Триптих откровения

* * *

…На буровой мы каждый занимались своим делом: буровики бурили, Игорь Юльевич следил за работой коронки, а я наблюдал и записывал в журнал изменение породы. Пока проходка совершалась по рыхлым отложениям, проблем не было. И мы с Игорем Юльевичем играли в шахматы, и вели умные разговоры о поэзии. Мы сдружились, и стали называть друг друга по имени, без отчеств. Ему захотелось узнать моё мнение о сочинённых им стихах. Я обратил внимание, что стихи его представляют собой в основном философское осмысление жизни. По крайней мере, те, которые он мне доверил. Наиболее ярко выделялось стихотворение «Исповедь «мизантропа». Слово «мизантроп» он взял в кавычки, как бы отвергая на самом деле своё «человеконенавистничество». Стихи таили не добрую иронию:

Многослойной живой начинкой

Переполнились этажи -

Недоношенные личинки

Строят новую, светлую жизнь.

Разлохмаченные бытом женщины

И плешивые их мужья -

Обездаренная поденщиной

Толчея, толчея, толчея.

И заключает стихотворение совсем недружелюбный вывод:

…Тени гениев – людские толпы:

Массы, винтики, штабеля…

Околпаченных, перемолотых

Ждёт земля, ждёт земля, ждёт земля.

Я сказал Игорю своё мнение о стихах. А чтобы он знал вообще о моём подходе к оценке качества поэтических опусов, пообещал дать ему для прочтения свои две статьи – «Пегас бывает строптивым» и «Где искать мне лиры звуки?..», опубликованные в газете «Вечерняя столица».

– Когда ты прочтёшь эти обзоры поэтической почты, – сказал тогда я, – то и сам сможешь объективно оценить свои творения. Там мои взгляды на поэзию вообще, и доскональные разборки стихов респондентов.

Из записей Игоря Юльевича:

«Я не отношусь к детородным органам как к «сраму». Напротив, эти святые места достойны особого ухода и уважения. Не в пример нам животные «целуют» их друг у друга, обнюхивая и лаская. Это же очаги зарождения всего живого. У животных, как принято считать, нет рассудка, поэтому такое «уважение» дано им от природы, то есть от Бога. А мы, люди, своё невежество и неуважение к природе не должны допускать – напротив, должны одуматься, и вернуться к истоку – изменить отношение к «интимным» местам. Должны их просто содержать в идеальной чистоте и любоваться ими.

У Достоевского было что-то «желательно с грязнатцой», кажется, из рациона извращений Свидригайлова. Но я за то, чтобы не было этой «грязнатцы», да ещё «желательной». Я за чистую духовно-плотскую любовь, за то, чтобы пары радовали друг друга всецело, любовались и восхищались друг другом по-детски чисто, и ласкали непосредственно.

Александр Блок никак не мог согласиться с «плотской» любовью. Говорят, целый год не касался своей жены после венчания. Боготворил, не хотел осквернять, любил духовно. Хотя сам пользовался услугами жриц с панели. Наверное, его поэтическое сердце не чувствовало, каково его жёнушке наблюдать со стороны за его «плотскими» утехами, а самой при этом находиться на «сухом» пайке».

Он и Она

Туманная полоса, вытянутая параллельно простиранию гор, разделила их пополам: верхняя часть, состоящая из горных пиков, словно повисла в воздухе, сверкая на солнце своими снежными вершинами, а нижняя – утопала в изумрудной зелени разлапистых елей, слившихся посредством кустарника с берёзами, боярышником и ярко-красными осинами.

Игорь и Лина сидели на лавочке, на берегу обустроенной горной речки. Приятно пахло только что скошенной травой. День был светлый, солнце ещё не достаточно высоко поднялось над горами, чтобы наступила полуденная жара. Рядом с лавочкой длиннохвостая сорока прыгала под кустом, облепленным белыми цветами. «От чего это она так скачет? – удивился вслух Игорь. И тут сорока, подпрыгнув, схватила клювом белый цветок, потрепала его, но неожиданно отвлеклась, оставила цветок и пошагала прочь от куста. А потом стала выклёвывать что-то из почвы.

