Читать книгу: «Фарфоровый зверек. Повести и рассказы», страница 5

17.

Годам к пятидесяти Семен Семенович загрустил всерьез: жизнь в общем-то прожита, остается глядеть назад и вздыхать. А впереди только монотонная череда похожих один на другой дней. Он не роптал, роптать грешно, и все же сознание того, что в финале…

Нет, об этом думать ему совсем не хотелось, но однажды он прочел на заборе, где местные наркоманы делились друг с другом мудростью, дурацкую надпись: «Жизнь – это очередь за смертью, в которой каждый стремиться быть первым», – и почему-то надпись эта очень расстроила его. Семен Семенович позвонил Кларе.

«Хватит ныть!» – подбодрила его старая подруга, – «Бери пример с меня».

И действительно Клара не унывала. Она похоронила сожителя Степана, отплакала свое и сказала: «Жизнь продолжается!»

Клара Викторовна преобразилась. Она выкрасила седые волосы в огненно-рыжий цвет, надела миди – а если бы в моде были макси, то надела бы макси, и даже мини не постеснялась бы надеть, – покрасила в синий цвет ногти на руках и снова зацвела и засверкала.

Клара бросила свою столовую: «Хватит корячиться, Сеня, живем один раз. Теперь я шагаю по жизни на высоких каблуках!» Но бизнес Клара не оставила, теперь она что-то покупала и перепродавала, что-то кому-то устраивала и брала за это комиссионные. В частности она завела ночную торговлю вином на дому (водку в то время выдавали по талонам). У звонка в квартиру появилась табличка: «По делу звонить 3 раза. Клара». Клиентура у нее была проверенная, в основном сытые и холеные торгаши, которые приезжали к ней ночью на такси, чтобы «добавить». Но потом Клара пошла еще дальше: она открыла подпольный игорный дом. Теперь до самого утра за столом в ее комнате сидели фатоватые молодые люди, а Клара подавала им коньяк и кофе и поддерживал светскую беседу. Играли не на интерес, а для развлечения, пижонства ради, и все же денежки пролетали немалые. На одном из таких сборищ Клара подцепила смазливого мужичонку, который только что вышел из тюрьмы и болтался в городе без определенных видов на будущее. Клара поселила его у себя и сделала любовником.

Мужичонка быстро оклемался и сказал: «Пропиши!»

«Нихт ферштейн», – не без издевки ответила Клара, – «сначала поживи так, а там посмотрим». Но прошло месяца три, и Клара влюбилась в своего нового хахаля. Она его всячески обхаживала, подавала ему в постель кофе и огуречный рассол, она одела его с ног до головы и уже согласна была на прописку, оставалось только сходить в ЗАГС и зарегистрироваться. Все бы хорошо, если бы не разница в возрасте, из-за которой Клара безумно переживала.

«Я женщина бальзаковского возраста», – шутила она, успокаивая себя.

И вдруг юный дружок охладел к ней. Он стал пропадать по нескольку дней подряд, ничего не объясняя. А Клара и боялась спрашивать: она заподозрила его в измене. С этого дня жизнь ее превратилась в пытку. Ревность поедала ее душу и тело, она даже спала с лица и выглядела теперь, как обыкновенная старуха.

Клара задаривала дружка подарками, дома каждый вечер его ждал «банкет», но дружок только морщился и презрительно поглядывал на нее. Тогда она решила его выследить и застукала с кладовщицей из ресторана «Ветерок», причем кладовщица эта была не моложе ее самой.

Клара пришла в отчаяние, неделю проплакала, а потом, собравшись с последними силами, выгнала мужичка вон. Он, казалось, только этого и ждал. На прощание он прихватил с собой Кларино золотишко, все наличные деньги, безделушки и норковую шубу.

Клара заметалась, кинулась туда, сюда, но везде ей говорили одно: «Ничего ты не вернешь, дорогая, за любовь надо платить».

