

За новогодним столом подружки Людки народ потихоньку стал пьянеть. Разговаривали громче, смеялись дольше и заливистей, пили на брудершафт и танцевали под звуки, слетающие с магнитной плёнки, но никем не узнанные. Да этого уже и не требовалось. Можно было двигаться в такт – и ладно. К Анель пришел со своим стулом парень в модном сером блестящем костюме с густо покрытым бриолином черным волосом на пробор. Это он в прихожей разглядывал её как очень дорогую неразвернутую шоколадную конфету, с которой ему не терпелось побыстрее содрать фантик и сожрать непременно в кровати. Он надрался в меру, не нёс пошлятины и не лапал руками, что Анель оценила.

– Я Игорь, – сказал он, взял её руку и нежно поцеловал в палец рядом с чудо-перстнем. – Танцевать не предлагаю. Не умею. Пить тоже не зову. Уже и так перебрал. А женщин сильно пьяных моя сущность отторгает. Я тебе предлагаю поцеловаться взасос. Вот сколько смотрю на тебя, столько и мечтаю.

– А зачем? – начала кокетничать Анель. – Вон сколько девушек. Хоть взасос их, хоть вразнос! А может у тебя вообще гадкое желание – замылить мне уши и голову да в койку бросить?

– Ну, если для тебя это мероприятие – гадкое, то тогда я пошел. Сяду в спальне и буду читать газету «Гудок». Вот она. На кухне взял. Ты можешь позволить мне такой способ самоубийства – прочесть «Гудок» от передовой до вкладыша, а от него до последнего некролога в конце газеты?

Анель развеселилась.

– Нет, не могу. Живи. Хорошо ведь жить. А если не «Гудок» читать, то что вместо него?

– Я живу этажом выше. Дома нет никого. Жена от меня ушла пару лет тому назад, поскольку я бабник. А я, правда, бабник. Но люблю только таких красоток охмурять как ты. А вас таких мало. И тебя упустить – просто дикость с моей стороны! Я, может, даже отравлюсь уксусной кислотой или дустом если «обломлюсь». Пошли ко мне?

Анель подумала секунд пять. Собственно, если они на час выскочат – даже Людка, хозяйка, не сообразит. Все дуреют ускоренно от смеси сухого вина, шампанского и коньяка.

– Ты иди. Через пять минут я. Квартира какая? – она ткнула Игоря пальцем в галстук «бабочка» и томно откинула голову назад, прикрыв на мгновенье лицо тёмным волнистым локоном модной прически.

– Семнадцатая, – Игорь подмигнул и как тень скользнул от стула к двери прихожей.

– Ну, Шарипов мой ночью сегодня в какой-нибудь баньке тоже «Гудок» читать не будет и вряд ли станет до утра писать отчёт о расследовании аварии, – сказала сама себе вслух Анель и незаметно ушла в квартиру под номером семнадцать, где не без приятных ощущений часа три провалялась с Игорем в постели, после чего они оба протрезвели, да ещё и устали.

– Вот выпить у меня нет ничего. Всё Людке отнёс, – Игорь оделся и пошел к зеркалу причесаться и наложить на пробор бриолин.

Анель тоже привела себя в порядок и финальным элегантным движением накинула на шею бирюзовое колье.

– А ничего так мы…– засмеялась она. – Не посрамили ни мужской пол, ни женский.

– Да ты прелесть! Слива с вином в шоколаде. Я от тебя балдею и не против буду повторить, – обнял её Игорь.

– Всё в жизни лотерея, – Анель чмокнула его в щёку. – Может и подвернётся выигрыш ещё когда.

Она потянула Игоря за руку и через пять минут они сидели за столом, очень увлечённо съедая бутерброды с черной икрой, как будто и не выходили, не покидали праздник. Время до вечера бежало скачками. То неслось, опережая все настенные часы под шустрые зарубежные фокстроты, гулкий топот туфель, истерический хохот после анекдотов, то падало в полуобморок и тащилось, чуть живое, цепляясь секундами за тарелки, бутылки, ботинки и туфли, которые хозяева сбросили под столами, чтобы обувь на сдавливала в ногах пространство, куда ещё кроме желудка и кишечного тракта могли вместится коньяк и шампанское.

