Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

Когда я оправилась от воспаления, аборт делать было поздно совсем. Чтобы правда не просочилась наружу, такая позорная для моего папочки правда, меня, когда живот стал заметным даже на моей пухлой фигуре, это в мае уже было, упекли в специальную какую-то больницу с мягкими стенами. Красивые мягкие с пупышками такими стены. Пупышки не отрывались, головой биться было не обо что. На окне за сеткой – решетка. Крики мои никто не слушал и не слышал. Честно говоря, я тогда о ребёнке, как о человечке, наверное и не очень думала. О себе больше думала, какая я несчастная. Снова стала от еды отказываться, чтобы сдохнуть там в этой тишине! Тогда меня стали кормить через зонд, это очень больно. Зато тогда у меня, наверное, была худенькая фигурка, – Жанна неуверенно посмотрела на Ларика. – Это ничего, что я так подробно? Натуралистично?

– Ничего. Валяй! – ему было даже страшно представить, что испытывала там такая же девчонка, как Настя сейчас. Семнадцать лет! – Что дальше было?

– Дальше? А всё просто. Я даже счёт дням не могла вести. Постоянно была в каком-то отупении. Помню, что очень жарко стало, и в этой палате проветривали ночью, когда прохладно было, и меня уводили в другую такую же палату на это время. Стала есть. Подбавляли мне что-нибудь, наверняка, чтобы не кусалась и не орала. По ночам приезжали родители.

– Почему всё по ночам-то?

– Ну как почему? Чтобы меньше людей и их, и меня видело. Всякие фрукты привозили, продукты полезные для беременной, а я их топтала ногами. Привозить перестали. Просили, нет, у-мо-ля-ли меня вести себя «прилично», говорили, что и без этого я для семьи создала кучу проблем.

А однажды я очнулась в другом помещении. Окно, правда, было тоже с решеткой, но стены были обычными. Только мои руки и ноги были привязаны к кровати. В руки воткнуты иглы от капельниц. Живота моего огромного не было, только повязка утягивающая. Вот и всё.

– Как всё? А ребёнок?

– А его не было. Сказали, что он мертворождённый был.

– А труп отдали?

– Какой труп, Илларион? Ты, честное слово, не догоняешь. Во-первых, никто, я думаю, и не просил этот труп. Кому оно надо, если бы даже и был? А во-вторых, когда я лежала и ещё не совсем пришла в себя, после наркоза видимо, я слышала голоса, что роды прошли нормально. Понимаешь: «Роды прошли нормально»? Хотя, кому я говорю, что ты там можешь понимать?

– Ну и что, ну нормально? И что?

– А то, что когда ребёнок мертвый – это не нормальные роды. И он так у меня бился, маленький, в самый последний наш с ним день, который я ещё помнила. И на самом деле, куда они мертворождённых детей девают? Они же уже – дети?

– Не знаю. Отдают, всё-таки, я думаю.

– Вот и я ничего не знаю о своём ребёнке. Я его в последние дни уже так хотела! Он бы меня любил же? Всё надеялась, что Валерка что-нибудь придумает, найдёт меня… Не нашел. А потом я им пообещала, что не буду вести себя, как дикая кошка, если они меня отвяжут. Через неделю я была дома. Меня сразу отправили в санаторий, на юг куда-то, с неплохой в принципе сопровождающей тёткой, медсестрой. Август был, я экзамены выпускные сдала прямо там, заочно. И в институт, на заочное тоже там поступила. Я что угодно тогда бы сдала! Я себя плохо помнила, но когда надо было, сосредоточивалась. Наверное у меня, как и у матери моей, нервы железные. И мне надо было срочно занять чем-нибудь мой мозг, чтобы не сойти с ума. Вот и всё. Там пробыла до ноября. В последние недели я уже одна гуляла вдоль берега. Октябрь был, море было холодным, топиться было страшно и очень холодно.

– А потом?