«Сенечка, это же самое страшное – обмануть доверие!» – Клара сидела напротив Семен Семеновича и рыдала в голос, а он как мог пытался утешить ее.

«Месть!» – кричала Клара, но тут же снова принималась рыдать, и речь ее походила на бред, в котором смешались любовь, капуста, убитая мать, Ширякин, обманутые надежды и бессмысленно прожитая жизнь.

«Украли у Клары кораллы!..»

«Что же она такое говорит?» – думал Семен Семенович, – «Уж не свихнулась ли она от отчаяния?»

Наутро он поехал проведать Клару, но обнаружил возле ее звонка записку: «Просьба не беспокоить. Уехала к маме. Клара».

Семен Семенович перепугался и вызвал милицию. Когда выломали дверь и вошли в квартиру, она лежала на полу со вскрытыми венами.

Семен Семенович похоронил Клару. Квартира ее пропала, а оставшееся имущество пошло с молотка в пользу казны.

Пустоту, образовавшуюся в душе, хотелось чем-то забить: включить радио, телевизор, напиться или хотя бы набить живот до отказа. Семен Семенович выбрал последнее, но от обжорства облегчения не испытал. Даже мысли о Боге не успокоили его.

«Кто остался у меня в жизни?» – спросил он себя, – «Лерочка, Альберт, Эльвира Григорьевна – и все. Хотя не так уж и мало». Он почему-то забыл вспомнить про Сенечку.

Ах да, Сенечка, Лерочкин сыночек! А у Сенечки самого вот-вот народится сыночек! Так радостно и спокойно сделалось на душе, но вдруг снова кольнула мысль: «У Сенечки будет сын? Боже, как стремительно пролетела жизнь! Тот мальчик, что когда-то остановил на лестнице и попросил: «Дядя, нажмите мне звоночек, а то не дотянуться», – тот самый мальчик идет теперь по улице, толкая коляску перед собой, и смотрит на тебя сверху вниз…»

Семен Семенович ужаснулся: «Господи, как не хочется умирать! Как не хочется умирать…»

18.

В канун своего пятидесятилетия Альберт Иванович сказал:

«Я пришел к выводу, Семен, что в тебе пропадает артист. Да, ты прирожденный артист на характерные роли, и меня посетила одна интересная мысль…»

Семен Семенович обомлел:

«Почему же тогда меня не приняли в институт?!»

«Это особый разговор», – продолжал развивать свою мысль Альберт Иванович, – «Л-ский красавцев и красавиц искал. Между прочим, ему это дорого стоило, его в буржуазности обвинили, и на этом он заработал свой первый инфаркт. Я рассуждаю по-другому: в театре должно быть все как в жизни, в жизни уроды – и у нас уроды. Кстати, Стрепетова тоже была некрасивая», – добавил он, поглядев на Семен Семеновича, и тот не знал, как ему реагировать – то ли обидеться на Альберта, то ли нет. На всякий случай он решил не обижаться.

«Ты понял, к чему я клоню?» – спросил Альберт Иванович.

«Н-нет…»

«Я хочу, чтобы ты сыграл у меня в спектакле!»

У Альберта Ивановича, теперь уже профессора, был свой театрик, в котором он значился режиссером и худруком. Труппу составляли его студенты. Театрик назывался «Лаборатория в подвале», и он действительно помещался в подвале, с огромным трудом отвоеванном у детского клуба «Рыцари без страха и упрека». Правда бывшие «рыцари» продолжали тяжбу в суде и регулярно били в подвале стекла, но какая же это мелочь в сравнении со счастьем иметь свой собственный театр!

Альберт Иванович придерживался самых модных и прогрессивных тенденций в искусстве, решительно порвав с партией, он встал на демократическую платформу. В репертуаре его «Лаборатории» стояли две пьесы, рисующие сталинский режим, и готовилась еще одна. Остальной же репертуар состоял из традиционных авторов русской сцены: Ионеско, Олби, Мрожека и т.д. Теперь же Альберт Иванович, следуя новым веяниям, решил обратиться к Островскому.

