Общественное мнение

Без цензуры (в том или ином виде) пропаганда в строгом смысле этого слова невозможна. Для ее ведения необходима преграда между людьми и конкретным событием. Необходимо ограничить доступ к среде реальной и только потом создавать требуемую псевдосреду. Ведь пока люди, имеющие непосредственный доступ к событию, могут неверно понимать то, что они видят, никто другой не может определиться, как именно следует ошибаться при трактовке этого события, если только не понимает, куда нужно смотреть и на что. Простейший, хотя отнюдь не самый важный, вид такой преграды – военная цензура. Всем известно о ее существовании, поэтому она до определенной степени принимается как должное, на нее попросту не обращают внимания.

В разное время и по разным вопросам одни люди устанавливают определенные уровни секретности, а другие их принимают. Граница между тем, что скрывается, поскольку обнародование «противоречит общественным интересам», и тем, что скрывается, поскольку это вообще общества не касается, постепенно стирается. В принципе, мы имеем весьма растяжимое представление о том, что является делом личным, частным. Например, информация о размере состояния человека считается частной, и в законе о подоходном налоге аккуратно прописываются положения, чтобы эта информация частной и осталась. То, что продается земельный участок – обычно не тайна, зато таковой может оказаться цена участка. Сведения о заработной плате обычно считаются более закрытыми, в отличие от размера ставки, а сведения о доходе – более личными, чем данные о наследстве. Кредитный рейтинг человека доступен лишь узкому кругу лиц. Прибыль крупных корпораций чаще находится в открытом доступе, чем прибыль мелких фирм. Не подлежат разглашению некоторые разговоры, например, между мужем и женой, юристом и клиентом, врачом и пациентом, священником и прихожанином. Закрытыми являются, как правило, и встречи директоров. А еще многие политические собрания. То, что обсуждают на заседании кабинета министров или в разговоре посла с госсекретарем, в личных беседах или за обеденным столом, по большей части является секретной информацией. Многие считают, что не подлежат разглашению условия договора между работодателем и работником. Когда-то дела крупных компаний считались столь же конфиденциальными, каким сегодня считается вероисповедание отдельного человека. Хотя еще раньше вероисповедание человека считалось вопросом открытым, наравне с цветом глаз. С другой стороны, инфекционные болезни когда-то скрывались, как и, например, процессы, связанные с пищеварением. История того, что носит «личный характер» и входит в понятие privacy, вышла бы весьма занимательной. Иногда представления о личном и общественном сталкиваются очень жестко, как это было, когда большевики опубликовали тайные договоры, или когда мистер Хьюз провел расследование по страховым компаниям, или когда чей-то скандал просачивается со страниц местечковых газет на первые полосы газет Уильяма Рэндольфа Херста.

Какими бы ни были причины для приватности, хорошими или плохими, эти барьеры существуют. На конфиденциальности настаивают везде, если речь идет о сфере, которая называется общественными делами. Поэтому крайне полезно задать себе вопрос: как вы получили факты, на которых основывается ваше мнение? Кто на самом деле видел, слышал, трогал, подсчитывал, называл то, о чем у вас сложилось мнение? Был ли человек, который поведал вам о событии, непосредственным наблюдателем, или наблюдал тот, кто ему самому рассказал о произошедшем, или рассказ о событии прошел не через одни руки? И сколько этому человеку увидеть дозволили? Когда он сообщает, что во Франции думают так-то и так-то, за какой частью Франции он наблюдал? Как он смог это установить? Где именно он видел такую картину? С какими французами ему разрешали побеседовать, какие газеты он прочитал, и откуда журналисты этих газет взяли свою информацию? Вам редко удастся получить ответы на эти вопросы. Однако они напомнят вам, сколь сильно отличается общественное мнение от реального события, с которым оно имеет дело. И эта мысль уже вас защитит.

3. Контакты и возможности

Из-за цензуры или конфиденциальности большая часть информации отсекается еще у источника, и большинство фактов никогда не доходит до широкой публики, а если доходит, то с существенным опозданием. К тому же у распространяемости идей в обществе есть пределы.

