Нечеловеческий фактор

Глава первая

Вертолёт МИ-1 упал на лёд Бухтарминского водохранилища, которое от Усть-Каменогорска тянулось до Китая, рано утром первого января 1965 года. В этом месте схоронилось на краю тихой бухты «Голубого залива» егерское хозяйство «Вепрь» с пятью гостевыми домиками из бревна, банькой осиновой и саманной хаткой егеря. Сюда очень большие и счастливые возможности закидывали на гулянья по поводу разных достойных событий всяких «тузов», «королей» и «разномастных «дам» из колоды советских республиканских или областных правителей.

Вертолёт поутру полетел в Усть-Каменогорск за председателем «облсовпрофа», который тридцать первого к отлёту на Бухтарму не успел вернуться из Алма-Аты. Он там вечером из рук первого секретаря получал орден «Знак Почета» за верность идеалам и доблестный труд во имя коммунизма, после чего засиделись за коньячком.

Взлетел «Ми -первый» со снежного наста вроде нормально, но через пару минут его почему-то понесло влево и он с пятиметровой высоты вписался в обрыв берега на скорости девяносто километров в час. Кроме пилота в машине никого не было, ночью он не пил, поэтому в кабине вел себя разумно. Пристегнулся, да в момент удара успел согнуться и зацепиться руками за педали. Потому даже шишку не набил. Но хоть серьёзным крушением инцидент назвать было бы слишком громко, лётчик сообщил в Алма-Ату, в центральный аэропорт, к которому приписана машина, об аварии. Винт помялся вместе с автоматом-перекосом, и бок правый вдавило ударом внутрь, шасси отвалились. По-любому должна была прилететь комиссия и причину установить, чтобы знать, за что и насколько крепко летуна наказать, раз уж выжил.

Начальник порта Геращенко в десять утра отматерил заместителя директора технического сектора за неприятный звонок послепраздничный, когда похмельный народ только упал спать после новогодней ночи, но потом взял рацию, разбудил начальника лётно-штурманского отдела Управления Гражданской авиации Байрама Шарипова и назначил его председателем комиссии по расследованию причины падения «вертушки».

– Ты живых после пьянки собери, Боря. – Попробовал он отдать приказ ответственным голосом. – Ну, человека четыре минимально. Двое пусть сейчас летят на место из Устькамана. И чешите туда пошустрее. У нас какой рейс ближний на Усть-Каменогорск?

– Московский. Семьсот третий.«ТУшка сто четвёртая», – Байрам спать лёг час назад. И только заснуть успел перед чириканьем рации. Последний гость, Володя, призёр олимпийских игр по лыжам, ушел с женой около восьми. – Я одеваюсь уже, «волга» моя во дворе, так что все соберёмся в порту через час. Как раз перед посадкой на семьсот третий.

– И сразу обратно. Я завтра на работе. Доложишь, – рация хрюкнула и замолкла.

– Какой там козёл после бессонной ночи трындит? – нежно, но нервно крикнула из спальни Анель. Новая жена Байрама. Месяц только прожили. С Галиёй, матерью двух маленьких Шариповых, Алима и Хайдара, Байрам разошелся полгода назад. Ей нашептали люди добрые, что муж «отвязался» и вразнос гуляет с девочкой из отдела местных авиалиний Анель Хабаровой. Замуж она ещё ни разу не влетела в свои двадцать три, но пару лет назад была плотно прихвачена в качестве неформальной спутницы весёлой жизни командиром борта 75158, сорокатрёхлетним Мишей Шуваловым, чей « ИЛ 18», носился каждый день из Алма- Аты, через Семипалатинск в Москву и обратно. Шувалов в отряде считался квалифицированным бабником. С ним отгуляли свои сроки с десяток стюардесс, радистка, диспетчер Катя, зам.начальника общей кассы Игуменова и не аэропортовских- тоже куча. Поэтому переход Анель к Шарипову он принял легко, как несущественную закономерность. Чин у Байрама повыше, зарплата больше. Уход лучше.