– Смотри, белочка на сосне! – Жанна старалась выглядеть бодрой и спокойной, но голос у неё дрожал.

– Ты пробовала хотя бы концы найти? Должны же быть хоть какие-то следы этого преступления?

– Один раз попробовала. Сделала несколько наводящих звонков, я так говорила, что как-будто бы это мать моя звонит. У нас с ней голоса одинаковые. Не находишь?

– Нет. Интонации совершенно разные. Только тембр похож.

– Ну вот. И там это поняли, наверное. В тот же вечер ко мне психиатра на дом привезли, он со мной долго говорил обо всяких комплексах и фобиях и посоветовал думать об институте, как о самом главном для меня вопросе на тот момент. Тогда я и решила экстерном всё сдать и закончить с этим образовательным вопросом. Сдала и закончила на два года раньше и с красным дипломом, которым мои родители очень гордятся.

Понимаешь? Где мой, никому не нужный, кроме меня, ребёнок, и где мой институт, всем нужный, кроме меня? Силы не равны.

А ты тут разглагольствуешь о том, что ты отчего-то там не согласен с моим отцом. Какие мелочи! И потом тебе же царство возможностей в приданое за мной предлагают. От такого нормальные люди не отказываются. А с ненормальными… чего с ними церемониться? Их практически же нет? И запомни, не стоит кусать того. кто может тебя сожрать целиком. Я это усвоила. Так я-то им ещё дочерью прихожусь. А по тебе вообще катком проедут и даже не заметят, что ты круче самого крутого яйца. Такие вот дела, Илларион Николаевич, – Жанна замолчала, а потом, чтобы развеять совсем уж мрачное представление об ожидающей их жизни, бодро проговорила:

– Смотри, ЧМЗ, как кочегарка, весь дым на центральную часть города сегодня тянет. Окна ночью придётся закрывать, у меня от него астма начинается какая-то. А у тебя – ничего?

– А я в деревне живу. Раньше тоже чувствовал. Слушай, Жанна, а если бы отыскался твой ребёнок? Что бы ты сейчас сделала?

– Сейчас? Сейчас я бы спокойно ушла из дома и сделала бы всё это предметом самых крутых сплетен. Я бы их уничтожила, не физически. Но морально точно бы уничтожила бы. Сейчас же совсем другое дело. Я совершеннолетняя, и не такая дурочка наивная, как была когда-то. И я работаю – я хороший специалист, во всяком случае точно таким стану, и очень быстро. Конечно, если им не пригрозить скандалом – сразу проиграешь. А так есть шанс выиграть это дело в обмен на независимость. Знаешь, чего они боятся больше всего?

– Чего?

– В глазах высшего начальства потерять авторитет. Это конец карьере. Обычно так. Проштрафившегося вроде и не изгоняют, но и никуда не пускают. Тупик. И это реально можно было бы им устроить, если, конечно, без них сможешь себя обеспечить. Я уже смогу.

– Ну вот. А чего же ты тут меня пугать вздумала? На всех управа есть, оказывается.

– Ты испугался?

– Чего?

– Не чего, а кого. Ну, отца, или меня на худой конец?

– Нет.

– Если по его не будет, считай, что ты ему вызов бросил. Он же вознамерился «одним махом семерых». И передо мной хвостом повилять, ну, задобрить, чует же кошка, чьё мясо съела. И ещё одного лизоблюда, или, может даже соратника, приобрести. Вот ты говоришь, что тебе не за что держаться. Так? И ты свободен? И ты независим?

– Да. Так.

– А хор? Ты же зависим от него? Какая-никакая, а известность, деньги, премии и всё прочее. И так половина петь отказалась в этот раз. А если все откажутся? И что? Чем ты будешь заниматься? Понимаешь, они уже не захотели. Думаешь, дальше лучше будет?

– Они не петь не захотели, а холуями быть не захотели, с барской руки жрать. А я всё прояснить хотел, поэтому и пришел, чтобы не ссориться и мирно всё решить на будущее.