– Ты говоришь, что живёшь по линии наименьшего сопротивления, а ты любила кого-нибудь по-настоящему? – спросил Игорь.

– Не знаю, – ответила Лина.

– Чего же ты тогда отдавалась первому-встречному?

– Сама не пойму.

– Ну, значит, ради сиюминутного удовольствия, – заключил Игорь.

– Я думала: раз он хочет – пусть получает, и отдавалась. А насчёт удовольствия не помню.

– Была просто давалкой, что ли?

– Выходит так, а потом – аборты… даже не предохранялась. Ну, глупая была.

– Удивительно.

– Сама поражаюсь.

– И всё-таки я не пойму, – не отступался Игорь, – что тобой двигало: любопытство, страсть, желание пополнить коллекцию соитий и новизны ощущений? Меня, например, обуяла страсть. Она не давала мне сосредоточиться, отвлекала, как мне казалось, от серьёзных дел. Помню (давно это было), я иду по тротуару, передо мной шагает женщина лет сорока, обычная, заурядная, с хозяйственной сумкой. Оглядываю её, и думаю: «вот ведь шагает к себе домой, дома займётся повседневной суетой, а ночью ляжет под мужа, и как всегда (всё равно, что съесть похлёбку) получит свою дозу секса. И опять пойдёт себе со своей сумкой. А мне ох как охота соития! Это желание мешает мне готовиться к экзамену, который будет послезавтра».

– Или вот ещё вспомнился случай. Один беглый водитель-москвич (скрывался, наверное, от правосудия – уж очень он был интеллигентного вида, мы тогда работали в безлюдных Кызылкумах) рассказывал, как однажды он вышел из метро, «народ, по его словам, буквально валил из подземки, гляжу, впереди бежит девушка лет тридцати. Поравнялся я с ней, и тихо говорю: «Так хочется секса, сил моих нет», она от неожиданности дёрнулась, глянула на меня, и тоже тихо так молвит: «А мне-то как хочется, знал бы ты?» Приостановились мы, переглянулись; «Ну, так давай соединимся», – говорю ей. «Давай», – соглашается она. «А где?» – спрашиваю. «Да я тут рядом живу». «Так пойдём, чего раздумывать-то?». И мы зашли к ней, и так слились в экстазе, что до сих пор помню. Вот и рассказываю тебе».

– Именно такая страсть побуждала меня сближаться с любовницами, – завершил разговор Игорь. А вот тебя я не пойму: быть просто давалкой, это что-то новое и трудно объяснимое.

* * *

С появлением на забое скальных пород, в которых должно было находиться золото, беспечности нашей наступил конец. Шахматы и стихи отодвинулись в сторону.

После нескольких спусков снаряда в скважину с применением разных режимов проходки, было установлено, что коронка, вращаясь на забое, одновременно наносила частые удары по породе, дробила её, разрушая керн.

Игорь Юльевич понял, что «новая» коронка – всего лишь пустая задумка, и не может соответствовать тому, что от неё требовалось. «По-другому и не может быть, – размышлял он вслух. – Не знаю, кому могла прийти в голову идея извлечения полноценного керна при пневмоударном бурении? Для этой цели существует колонковое бурение с алмазными и победитовыми коронками».

– О чём ты говоришь?! – возмутился я. – Экспедиция давно занимается поисками подземных вод и керн не требуется, вернее не обязателен, поэтому таких станков давно уже нет. Вам не надо было соглашаться бурить эту скважину, тогда нашли бы нам станок подходящий.

– Кто-то меня спрашивал, – с досадой огрызнулся Игорь Юльевич, – послали и всё. – Забирай, говорят, коронку и поезжай в бригаду Шахлара – опробуй её на предмет внедрения в производство. Наверное, надеялись на положительный результат.

– И что теперь делать, ведь мне нужен керн?..

Бурение скважины остановили. Надо было что-то предпринимать. Озабоченный Игорь Юльевич сначала ходил вокруг скважины, потом зашёл в подсобку и внимательно осмотрел оборудование, обычно перевозимое на всякий случай с точки на точку.