Байрам глазами съел Анель вместе с лётной формой через пять минут после того, как увидел её на общем собрании, куда она пришла впервые, и легко даму молодую-красивую у Миши отнял на  следующей неделе. Или отбил. Миша процесс равнодушно отметил, но понять и не пробовал. Сам видный сорокалетний Шарипов имел строгую мужскую красоту, очень острый выразительный волевой взгляд, высокий рост и уважение всего порта за ум, интеллигентную наглость, силу физическую, крепость духа и умение со всеми ладить настолько, что ему невольно поддакивали даже те, какие по работе никак от него не зависели.

Галия не стала с Шариповым обмениваться словами, а за день, пока он трудился начальником, собралась и с пацанами переехала жить на общую их двухэтажную дачу. Всем начальникам порта Глава республиканского Управления построил сразу за аэропортом посёлок, в котором имелось всё, как в успешном райцентре. Дома и участки свои начальники по бумагам как бы кооперативно выкупили. Так оформили наличие собственных домов.

Хотя никто, конечно, лично и копейки не платил. Управление потратилось. Но дома получились добротные, а жена Шарипова была даже рада поводу с Байрамом без ссор разбежаться. Для семейной жизни этот мужик был не годен. Её за пару лет из восьми, мелькнувших после свадьбы, разлюбил, а детей полюбить вообще было некогда. Как и за домом ухаживать. Он играл на бильярде с начальством в клубе «Авиатор» и мечтал возглавить весь аэропорт. По этой причине часто и много пил с руководством, отдыхал с ним же в гостинице на Медео и дома появлялся как привидение. Никого не трогал, но видом своим всех слегка пугал и сильно радовал когда снова куда-нибудь быстро исчезал.

В общем, за три месяца Шарипов охмурил девочку Анель так мощно, что она сама попросилась стать его женой.

– Галия у тебя хорошая женщина, – говорила она и гладила Байрама по волосатой груди. – Но она старше тебя, ей сорок три. А это неприлично и противоестественно. Жена должна быть моложе, чтобы было чем соблазнять подольше. Она капризной быть должна, как я хотя бы. Это мужчину подстёгивает как камча коня. А Галия твоя тебе покорна, говорят, как корова пастуху. И потому твоя жизнь с ней вроде резины. Тягучая, но уже и тянется с трудом, да?

Влюбившийся Байрам кивал головой и мял возлюбленную со всех сторон как гуттаперчевую игрушку. С детским упорством и полноценным мужским наслаждением.

– Авария в Устькамане, – С недовольным лицом сказал он, надел тёплое синее форменное пальто с тремя серебристыми стрелками на погонах и рукавах, аккуратно, чтобы не слишком мять блестящий волос, покрыл голову шапкой. – Вертолёт гробанулся наш. Лётчик живой, но машину уделал в хлам. Меня назначили председателем комиссии. Мы там быстро всё разберём. Я имею в виду ситуацию. Потом на час заскочу в Семипалатинск, заберу лично документ один. Его по почте не хотелось бы отправлять. И завтра вечером я уже дома, плюшка ты моя сдобная с марципаном!

– Ой! Целых, считай, два дня без тебя! – почти  естественно тоскливо, почти даже горестно заныла Анель. – Ну, давай поскорее. Одну бросаешь меня. Вдруг нападёт кто? Или украдёт? Нет, я с тоски помешаюсь рассудком. И будет у тебя безрассудная девчушка-женушка! Вот нам обоим это надо?

– Всё, всё! – Шарипов прикоснулся губами к её шее, вдохнул остаток аромата вчерашних духов «Climat», картинно отпрянул как от колдовского чуда-чудного, махнул рукой и выбежал из квартиры.

Возле подъезда прощались, опохмеляясь шампанским из горла и обнимаясь, Толя Зайцев со второго этажа и его друг, тоже инженер-проектировщик «Казгипрокоммунхоза». Вся площадка перед подъездом покрылась за ночь пёстрым слоем конфетти и змейками серпантина. Красиво смотрелось, но праздник-то уже кончился.

– Вот это уберите, – сказал Толе Шарипов на ходу. – Как в детском саду, мать вашу за ногу. Вон напротив дом. Так ведь чисто возле входа. Культурный народ в том доме. Хоть он и ведомственный, мясокомбинатовский. Вам перед мясниками не стыдно? Инженеры же, не хухры-мухры!

