Кружевные закаты

41

Андрей не мог так же беспечно, как в прежние тягучие времена, просто войти в дом благодетеля, дабы сообщить Крисницкому, что двое из его детей повешены. Он так надеялся на мирный исход дела, что так и не рассказал правды, опасаясь за здоровье старика.

– Что это ты такой ошпаренный? – шутливо, хоть и насуплено спросил его Михаил Семенович, даже не поприветствовав.

Крисницкий вальяжно полулежал в кресле и пил кофе с присущей ему истинно аристократической не вычурной элегантностью, наблюдая, как крестьянские дети собирают под мансардой цветные камешки. Крошечная чашечка в его руках аккуратно ложилась на блюдце.

– Вот бы обзавестись внуками… – мечтательно протянул он и помрачнел. – Только вот мне это не грозит.

Почему Крисницкого вдруг прошибло на сентиментальность и любовь к детворе, не смог объяснить даже он.

– Отчего же? – Андрей почувствовал, как под плотным костюмом его прошибает холодный пот.

– Сам ведь знаешь – Алиночка скорее уйдет из дома, чем согласится «на кабалу» … Сущего бесенка я вырастил, Андрюша.

Андрей приоткрыл рот и несколько мгновений стоял неподвижно. Наконец, Крисницкий, повернувшись к нему, заметил выражение его лица и обеспокоенно спросил, в чем дело.

– Отец, – разрезал тишину Борис, – произошло нечто неприятное. Скорее, даже ужасное.

Андрей покосился на младшего хозяйского сына. Что заставило его открыть рот? Обычно он молчал долго и насуплено, не участвовал ни в каких диспутах и не проявлял ни к чему абсолютно никакого интереса, поэтому никто и не пытался разговорить его, считая зачастую элементом декора чудака Крисницкого.

– Что же? – резко отчеканил Крисницкий.

Андрей невольно подумал, за что Михаил Семенович так обращается с сыном. Борис из-за прилежной, но не дающей результаты учебы в столичной гимназии объявлялся дома редко, и Львов крайне мало его знал. Сейчас он обитал дома из-за болезни, которую сам себе выдумал. Учебное заведение его находилось неподалеку от особняка Михаила Семеновича, поэтому младший Крисницкий мог позволить себе это. Конечно, если бы даже Борис Михайлович жил под отчим кровом постоянно, это никоим образом не способствовало бы их сближению, поскольку человек, подобный Борису, вообще ни с кем не мог сблизиться. Были у него приятели, да и те увязались за ним от нечего делать. Или же из-за того, что им так же не с кем было вращаться.

– Отец, – терпеливо и очень тихо продолжал Борис, не выдавая никаких следов волнения, – Алину и Константина казнили после пребывания в Петропавловской.

Борису, в сущности, просто хотелось, чтобы отец увидел, как сестра порочна, он не пытался доставить ему боль. Опасаясь, что Крисницкий не поверит словам, сын со скрупулезностью одержимого застилающей остальную жизнь идеей ограниченного мальчишки готовил подтверждение. Он не мог понять, что, даже если бы Крисницкий узнал все о своей девочке, он никогда не отрекся бы от нее, оправдывая каждый ее шаг и желая лишь помочь.

Через несколько минут, опомнившись от абсолютного обездвижения, посеревший от внутренней боли, Крисницкий пытался спуститься с веранды в сад. Андрей замер поодаль, не решаясь даже помочь, поскольку чувствовал вину, с которой не мог справиться. Неожиданно его осветила безумная на первый взгляд идея… Львов глубоко вздохнул, обеспокоенно покосился на старика и, решив не тормошить его, или, быть может, испугавшись, велел запрягать лошадей в Петербург.

42

Через несколько месяцев поседевший Михаил Семенович Крисницкий с упоением нянчил крошечную девочку, дочь Светланы. Мать ее окончила свой земной путь через несколько дней после разрешения дочерью. Недуг ее так и остался загадкой. Ну да мало ли чем болеют заключенные…

– Это ни хорошо ни плохо, это необратимо, – распевал Андрей, уговаривая Крисницкого посвятить себя внучке.