– Юра, – наконец, обратился он ко мне, – с коронкой получился явный облом, но выход есть, только не знаю, устроит ли он тебя? Я тут нашёл старую шламовку – трубу диаметром 108 миллиметров, правда, она длинновата, но если её укоротить, то можно извлекать породу с забоя. Конечно, порода будет не столь полноценная, какая тебе нужна, но спасти положение можно.

…Бурить решили укороченными рейсами. Работа возобновилась. Для начала прошли чуть более метра. При резком снижении давления воздуха крупная фракция породы оседала в шламовке. Так рейс за рейсом мы проходили скважину, доставая из недр интересующую меня породу.

С наступлением ночи, Игорь часа на три подменил меня, сам следил за проходкой, давая возможность мне поспать. Дальше процесс шёл по отработанной схеме.

Через день Игорь Юльевич уехал в экспедицию. Я скрупулезно следил за углублением скважины, и внимательно изучал каждый кусочек, каждую крупицу извлечённой породы.

В тот вечер перед наступлением темноты я проинструктировал сменного мастера, что надо делать. А глубокой ночью забрался на верхнюю полку походного вагончика и крепко заснул.

Проснулся, когда солнце уже разливало свои благодатные лучи над песчаной степью, и сразу же направился к скважине. «Ну и как шла проходка, и где керн?» – спросил я у стоявшего за рычагами мастера. «Проходка шла хорошо, а керн вон он, лежит на деревянном щите», – кивнул мастер в сторону. Я глянул туда, и содрогнулся. Груда мелкого шлама вперемежку с пылью водружалась на щите. Рядом валялась лопата, которой, очевидно, сгребалось то, что выдувалось воздухом из скважины, и что должно было заменить керн, ради которого велись работы.

– Шахлар! – крикнул я, устремившись к вагончику, где он располагался. Вагончик был пуст. – Где Шахлар?! – едва сдерживаясь, вопрошал я у сменного мастера.

– Шахлар Ахметович ранним утром уехал на базу, – ответил мастер.

Моему возмущению не было предела.

– Я же тебе лично говорил, как надо бурить и что делать. Отвечай: говорил или нет?!

– Ну, говорил. А Шахлар Ахметович, вместо шламовки велел спускать пневмоударник, и бурить, как всегда, крестовиком.

– И сколько же вы пробурили метров этим самым «крестовиком»? – уточнил я.

– Две штанги прогнали, считай порядка девяти метров.

– Боже мой, боже мой, – стенал я, хватаясь за голову. – И об этой бригаде я хотел писать в газету! Судить вас всех, вместе с вашим Шахларом Ахметовичем, надо! И это передовая бригада, которая из года в год работает, опережая время?! Знаю я теперь, как вы опережаете время, халтурщики!..

Так я орал среди степи, машинально собирая руками шлам, в надежде сохранить хоть что-то, и если не увидеть воочию, то путём лабораторных исследований зафиксировать наличие ценного металла.

Из записей Игоря Юльевича

«Меня не перестаёт удивлять тот факт, что именно в конце своих дней я встретил, наконец, идеальную для себя женщину, которая словно синтезировала всех встреченных до сих пор моих пассий.

Мы прощаемся с ней, и не можем оторваться друг от друга. Губы наши сливаются, руки переплетают тела, мы льнём друг к другу. И не бывает момента, чтобы нам не хотелось этого делать. «Милый, родной, – говорит она, – прощаемся до завтра?» «Да я и сегодня бы не прощался, если бы мог», – отвечаю я…

Я хотел бы в тебе раствориться,

И чтоб ты растворилась во мне.

Чтобы мы не могли разделиться –

Не хочу, чтоб была ты во вне.

Мы сольёмся с тобой воедино,

Не на миг, а сольёмся навек.

Пусть живёт

Полнокровно-счастливый

Двуединый из нас человек.

…И кто же она, моя последняя (подчёркиваю это) пассия?.. Теперь она часто рядом со мной – с виду неприметная старушка, но с признаками внутреннего заряда молодости. Она прекрасна, если отбросить внешние следы увядания: морщинки на лице и синие прожилки на ногах. У неё удивительная фигурка и цвет голубых с поволокой глаз. Но главная особенность – это её беспредельная покладистость и неуёмный темперамент. Она легко воспламеняется и жаждет наслаждений, эротических наслаждений.