– А вокруг тебя не холуи? Все же прогибаются рано или поздно? Не там, так там.

– И твой отец прогибается?

– Разумеется. Ещё как! – Жанна желчно усмехнулась.

– Тогда в чём фишка? Я не понимаю. До генсека, что ли, лезть? Бесперспективно. На годы очередь стоит. И в чём тогда счастье? Быть на виду у всех? Зачем столько усилий? Если лезешь туда, чтобы «иметь» – так, ведь, всё надоедает рано или поздно и бессмысленно по определению. С собой в могилу не унесёшь, всё не попробуешь. И что в конце-то? Если главное – просто желание власти? И что? Командовать, править? Это на любителя, жребий с жерновом на шее и с гильотиной в конце. Сама говорила, косточки обсосут и выкинут, как у осетра.

Где-то читал, что у людей одержимых страстью власти, рано или поздно возникает моральная дилемма, что дальше? Ведь только эксклюзивчики остаются какие-нибудь, от чего уже совсем башку сносит: человечинки поесть, с детишками любовью позаниматься, или ещё чего-нибудь… боёв гладиаторских. Помнишь, проходили древний Рим? Так он и загнулся именно на этом, на эксклюзивчиках. Всё рухнуло. А всё самое главное можно легко в этой гонке потерять.

– Что, например?

– Например, ребёнка. Они же тебя потеряли давно и навсегда? Или любовь?

– Там нет любви, там расчёт везде… и партийная дисциплина. Хотя, наверное, там есть и другие, только высоко отсюда и далеко. Были же идейные? – Жанна смотрела на дымы города тусклыми серыми глазами.

– Конечно, были. И что? Власть – это принципиально важно только для фигур мирового масштаба. И таких единицы. И не думаю, что они так вот корябаются наверх. Их волна сама выносит, человеческая. Помнишь, о роли личности в истории?

– Помню. Проходили. Школьная тема, – Жанна по-прежнему сидела сгорбившись.

– Ну и посмотри, что получается. Сталина, гиганта политического, сначала отравили, как говорят, потом обосрали, Хрущева и подавно. Крупные осетры были. Твой отец – заштатный политик. Не вижу никакой объективной необходимости толкаться за власть. Я другого поля ягода. Я это и хотел донести вчера, но ошибся, не та обстановка была.

– Ты обиделся?

– За что? Никто ничего плохого мне не сделал. Я даже рад, что более отчетливо себя в будущем стал видеть.

– И кем же?

– Пока не знаю. Но жить хочу на воздухе. Вот за это я готов на многое. Жаль, что тебе не помог ничем. Ты хорошая девчонка, но мы разные слишком. Понимаешь?

– Понимаю. А та, в белом платье?

– Я не хочу с тобой о ней говорить. Это личное.

– Понятно. Ты очень хороший, Илларион. Но вынуждена предупредить, что помочь не смогу, ведь ты бросил перчатку моему отцу прямо в лоб! Это будет воспринято, как вызов.

– Ничего я ему не бросал. Просто не разрешаю посторонним топтаться на моей личной территории. Даже любимая женщина на ней будет иметь ограниченные полномочия. Для её же пользы. Так мне один мой заклятый друг когда-то сказал. И правильно сказал. Как, впрочем, и я, буду иметь очень ограниченные полномочия на её территории. До этого я сам дошел. По аналогии.

– Я понимаю. Мне, правда, очень жаль, что я причина всего этого кошмара, который тебя ждёт.

– Не преувеличивай. Если мне удастся вдруг что-то выяснить про твоего ребёнка, это актуально, или не стоит даже пытаться?

– У кого?! – Жанна вся напряглась.

– Какая разница? Так одна сырая мысль проползла, но… совсем сырая. Ему сколько сейчас было бы, если бы жив был? Мальчик или девочка была, ты это хотя бы знаешь?