Кому еще осталась нужно существование этого сухопарого колючего старика?

– Жизнь – стечение обстоятельств, она редко зависит от нас. Наш путь, наш выбор – да, но не судьба окружающих, тех, кого мы любим. – Андрей пытался говорить спокойно, а сам все вспоминал слова Алины, обращенные к нему, последнее, что он слышал от нее.

Через всю жизнь Михаила Крисницкого проходили утраченные иллюзии, он давно привык, поэтому не онемел от горя, не слег и не начал роптать.

– Андрюша, иди к черту со своими утешениями. Жизнь моя кончена, – сурово и совсем бесцветно ответил Крисницкий.

Каким-то младенцем он хочет заменить ему Алиночку… Однако погодя старик сдался – взяла верх порядочность. Что же, его внучка будет скитаться по приютам?! Придется, конечно, пройти столько, ведь его сынок – недоросль так и не венчался с той девушкой. Какой позор, если бы он только знал! Почему они так не доверяли ему, ничего не рассказывали? Не так уж он глуп… Больно. Одинокий старик остался с маленькой девочкой, чья судьба могла бы сложиться иначе, но вряд ли стала бы лучше, будь ее родители живы.

– Она была солнцем моей жизни.

Михаил Семенович осекся на предвкушении того, что вот-вот на лестнице послышатся летящие шаги Алины, и она, запыхавшаяся, румяная от утренней прогулки, вбежит в столовую и с размаху кинется на стул, повелительно ожидая трапезы и насмехаясь над чем-нибудь, над чем вполне можно насмехаться, или вовсе отмалчиваясь, считая общество домашних слишком мелким для ее великих идей.

– А я, отец? – с бессмысленной надеждой спросил Борис, бесшумно сидящий рядом и даже, казалось, не дышащий.

– Ты… ты не любил ее. А должен был. Как можно было знать ее и не любить?

– Она забирала всю твою любовь. А я, единственный сын, оказался в стороне из-за упертой буйной девчонки!

Крисницкий удивленно, но беззлобно посмотрел на сына, который везде умудрялся казаться невидимкой. И удивленное волнение отца быстро сменилось умиротворенностью. Вместо того чтобы упрекнуть Бориса, он изрек:

– Смирись. Это все, что остается людям в ситуациях, подобных нашей, – сам того не ожидая, Крисницкий почти точно воспроизвел слова Андрея.

Хроническая неудовлетворенность действительностью в Михаиле Семеновиче приняла паразитирующий масштаб. Если раньше его трогали остатки былой деятельности – политическая ситуация, воспитание детей, то теперь лишь спокойствие и желание ласки подогревали его. Внучка никогда не станет для него тем, чем была дочь. Но он сможет стать чем-то для нее.

Поблизости от сопящего комка тепла Михаила Семеновича волновало другое. Что, если Марианна захочет отобрать внучку, последнее, что осталось у него? Кто знает, насколько мстительны бывают молчаливые женщины. И насколько саднящими оказываются под конец жизни былые любовные раны, когда за отсутствием действия и невозможностью проникнуть в жизнь детей, которую те с досадой закрывают, приходит блажь думать, что все могло обернуться благодатнее.

43

Андрей не знал, как жить после всего, что пронеслось неожиданно, сразу затрагивая все своей необратимостью. Если раньше приоритетными были для него свои горести, то теперь одна мысль о том, что какое-то время ему вообще плевать было на весь выводок Крисницкого и неудавшуюся невесту, жгли его священным огнем собственной совести. Несколько недель после казни он находился в апатии. И раньше не был он особенно жизнерадостным, но всегда представал перед окружением довольно деятельным. Его существование ему самому без тех, кто ушел, казалось невероятно мелочным. Как неприкаянный, бродил он по кристально убранным комнатам, куда не суждено было уже прийти им, ушедшим, канувшим. Сознание этого наполняло его душу такой болью, что Андрей останавливался и подолгу вглядывался в окно, силясь разобрать в нем что-то и не видя ничего, кроме облупленных холодом рам и задвижек.