– Боря, допьём, Юрка уйдет, а я всё подмету. Пацаны молодые резвились тут с девчонками. Не переживай, почищу всё! – уважительно отозвался Зайцев.

– Ну, с Новым годом! – Шарипов оглянулся, но шаг ускорил. – Побольше вам премий и огромную тринадцатую зарплату! Тогда и счастье будет солидное!

Байрам минут пять прогревал мотор «волги» и рванул в проход между домами, окатив половину большого двора, уютного от сладкого ночного воздуха, серым вонючим дымом. Бензин в Алма-Ату попадал в основном не очень хороший, хуже, чем в Москву. На пустой улице он поднял стрелку спидометра до ста и столбики фонарей придорожных стали мелькать как в кино при ускоренной перемотке плёнки. Ехать ему предстояло в таком темпе минут пятнадцать. В начале нового года не оставалось Байраму думать ни о чём, кроме прошлых лет и ещё более удачных переменах в грянувшем ночью новеньком, шестьдесят пятом.

После лётного училища он лет пять оттянул лямку второго пилота на «АН- 24». Порхал как старая недокормленная ворона в трясущемся и дрожащем всеми ферменными и коробчатыми лонжеронами, но очень надёжном аэроплане на небольшой высоте и смешной, четыреста пятьдесят километров за час, скорости из Алма-Аты в Кустанай, с дозаправкой в Караганде. Потом дядя Хамит, брат отца и заместитель начальника Управления гражданской авиации КазССР определил его в лётно-штурманский  отдел Управления, который среди прочих тем был хорош, что ему подчинялись практически все лётные службы и диспетчеры. Заправщики керосином не подчинялись, да и ничего. Остальных хватало, чтобы быстро почувствовать силу своего приказа и даже тяжелого взгляда на каком-нибудь слишком самостоятельном летуне или даже стюардессе. Потому его стали побаиваться и долго перед глазами Шарипова ухитрялись не маячить.

Байрам вообще-то хотел летать. Ещё пару лет назад просился у Геращенко на переподготовку. Чтобы сесть в командирское кресло «Ту-104». Летать ему больше нравилось, чем направлять большой лётный и наземный состав трудящихся на верный путь, то есть на труд без аварий и приключений. Но дядя родной не дал задержаться в воздухе племяшу. Все в семье чем-то руководили. Отец – крупным подразделением санитарной авиации. Точнее – тремя эскадрильями. Дядя Хамит, брат отца – вообще первым заместителем начальника Управления гражданской авиации КазССР возвышался над роднёй, а старший брат Байрама Айдар был в порту начальником управления грузоперевозок.

Все они когда-то летали, но в воздухе имели власть только над тучами, ветром и двигателями, а на земле их демонстративно уважали и натурально боялись люди. Те же командиры кораблей крупных сувениры привозили из полётов и звали домой на семейные торжества. О зарплатах и говорить даже между собой родственники-начальники очень смущались. Поскольку сравнить свой руководящий статус со званием пилота первого класса в свою пользу никак не получалось. Лётчики – это герои все поголовно. Мужчины. И воля у них, и отвага, и к Богу они ближе. Но зарплаты управленческих командиров втрое выше плюс возможность дало им государство при желании прижать к ногтю даже летуна-орденоносца. А именно власть командная желание сидеть в кресле пилота перешибала.

Байрам надеялся с помощью здорового энергичного дяди успеть сесть в кабинет начальника порта и потому в должности командира большого лётно-штурманского отдела свирепствовал нещадно, да так, чтобы чувствовали его умение править людьми во всём Главном Управлении.

Он приехал в порт и начальник ВОХры вызвал к нему в кабинет экспертов по нарушениям эксплуатации воздушных судов и аварийному анализу. Лететь в Усть-Каменогорск ему расхотелось ещё по дороге в порт. Он вспомнил, что Анель предлагала первого января поехать в гости к её подруге Людмиле Шаровой. Люда служила Мельпомене артисткой ТЮЗа и народ у неё всегда собирался смешной. Циркачи, театральные гении, киношники, журналисты и почему-то милиционеры. Сама Анель никогда нигде не работала, потому как после десяти классов учиться не стала и образования не поимела. Пела песни в небольшом ресторане, где даже музыкального образования не спрашивали.