Часам к восьми вечера от сигаретного дыма и едкого аромата подкисшего в тепле салата «оливье» многим дамам стало не совсем хорошо, они часто бегали в ванную комнату, подставляли под холодную струю голову и лицо, после чего вместе с полотенцем являлись публике со спутанным волосом, из которого торчали заколки и шпильки, да с помятыми красными лицами, исполосованными вдоль и поперёк тушью для ресниц, тенями для век и разнообразной перламутровой помадой. Мужчины, элегантно приодевшиеся в модные костюмы «троечки» и почти одинаковые полосатые галстуки, рассупонились, расслабили подтянутые поначалу подбородки и животы, некоторые даже рубашки расстегнули, дав волю выглядывающим в скрытый мир между пуговицами синим кускам трикотажных маек.

Зрелище для трезвых почти кошмарное, но для своих – вполне приемлемое. Узнавали друг друга все. Это важно. Это сближало. Остальное никак не относилось ни к празднику, ни к совместной дружбе, для многих случайной, проходной и ничего не значащей. Но с десяток мужиков и столько же почти молодых дам сплотились идейно и по интересам много лет назад. Для них куролесить составом, собранным «своими» и для «своих», было делом святым, неизменным и многозначащим. В трезвые дни эти «друзья», коими они себя публично называли, делали друг для друга всякие нужные и полезные услуги.

Потому как не зная и не ценя «дружбы взаимовыгодной», они все стояли бы в очередях как рядовое население, не имели бы дефицита и возможности «доставать». Если основная масса народная имела то, что советский строй позволял иметь, то «друзья», сидящие на небольших даже, но всё-таки «возвышенностях», могли «достать» то, что народ считал чудесами. Смертным недоступными. Вот и делились люди в шестидесятых на тех, кто мог «достать» всё, и на других, которые всю жизнь маются в разных очередях и при жизни не всегда успевают купить по записи в очередь автомобиль, персидский ковер размером три на четыре, цветной телевизор или большой холодильник «ЗиЛ».

В общем, вся бригада «своих» Анельку любила за красоту и способность притащить в компанию очень ценного человека, а она обожала подружек за то, что они, как золотые рыбки могли исполнить любое её желание. И жаль было покидать друзей, но теперь она была женщиной замужней, причём за «большим» человеком, а это против воли обязывало её вечером находиться в семейном гнезде. При этом не важно было – дома муж или в отъезде. Анель понимала, что чуть позже он будет звонить и стала прощаться. Провожали её шумно, надарили полную сумку неизвестно чего.

– Дома разберёшь! – смеялась Людмила, подруга. – Гранаты там нет, гремучей змеи тоже.

Игорь поймал такси, заплатил без сдачи, и около восьми она уже включила телевизор да тянула через трубочку сухое вино «Саперави».

В восемь с хвостиком позвонил Байрам. Пьяным он не был, но находился в состоянии «навеселе».

– Я пока не из Семипалатинска. Утром полетим. Сегодня вечерком мужицкой компанией повторно Новый год поприветствуем. Я сейчас на месте аварии. Тут домик егеря. В нём и заночую, – Шарипов говорил таким тоном, будто отчитывался, что Анель насторожило. – А вот днём я звонил раз пять от егеря. Тебя не было. Я, как договорились, не ревную. Я просто беспокоюсь. У тебя днём всё нормально было? А сейчас как?

– Спала я после бешеной нашей ночи весь день. Телефон отключала. Дядьки незнакомые долбят, тётки после трёх фужеров шампанского домогаются тебя. Я тоже не ревную. Но какого чёрта столько баб рвётся тебя услышать?! Спать мне положено после нашей гулянки, как думаешь? Я же не такой могучий лев как ты. Я вот даже не обедала. Не лезет. Перепили мы с тобой вчера, – Анель говорила протяжно и жалобно. – Ты пожалей меня. Ну, быстро!

– Да моя ж ты лапочка! – пропел в трубку Байрам. – Ты уж извини. Так-то никто и не звонит кроме начальников, и подчинённых. А Новый год же! Ну, ты отдыхай. Я завтра, второго числа, за день все бумаги заберу в долбанном Семипалатинске и с твоим Мишей Шуваловым к десяти вечера домой прилечу. Готовься. Целую, девочка моя!

– Никакой он не мой, Шувалов, – как бы обиделась Анель. – Ты – мой! Мой, понял!? И по-другому даже не думай. Не говори тем более. Ладно, целую. Жду.