Отношения со стариком Крисницким не восстановились даже после всех хлопот Львова, чтобы тот получил внучку. Какая-то преграда встала меду ними, без боли они не могли уже беседовать, хоть никто и не ставил никому в упрек неверное поведение в те страшные дни.

После первых недель оцепенения Андрей с удивлением отметил, что тоскует по Алине больше, чем по Светлане. Должно быть, она потрепала его чувства своей выходкой, или чувства эти были не столь сильны… Они ведь не особенно подходили друг другу, но он закрывал на это глаза, поскольку был ослеплен ее чарующими манерами.

В конце концов, Андрей уехал и пытался утешить себя новыми романами, зачастую со старыми знакомыми. Скоро он неудачно женился на одной их тех девиц, которых Алина презирала настолько, что порой не могла удержать себя в рамках. Во времена ее холодного презрения и скрежетания сквозь зубы какой-нибудь гадости Андрей порой задавался вопросом, что это – зависть оттого, что она никогда не сможет, да и не захочет принадлежать их миру, или негодование, что она действует, а остальные лишь сидят на своих шелках и всячески тормозят прогресс, отодвигая женщин от свободы обратно в глубь предрассудков, при том будучи вполне довольными сиим обстоятельством.

Жена его оказалась мила, обходительна, со всеми всегда вежлива, созывала в их дом половину города и каждому могла сказать остроумное словцо. Хорошо вела хозяйство и любила детей. При мысли о детях Андрей привычно покрывался холодным потом, ибо понимал, что с наводнением его дома этими крикливыми глупыми существами его относительная обособленность и остатки независимости полетят к чертям. Ночью, ощущая спокойное дыхание жены и наблюдая за ее здоровым сном, Львов уносился мыслями в не столь далекие времена и все думал, думал о том, можно ли было что-то изменить. Отчего он не понял сразу, как далеко зайдут их намерения? Вспоминал он так же губы Светланы, мягкие кудри Алины… Что это были за девушки! И почему он был таким дураком?

44

Марианна Лиговская была уверена в священной обязанности дать понять Крисницкому, что пальцем не пошевелит ради его дочери. Кончина сына к ее собственному удивлению не отразилась на ней столь пагубно, как могло вообразиться. Вовсе не так, как выскребла Крисницкого потеря дочери.

Мало кто был посвящен в то, что госпожа Лиговская смогла добиться кратковременного освобождения Кости, пока тот еще не окреп после пожара. Она надеялась, что за время, проведенное с матерью, он немного образумится и найдет возможность не угодить за решетку, сотрудничая с властями. Но Марианна действительно недооценила сына, потому что, быстро разгадав намерения прародительницы, он без тени упрека и истерии с повинной вернулся к жандармам. Тем не менее, не сделав ничего для дочери Крисницкого, Марианна по-своему злорадствовала, чувствуя мрачное удовлетворение, хотя сама боялась этих чувств. Хотя, стоило признать, эффект от сговора с Алиной вряд ли был бы больше.

Навалилась Лиговская на облака воспоминаний, пребывая в Петербурге последние дни. Миссия ее оборвалась, не оказавшись успешной… Объяснимо ли, почему жизнью можно назвать лишь часть пути? И что она сделала не так, за что так поплатилась? Или то, как существовала она, и есть верно, а все другое, все эти чувства и поиск – блажь, ветер? А женщина, как завещано, предназначена отнюдь не для собственного удовольствия?

– Чья жизнь прошла так, как хотелось, в конце-то концов? – спросила у нее как-то Варенька, и тогда Марианна согласилась с ней.