– Мальчик. Голоса говорили тогда, что мальчик был. А может быть, нарочно так сказали, чтобы совсем всё запутать? Но вряд ли. Они далеко от меня были. Эхо просто в комнате той было. Три. Три года. Только я даже даты его рождения точно не знаю. В конце июня – начале июля, может быть. От меня всё скрывают и медкарту, и выписки всякие из больницы. Ничего не держала в руках. Сказали, что всё случайно потеряли, когда из больницы в больницу возили. Бесполезно.

– Бесполезно пытаться? Или для тебя это безразлично уже?

– Я тебе всё отдам, и машину свою, и квартиру! Если … – она вся вздернулась и просияла надеждой, – …только я не верю, – вдруг тихо и безнадежно прошептала Жанна, сжав руки между колен.

Люлька колеса опустилась в самую нижнюю точку, Ларик подал руку Жанне, и они медленно пошли к выходу.

– Я тоже не особенно верю, если честно. Люди, которые такими делами занимаются, или в курсе таких дел, – прожженные твари. И результата какого-то можно достичь, если играть на их тварных инстинктах, только я пока игрок неважный.

– Откуда ты всё это знаешь, Илларион?

– У меня друзья хорошие и учителя по жизни тоже.

– В твоей деревне?

– Да. А что такого? Деревня раньше вообще была источником умных людей для России. Тут самое простое хозяйство требует от мужика универсальности и смекалки, как нигде. Самая лучшая почва, чтобы вырасти на ней гению. Тишина и нормальный труд. Человеческий. Может, будем когда-нибудь по пять дней только работать. И праздновать праздники по пять дней. Вот здорово будем жить!

– Мечтатель. Мне пора, и мне страшно, я не знаю, что сказать отцу.

– А ты правду скажи. Что любишь Валерку твоего, что мы друг другу совсем не подходим, что у меня есть девушка, в конце концов…

– Всё-таки, девушка?

– Ну, да. Как мне тебя найти, если что?

– Легко запомнить. Телефон пять четвёрок, а потом ещё пять нулей Четыре, четыре и так далее. В сумме двадцать. Запомнил?

–Запомнил. Ну что? Попрощаемся, Жанка?

– Попрощаемся, Илларион. Я скажу, что у тебя есть девушка. Хорошо? Я трушу, если честно.

– Хорошо. И не трусь, – Жанна прильнула к нему, обняв его, и зажмурила глаза.

– Наклонись ко мне, Илларион.

– Чего тебе? – Ларик наклонился, и Жанкины руки обхватили его за шею.

– Я бы смогла тебя полюбить. Прощай! – она крепко поцеловала его куда-то мимо губ, почти в нос.

– Прощай! – он отодвинул её от себя.

Но было поздно.

Настя медленно проходила мимо него, как в немом кино, глаза были удивлёнными и беспомощными, и голова её так же медленно разворачивалась к нему, пока девчонки, сокурсницы не подхватили её весело под руки и не потащили в парк, где им предстояло найти тенистую скамейку и прозаниматься целых три часа, пока освободится препод. Расписание лекций перед сессией изменили.

От злости у Ларика три раза срывался каблук со стартера.

– Чёрт, чёрт, чёрт! Вот откуда она тут могла взяться? И как я забыл, что сессия у неё началась? Говорили же бабушки на прошлой неделе! Я же спрашивал её, куда она сегодня собирается? Ну, всё, полный пи*дец. Только я без тебя, Настюша, сегодня домой не уеду, скажу всё, как есть, не дура же ты, в конце-то концов? Мы же так просто, прощались тем более, – Ларик долго и безуспешно пытался себя успокоить. Настины глаза не допускали вольного толкования её отношения к нему. Ларик успешно перевёл это: «Это просто ох*еть, какой же я козёл в её глазах! И что теперь? Случайно опять?! Б*ять!!!»