Воспламенимая легко,

Любовью дышишь ты ответной -

И солнце светит над планетой,

И я взлетаю высоко.

Так звучат мои стихи, когда я общаюсь с ней. И я люблю её не такой, какая она в данный момент передо мной, а такой, какая она есть, и была, люблю вообще всю и сразу. Воспринимаю прошлую – совсем юную дурочку, а потом малозаботную, легкомысленную девушку и, наконец, зрелую, и, как теперь уже, – совсем взрослую женщину».

* * *

– Немедленно остановите бурение, – распорядился я. – А этот чертов «крестовик» замените на прежнюю коронку и опускайте шламовку. Продолжайте проходку скважины укороченными рейсами. За выход породы будешь отвечать лично ты, – сказал я сменному мастеру, и пригрозил: – Если не сделаешь так, то обещаю тебе, будут неприятности такие, что мало не покажется. И с Шахларом разберёмся – не сомневайся!

Рассказ Лины

… «Я жила на Украине в маленьком городке, училась в женской школе. Ребята-парни нам казались святыми и недоступными. Изредка на какой-то из праздников к нам приводили мальчиков из мужской школы, позволяли танцевать вальс и играть в «ручеёк». Мы очень стеснялись, хотя в душе ликовали и очень ждали этих встреч. Я была поздняя дочь, и мною никто не занимался: брат и сестра были на много меня старше, и оставили дом, когда я была ещё совсем маленькой. Брат ушёл на войну, а сестру оккупанты угнали в Германию. Мы остались вдвоём с мамой. Во время войны к нам подселяли немецких солдат. Помню, как немцы, заходя в дом, разувались и заставляли маму мыть грязные ботинки. Ещё помню, как они приносили в котелках пищу, но никогда не делились. Я жадными глазами смотрела на еду и плакала, а немец, обращаясь к маме, говорил: «Матка, бей её, бей, пусть не плакает».

В конце войны, когда немцев выгнали, я пошла в школу. Училась хорошо. Помню, в школе мне понравилась одна девочка. Она была не похожа на обычных крикливых одноклассниц, всегда была внутренне замкнута в себе, и это делало её загадочной. Мы, хотя и не сидели за одной партой, частенько переглядывались. В этих взглядах таились взаимная тяга и симпатия. На переменках мы оказывались рядом. После уроков выходили вместе и шли до поворота, где расходились наши пути домой. У неё были большие, немного выпуклые, как почти у всех евреев, карие глаза. Однажды после уроков она привела меня к себе домой, где меня многое удивило. Резной сервант был заполнен сервизами красивой посуды. У окна стояло фортепиано – тогда это было большой редкостью. Фарфоровые вазочки и бронзовые статуэтки украшали журнальный столик и изящную тумбочку. Всё было не так, как у нас дома, где мы скромно жили с мамой. Помню, Алевтина усадила меня за обеденный стол, и мы стали пить чай. Тут я засмотрелась на картину, которая висела на стене напротив, резко повернулась и локтём задела чашечку, она упала на пол и разбилась, хотя и не совсем – отвалилась только дужка, но чашечка была повреждена. Мне стало неудобно. После этого эпизода моя подружка больше не приглашала меня к себе домой, видимо, мама запретила.

Семилетку я окончила с отличием, и без экзаменов поступила в ближайшем городе в геологоразведочный техникум, потому что там была хорошая стипендия. Вообще-то я хотела окончить среднюю школу и поступать в институт, но мама сказала, что она уже в возрасте и не сможет меня обеспечивать, надо как можно раньше получить специальность и стать самостоятельной.