Но Варвары давно не было, а характер Марианны сильно пострадал после утраты иллюзии поиска, обмана счастья и сознания, что все клонится к закату, а мир не становится интереснее. Привычный Лиговской, такой близкий, надежный и понятный, вновь оказался в тени неисполнимой мечты – Крисницкого. Много лет Марианна всерьез думала, что забыла его, отвлеклась… И вот опять эта встряска, этот город, где они провели столько счастливых часов… Их казненный сын.

Женщина с поломанной неумением вовремя выкинуть прошедшее судьбой осталась в окружении детей, должных заменить ей старшего сына, которого она всегда опасалась. Порой ей больно было смотреть на него, узнавая черты Михаила, его мимику. Правда, ей удалось воспитать дух мальчика иным… Или он сам воспитал себя. Дочерей она ценила больше, давненько подозревая в Косте неуместное теперь ее воспитанной сущности брожение. Бунтарство ни к чему хорошему не привело Марианну, но она не сказала сыну, как это опасно и неблагодарно. Да он и не стал бы слушать. Никого никогда не слушал.

Только теперь в гостиной общей знакомой Михаил и Марианна, как прежде, оказались близко. Лицом к лицу, словно сама судьба требовала от них покаяния. Но проруха ошиблась, меньше всего они хотели просить прощения.

Что-то в чертах обратившегося к нему лица, залитого презреньем к его ссыхающейся фигуре, но сохранившего часть прежней красоты, напомнило Михаилу Семеновичу, сутулому пятидесятишестилетнему дворянину, о его поколении. Ощущение, что все это где-то происходило, всегда тянуло его, заставляя мучительно соображать, откуда взялось неизмеримое по мощи и тяжести чувство… Несколько секунд Крисницкий как в полусне соображал, откуда знает эту женщину, пока не разразило его, точно громом – Марианна! Не сразу до Михаила Семеновича достучалось, что этот скользкий взгляд принадлежит ей, с которой столько связано… Да, чувства ослабели, быть может, стерлись (если бывает, что такая страсть стирается совсем), но она, похоже, ничего не забыла. В льдистом взгляде холодных глаз не было былой любви, зато явственно читалось не прощение. Просто уму непостижимо… Под давлением этих тяжелых век он и сам вдруг как будто приблизился к земле, внезапно налетела на него непомерная усталость. Даже с его воспаленным в последние месяцы мировоззрением не мог Михаил Семенович предположить, отчего теперь, когда погиб их общий ребенок, она смотрит так не враждебно даже, не упрекающее, а будто хочет превратить его в камень. Марианна, прощупав его реакцию, ощутила, как все ее существо заливается мрачным чувством справедливости.

Про себя свое отношение к Крисницкому, ставшему ей на долгие годы злым гением, Марианна навсегда крестила одержимостью. У Тони же отдача благодетелю своему, защитнику и напророченному венчанному супругу, по всей видимости, сильнее дружбы, окрашенной любопытством и преклонением, не поднималась. Молодая жена Крисницкого вовсе, должно быть, не догадывалась о том, что низменные стремления плоти могут стать сильнее личности, направлять ее, гнать за собой. Не разбуженная чистая девочка… Как это скучно! Крисницкий задумывался об этом нечасто и теперь согласился бы с Марианной, если бы узнал ее соображения. Раньше он не был достаточно опытен, чтобы понять это, а, если разобраться, и не хотел… Он несся по жизни, лишь черпая, а отдавая, если придется. Что было с его стороны в отношении обеих женщин, Крисницкий так и не прояснил. По крайней мере, нечто неизмеримо большее, чем ко всем остальным. Михаил всегда был уверен, что каждая любовь глубоко индивидуальна, и вгонять ее в рамки навязанных образов никак не годится. Он любил их обеих, быть может, даже в одно и то же время, и созидательная любовь победила бешеную.