Для хорошо кушающей и пьющей публики надо было красиво одеваться, не дуть воздухом в микрофон, уметь в рамках приличия гнуть тело в нужные моменты и просто не очень часто путать нотки. Зато у неё было так много подруг, будто это и было её специальностью – дружить с хорошими людьми. Имела она ушлых приятельниц разного возраста, ума и красоты, но всех женщин объединяла полезность народу. Откуда-то, через десятые руки, попадали ей в подружки парикмахерши из мастерских класса «люкс», шикарные портнихи «экстра», обслуживающие генеральские и обкомовские семьи, продавщицы из непроходимой для простых работяг «Берёзки» и прочие молодые и не очень дамы, ценные для публики, любящей красоту, себя, уют и доступ ко всему недоступному основной серой массе.

К двадцати двум годам Анель два раза переболела какими-то слишком злыми штаммами гриппа и голос её сел так, как старый дряхлый дед сидит, сгорбившись, на скамейке возле ворот, постоянно кашляет и грызёт семечки. Подружка Люда Шарова познакомила её со своим другом, пару раз в неделю разделяющим её одинокое домашнее существование в дорогой импортной деревянной кровати. Друг трудился заместителем руководителя полётов в аэропорту и легко втолкал ничего не умеющую, но очень красивую молодую женщину в отдел местных авиалиний контролёром, где её быстренько «зацепил» Миша Шувалов, командир «ИЛ-18», который постоянно приходил в отдел к другу детства.

Перед каждым взлётом Анель поднималась в салон маленького самолёта, который держал путь из Алма – Аты в Талды-Курган, куда и на автобусе добирались за пару часов. Она проверяла у стюардесс, все ли пассажиры с билетами и все ли билеты на этот рейс, после чего уходила в кабинет пить чай с коллегами и трепаться на внутриведомственные темы. Кто с кем и когда, кого назначили, уволили и почему. Ну, и на остальные темы из этого набора. Шарипову нравилось, что у новой жены столько нужных подружек, что она ухожена как королева Англии, он ехидно улыбался, когда видел как жадно пялятся на неё молодые парнишки и беззвучно говорил им: « А вот хрен вам, босяки!». То есть женитьбой на этой своеобразной кокетке, не слишком умной, что просто замечательно, но заметной и контактной, умеющей и собой сверкнуть, и всем показывать, что с эдакой дамой рядом должен быть только такой «орёл», как Байрам. Высокий, солидный, красивый, сильный, с хищным взглядом и красивой проседью на модно стриженных висках.

Нет. Не хотел Шарипов лететь на аварию. Но отменить это мероприятие никто бы не смог. Происшествие с летательными аппаратами считалось делом хоть и редким, но подлежащим особому вниманию  руководства и лучших специалистов. «Тушка» отчалила вовремя и через час вертолёт начальника Усть-Каменогорского порта сел рядом с лежащим на боку «МИ-1», возле которого топтались пять человек. Лётчик Коля Лебединский, егерь Володя Рудаков и трое экспертов из областного управления.

– За твой счёт будем эту ступу без метлы восстанавливать, – Шарипов пожал большую пятерню пилоту Коле. С остальными тоже поручкался. – Зарплата у тебя огромная. Сто восемьдесят, да? Года за четыре оплатишь, а мастера выправят бок, винт и купим автомат-перекос.

Все развеселились. А егерь подчеркнул новогоднее настроение. Шмальнул из «тулки» в небо дробью на кабана. Громко получилось.

– Я черновик акта уже написал.– Коля протянул Байраму лист бумаги. -Автомат-перекос виноват. Там подшипник рассыпался от износа. Хорошо, что не на эшелоне один и восемь. А то бы гроб всему. Меня бы закопали, а куски железа выкинули. Ничего не останется, если с той высоты гробануться. Но я правил взлёта не нарушил. Сами посмотрите. Все приборы остались включенными. Я аккумуляторы не вырубил.