Я уже заканчивала первый курс, когда мы с девчонками решили отметить майский праздник (мы тогда снимали квартиру у турков), и накрыли стол прямо во дворе. Погода была солнечная, настроение весеннее. Раньше, собираясь на праздники, молодёжь не упивалась и не объедалась, как сейчас, обычно накрывали скромный стол, на котором были непременные винегрет, пирожки и жареная картошка. Посредине стояла одна бутылка вина. Все угощались, пели песни и танцевали под патефон. Рядом со мной за столом сидел старшекурсник, он только что окончил техникум, до этого отслужил армию. Наверное, заранее приглядел меня, потому что когда стемнело, и все стали парами разбредаться по укромным местам, мы с ним тоже оказались на скамейке в палисаднике. Сначала просто разговаривали, потом обнимались и целовались. Я разомлела. Со мной происходило такое впервые. Он разложил меня на скамейке, я не сопротивлялась, да не особо и понимала, что происходит. Помню, он приподнялся, и, застёгивая уже ремень на брюках, тихо сказал: «Ты не бойся, не забеременеешь, я туда помочился». Поцеловал меня, и мы распрощались. Он ушёл, а я лишилась девственности.

– Кровь-то была? – спросил Игорь Юльевич.

– Да была, наверное… как же иначе, – задумчиво произнесла Лина. – Он уехал куда-то по направлению, и больше я его не видела.

– А он что, не попрощался даже?

– Нет, не прощался, Я поплакала… и успокоилась.

…Потом на практике в Абхазии мы стояли с девчонками, разглядывали местность и о чём-то беседовали. Какой-то хачик, молодой парень, подошёл к нам и говорит мне: «Пойдём со мной в сторонку», и я пошла. Зашли за кусты, он начал приставать ко мне, я противилась. Он повалил меня и сделал своё дело. А потом ещё упрекнул: «Я думал, ты целка, ещё ломалась». Не доволен был. После этого девчонка-сокурсница, указывая на меня, говорит: «У неё теперь будет ребёнок». Я испугалась. Но, к счастью, всё тогда обошлось.

А на последнем курсе я сошлась со студентом Юрчиком. Он всё говорил: «Ой, да я такой испорченный девками парень, отец мой был начальником, в его подчинении много было девчонок, и почти все они прошли через меня. Дошло до того, что я, наверное, уже не способен заниматься любовью, хотя и молодой ещё».

Мне отчего-то стало жалко его, да так, что я однажды пришла к нему в общежитие, и мне очень захотелось, чтобы он стал моим мужем, я даже мечтала от него ребёночка родить. Влюбилась, наверное. Целую ночь я помогала ему.

– Как это «помогала»? – изумился Игорь.

– Ну, как, как? – ласкала его, целовала, возбуждала. Целую ночь мы тешились. На утро сосед его, с другой комнаты, говорит нам: «Ну, вы даёте, целую ночь скрипели кроватью!»

Тогда-то я и забеременела от Юрчика. А он побоялся ехать за мной. Ему ещё год оставался учиться. Он сдрейфил, о загсе не могло быть и речи. И я начала свою производственную деятельность беременной безмужней девкой в Средней Азии, куда меня определили в Москве, в геологическом центре. И вот я уже в вагончике на буровой, и глажу со страхом свой живот.

За мной сразу же стал усиленно ухаживать шофёр, готов был прямо жениться на мне, а я боюсь ему сказать, что беременна. Тут повариха говорит: «Да ведь я могу тебе аборт сделать». « Как, прямо здесь в поле?» – удивилась я. «Да, прямо здесь. Надо мыло и ещё кое-что ввести тебе в матку – и делу конец». И я решилась. Она сделала мне аборт, хотя большой срок беременности был. Закопали мы с поварихой ребёнка в степи. А собаки отрыли и таскали в зубах остатки.

– Да как же ты могла это видеть и пережить?! – воскликнул Игорь.

– А вот смогла, и до сих пор кошмар этот в глазах стоит.

Тем временем мой ухажёр сделал мне официально предложение. Я говорю ему: «Ты знаешь, я же сделала аборт». А он: «Могла бы и не делать, родила бы и всё, пусть себе живёт с нами», «Знать бы это раньше», – подумала тогда я. Но дело было сделано. А вскоре я забеременела уже от него.