Можно прикинуть, какие усилия необходимо приложить, чтобы охватить умы «всех и каждого», проанализировав правительственную пропаганду во время войны. Памятуя о том, что, прежде чем подключилась Америка, война шла уже более двух с половиной лет, что напечатали и распространили миллионы и миллионы страниц и произнесли бесчисленное множество речей, обратимся к отчету Джорджа Крила о его борьбе «за умы людей, за их убеждения и взгляды», чтобы «истину американизма можно было донести до каждого уголка земного шара»^[25].

Крилу пришлось сформировать целую систему, которая включала отдел новостей, выпустивший, по его словам, более 6000 публикаций, и завербовать 75 000 «четырехминутчиков» – людей, которые произнесли по крайней мере 755 190 четырехминутных речей перед аудиторией общей численностью более 300 000 000 человек. Бойскауты разносили по домам обращение президента Вильсона. Учителям рассылали газеты и журналы, выходившие раз в две недели; их получили 600 000 педагогов. Для обеспечения наглядности во время публичных лекций заготовили 200 000 слайдов, а для плакатов, рекламы в витринах, газетных объявлений, карикатур, брелоков и нагрудных значков создали 1438 различных рисунков. Все это распространяли через торговые палаты, церкви, разные клубы и сообщества, школы. А еще, помимо усилий Крила, которым я пока не воздал должное, существовала великолепная кампания министра У. Г. Макаду по военным займам – «займам свободы», масштабная продовольственная пропаганда Герберта Гувера, кампании Красного Креста, Христианской молодежной ассоциации, Армии спасения, Рыцарей Колумба, Совета благосостояния евреев, не говоря уже о независимой работе патриотических обществ, таких как Лига по укреплению мира, Ассоциация лиги свободных наций и Лига национальной безопасности. А еще пропаганда стран-союзников и задолжавших государств…

Вероятно, это крупнейшая и наиболее серьезная попытка быстро донести до всех и каждого единообразный набор идей. Раньше перетягивание на свою сторону происходило медленнее, быть может, точнее, но оно никогда не было столь всесторонним. Так вот, если нужно идти на такие крайние меры, чтобы в критический момент достучаться до каждого человека, сколь открытыми для человеческого разума оказываются более стандартные каналы передачи информации? Администрация США пыталась сформировать единое общественное мнение по всей Америке (во всяком случае его можно было так назвать), и пока война продолжалась, это, полагаю, в значительной степени удалось. Но подумайте, сколько потребовалось упорной работы, серьезной изобретательности, денег и персонала! В мирное время всего этого просто нет, и, как следствие, целые районы, огромные группы людей, проживающих в гетто, в анклавах, целые социальные классы имеют лишь смутное представление о многом из того, что происходит.

Их жизнь течет согласно заведенному порядку, они заняты сугубо личными делами, не интересуются общественными проблемами, общаются с людьми своего рода-племени и почти не читают. Конечно, очень сильно на распространение идей влияют путешествия и торговля, почта, телеграфная и радиосвязь, железные дороги и автострады, корабли, автомобили, а в дальнейшем и самолеты. Каждый из этих способов причудливым образом сказывается на том, как именно доставляется информация и формируется мнение, и на том, какого они качества. На каждый из них воздействуют разные обстоятельства: технические, экономические и политические. Каждый раз, когда правительство упрощает паспортные формальности или таможенный досмотр, каждый раз, когда открывается новая железная дорога или новый порт, выстраивается новая линия судоходства, каждый раз, когда повышаются или понижаются тарифы, быстрее или медленнее работает почта, когда телеграммы не подвергаются цензуре и становятся дешевле, когда строятся, расширяются или совершенствуются дороги, это оказывает влияние на распространение идей. Тарифные ставки и субсидии влияют на то, в какую сторону будут развиваться коммерческие предприятия, а следовательно, на характер соглашений между людьми. И может вполне случиться – как это произошло с Салемом в штате Массачусетс, – что изменения технологии судостроения превратят центр международных веяний в милый провинциальный городок. Хотя непосредственный эффект от скоростных перевозок не обязательно принесет благо. Например, весьма трудно утверждать, что система железных дорог Франции, в центре которой неизменно стоит Париж, стала для французского народа исключительным подарком судьбы.