– Николай всё так сказал, – подошел Шарипжанов Аскарбек, эксперт областной. – Мы всё тут под микроскопом отсмотрели. Пилот не виноват. Авария спонтанная. Замечание вашим техникам. Надо предполётную делать внимательнее. Хотя в целом машина ухоженная, а сработала мелочь. Подшипник гнилой, пропустили в текучке. Думаем, наказывать никого не надо. Брак подшипника заводской. Новый, блин, подшипник. Три шарика дефектные были. Вот. Смотрите сами.

Шарипов покрутил на ладони подшипник. Трёх шариков не было. В пыль рассыпались. А на боковине клеймо стояло – « 11.09. 64. ОТК» Три месяца было детальке. Недавно, значит, заменили.

– Сами полезете смотреть? – спросил Аскарбек.

– А на кой? Вы всё определили. Очевидность полная. Брак заводской. Машинка пишущая есть у егеря? – Шарипов похлопал пилота по спине. Это означало, что для него всё обошлось. Зарплату получит, премию. За то, что уберёг машину от более серьёзного разрушения, а людей – от погибели.

– Есть машинка, – егерь Рудаков постучал для наглядности пальцами по воздуху.– Я же отчёты пишу, докладные, заявки на продукты и другую хрень. Бумаги тоже навалом.

– Вызывайте на завтра грузовой вертолёт «МИ-6» с зацепом. Делать будете в ваших мастерских. Деньги перешлём третьего числа. Тут тысяч на сто, а, может, на сто пятьдесят работёнки, – Байрам прочел акт, кивнул головой и отдал лист эксперту. – Напечатаете сейчас. Подпишем. Печать у меня с собой.

– Ну, пошли, что ли! Там стол накрыт. Ёлка фонариками сверкает. Девчонки заждались. – Егерь радостно засмеялся и потащил Шарипова за рукав.

– Не, мужики,– Байрам выдернул рукав из цепкого кулака егерского. – Мне ещё в Семипалатинск надо сегодня. Бумагу забрать. И домой к вечеру вернуться, хоть лопни! Гости придут.

– Гостей на день переноси, Боря, -Аскарбек крепко взял его под руку. – Сегодня ты всюду опоздал. Завтра улетишь. В Семипалатинске ты будешь не раньше семи вечера, если сегодня лететь туда. Уже никого не будет. А два рейса оттуда в Алма-Ату тоже только завтра. В пять сорок и в восемь вечера. Один московский, поздний. А первый – «ЯК-40». Долго лететь и муторно на нём. Ну, ты знаешь. Кидает его туда-сюда. Устаёшь за полёт. Давай отдохнём сегодня. А завтра лично сам тебя отправлю и с Семипалатинском созвонюсь, чтобы тебе место проверяющего дали на наш «ИЛ -18» , который Миша Шувалов ведёт из Москвы через Семипалатинск в Алма- Ату.

– Телефон у тебя, егерь, есть? Межгород? – Шарипов подошел к Володе вплотную.

– Естественно! Это ж хозяйство облисполкома. Тихий дом отдыха для своих. Тут всё, что надо, есть, – Рудаков шагнул назад и закинул ружейный ремень за спину.

Шарипов позвонил домой, час примерно сюсюкал с молодой женой, всякими ласковыми словами её облепил с головы до ног, после чего успокоился, аккуратно уложил на место трубку, сдул с неё невидимую пылинку, потер руки, выдохнул и крикнул молодецки:

– Ну, где Дед Мороз? Снегурочек всем хватит? А пить не самогон будем? Тогда вперёд!

И начался пир как в сказке – на весь мир, хотя, слава богу, никто в мире, кроме присутствующих в исполкомовских райских кущах, о новогоднем борделе при доме отдыха правителей области знать не знал, да и не смог бы, если бы даже очень захотел. Пили и пели, плясали, парились в бане и купались в бассейне голой толпой, состоящей из пьяных в дымину мужиков и таких же девчонок, выписанных на заказ из большого танцевального ансамбля «Гулдала» областной филармонии.