Мотоцикл он оставил в закутке, около входа в институт, зашел в фойе посмотреть, какое у неё тут расписание на сегодня, у первого заочного филологического? Уточнил тут же у девчонок, сидевших стайкой, явно, что они все были не старше первого курса. Подтвердили, что сегодня у заочников установочные лекции до восьми вечера.

– И как это она домой собирается добираться? – Ларик попросил у этих же девчонок, с удовольствием тут же ставших для него, такого стильного парня, почти своими, листочек бумаги и карандаш, и написал: «Я тебя буду ждать до последнего. Мы у входа слева. И.» Сложил листок и, жирно написав, «Насте Родиной», воткнул в верхнюю щель рамы с расписанием. Не заметить записку было невозможно.

Времени до вечера был целый вагон. Достал из кармана листок с телефоном Ольги Павловны, в фойе института был телефон, двушка нашлась у девчонок, которые с большим энтузиазмом и удовольствием помогали этому разговорчивому красавчику с длинными , как у стиляг, волосами.

На звонок долго не отвечали. Наконец незнакомый голос произнёс: «Приёмная. Слушаю».

– Мне нужно срочно переговорить с Синицыной Ольгой Павловной. Моя фамилия Арсеничев. Она знает, – там тотчас суетливо сказали: «Одну минуточку, сейчас соединю, одну минуточку…»

– Ларик? Каким ветром? Не ожидала, что так быстро тебя услышу.

– Ольга, мне с тобой надо переговорить лично. Когда можно будет подойти?

– Как срочно?

– Ещё вчера.

– Ого! Не ожидала. Ты где?

– На Ленина, напротив Алого.

– Сейчас сможешь подойти?

– Смогу.

– Пропуск будет на вахте, я предупрежу. Паспорт с собой?

– Только права.

– Хорошо, предупрежу. Не задерживайся только. У меня совещание вечером.

Ларик, не торопясь, проехал вдоль площади, над которой возвышался огромный бронзовый Ленин, Вспомнил, как с мальчишками бились об заклад, что это там за дверца в будке под постаментом? Но так ничего и не узнали, тайный там ход, или кладовка для веников и тряпок, которыми мыли полированный гранит перед праздниками.

– О чём я сейчас думаю? Бог ты мой! Идиот! Назвался груздем – не виляй, как карась. Значит, версия одна – мне нужен компромат и хороший компромат, и абсолютно определённый. Заподозрит? Не. У неё фантазии не хватит. А я пообещаю все её заказы на нас устроить. На один-два концертика самых важных и съездим ещё, пацанов к школе готовить – всегда всем деньги нужны. Только не к Самгину, тьфу, тьфу, – Ларик мысленно поплевал через левое плечо. – Поговорю со Строгиным, просто попрошу, нормальный он мужик, поймёт. А потом… А потом будем думать. Меры безопасности? Это вопрос. Она может, – Ларик вспомнил её визгливое: «Тут тебе не клуб с обносками. Здесь власть!» – Ладно, Ольга Павловна, на каждую простоту довольно мудреца. А на каждую дуру-бабу – подлеца-молодца. Так что ли Строгин говорит? Авось прорвёмся, а Жанка? Жаль, что не умею я в шахи-маты играть, как Леон. Дрейфлю я чо-то.

Но, как часто бывает, особенно в молодости, наивная наглость и природное обаяние полдела выигрывают с порога. Фортуна Ларика не подвела. Просто лицо пришлось сделать в меру серьёзным, напряженно злым и… растерянным. Но он, всё-таки, был немного артист, и на кону стояла слишком веская причина.

Поговорить о деле Ольга Павловна вывела его во двор, подальше от родного кабинета, выкурить сигарету, якобы.

Разговор затянулся. Всё поняв, Ольга Павловна долго молчала, вспоминая что-то. Потом расслабилась и даже начала улыбаться.

– И почему же ты так против, а Ларик? Невеста – хоть куда!

– Слушай, вот не начинай, а?