Придя в очередной раз на репетицию, Альберт Иванович пересказал студентам содержание пьесы «Таланты и поклонники».

«У провинциальной артистки Саши Негиной подходит к концу ангажемент, и ей необходим шумный бенефис, успех которого зависит от местных богатых театралов – поклонников. Негина хороша собой, поэтому поклонники стремятся превратить ее в «камелию», а из ее дома сделать притон, как это было принято в их среде. Но Саша Негина чиста и горда, она отвергает посягательства поклонников. К тому же она влюблена в школьного учителя Мелузова и собирается выйти за него замуж. Против Негиной зреет заговор, поклонники в отместку за неуступчивость хотят сорвать ее бенефис, тем самым лишив ее средств к существованию и ангажемента на следующий сезон. Но в это время в городке появляется сказочно богатый и очень обходительный помещик Великатов, который выручает Негину, затратив на ее бенефис большую денежную сумму. А потом он предлагает Саше Негиной богатое содержание, имение с павлинами и блестящие контракты в лучших театрах провинции, а в перспективе даже столичную сцену. В Негиной сталкиваются любовь к Мелузову с желанием играть на сцене и иметь шумный успех, и она идет на компромисс, выбирая сцену и Великатова. На вокзале она трогательно прощается с учителем Мелузовым, просит ее простить, но ничего ему не объясняет, а просто садится в «семейный вагон», который явно ей не по средствам, и уезжает. Лишь в самый последний момент, когда Саша уже скрылась в вагоне, Мелузову становится ясно, что едет она вместе с Великатовым. Поезд трогается, и Мелузову ничего не остается, как произнести полный горечи монолог», – так Альберт Иванович пересказал этот сюжет своим актерам, которые обычно не успевают прочесть пьесу к первой репетиции, а еще он добавил: «Это будет наш звездный час!»

Александр Островский очень трепетно относился к своей героине – Негиной. Он наделил ее тонкой чувствительной душой, но тем не менее ее поступок обычно трактуют на театре как непристойный. Говорят, что Саша Негина пошла традиционным для женщины путем, т.е. стала содержанкой. Альберт Иванович и выбрал именно эту банальную трактовку, тем более, что ничего другого актриса, предназначавшаяся на заглавную роль, не смогла бы сыграть.

Что касается Мелузова, то его представляют либо красавцем, не влюбиться в которого невозможно, либо замухрышкой и слабаком, с которым только и возможны что охи-вздохи да платоническая любовь. В театре разумеется нашелся красивый парень, что и определило трактовку. А в остальном Альберт Иванович ничего нового не придумал: Негину он заставил спеть эстрадные куплеты, сопроводив их опереточной подтанцовкой, поубавил «лишнего тексту», а в освободившиеся пустоты ввел хор цыган: «Как дела, ромалы?» – «Да ничего, чавалы!»

В общем делали что надо, а получилось как всегда. По сцене с визгом бегали артисточки в неглиже, «поклонники» щипали их за разные места, Мелузов надел свитер и джинсы и тут же осовременился, а его песня под гитару должна была по всеобщему мнению произвести фурор. Все это Альберт Иванович сделал идя навстречу искушенной и образованной публике, которая к другому не привыкла и просто бы не поняла.

Альберту Ивановичу не хватало только одной маленькой гениальной детали – в спектакле был необходим кусок махрового реализма. Среди поклонников Негиной, тощих и вертлявых студентов, должен был появиться очень толстый настоящий купец – эту роль Альберт и предназначил нашему Семен Семеновичу.

Выслушав замысел Альберта, Семен Семенович обомлел, расчувствовался и не долго раздумывая сказал: «Я согласен!»

19.