Они ни слова не сказали друг другу, лишь смотрели. Смотрели, и перед обоими представал их блестящий роман, которому завидовала половина Петербурга. Все эти косые взгляды гордых голов, шелковые красные платья, в которых Веденина выглядела как богиня, реки шампанского, свечей, шелка, бархата… В Крисницком воскресали ее молодые образы, упоение, которое они получили рядом друг с другом. Он ни о чем не жалел. А Тоня… Ее появление было так безболезненно и тихо, что буйство изжило само себя. Марианна в его понимании была чем-то иным, более даже высоким, но все же не главным, не имеющем права принадлежать ему постоянно. Красивым развлечением, экзотическим цветком. С самого начала он так и воспринимал ее, а она не смогла раскусить эту пилюлю, грезя и витая в болотах.

«Интересно, а переживал бы он так, если бы умерла я», – с мраморной нестирающейся обидой думала Марианна, вертя в руках письмо от овдовевшего Крисницкого, когда он удосужился написать ей после смерти жены, неизвестно на что надеясь. Послание то осталось без ответа.

Марианна же вспоминала его предательство, отчаяние в начале беременности, меланхолию, брак с малознакомым человеком, все связанные с этим муки и страхи… Смерть Кости, опять же из-за этого олуха, не имеющего права зваться ему отцом. Кто еще распространял среди молодых умов этот бред, которому даже в молодости не следовал, но сочувствовал? Вышел сухой из воды, да в пучину затянул. К чему ведут эти революции? Лишь к смерти. И плевать на остальных, она не желает терять родных из-за того, что кому-то там захотелось поиграть в благородство! Чем дольше жила Марианна Лиговская, тем лучше понимала мужчин, и тем меньше они ей нравились.

– Здравствуй, Марианна. Так вот какая ты стала, – с натугой изрек Крисницкий после двух неудачных попыток приветствовать ее.

Марианна будто дернулась от легчайшего удара током. Подняв на бывшего любовника пожухлое лицо и сужая глаза, словно они слезились, она не без труда выговорила:

– И тебе не хворать.

Далее последовало невероятно долгая и содержательная для обоих пауза. Михаил Семенович все больше съеживался, так ему стало неуютно.

– Если ты думаешь, что я перестал уважать тебя, – оторопело произнес Крисницкий, натыкаясь на холодную стену и отчаиваясь получить хоть какую-то отдачу, – ты заблуждаешься.

«А это к чему?» – саркастично фыркнула Марианна. Столько лет они не говорили, и он начал с излияний.

– А разве нет?! – клокочущей яростью вскинула, наконец, Лиговская на собеседника свой взгляд, окутанный причудливой росписью морщинок.

– Нет… – подавленно ответил Крисницкий.

– Это сейчас тебе так кажется.

«Быть может, твоя правда»

– Были у меня женщины, Маня… И до и после вас с Тоней. Не так много, как считали в свете. Главное ведь там было создать видимость процветания, легенду благодаря тому, как держишься, каких людей зовешь на чай…

Лиговскую опалило то, какое прозвище он использовал… Давным-давно никто так не обращался к ее сиятельной особое. Все уважали, а этот хлыщ… Это тогда ему было можно все. Марианна скривила рот, желая отрезать: «К чему мне твои похождения?», но удержалась. Когда еще выдастся возможность узнать, что чувствует это человек. Ведь они давно потеряли связь, а читать мысли Марианна так и не научилась.

– Но ты была выше, чище их всех… Через призму стольких лет я ценю это еще больше, – между тем продолжал Михаил Семенович, не представляя, какой гнев вызывает.

«Ценишь ты, ценил вообще, может?! Как же!!! Бросил меня, как дворовую шавку!»

– Тогда объясни, почему ты, несмотря на все мои достоинства, предпочел мне эту девчонку?

Боже, сколько лет, долгих холодных лет, ее мучил этот вопрос! Лишь сейчас, озвучив его, Марианна поняла, насколько ей было важно узнать истину; насколько ненужность ответа была припорошенной, забитой.