Проблемы, связанные со средствами сообщения, крайне важны – это, конечно, правда. Так, одной из наиболее конструктивных особенностей программы Лиги Наций стало изучение железнодорожных перевозок и доступа к морю. Эксклюзивные права на телеграф^[26], порты, заправочные станции, горные перевалы, каналы, проливы, сами реки, перевалочные пункты и торговые площади значат намного больше, чем обогащение группы бизнесменов или престиж правительства. Это значит, что на пути распространения новостей и мнений стоит барьер. Но подобная монополия не единственная преграда. Стоимость и доступное предложение мешают еще больше, ведь если расходы на транспорт или торговые операции непомерно высоки, если спрос на услуги превышает предложение, барьеры будут и в отсутствие монополии.

Размер дохода человека в значительной мере определяет доступ к миру за пределами своего района. Имея деньги, можно преодолеть практически все преграды, физически мешающие общению, можно путешествовать, покупать книги, газеты и журналы и ловить в фокус внимания практически любой известный факт. Доход конкретного человека и доход конкретного сообщества определяют, в каком объеме возможно общение. Но как именно будет расходоваться этот доход, определяют идеи у людей в головах, что, в свою очередь, в долгосрочной перспективе влияет на размер дохода, который они получат впоследствии. Так проявляется еще один ряд ограничений, не менее реальных, поскольку они часто накладываются на себя добровольно, ради потворства своим прихотям.

Какой-то процент независимых людей большую часть свободного времени и денег тратит на автомобильный спорт и сравнение характеристик авто, на бридж или вист и последующий анализ игры, на кино и бульварное чтиво. Они почти неизменно общаются с одними и теми же людьми на одни и те же затхлые от времени темы. В таком случае действительно нельзя сказать, что они страдают от цензуры или секретности, от высокой стоимости коммуникации или каких-то сложностей, с ней связанных. На самом деле они страдают от своего рода анемии, от отсутствия потребности познавать и любопытства к происходящим событиям. У этих людей нет проблем с доступом к внешнему миру, к миру, который только и ждет, чтобы его изучили… а он им и не нужен.

Они ходят, словно привязанные на поводке, в жестко зафиксированном радиусе знакомств, согласно законам и доктрине своей социальной группы. У мужчин круг лиц, с которыми они общаются на деловых переговорах, в клубе, в вагоне для курящих выходит за рамки социальной прослойки. А у женщин социальный круг и круг общения зачастую один и тот же. Именно в своей социальной группе идеи, почерпнутые из чтения и лекций, как и полученные в кругу общения, встречаются в одном месте, разбираются, принимаются или отвергаются, получают оценку и одобрение. Именно в этой группе на каждой фазе обсуждения выносится вердикт о пригодности или непригодности тех или иных авторитетов и источников информации.

Наша социальная группа состоит из тех, кто подразумевается, когда мы используем фразу «люди говорят»: это люди, чье одобрение имеет для нас большое значение. В крупных городах, где у мужчин и женщин обширные интересы и есть возможность переезжать, границы социальных групп определены не столь жестко. Но даже там есть кварталы и глухие места, где люди существуют в абсолютно самодостаточных социальных группах. В сообществах поменьше люди могут более свободно перемещаться, после завтрака и до ужина искренне заводить с кем-то дружбу. Тем не менее каждый из них прекрасно понимает, к какой группе он принадлежит, а к какой – нет.

Отличительной чертой социальной группы обычно является правило, согласно которому дети могут вступать в брак c членом своей группы. Брак с представителем иной группы сомнителен, во всяком случае, пока помолвка не будет одобрена. Каждая социальная группа достаточно ясно сознает, какое положение она занимает в социальной иерархии. Группы, находящиеся на одном уровне, легко идут на контакт, их члены быстро заслуживают доверие, к ним традиционно относятся радушно. Но при общении групп, занимающих более «высокое» или «низкое» положение, всегда наблюдается некоторое замешательство (причем и с той, и с другой стороны), едва заметное чувство дискомфорта и осознание имеющихся различий. Безусловно, в таком обществе, какое выстроилось в Америке, люди довольно легко переходят из одной группы в другую, особенно в условиях отсутствия расового барьера и при стремительном изменении экономического положения.