«Боже, что я наделал!» – воскликнул Семен Семенович, придя домой, – «Воистину правильно говорится: седина в голову – бес в ребро!!» Однако он не позвонил Альберту и не отказался, хотя было еще не поздно, а вместо этого стал раздумывать, как бы поэффектнее выглядеть на сцене. Первым делом он выгладил свои брюки, потом достал из шкафа шикарный свитер из ангоры – подарок покойной Клары. Но и это не все, он вытащил на свет пропахший нафталином черный костюм, приобретенный по случаю женитьбы на Зиночке, примерил его и убедился, что штаны на нем даже приблизительно не сходятся. Тогда он упрятал его обратно в чемодан за тумбочкой у изголовья кровати, где костюм вечно хранился, как у французской дамочки вечно хранится флердоранж, отправился в универмаг и прикупил себе отличную финскую тройку и шикарный галстук с искрой – «огни Парижа». Экипировавшись подобный образом он присел, призадумался и загадал про себя:

«Если хоть что-нибудь выйдет из этой затеи, брошу к чертовой матери рыбный магазин!»

На репетициях Семен Семенович смотрелся нелепо среди студентов. Но в этом и заключался гениальный замысел Альберта. Семен Семенович стеснялся и от неловкости то начинал беспричинно хохотать, то отпускал нелепые шуточки в свой адрес, и вот уже молодежь сочла его веселым, остроумным и очень полюбила.

Спектакль был на мази, актеры не без усилий выучили роли и вызубрили куплеты так, что они отлетали от зубов. Роль у Семен Семеновича была совсем скромная, «без ниточки», как в старину актеры говорили про маленькие роли, текст которых умещался на одном листке, и даже не просто без ниточки, но и совсем без слов: Семен Семенович должен был несколько раз выходить в массовке. Правда Альберт Иванович поставил его на первый план и велел высвечивать прожектором.

И вдруг, когда выпуск спектакля был уже на носу, Семен Семенович впал в сомнения и впал в истерику: «Нет, нет, не выйду я на сцену – боюсь – провалюсь!» Альберт с трудом уговорил его не подвести и не разрушить гениального замысла. Семен Семенович поверил, что без него никак не обойтись, выпил флакон валерьянки, собрал свою волю в кулак.

И вот наступила премьера. В маленький подвальчик набилось столько народу, что негде было плюнуть, и многие сидели на полу в проходах. Явились родственники исполнителей, приехали маститые критики(многих из которых я узнал в лицо), пришел в полном составе рыбный магазин. Семен Семенович направо и налево раздавал контрамарки. Пришла даже Эльвира Григорьевна, но только она от контрамарки отказалась, заранее купила себе билет и сидела отдельно от всех в первом ряду. По случаю премьеры Эльвира Григорьевна надела свои бриллианты.

Лерочка тоже сидела в первом ряду. Впрочем, она не догадывалась, что всю эту комедию Семен Семенович, возможно, затеял только для нее. Исключительно для нее! Лерочка с грустью поглядывала, как Альберт Иванович до начала спектакля кокетничает со своими студентками, и шелестела конфетным фантиком. Потом она заметила – о, боже! – что ее супруг кокетничает и с мальчиками, а те выкаблучиваются перед ним и строят глазки. Тут она совсем погрустнела, но скоро свет погасили, и спектакль начался.

Семен Семенович волновался даже больше, чем при поступлении в театральный институт. Он обливался потом, хотя в помещении было совсем не жарко, а когда подоспел его первый выход, то у него задрожали коленки, и он подумал, что все это заметят.

«Смотрите, смотрите, наш Семен Семенович!» – зашептала беленькая кассирша из штучного отдела на ухо соседке.

«Бли-ин! И правда Семен Семенович!» – ахнула на весь зал матерщинница Любка. Семен Семенович грозно посмотрел со сцены в ее сторону и топнул ножкой. И после этого он неожиданно почувствовал себя совершенно свободно и раскованно. Он мастерски исполнил свою партию, которую поставил ему Альберт: непринужденно одергивал фрак, поводил плечами в нужный момент и шаркал ножкой, как молодой жеребчик; он живо реагировал на реплики Негиной, вожделенно смотрел на нее, где нужно хмыкал, а где нужно вздыхал. Казалось, что он самый живой из всех, присутствующих на сцене. Казалось, внимание зала обращено на него одного. Да и как было не смотреть на Семен Семеновича, когда он так пришелся к месту. Его дебют на подмостках произвел фурор.