Она аккуратно уложила трубку и задумалась. Шарипова она ждала. Понимала, что сейчас, прямо с этой недели начнётся демонстрация красавицы-жены молодой в высоких сферах, где сплошь все командиры, начальники и очень «крупные» деятели общества, политики и правители народом из потаённых пока для неё уголков жизни. Было страшновато, но любопытно. Выбиться в число жен очень значительных людей – это вам не летку-еньку сплясать на вечеринке в бригаде каменщиков.

Смотрела Анель на экран и вместо тёти, повествующей прогноз погоды на завтра, видела лицо Игоря, временного сегодняшнего партнёра по любовной забаве. Она чувствовала его тёплое дыхание, скольжение нежных пальцев по телу, ощущала снова сласть его поцелуев и слышала ласкающие его слова.

– Надо завтра у Людки взять его телефон, – сказала Анель вслух, допила «саперави» и пошла спать.

Но уснуть долго не могла. Слишком большой и нежданный стресс мешал.

Ничего себе! Нежданно-негаданно, а изменилась к самому лучшему вся и так неплохая жизнь.

Глава третья

На похоронах подполковника Сергея Николаевича Половцева и оркестр был, а напротив него высокие солдаты стояли во фрунт при парадной форме и с автоматами. После того как вкопали крест с табличкой, на которой витиеватым шрифтом были написаны имя с отчеством, фамилия и даты, да выше них была привинчена гравированная на луженой меди его фотография десятилетней давности, майор, начальник почётного караула, скомандовал пять раз «пли!». От выстрелов женщины сжали плечи и прослезились, а мужики все разом опустили головы и глядели в землю. На месте могилы был высокий сугроб и работяги, когда копали два метра под гроб, наст сняли и накидали мёрзлую почву туда, где будут стоять прощающиеся с покойным.

Тридцатого декабря, подполковник Семипалатинского испытательного ядерного полигона, «двойки» – по кличке народной, не получивший за восемь лет участия в испытаниях никакого вреда здоровью, глупо перевернулся на своем «москвиче» по дороге с работы домой. Всего до города было сто тридцать километров, он без проблем мотался туда-обратно каждый день, не повёз семью под ядерную опасность, а тут на маленьком куске гололёда его швырнуло в кювет так резко, что он не успел открыть дверь и вывалиться. Машина три раза кувыркнулась, легла на крышу и подполковник в неуправляемом вращении виском впился в металлическую ручку правой дверцы. Умер сразу.

Его привезли в морг рыбаки, ехавшие вечером с Иртыша. На похоронах было человек триста, не меньше. Из города Курчатов, или, как звали его военные – «Москва – 400», прибыли друзья офицеры, рота солдат и почти всё командование, из самого Семипалатинска – близкая и дальняя родня, жена, сын Владимир – капитан МВД, и много гражданских. Одноклассники, соседи и хорошие знакомые, с которыми он в свободное время зимой на лыжах ходил в степь, летом играл в футбол, шахматы, ездил на рыбалки и охоты. Уважали его все вполне заслужено. Это был настоящий мужчина с честью, силой души и тела, верным словом, чувством долга и чистой совестью.

Сергею до пятидесяти пяти лет оставалось два месяца. Он уже и на работе взял три дня увольнительных. Хотел День рожденья отметить в Алма-Ате с младшим братом да сестрой старшей. С женой собирался лететь и сыном.

Младший брат чудом успел на похороны. Билетов на самолёт до третьего января не было. Алма-Атинцы к своим близким, которые в Семипалатинске жили, отправлялись утром тридцать первого и сразу брали обратные билеты на вечер первого и второго января.

Олег, младший, получил заверенную телеграмму – вызов на похороны, но таких как он, с телеграммами, было четверо. А мест свободных только два. И ему просто повезло. Сразу трое, семья молодая, точнее – дочь почему-то наглухо поссорилась в аэропорту по междугороднему телефону с отцом, лететь передумала и билеты сдала. Олегу выпал натурально счастливый билет. Хотя какое уж там счастье – спешить на похороны брата? Сразу по прилёту в Семипалатинск он побежал в кассу, ему оттоптали ноги в плотной бесформенной очереди, но в виде компенсации за побитые дорогие ботинки достался и билет на вечер второго числа. Возможно, тоже чудом, но этого Олег так и не узнал. Схватил билет, на бегу сунул его вместе с паспортом в карман пиджака и побежал ловить такси.