– Да знаю я твоего мужа-благодетеля, – не выдержал Игорь.– Он мне сам рассказывал, хвастался, как тебя поимел первый раз, мы тогда с ним делали откачку скважины за посёлком. Ехали вы по полю, он остановил машину, залез под кузов и говорит тебе: «Подай монтировку, здесь надо кое-что поправить». Ты наклонилась, подавая монтировку, он схватил тебя и подмял под себя.

– Понравилась я ему: давай, говорит, поженимся. Тогда-то я и скрыла, что беременна, а может, зря. Хотя, какой он был мужик. Непутёвый, безответственный. Намучилась я с ним.

Родился ребёнок. Работать я не смогла. Мы определились у его родственников. Зарабатывал он мало. Мотался на машине по командировкам. Жили мы с сыном впроголодь, даже молока не на что было купить. И вот однажды стою я на улице с ребёнком, подъезжает он на машине, а в кабине у него девка. Мы заговорили с ним, а она встрела: – Так ты что, женат, что ли? И ребёнок это твой? Какого же ты хрена молчал? – хлопнула дверцей и ушла.

Я оторопела: – «Ничего себе, думаю, каков гусь? Значит, я сижу с ребёнком дома, денег нет, мы голодные, ведь он дал мне всего пять рублей несколько дней назад, а он наслаждается с бабой?». «Ах, вот ты как? – возмутилась я, – Ещё и изменяешь мне, кобель голоштанный? Подожди, теперь и меня не удержишь, паршивец этакий!» Вот тогда-то я и отреклась от него. И начала ему изменять направо и налево.

Ребёнка я отвезла к матери, а сама поехала на полевые работы зарабатывать деньги, с того момента и начались мои полевые любовные похождения. Было даже так: он, непутёвый муж мой, на смене подносит трубы буровому мастеру, а я в это время в вагончике с радистом любовь играю. И так было всегда.

– А мужику твоему никто ничего не рассказывал?

– Выходит так.

– А ты не боялась, что он застанет?

– Боялась. Но его я уже ненавидела за то, что изменял мне, когда я голодала с ребёнком.

Я перестала его уважать, тем более что он и работать-то толком нигде не мог. Денег получал мало, да и то пропивал. Мужиком оказался никудышним. Всё легло на мои плечи. Моталась я по полям с буровиками, а он компрессорщиком был, а то и просто подсобным рабочим. Образования тоже никакого. Единственно что – на мордашку был смазливым, а так – пустоцвет. Плюнула я на него, хотя и жили вместе. Мне даже кажется, что второй ребёнок не от него, а от того радиста, слишком он отличался от других детей.

– А что, твой муж, не видел разницы?

– Ему было всё равно.

Детей у меня трое. С детства ни к чему не стремились – учились кое-как, в отца пошли. Средний – поумней и способней, но робость в нём какая-то была. Свекровь, бывало, говорила: «Не наш это ребёнок, наши-то – упитанные, мордастые, а этот смарчок». Стеснительный очень. Особенно с девушками. Неуверенность в нём навсегда осталась. Так и живёт бобылём. Влюбился ещё в школе в одноклассницу, она отвергла его, а он оказался однолюбом. Так и сохнет по ней всю жизнь.

Радист был старше меня, такой видный, солидный. Всё вспоминал бухгалтершу блондинку из конторы. Рассказывал, как ему было с ней хорошо, имея в виду секс.

Ещё про одного забыла сказать. Это было на практике тоже на востоке, куда мы попали с подругой. Но пришлось расстаться, нас раскидали по буровым – документировать скважины. Я попала в отряд ручного бурения. Время шло к осени, было ещё тепло. Спали прямо на земле под открытым небом. У всех в отряде, кроме меня, были спальные мешки. Сначала это не играло роли – я спала на матрасе, и укрывалась байковым одеялом. Но вскоре резко изменилась погода, похолодало, и по ночам я стала мёрзнуть. Один парень, не помню уже имени, всё поглядывал на меня, заметил, что мне не совсем уютно, и, как бы, между прочим, сказал: «А у меня спальник двухместный, может, переселишься ко мне, вдвоём будет теплее». «Мог бы и просто предложить свой мешок», – ответила я. «Но ведь тогда и я, как ты сейчас, буду мёрзнуть, а так обоим будет хорошо». И ночью я залезла к нему в спальник.