Спектакль имел успех небывалый. Артистов закидали цветами и вызывали пятнадцать раз, чего не случалось в театре со времен основания МХАТа. Критики уверяли, что через несколько дней имя Альберта Ивановича не будет сходить с газетных полос. О склочных «Рыцарях без страха и упрека» можно было забыть навсегда.

После премьеры как водится был банкет. Слово взял Альберт Иванович и начал с анекдота: «Француженка захотела, чтобы ее новый муж в первую брачную ночь пришел к ней во фраке. Муж ответил: «Во фраке, мадам, я хожу только на премьеру!» Альберт Иванович дождался, когда стихнет смех, и провозгласил: «Так выпьем же за премьеру!»

Лукуллов пир начался.

За восходящую звезду Семен Семеновича пили не один раз. Студенты еще до начала спектакля сговорились его подпоить. А он ни о чем не подозревая ел, пил, непринужденно беседовал с критиками и литераторами, которые тоже остались на банкет, и разоткровенничался до того, что громогласно заявил:

«Всю жизнь я мечтал только о театре, теперь же моя судьба связана с ним навеки!»

Потом он рассказал, как когда-то на экзамене в театральном читал «Стихи о советском паспорте», помянул Клару, вспомнил, как они разучивали с ней «яблочко» и тут же продемонстрировал это под визг молодежи.

Банкет удался!

За полночь Лерочка и Альберт уехали на такси, сытые критики разошлись по домам, а Семен Семенович вместе со студентами решил идти гулять по ночному городу и горланить песни под гитару.

«Вот и свершилось», – возликовал он, – «я окончательно сравнялся с Альбертом!»

Семен Семенович изо всех сил старался угодить своим молодым друзьям, он рассказал все смешные случаи из своей жизни, вспомнил все анекдоты, он спел под гитару свой любимый романс.

Когда они шли по набережной Обводного канала, Семен Семенович взобрался на парапет, чтобы продемонстрировать, каким ловким и грациозным он был в юности.

«Вот он, звездный час моей жизни! Что же дальше? Как продлить этот праздник? Неужели утром снова начнутся скучные одинокие будни? Нет, никогда! Лучше уж сдохнуть прямо теперь!!» – так он решил и стал раздумывать, как это было бы прекрасно умереть в минуту наивысшего блаженства.

Он все еще шел по краю гранитного парапета, и в друг в голове у него помутилось, он потерял равновесие и полетел вниз прямо в Обводный канал. Со всего размаху он плюхнулся в воду, ушел под нее с головой и поплыл по реке, как большая неповоротливая рыбина. Рядом проплывали рыбешки помельче, плыли очистки, обрезки, промышленные отходы, дерьмо и прочий хлам.

«Как?! Неужели это все?! «Сик транзит глория мунди», – пронеслось у него в голове, – так проходит земная слава! Вот она, смерть!»

20.

Что же вы делаете, Семен Семенович?! Кто дал вам на это право? Вас так и тянет заглянуть по ту сторону жизни, а ведь, как заметил Франсуа Ларошфуко, «ни солнце, ни смерть нельзя рассматривать пристально».

Семен Семенович не удержался от искушения. Пролетев с треском и звоном сквозь стальную блестящую трубу, – о том, что так должно быть, он вычитал когда-то в одной мудреной книжке, – Семен Семенович оказался в потоке яркого света высоко над землей в безвоздушном пространстве. Но странно, ему и не нужен был воздух, чтобы дышать. Наша планета с высоты выглядела маленьким серовато-голубоватым шариком. Но чем больше Семен Семенович вглядывался в этот шарик, тем зорче становились его глаза, и наконец он увидел в мельчайших подробностях все, что происходит внизу.