Хоронили второго в полдень, потом, в три часа дня намечались поминки в старом кафе «Блинок», а в восемь сорок вечера Половцев младший уже должен был сидеть в салоне «ИЛ- 18». На поминках он ничего не говорил. Было кому. Одних командиров с речами пафосными объявилось целых пять. Потом жена, Володя ещё, сын, да ещё шестеро близких друзей. Олег и сказать бы вряд ли что смог. Плохое было настроение. Жуткое. Мама с отцом не хоронили сына, не простились с ним. В шестидесятом уехали в Воронеж. Сестра Лена маму уговорила. Было им по семьдесят с хвостом, батю сильно душила астма и самолётом летать врачи ему строго запретили.

Олег выпил граммов триста водки на поминках и расстроился окончательно. Сергея он не то, что просто любил – он Сергея обожал. В детстве ему брат старший и лучшим другом был, и защитником, научил многому, но главная заслуга его была в том, что он посоветовал, а потом просто заставил Олега ехать после получения среднего образования в Алма-Ату и поступать в Казахский горно-металлургический институт на отделение «Промышленное и гражданское строительство», точнее – на инженерно-строительный факультет с отдельным архитектурным внутренним факультетом. Сейчас, к сорока трём годам, он получил степень кандидата технических наук, ценную должность заведующего кафедрой в этом же институте и считался одним из лучших преподавателей, и специалистов в области архитектуры.

После поминок дома Людмила, вдова, разыскала в большом чемодане с фотографиями, скопившимися почти за тридцать лет семейной жизни, отличный Серёгин портрет, принесла из спальни черную ленту, обернула ей угол снимка и поставила фото к высокой цветочной вазе на столе.

– Сорок дней тут постоит, – сказала она, усердно и заботливо выравнивая ленту и углы карточки. – А я закажу рамку и вот сюда повешу, на середину стены.

Людмила работала учительницей английского языка в школе. Получала не мало, но и не столько, чтобы по-прежнему без каких-то ограничений так же дальше жить. Сын денег при живом отце не давал, да и теперь вряд ли сможет. Зарплата в милиции не очень, а семья не маленькая. Не хватало на добротное лечение больной межрёберной невралгией жены, при которой долго и сидеть невозможно, и ходить. А потому не работала Алла, да ещё две дочери подростка со своими юношескими запросами и причудами требовали немалых трат.

– Я, может, замуж ещё выйду, – тихо проговорилась Людмила. – Не старая ещё. Да и порядочных одиноких полно мужиков. Вот от него и будут дополнительные деньги. Да одной-то и жить в квартире страшно. И домушников много сейчас, да и разбойников полно. Звонят в дверь якобы с извещением на посылку или ремонтниками представляются. Газ проверить, воду… Вон в соседнем доме летом убили таким образом деда. Семьдесят лет деду. Открыл старый пень «водопроводчикам». Забрали все военные ордена, медали и деньги накопленные с пенсии, сволочи.

Олега от этой краткой сентенции перекосило почти буквально. В жар его кинуло и руки стали дрожать.

– Ну, тварь ты поганая! Братан падлу такую чистой любовью любил, всю жизнь на руках носил! Ни одной проблемы у тебя за жизнь с Серегой. Ещё душа его с нами здесь, не взлетела ещё в рай, ещё запах его одеколона не выветрился, а ты, собака, такое несёшь! Ты сейчас ещё рыдать должна слезами горькими, дура! Оторвать бы тебе безмозглую твою головёшку, да сидеть за тебя, скотину, не тянет. Но про меня забудь! Нет меня для вас больше. Коза драная!

Он вскочил, минут пять метался как безумный по комнате и что-то нечленораздельное орал во всю глотку. Понятно было только одно слово: «тварь». Сын Серёгин, Владимир, тихо сидел на диване, глядел на старую фотографию отца и молча курил «приму» одну за одной, сбрасывая пепел на пол, а окурки гасил об каблук и собирал в кулак, чтобы потом выбросить. Лицо его было бледным, глаза, наоборот, красными. Он тёр их рукой с едкой сигаретой и не моргал будто веки у него были даже тяжелее, чем у чудища гоголевского Вия.