– Это было после Юрчика? – спросил Игорь.

– Нет, это было после хачика.

– Так Юрчик у тебя был не третий, а четвёртый?

– Выходит так.

– И ты спала в мешке с этим доброжелателем прямо при всех?

– Да, при всех, посреди голой степи. Было холодно.

– Так как же его звали?

– Говорила же, что не помню. Забыла. Помню, что сильно мёрзла, а с ним было тепло. По необходимости залезла в спальник.

– Да что же там за экспедиция такая, направили в поле без спальника.

– Ну, это же была последняя скважина, работы завершались. К тому же самой мне надо было позаботиться о себе, потребовать спальник. Но случилось так, как случилось.

А потом уже в посёлке мы снова встретились с радистом, хотя встреча не предвещалась. Муж тогда увёз сына к своим родителям, и я была одна. Тут уж мы с моим старым другом, да ещё в домашних условиях, оторвались «по полной». Он был старше меня порядком, лет на двадцать. Высокий, видный. Тогда-то я и разглядела его как следует. Пенис у него был большой, и сам он был опытный в этих делах. Ночами мы наслаждались от души. Тогда-то, наверное, я и залетела, забеременела вторым ребёнком. А хилым он был, потому что я пыталась избавиться от беременности, принимала разные снадобья. К счастью, к концу школы парень вытянулся, возмужал, и уже не производил впечатления заморыша.

Когда я работала в Голодной степи, понравилась одному прорабу, звали его Эдик. Он мне тоже был не безразличен, но был женат, имел семью, детей. Мы с ним встречались на окраине посёлка, на какой-то базе. Поспешно занимались прелюбодеянием и разбегались. Он был ласковый, но очень боялся своей жены и избегал огласки.

Вскоре я решила поехать в областной центр и определиться дальше. Там намечались большие работы, и можно было рассчитывать на постоянное жительство. А пока что я была в полевой партии. Выбрав подходящий момент, захожу к руководству, начальником был узбек, и объясняю, мол, так и так: близкие мои родственники живут рядом с городом, свекровь моя может водиться с детьми, пока я по полям езжу, – отпустите меня. Подаю заявление. Он прочитал, внимательно оглядел меня и говорит: «Подписать можно, но при условии, если ты встретишься со мной». «Где? – спрашиваю я, – мне надо срочно уехать». «Приходи в перерыв в общежитие, знаешь, где я живу?». «Знаю», – ответила я. В обед только зашла в общежитие, он выходит навстречу и затаскивает меня в комнату, прислоняет к косяку, с нетерпением сдирает трусики, и стоя овладевает мной с бешеной страстью. Всё происходит стремительно быстро. Я подала заявление, он подписал, и я вышла. Правда, соседка засекла, когда я выходила. Но мне было уже всё равно. Вскоре я уехала. Потом через много лет, когда я уже жила и работала в городе, узбек приехал с отчётом в управление, и мы увиделись. «Может, встретимся?» – предложил он.

« Не хочу, – сказала я, – к тому же негде, и я не свободна»

Тогда у меня уже родился третий ребёнок, я получила квартиру, и мои полевые скитания закончились, а с ними прекратились и любовные шалости. Настал момент, когда

я и мужа перестала допускать к себе – купила две кровати и отселила. Поначалу он бесновался – набрасывался с кулаками, я убегала к соседям. А потом сказала: «Если не нравится тебе такое положение, можешь проваливать отсюда на все четыре стороны». На что он ответил: «Я уйду, но если ты предоставишь мне отдельное жильё, то есть квартиру». – Хорошо придумано, – говорю ему, – но на квартиру ты денег не заработал, у тебя их порой на бутылку-то не хватает. К сожалению, и у меня тоже нет денег. «Тогда, заткнись, – заорал он, – и не заикайся о том, что я должен уйти!» Так и жил рядом до конца своих дней.

– И что же, у тебя больше не было мужиков? – изумился Игорь,– прошло, поди, больше сорока лет? Сомнительно столь длительное воздержание после бурных похождений.