Он увидел Альберт и Лерочку, которые, шатаясь, поднимались к себе на пятый этаж и вполголоса переругивались. Увидел он и себя самого в пьяном безобразии летящего в воду. Увидел, как всполошились и перепугались Альбертовы студенты. Но странно, вместо того чтобы кинуться в реку спасать Семен Семеновича, они разбежались врассыпную кто куда: «Вот что значит современная молодежь!» Осталась одна только Негина, которая так растерялась, что словно приросла к месту. Но вот и она пришла в себя, бросилась бежать, и вдруг… передумала, зашла в телефонную будку, вызвала милицию, а уж потом медленным шагом побрела домой. Приехал милицейский фургон, следом за ним водолазы-спасатели, они погрузились в мутную воду Обводного канала, чтобы вытащить Семен Семеновича на берег.

Но было уже поздно.

Семен Семеновича раздели догола и положили вверх животом на большой оцинкованный стол. Пришел прозектор, острым скальпелем разрезал его живот, оттянул края в стороны и вынул внутренности Семен Семеновича. Он бегло осмотрел их, поморщился и запихнул обратно. В это время вошла санитарка с гинекологического отделения, принесла завернутого в марлю ребеночка – там одной женщине только что сделали аборт. Прозектор быстро сунул ребеночка в живот Семен Семеновичу, шлепнул санитарку по заду и на живую нитку живот заштопал.

Семен Семенович обалдел. Он никогда не предполагал, что внутри у него может оказаться ребеночек!

Обремененного Семен Семеновича обрядили в черный костюм, который нашла у него дома матерщинница Любка, а так как костюм не сходился, его пришлось разрезать со спины, и вот Семен Семенович лежал на холодном столе, а сверху его прикрывал костюмчик. Затем его переложили в гроб, обтянутый мадаполамом («Из дешевых», – отметил он про себя) и выставили в ритуальный зал морга. Забежал Альберт Иванович убедиться, что все в порядке. Поглядев на синее лицо друга, он пришел в ужас и приказал санитару погуще намазать Семен Семеновича гримом. Загримированного до неузнаваемости Семен Семеновича отвезли в церковь.

Он выглядел, как народный артист. Глаза его были подведены, брови чернели, как в юности у Альберта, а губы стали темно-вишневыми. Сбылась мечта, он превратился в прекрасного юношу Гиацинта. Старушки ахнули: «Ну просто куколка!» – и прослезились.

Карлица Наталья надела Семен Семеновичу на голову венчик из белых цветов, священник положил ему на лоб бумажку с отпечатанной молитвой, пропел отходную, и началось прощание.

Плакали все, кроме Лерочки. Друзья по очереди подходили к гробу и целовали бумажку на лбу, и только она растерялась и не поцеловала. Лицо ее выражало смесь отчаяния и любви. Она ухватилась за край гроба, долго возле него стояла, потом выбежала из церкви и закурила.

Хоронить решили на Волковом кладбище, на Литераторских мостках, Эльвира Григорьевна лично выхлопотала на это разрешение в мэрии Санкт-Петербурга. На могиле Альберт прочел выразительную заранее заготовленную речь, из которой Семен Семенович узнал, какой великий артист ушел из жизни, услышал много лестных слов о премьере и обещание посвятить ближайшую постановку светлой его памяти. Гроб опустили в могилу, быстренько закидали землей и разошлись. Еще Семен Семенович увидел, как по дороге с кладбища Альберт вычеркнул его адрес и номер телефона из своей пухлой записной книжки.

Дальше наступила тишина.

Семен Семенович лежал в земле и глядел в небо, над ним шелестели листвой клены и тополя. Прошел дождик, потом снова выглянуло солнце, но никто за целый день не появился у его могилы. Правда пробежал рыжий кот, остановился, взъерошил шерстку, долго принюхивался( «Неужели до сих пор пахнет рыбой?!»), потом пометил могилку, задрал хвост и умчался восвояси. Стало темнеть. Наступила ночь.