Через пять минут Олег плюнул на ковёр под ногами, сорвал с вешалки пальто и шапку и рванул на себя входную дверь, не повернув ключа. Ручка квакнула и оторвалась. Олег стал рычать и бить кулаками дверь, но подбежал Володя, дверь открыл и Олег, одеваясь на бегу, несколько раз оступился, прыгая через три ступеньки, но из подъезда всё же вылетел, не покалечился. Вылетел и побежал в сторону аэропорта, хотя до отправления рейса ещё больше трёх часов оставалось.

– Чего взбесился? – Людмила смотрела в кухонное окно и вытирала слёзы полотенцем для посуды. – Я же так…Чтобы показать, что хоть несладкая жизнь, а продолжается. Царство небесное тебе, Серёженька! Какой там замуж! Нет кроме Сергея мужчин, мне пригодных. А этот братик его распсиховался, дурачок. Всерьёз принял. Ну, да ладно.

Олег забежал в какое-то кафе, выпил двести граммов водки, попросил официантку принести салат «осенний», колбасы сто граммов и ещё сто пятьдесят коньяка. Боль внутри надо было залить, затушить огонь внезапной ненависти к предательнице и её онемевшему сынку, который даже не дёрнулся, чтобы память об отце мамаша не поганила.

– А нету «осеннего» салата. Кончился. Для Вас одного никто его строгать не будет, – официантка ушла, покачивая крутыми бёдрами.

– Коньяк неси тогда. И колбасу, – крикнул вслед Олег. Успокоиться у него не получалось. Горело внутри, дрожали руки и рвалась наружу злоба ко всему и всем, хотя как раз наоборот – душа должна была тихо страдать в печали от одной только мысли, что у него больше нет любимого брата.

– Официантка довольно быстро пришла с подносом. На нём стоял графинчик с коньяком и рюмочка, блюдце с колбасой сервелат и тарелка салата «осенний»

– Рассчитаемся, – сказала она ехидно. – А то у вас на лице написано, что вы ещё тот хмырь! Пожрёте и смоетесь без оплаты. Нашли вам салатик. Повар себе хотел взять. Но клиент у нас главнее!

– А ну повтори, – Олег выпил коньяк, кинул на поднос десять рублей, так же ехидно прошепелявил, что сдачи не надо и пусть она на неё купит тональный крем и замажет угри на роже. Потом вернулся к началу беседы. – Ну, чего заткнулась? Повтори, что там ты про хмыря сказала. Это я хмырь?!

Он не стал ждать ответа, но сам не понял как ударил снизу в поднос будто нанайский шаман в бубен. Поднос взлетел. Вырвался из рук официантки и всей плоскостью вписался ей в накрашенное румянами лицо. Она закричала так, вроде бандитский нож уже прорвался меж рёбер и грубо кромсал её нежное сердце. Прибежали все, кто слышал шум, включая посетителей кафе, поваров с огромными тесаками для рубки капусты, крупных овощей и мяса, кассирша, вышибала от двери прилетел, здоровенный парень в форме с золотистыми лампасами на штанах и с кулаками, похожими на живые десятикилограммовые гири. Он быстро оценил ситуацию, выскочил на улицу, посвистел в милицейский свисток и ровно через три минуты в кафе влетели два сержанта и лейтенант, расстёгивая на ходу коричневые кобуры с большими «ТТ» и доставая из карманов наручники.

– Тихо мне тут! – гаркнул офицер. – Разбежались все. Мы разберёмся.

Олег поднялся, официантка перестала верещать, повара и посетители разошлись. А Олег, девушка в кружевном белом переднике и потёкшей с ресниц тушью, а также лично представители власти приступили к поиску правых и виноватых.

– Он что, вас избил? – поинтересовался лейтенант.

Официантка нагнулась и подняла с пола червонец. Заказ Олега тянул всего на четыре рубля. Чаевые получились очень даже… Бывает за весь вечер столько не набиралось.

– Меня зовут Татьяна Павловна Попова, – она вздохнула, глядя на десять рублей. – Я с тыща девятьсот сорок второго года рождения. В кафе служу три года. Проживаю по улице…

– Он вас, повторяю, избил? – Лейтенант стал слегка нервничать. – Вы не подозреваемая. Не надо о себе рассказ рассказывать.