Однако экономическое положение не измеряется размером дохода. Поскольку, по крайней мере, в первом поколении социальный статус определяет не доход, а характер работы человека, и требуется не одно поколение, чтобы такой подход исчез из семейной традиции. Следовательно, работа в банковском секторе, в сфере юриспруденции или медицины, в общественных службах, в газетах, церкви, крупной розничной торговле, работа маклером или на промышленном производстве социально оценивается иначе, нежели работа продавцом, управляющим, техником, нянечкой, школьным учителем или лавочником. Их ценность, в свою очередь, отличается от сантехника, шофера, швеи, почасового работника или стенографистки, как отличается ценность последних от работы дворецкого, горничной, кинооператора или машиниста локомотива. При этом доходы не обязательно совпадают с социальным положением в иерархии.

Неважно какие критерии играют роль для вступления в социальную группу, но когда она сформирована – это не просто экономический класс, а скорее, биологический род. Членство в социальной группе непосредственно связано с любовью, браком и детьми, или, если выразиться точнее, с жизненными установками и потребностями. В социальной группе мнения людей сталкиваются с канонами семейной традиции, порядочности, приличия, достоинства, вкуса и формы; выстраивается картина того, как эта социальная группа себя представляет, и потом ее старательно насаждают детям. Большое место в этой картине негласно отводится тому, как по официальной версии выстроена вся эта вынужденно принимаемая иерархия, какое социальное положение занимают другие люди. Чем более грубо требуется внешнее выражение надлежащего почтения, тем больше окружающие люди скромно и чутко молчат, поскольку знают, что такое почтение незримо существует. Это знание, открыто проявляющееся у живущих в браке людей, во время войны или общественных потрясений, является связующим звеном большого количества устремлений, которые Уилфрид Троттер^[27] рассматривал под общим термином «стадный инстинкт».

В каждой социальной группе есть свои предсказатели, признанные блюстителями и интерпретаторами ее общественной модели, как, например, семейство ван дер Лейденов и миссис Мэнсон Минготт в романе «Эпоха невинности»^[28]. Как говорится, вы существуете, если вас принимают у ван дер Лейденов. Приглашения на их рауты – это знак, что вы вхожи в определенные круги и у вас есть определенный статус. В колледже, например, «кто есть кто» определяется посредством старательно ранжированных выборов в университетские сообщества. Особенно чувствительны к этому общественные лидеры, на плечах которых лежит высшая евгеническая ответственность. Они должны не только внимательно следить за тем, на каких основах зиждется целостность их группы, но и воспитывать в себе особый дар понимания, что происходит в других социальных группах. Деятельность лидеров похожа на работу своего рода министерства иностранных дел. И тогда как большинство людей беспечно существуют внутри своей социальной группы, которая с практической точки зрения для них – целый мир, общественные лидеры должны сочетать глубочайшие знания о строении своей собственной группы с отчетливым и стойким пониманием, какое место она занимает в иерархии общества.

Эта иерархия на самом деле и поддерживается общественными лидерами. На любом ее уровне присутствует то, что можно назвать некоей социальной группой общественных лидеров. Однако по вертикали общество связывают (ввиду того, что оно в принципе связано посредством социальных контактов) те исключительные люди, нередко весьма подозрительные, которые, подобно Джулиусу Бофорту и Эллен Оленска в романе «Эпохе невинности», то входят в какую-то социальную группу, то выходят из нее. Таким образом между группами устанавливаются личные связи, и через них прослеживаются законы подражания социолога Г. Тарда. У большей части населения такие связи отсутствуют; зато им дают официально выверенные сообщения о жизни общества и показывают кинофильмы о высшем свете. Они, конечно, могут выработать собственную, почти незаметную общественную иерархию, как это сделали негры и «иностранные элементы», но среди ассимилированной массы, считающей себя «нацией», все равно присутствуют (несмотря на огромную обособленность социальных групп) разнообразные личные контакты, посредством которых происходит обмен нормами.