– Не просто так же ты меня оставил…

– Ты не хуже меня помнишь, как нас изматывала эта страсть, Маня… Она была неправильной. Отношения, канонические отношения не должны строиться таким образом.

– Это мои слова! Это были мои слова – про страсть! Как это избито… Не припоминаю в тебе склонности к настолько заезженной морали и домострою без фантазии и свободы. Куда ты укатился, Мишенька? Ты проклятый лицемер, тебя она не изматывала, ты только пил ее!

– Возможно, – тяжело ответил Крисницкий, – я понял, что пора мне остепениться… Бывает – захотел семью.

От обиды горло Марианны свела судорога. Конечно, для него она была уже опорочена… Им самим.

– А со мной это было невозможно. Учитывая, что я носила твоего ребенка.

О, Веденина знала, как уколоть больно, как задеть самую чувствительную струну. А Лиговская, по всей видимости, в этом искусстве преуспела еще больше.

– Ты ведь не сказала мне этого!

– Ты не вправе упрекать меня! И не вздумай говорить, что тебе было больно, потому что ты не можешь представить и сотой доли моей боли, связанной с тобой. Что было бы со мной, не будь Лиговского? Об этом ты думал? Ах, нет, тебе же все равно! – голос Марианны даже осип от наплыва эмоций.

– Так вот что ты на самом деле думаешь… – протянул Крисницкий, потому что ему нечем было оправдаться, а в этих словах он черпал защиту.

– Убеди меня в обратном. Тебе плевать было на нашего сына, важна была только эта девочка, дочь другой девочки.

– Жестоко, Марианна, – сник Крисницкий. – Воздаю тебе должное. С твоим самообладанием ты невероятно опасна.

«А чего ты ожидал? Сладкие воспоминания в кругу старых друзей?!»

– Объясни мне лишь одно, – не унималась Марианна, хотя видела, что он не хочет или не может утолить ее любопытство. – Чем она оказалась лучше меня? Неужели с ней было интереснее? Или теплее? Уж как я тебя любила… Тебе на всю жизнь бы хватило.

– Марианна, вспомни – меня женили…

– Как не помнить. Тогда я не смела высказать тебе все в глаза. Как удобно отделаться от надоевшей любовницы: «Меня женили»! А я была настолько ослеплена, что продолжала тебя оправдывать… Как все это мерзко. И потом, если бы ты не полюбил ее, у тебя не хватило бы сил оставить меня.

– Тебе так непосильна была ноша любовницы…

– Забавно, что ты в коем – то веке задумался обо мне. А я ведь терпела, Миша. И терпела бы далее, как это ни страшно. Лишь за возможность видеть тебя, дышать тобой, говорить и прикасаться к тебе.

– Не делай вид, что не помнишь, какой была в те дни. Мне больно было смотреть на тебя и понимать, как тебе плохо.

– Что же ты раньше не сказал, что тебе жаль? Может, мое мнение о тебе улучшилось бы. Что ж ты ничего не сделал, чтобы хоть что-то залечить?

– Мы оба были молоды, и…

– Молодость отнюдь не означает глупость, милый.

Назвав его этим забытым незаслуженно для него нежным словом, Лиговская поежилась.

– Этот наш дурень Константин много дел наворотил, и не только в политике, – Крисницкий решил полностью обнажиться перед ней.

Он так обидел ее в прошлом, так можно хоть как-то возвратить долг.

– Он не наш, а только мой. Ты к нему никогда не имел отношения.

– Пусть так, но неужели ты не хочешь увидеть его дочь?

Марианна в очередной раз расширила глаза, но теперь уже с меньшей долей сарказма.

– Он успел жениться?

– Внучка незаконная.

Последовал вздох.

– Вполне в его стиле.

– Хочешь повидать ее?

Марианна какой-то очень короткий миг поморщилась, но все же произнесла:

– Было бы чудно.