– Не в том дело, – ответила Лина, – я, конечно, замечала неравнодушные взгляды мужчин, окружающих меня на работе. Но там было всё на виду. Нас сидело много в комнате. В основном женщины. Дело в другом. Я перестала вообще думать о мужчинах. Отошла как-то от общения с ними. Были праздничные вечера, где обычно совершаются подобные «шуры-муры», но я не оставалась на них. С «субботников», где тоже были «запретные» контакты, особенно в конце мероприятий, я тоже уходила сразу домой. В общем, замкнулась. А потом семья: ведь у меня было трое детей, ещё приехала мама, и стала жить с нами. К тому же, не забывай, рядом был муж-алкоголик, который очень даже сильно отвлекал от «светских» и других увлечений. Нередко я удирала с синяками от него к родственникам и соседям. Так что всё было, как говорится, «остаканено».

– Хотя, вру, – спохватилась Лина. – Не может человек жить без ласки, нежности и вообще без «грёз и сладостных мечтаний».

Появилась у нас новая сотрудница, с которой мы когда-то учились в техникуме. После окончания она получила распределение в Сибирь, где и работала много лет в геологических организациях, там заочно окончила институт, а к нам пришла уже старшим специалистом. С прежнего места жительства она буквально сбежала к своей сестре от алкаша мужа. Видно, достал её так, что и вспоминать о нём не хотела. Вот она-то и стала предметом моего обожания. Я смотрела на неё и всё сильнее располагалась к ней. Меня тянуло к ней, как когда-то к еврейской девочке, с которой училась в школе. С Тамарой столы у нас стояли впритык, к тому же работали мы на одной «теме». С мужьями у нас тоже были похожие проблемы. Как-то остались мы в комнате одни, я обогнула её стол, склонилась над ней, обняла и коснулась губами её волос. Мой душевный порыв Тамара восприняла спокойно и доброжелательно. После этого мы ещё сильней внутренне сблизились. А потом она пригласила меня к себе домой, и когда мы присели на диване, я обняла её и поцеловала в губы. «А что будет дальше?» – спросила она. «А ничего», – ответила я, и мы засмеялись, а потом снова обнялись. С тех пор нам, когда мы находились вместе, было спокойно и хорошо. Внешне симпатия наша проявлялась при встречах объятьями с поцелуями, а внутренне полным взаимным пониманием. Хотя, когда у неё появился ухажер, я неожиданно для себя, её заревновала, и не сразу смирилась. Зато, когда они поженились, я стала их верным другом».

Из записей Игоря Юльевича

«Опять посетил церковь. Любуюсь, как она постепенно преображается, превращаясь из скромной церквушки в красивый православный храм. Уже установлены пять позолоченных куполов (большой – в центре и четыре малых – по сторонам света) и рядом пирамидальная колокольня. Сверху традиционные кресты. Всё это в духе древнего зодчества. Внутри церкви просторный молебный зал, пока ещё не расписанный картинами из священного писания, но уже есть алтарь, за которым служит священник, и по бокам иконы с образами святых угодников. До недавнего времени службы проходили в полуподвальном помещении.

Нравится мне приходить сюда, в нашу церковь. Никто не пристаёт к тебе (не то, что разного рода сектанты) и не побуждает совершать обряды, к которым ты ещё не готов, не вполне созрел. Здесь ты, если хочешь, можешь посещать службу, а то и просто постоять перед алтарём или поставить свечку у иконы. Тишина и доброжелательность окружающих навевают покой и благодать, поэтому из храма выходишь всегда умиротворённый.

Перед тем, как зайти в храм и помолиться, я посетил церковную лавку, и обратился к служительнице с вопросом, не могла бы она мне указать, в каком евангелии сказано о блуднице, которую должны были закидать камнями фарисеи. Заглянув в электронный планшет, она тотчас удовлетворила мою просьбу, и я аккуратно записал в свой блокнот следующее:

Иисус, фарисеи и блудница

(Новый Завет, от Иоанна, глава 8)

Ст.4 – 11

4. Сказали ему: Учитель! Эта женщина взята в прелюбодеянии;