– Нет, не трогал он меня. Приличный человек. Трезвый, как видите, – Татьяна Павловна оглядела Олега сверху до низу. – Я чуток припозднилась с этим выполнением заказа, ну он, конечно, прикрикнул на меня. Думаю, что это справедливо. А я растерялась и поднос уронила.

– Мы разбитое блюдце по акту списания проведём, – крикнул издали мужчина в светлом отглаженном костюме и голубом галстуке. – Я заведующий залом. Естественный бой посуды у нас предусмотрен инструкцией.

– А гражданин у нас из какой песни будет? – переключился офицер на Олега.

– Я с похорон в Алма- Ату, домой лечу. Брата в полдень закопали на вашем северном кладбище, – Олег достал из кармана паспорт. В нём лежал билет на самолёт и телеграмма.

Лейтенант изучил все бумаги, тщательно сверил фотографию с оригиналом и всё вернул.

– Я понимаю – нервы, горе, – сказал он спокойно. – Но ведите себя прилично в общественном месте. Работаете кем?

– Заведую кафедрой в горном институте. Кандидат технических наук, – смутился Олег. Неловко стало. Интеллигент с замашками пьющего тупого разнорабочего на рытье траншей.

– Сообщать на работу о вашем недостойном учёного поведении мы не будем. Если, конечно, сотрудники кафе не настаивают, – лейтенант и сержанты сделали шаг назад и каждый застегнул свою кобуру.

Заведующий залом подошел к милиционерам.

– Нет, не настаиваем, – он слегка поклонился. – Извинится пусть перед Татьяной и ладно.

– Честное слово, на нервах я. Сами понимаете – брат погиб в автокатастрофе. А он мне вместо отца был, – Олег склонил голову.– У Татьяны Павловны прошу прощения. Я имею характер и в обычной жизни взрывной от природы. А тут вообще беда. Брат родной в могилу лёг. Соскочил я с катушек. Но искренне об этом сожалею и приношу извинение всем работникам, посетителям и товарищу Поповой.

– То есть инцидент исчерпан, – удостоверил примирение офицер.

Все с готовностью кивнули.

– А Вы, товарищ Половцев Олег Николаевич, поспешите. Через час – регистрация на ваш рейс. А ещё доехать надо. Восемь километров отсюда будет как-никак, – лейтенант козырнул и патрульные вышли, аккуратно прикрыв дверь.

Олег уперся локтями в стол и обнял голову руками. Молчал. Татьяна Попова, официантка, тоже не шевелилась. Потом вытерла платочком тушь с лица и сказала тихо:

– Так я ж не знала, что у Вас… Так что это вы меня извините. Пусть земля будет пухом брату вашему. Сдачу дать?

– Нет, выпейте хорошего вина после работы за помин души Сергея моего, – Олег встал, попрощался со всеми, кто видел ссору. Кроме поваров. Они далеко были. – Пойду я. Ещё раз извините за мой срыв.

И он медленно вышел на улицу ловить такси.

В аэропорт он попал как раз к началу регистрации на рейс триста седьмой. Очередь стояла длиной метров в двадцать. Олегу делать было совершенно нечего и он стал считать, сколько с ним вместе полетит народа. Насчитал девяносто человек. Но это, явно, были не все. Кто-то уже прошел, а лётчики и стюардессы всегда заявляются последними.

– Да, крупная машина этот «ИЛ-18», – хмыкнул Олег. – В детстве он играл в волейбол за команду ДСШ и летал на соревнования из Семипалатинска в Петропавловск, Павлодар и в Кустанай на «кукурузниках» «АН-2» и позже на «АН-24». Такой большой аэроплан как «ИЛ-18» подворачивался ему всего четыре раза. Когда в Москву посылали на повышение квалификации. И сейчас вот. Хорошо там в салоне. Уютно, светло. Кормят нормально.

– Эх! – сказал он тихо сам себе.– Столько налетал пассажирских часов, а всё как-то не по себе становится в дрожащем от скорости самолёте. Не то, чтоб летать боюсь, но какая-то неясная настороженность присутствует всегда.

Уже на регистрации он снова проклинал свой вспыльчивый характер. Потому, что сцепился с девушкой в синей форме и лихо сидящей на причёске пилотке.

– Вы где этот билет брали? – девушка крутила перед глазами бумажку и к чему-то внимательно приглядывалась.