Проснулся Байрам второго января в восемь утра, снял с шеи розовую руку девушки Ларисы, повисшей на нём сразу с начала веселья, сполз с кровати, налил себе коньяка почти стакан, проглотил и в трусах  босиком вышел на крыльцо.

Вокруг был синеватый после рассветный снег, бледнели запорошенные ели по периметру забора и бегали по двору два алабая, огромных как телята. Пахло дымом от печей из низких кирпичных труб и терпким ледяным ветром с Бухтарминского «моря».

– Хо-ро- шо!! – крикнул в небо Байрам, – Хорошо ведь, мать вашу за ногу!

Правду чувств своих доложил миру.

Глава вторая

Никто кроме малых детей никогда не называл утро первого января добрым. Даже если кто-то часов в восемь мог проснуться и выскочить на морозный чистый воздух, очищаясь в нём изнутри и снаружи от въевшихся в одежду и плоть запахов винегрета, оливье, холодца и селёдки под толстой шубой, то первым встречным он говорил не «доброе утро!», а «с Новым годом!». Потому как врать вообще нехорошо, а в первые часы обновлённой жизни – просто преступление. Ну, какое оно «доброе», утро первого января? Никто почти не спал. Глаза слипаются, и качает тебе на ровном месте, как сухогруз в шторм, башка трещит от адской смеси вин и водки с коньяком, тошнит от аромата копчёного сала или кустарда, заварного крема на торте, а шампанское, не смотря на то, что является напитком благородным, вместе с газом всё ещё ломится наружу, на далёкие виноградные плантации, через все твои щели в теле.

Анель решила окончательно проститься с кроватью, где покоилась всего пару часов, села на край и поняла что за ночь она объелась, перепилась, вымазалась заварным кремом и красной икрой, которые от тепла организма ссохлись, стягивая кожу до желания усиленно чесаться. Нет. Вот ночь добрая была, всё в тебя лезло и легко глоталось, а изнутри рвались песни, пожелания радостные и остроумные шутки. Утро же заставляло сделать невозможное – чувствовать счастье бытия уже в другом временном отрезке, в счастливом Новом году. Заставляло, но впустую. Помятый самым значимым праздником, народ счастьем считал редкие минуты, когда прекращала бить дрожь и трещать голова.

Села Анель на подоконник, дождалась когда Байрам оденется и прибежит целоваться перед отлётом в командировку, а после трёх минут нежности осталась одна, обмякла, взгрустнула и, придерживая у висков голову, стала смотреть в окно. Там посреди дороги ещё позавчера мужики слепили для своих малолеток высокую снежную горку со ступеньками сзади. А скат щедро залили водой. И вот первого числа огромные массы детей да ещё пьяных дядек с тётками начали с визгом, свистом и с возгласами «ништяк катимся», «погнали, ё-моё!» и на них похожими, носились вниз на санках, картонках, фанерках, на задницах и спинах. В общем, было на горке веселее, чем за столом с бутылками, тарелками и отдельной вазой в центре стола, полной мандаринов, которые всегда являлись населению на уличных лотках и рынке только под Новый год.

Громко затарахтел, аж затрясся красный телефон с редкими для шестидесятых годов кнопками вместо дисков. Доставались такие почти все разному начальству.

– Людка! С Новым тебя! Желаю повышения зарплаты и такого же хорошего мужа, как мой! – очень порадовалась Анель явлению подружки в тяжкую послепраздничную минуту.– Как отметили-то!?

– Ой, Анечка, по телефону и не перескажешь, – захохотала довольная жизнью Людка. – Приезжай лучше. Мы же ещё не закончили праздновать. Гуляем без сна и отдыха! Без мужа сможешь? Мы тут все без мужей.

– Так мой на аварию улетел в Усть-Каменогорск. Завтра вернётся к ночи, – Анель прижала трубку к щеке, а длинный телефонный провод позволил ей говорить и одновременно доставать из шкафа лучшее платье. Оно было сшито в «люкс мастерской» из бирюзовой лайкры с золотистыми дралоновыми вставками вокруг декольте и вдоль бёдер. – Так что я баба незамужняя до завтрашнего вечера. У вас там есть перед кем мне новыми нарядами повыделываться?