Некоторые социальные группы становятся, согласно концепции профессора Эдварда Росса, «узлами консерватизма»^[29]. Так, группы социально успешные, скорее всего, будут становиться объектом подражания для групп менее успешных, наделенные властью становятся объектом подражания для подчиненных, более успешные – объектом для менее успешных, богатые – для бедных, городские – для деревенских. Подражание безгранично. В западном полушарии, центром которого во многих отношениях является Лондон, члены социально значимой, успешной, богатой городской социальной группы, обладающей властью, принадлежат к разным национальностям. В ее состав входят самые влиятельные в мире люди: дипломаты, финансовая аристократия, высшие чины армии и флота, некоторые кардиналы, крупные владельцы газет, их жены, матери и дочери, обладающие властью, которую дают личные связи. Эти люди имеют огромный круг общения и одновременно составляют настоящую социальную группу. Но значимость этой группы вытекает из того факта, что именно в ней практически исчезает различие между общественными и частными делами. Личные дела этой группы касаются всего общества, а общественные дела становятся лично значимыми, часто семейными. Ограничения в жизни Марго Асквит, как и ограничения, накладываемые на королевскую семью, относятся к той же области публичного дискурса, что и законопроект о пошлинах или парламентские дебаты.

Существует много структур управления, работа которых эту социальную группу не интересует, так как она лишь периодически, по крайней мере, в Америке, контролирует федеральное правительство. Но в международных отношениях ее власть очень значима, и в военное время ее авторитет возрастает неимоверно. Что вполне естественно, поскольку у космополитов есть налаженное общение с внешним миром, которого нет у большинства людей. Ведь они встречались друг с другом за обедом в разных столицах, и их чувство национальной гордости не простая абстракция, а следствие конкретного опыта. Для доктора Кенникота из городка Гофер-Прери почти не имеет значения, что думает Уинстон, зато чрезвычайно важно, что думает Эзра Стоубоди. А для миссис Минготт, у которой дочь вышла замуж за графа Суизина, когда она навещает свою дочь или развлекает самого Уинстона, это имеет большое значение. Доктор Кенникот и миссис Минготт превосходно чувствуют социум, но миссис Минготт действует с учетом социальной группы, которая правит миром, тогда как социальная группа доктора Кенникота заправляет только в Гофер-Прери. Однако в вопросах, влияющих на более значимые связи в «великом обществе», доктор Кенникот часто будет придерживаться своего собственного, как он считает, мнения, хотя это мнение на самом деле просочилось в Гофер-Прери из высшего света, пройдя по дороге через провинциальные социальные группы и изменившись по пути.

Подробное описание всех переплетений, которые формируют общество, не входит в наши задачи. Необходимо лишь помнить, сколь велика роль социальной группы в нашем духовном контакте с миром, как она стремится закрепить, что приемлемо, а что нет, и установить нормы для оценки этой приемлемости. Каждая группа в той или иной степени сама определяет для себя, какие дела входят в сферу ее компетенций. Прежде всего, она точно и подробно определяет, как именно выносится оценочное суждение. Но само суждение основывается на моделях^[30], которые, может статься, унаследованы из прошлого, позаимствованы или скопированы из опыта других социальных групп. Социальная группа, занимающая наивысшее положение в иерархии, состоит из тех, кто олицетворяет руководство «великого общества». В отличие от почти любой другой группы, где основной костяк мнений, формирующихся на данных из первоисточников, касается местных дел, в Наивысшем Обществе важные решения о войне и мире, о стратегии развития общества и окончательном распределении политической власти принимаются на основе глубоко личных переживаний внутри круга людей, которые, по крайней мере потенциально, знают друг друга в лицо.

Поскольку положение и связи в столь значительной степени определяют, что можно увидеть или услышать, о чем прочитать и что испытать, как и то, что видеть, слышать, о чем читать и знать дозволительно, неудивительно, что моральное суждение встречается намного чаще конструктивной мысли. Между тем при истинно эффективном мышлении совершенно необходимо избавиться от оценочных суждений, вернуть себе возможность взглянуть на события неискушенным взглядом, проявлять любопытство и великодушие. Историю человечества не изменить, и мы видим, что политическое мнение в рамках великого общества требует от индивидуума той самозабвенной беспристрастности, которая редко имеется даже в зрелые годы. Нас заботят дела общественные, хотя погружены мы в свои личные. Наше время и внимание, которые мы можем выкроить, чтобы напрячься и не принимать чужие мнения без доказательств, весьма ограничены, а еще нас постоянно отвлекают.