Олег сразу же взбесился.

– Вы кто, практикантка? Читать билет где положено не научили вас? Там штампик стоит внизу справа. Написано «Семипалатинск. Аэропорт. Касса 3». День продажи – второго января. Сегодня, значит. Что за приключение опять? Чернила не того цвета? Бумага билета обёрточная из магазина? Я сам, что ли его нарисовал на кладбище, где брата хоронил днём?

– Вот Катюха – лошадь! – возмутилась регистраторша, вскочила и побежала с билетом в третью кассу. Вернулась минут через пятнадцать. Этого времени хватило, чтобы восемь пассажиров, которые после Олега, да и двое из стоящих у стола регистрации, стали орать на него в голос. Общий смысл шума был такой.

– Пусть все зарегистрируются и пройдут в зал ожидания. Потом разбирайтесь с девчонкой. Нахапают за взятку билетов, потом чуть ли не до мордобоя доходит.

– Я очередь отстоял и без взятки купил, – крикнул Олег. – Вы заткнитесь, вас всех это совсем не касается. Вы какого пса на меня навалились? Позвать милицию? Скажу – будто угрожаете мне физической расправой ни за что. Вот и отбрёхивайтесь от милиционеров. Умники, мать вашу!

Вернулась регистраторша со злым лицом и поджатыми губами.

– Тут получилось на одно место два билета. Кассирша там запуталась по горячке. Авральная работа в эти дни. Народу в очередях невпротык! Ладно. Я вам перепишу место. В хвосте полетите. Там ещё три места свободных. А на вашем сидит бабушка старая. У внуков была на празднике. Они ей заранее билет взяли в ноябре ещё. Так вы не против?

– Да мне главное, чтобы место в этом самолёте было, – психовал Олег. – А то зашлёте меня куда-нибудь в Якутию. Работники хреновы. У них, блин, напряженка! А я по-вашему леденцы сосу и плюю в потолок?!

Подошел полный дядька лет шестидесяти. Форменный свой пиджак еле застегнул. Пуговицы ребром торчали. Видно было, что он тут старший.

– Не устраивает в хвосте лететь, так мы билет перекомпостируем на завтра, на «ЯК-40». В самом центре салона место есть. Вроде солидный мужчина, а орёте тут как продавщица в вино-водочном на алкашей.

Олег махнул ему рукой. Ладно, мол, проехали. Я согласен.

В зале ожидания все незнакомые сели подальше друг от друга. Когда до посадки в самолёт осталось пятнадцать минут нудный гнусавый голос из трёх динамиков обрадовал всех сообщением, что по метеоусловиям Алма- Аты вылет откладывается на час.

– Понеслась! – сказал громко парень в синей тёплой спортивной куртке и толстой вязаной шапке с «бобончиком» наверху. Рядом с ним на кресле лежали лыжи в чехле и блестящие дюралевые палки. Таких точно парней позади него было ещё человек пятнадцать. На соревнования, похоже, торопились.

– Хорошо, что я у ректора отпросился до четвертого. Улетим же когда-нибудь, – Олег пристроился поудобнее к жесткому сиденью, надвинул шапку на глаза и попробовал забыться или вообще вздремнуть часок. – Хорошо, что жене обещал числа пятого вернуться. Чтобы не дёргалась.

Он закрыл глаза, упёрся подбородком в грудь и в полудрёме после всего, недавно выпитого, увидел оркестр на кладбище, мёртвое восковое лицо брата, окруженное по белому коленкору разноцветными бумажными цветами, услышал крик «пли!» и все пять залпов, плач Серёгиной жены услышал и её разглядел возле гроба. Сморщенную, жалкую, безудержно плачущую. «Так она плакала всё же, а я на неё напрасно потом дома отвязался». Он увидел как шестеро мужиков медленно, стараясь не поскользнуться на скате, опускали на толстых джутовых верёвках гроб, исчезающей в чёрном провале мёрзлой земли. Потом эту яму засыпали, поставили крест и ушли. И он ушел.

А Сергей остался там, под толстым слоем плодородной почвы. Остался навеки в другом мире, в царстве мёртвых, где больше не надо дышать, волноваться и верить в лучшее.

Олег вздрогнул, очнулся и почувствовал, как из углов глаз медленно выдавились две горячие капли.