– Увидишь лично! Есть они, донжуаны! Куда без них, нахалов!? Давай, ждём! – Людка не смогла остановить звонкий хохот и с размаха грохнула трубкой по рычагам.

Анель к платью добавила браслет с аметистами, бирюзу в облике кулона на золотой цепочке, перстенёк с яшмой и серьги с изумрудами, которые очень красиво сочетались с кулоном и лайкрой. Никому из её окружения и в голову бы не стукнуло, что такой набор побрякушек, «цацек в золотой оправе» – полная безвкусица. Наоборот! Суметь заиметь такое и выходить в «свой» свет эдаким импортным попугаем – высший класс! Она завернула светло – голубые туфельки на шпильках в салфетку, уложила их в сумочку, бросила туда же сигареты «marlboro». Мужу лётчики привозили их из дальних стран. Духи « Avon Topaze» прихватила – мимоходом похвастаться редчайшим парфюмом, который для неё без труда находили стюардессы, летающие в загранрейсы. Всё. Можно было на крыльях лететь к друзьям, где весело и свободно.

Нет, рано! А глаза подвести, а тени наложить! А ресницы вытянуть и торчком поставить тушью «Louis Philippe»! Её Байрам дарил впервые на 8 марта, когда они после торжественного собрания только начали совместное движение к любви и к его разводу с Галией, и потом покупал «Louis Philippe» почти через каждый месяц, когда Галия уехала, а Анель заняла её место в сердце и койке. С дамским полом он общался давно, активно и как-то запомнил, что даже дорогая французская тушь в тубе, похожей на толстый карандаш, сохнет, зараза, и надо покупать новую. А ему летающие в загранку пилоты везли всё, что попросит.

Долгая, но упоительная процедура изготовления своего парадного облика заняла около часа. Но утро еще не ушло и весь неизбежно увлекательный день маячил в близкой перспективе как диктор телевидения: и вроде он рядом на экране, и одновременно черт знает где, на какой – то далёкой Шаболовке.

****

В Людкиной квартире дым от сигарет просачивался даже через входную дверь. Как и сводный хор солидного мужского и легкомысленного, заводного хохота в недавнем прошлом юных дам. То ли анекдоты травили свеженькие, а, может, просто напились до такого предела, когда говорить уже сложно, а ржать – запросто. Без повода. Потому как прежний повод – встреча Нового года ещё не иссяк. На звонок к двери прибежала куча народа как будто Дед Мороз, не успевший к ним в полночь, добрался-таки до квартиры тринадцать в доме номер шесть на улице Декабристов. И приволок каждому мешок с коньяком, а каждой – по мешку с апельсинами да со знакомыми по редким импортным фильмам бананами. Ну, и, ясное дело, с упаковкой тортов под кремами «безе», «шоколадный ганаш» и «патисьер». Открылась дверь и на пару секунд стало так тихо, будто в центральном читальном зале большой республиканской библиотеки, где и так всегда даже кашляют шепотом, все сразу и дружно отравились знаниями, померли и скончались с ними все звуки дыхания, сопения, полёта мух.

Перед расхристанной, крепко набравшейся шампанского и коньяка массой, стояла без Деда Мороза невинная, светлая и манящая роскошной статью снегурочка в норковой шубке, норковой круглой шапке и в итальянских сапогах, облегающих тонкой кожей выразительно красивые ноги.

– Вы чего? – удивилась Анель. – Это я, Анель. Людка, и ты меня не признала? С Новым годом! Одиноких принимаете?

– Ещё как принимаем! – шикарным баритоном сказал изящный молодой человек, одетый в блестящий серый костюм, ослепительно белую рубашку, украшенную галстуком «бабочка». Он был нетрезв, но и не надрался в зюзю. – Я – Игорь, актёр театра имени незабвенного Лермонтова. А вы снегурочка такая?

– А я Анель, – она распахнула шубу, блеснула необычно шикарным платьем, броским перстнем с яшмой в золотой окантовке, кулоном из шлифованной бирюзы и перешагнула порог. – Просто Анель. Уборщица из новых мужского и дамского туалетов в парке культуры имени Горького.