– Думаешь, что наркотиков не хватит?

– Нет, конечно. Я тут у одного спеца проконсультировался…

– У какого?

– У того у самого, у кого надо. Говорит, что это ерунда на самом деле, всё лечится, и её давно лечат. Не прокатит. У многих детки в этом дерьме уже замазаны и никого ничем не удивишь. Только это одно прокатит наверняка. И желательно с фото. Это будет бомба. Кстати, и тебе это может понадобиться потом, для расчистки дороги. Не век же тебе с твоими мозгами в прислужницах ходить. Ты заметила, Первого у них не было? Значит небосвод там не без облаков. Я тебе ещё кое-что, возможно, подскажу в интересах твоей карьеры…

– Что?

– Не сейчас, чтобы бить наверняка, надо знать наверняка. Нельзя кусать того, кто тебя может целиком сожрать.

– А ты… опасен, как я погляжу.

– Ничего, сработаемся, Ольга Павловна. Ничего случайного в этом мире нет. Когда ждать?

– Ничего не обещаю. Тебя пригласили уже домой?

– Намекали.

– Понятно, сейчас для вида зайдём в кабинет, по дороге будем обсуждать план развития нашего хора и оркестра. На втором этаже за нами наблюдает моя помощница и по совместительству доносчица. Так что дистанция, Ларик, дистанция. А то, что ты так многоходово мыслишь и умеешь извиняться за свинячье пьянство, мне нравится. Сработаемся. «Всё ко-о-ончено», – передразнила она его.

– Ну, а ты что хотела? Чтобы я тебя сильно обрадовал на глазах у Самгина? Ты, чего доброго, в пляс бы пустилась?

– Ну, уж нет! Не такая я слабонервная. Так, всё. Время не ждёт, сегодня, кстати, я увижу очень даже полезного человека в этом деле. Пойдём, мне пора.

Секретарша записала в записной книжке только одну фразу: «С Арсеничевым говорила сорок минут о расписании концертов. Спорили».

Генералы вообще не подозревают, как много важных дел в их жизни делают за их спиной их горничные и денщики, направляя иногда поток событий в совершенно непредсказуемом направлении.

Проводив Глеба домой, пообещав подумать ещё раз про требование Греча, Леон всё никак не мог отвязаться от тех мыслей, что возникли у него после разговора с Глебом, в ночной тишине дома.

Разговор не выходил из головы. Обычно сдержанный Глеб явно горячился, настаивая на возвращении.

– Неужели так плохо всё? По всем прогнозам рано панику сеять. Ну, шамкать начал? Ещё сто лет прошамкает. Вон какой репортаж состряпали о его роли и достижениях.

Мысли лениво перебирали события последних лет. Радиола «Эстония» в элегантном ореховом корпусе тихонько что-то говорила: «Казахстан гремел своими рекордами… мука появилась, в городах очереди в хлебные магазины исчезли… он из широких степей Казахстана… под его непосредственным… проложил там в сжатые сроки… железнодорожные пути… молодой, сильный… Малая земля… и вот уже какой рывок…»

– А у нас никаких очередей этих и в помине не было. На другой планете жили. Особенно после ЭТОГО, – Леон перевернулся на спину. На потолке трепыхались тени от трепещущих под ветерком листьев берёзки у окна. – Как она тогда сказала?… «Каждый порыв ветра, отблеск огня и волна – уникальны. Что уж о нас, человеках говорить?» Мда, … о человеках… Неужели за гранью жизни есть нечто? Но письма-то реальны?!

Конец первой книги.

Продолжение следует.

Рисунки и обложка автора. Для оформлении обложки книги использованы общедоступные шаблоны фона и шрифтов сайта https://www.canva.com/design/DAEBXw8jC34/hYF1v3IjdONqXKhCHWYSLg/edit?category=tACZChfZug8

Конкретные исторические события и факты взяты из открытых источников в интернете.