Все так жутко заржали, что из остальных квартир стали часто и поочерёдно высовываться полусонные не протрезвевшие соседи.

Анель повесила шубу, переобулась в туфли на шпильках и хотела сесть к столу.

– Анька, пожди. Покрутись тут у всех на виду, – крикнула подружка Людмила. – Пусть народ рассмотрит и мозгами сфотографирует, какая она бывает – женщина мечты! Идеал вкуса и великолепия.

Народ цокал языками, кто-то присвистнул восхищенно и весь коллектив минут пять аплодировал красавице в изумрудах, золоте и других драгоценных причиндалах не всем доступной роскоши. Потом Людка включила магнитофон «Днипро» и под первую битловскую песню «Love Me Do» все стали чокаться рюмками с коньяком и орать несложный лозунг: «С Новым годом! С новым счастьем!»

Сразу стало всем так радостно, будто новое счастье уже, наконец, только что и пришло, и раздало всем выигрышные билеты в замечательную жизнь.

Анель незаметно для шумной веселящейся бригады поправила на себе и платье, и побрякушки дорогие. Всё было на местах и всё буквально кричало о том, что давняя подружка не самых последних в столице дам теперь стоит на ступеньку повыше над ними. Украшения и одежда остальных тоже стоили серьёзных денег, но не таких, какие всего за три месяца конфетно-букетного промежутка и короткой пока семейной жизни Байрам Шарипов ухнул на бывшую ресторанную певичку, пробившуюся к нему в жены. Именно этого, собственно, она от него и ожидала. С самого первого дня, когда после собрания он подошел и без положенных при знакомстве реверансов и всяких романтических предложений обыденно, будто они вместе уже лет десять, сказал.

– Привет. Я тебя забираю у твоего любовника Миши Шувалова. И не возражай. Мне твои выдающиеся данные больше соответствуют, да и мои тебе тоже. Я тут всё же не дворник, а через год вообще начальником порта буду. Жить со мной станешь как дочка Брежнева. Всё, что хочешь, у тебя будет. А подпрыгну в крупные начальники, назначу тебя заведующей общепитом аэропорта. Там и деньги, там и директор ресторана у тебя на побегушках, не говоря уже о трёх столовых и пяти буфетчицах.

Даже сам заведующий складом приседать перед твоими красивыми ножками будет. Короче, ты мне нужна и как украшение, и как верная рука. Про любовь я не упоминаю. Врать глупо. Ни у меня её к тебе ещё нет, ни у тебя. А будет – не будет, кто знает? Да и не она главная в семье. Основное – это помощь друг другу в общей жизни. Но ты будешь у меня не просто красивой, я так сделаю, чтобы тебя называли за глаза шахиней и вели себя с тобой, преклоняя головы. Это не слова. Я сказал! И так оно будет.

–Байрам Каримович, – робко полезла к нему в душу Анель. – Тогда женитесь на мне. Просто так я с Вами жить не стану.

Шарипов кивнул.

– Не говори мне «Вы».

– Про тебя говорят, что ты хоть и переспал с половиной наших девчонок из Управления и порта, но сам – Отелло. Ревнивец бешеный. А на меня тут и не только тут почти все мужички пялятся, клеятся ко мне и слюни пускают. Так вот… Сразу побожись, что ревновать не будешь. Совсем. Думай там про меня что угодно, но ревность не показывай. Или тогда давай на этом нашем разговоре наши отношения и закончим. Я тоже не с помойки. Покручусь перед секретарём обкома, так и он в любовницы заберёт без раздумий. А уж как он меня щедростью одарит – ни в одной сказке не прочтёшь. И с Галиёй своей разведись быстро. У тебя блат везде. Тянуть не будут. Вот сразу же как разведёшься – идём в «ЗАГС». Прямо на другой день.

– Принимается, – улыбнулся Байрам. – Но обоюдно. Ты тоже не ревнуешь. Тогда живём с удовольствием, а начнёшь шпионить и неверность мою отлавливать, забирай из дома всё, что хочешь и вали в толпу разведёнок. Поняла?