В темноте Семен Семенович разглядел Клару, ее обглоданный скелет лежал неподалеку от него. На косточке мизинца болталось золотое колечко – единственное, что не успел украсть любовник-преферансист, а пуговицы с истлевшего платья провалились сквозь дырявый ее каркас и валялись в земле.

Выглянула луна. Из-за кустов появились виллисы⁷. На них были воздушные белые туники, а волосы убраны фосфоресцирующими цветами. Виллисы позвали Клару с собой, она поднялась из гроба и вместе с ними полетела по дорожкам кладбища в веселом танце. Виллисы выглядели вполне счастливыми. Семен Семенович с улыбкой поглядывал на их девичьи игры, ему сделалось легко на душе. Потом он заметил, что поэт Михаил Кузмин из соседней могилы тоже поглядывает на девушек с тоской, очень уж ему очень хотелось побегать вместе с ними, да приличия мешали. Мимо кладбища спешил запоздавший прохожий, он торопился поскорее попасть в свой спальный район. Блеск Клариного колечка привлек его внимание. Семен Семенович хотел крикнуть, остановить его, но молодой человек уже перепрыгнул через ограду. И тогда девушки кинулись к нему, стали обнимать, целовать, подхватили в свой хоровод, закружились в бешеном танце, защекотали, пронесли по аллеям и сбросили в грязную воду речки Волковки. Теперь уже никто не отведает его молодых ласк.

Утром следующего дня светило яркое солнце, щебетали птицы, в отдалении весело громыхал трамвай. Семен Семенович по-прежнему глядел в небо и скучал: не было у него Тулона, не было Аустерлица, не было даже Курской дуги, а была только бесславно прожитая жизнь. В животе надсадно плакал ребеночек. И вдруг Семен Семенович увидел, что кто-то идет по дорожке к его могиле. Это была Валерия Ярославна.

Лерочка бросила на могилку пучок свежих гвоздик и погрузилась в печальные раздумья. Семен Семенович лежал у нее под ногами, и пока она перебирала в памяти все, что было связано с ним, он – вот баловник! – заглянул к ней под юбку. Такая возможность впервые появилась у него за всю долгую жизнь, и он никак не мог оторвать взгляда. Правда увидел он там совсем не то, что ожидал. Вместо кружевных панталончиков юной немецкой фрау, которые часто грезились ему во сне, он обнаружил на Лерочке штопаные байковые трусы, такие, как носила еще старая бабка, и какие на него самого надевали в детстве. Семен Семеновичу сделалось нестерпимо грустно и обидно за Лерочку.

– Убогость жизни! Ты притронулась даже к ней, несравненной златокудрой Розенблютке!

И тем не менее он не мог оторвать взгляда от Лерочки, он готов был любоваться на нее без конца, любить ее вечно – и в юности, и в жалком увядании, и даже после смерти. Он смотрел на эти байковые трусы и приходил в восторг, в умиление, в возбуждение, Сердце его встрепенулось, застучало, заколотилось – быстрее – еще быстрее – и он – воскрес!

21.

Ах, вот вы какой Семен Семенович! Вы оказывается только прикинулись мертвым. Может быть, и саму смерть вы придумали только из шалости, чтобы ненароком заглянуть даме под юбку, экий вы баловник! Но с каким сладострастием смаковали вы собственную кончину, как упивались ею, придумывали все новые и новые подробности. Ну, расскажите же скорей, что произошло с вами на самом деле?

А на самом деле, бухнувшись в Обводный канал, Семен Семенович проплыл несколько метров под водой, наглотался ее всласть, перепачкался в дерьме, вынырнул, сделал несколько лихорадочных вдохов и закричал: «Помогите!» Он мертвой хваткой ухватился за железный прут, торчавший из каменной облицовки канала, и продолжил звать на помощь. Студенты переполошились, нашли на дороге кусок железного троса, бросили его конец в воду и – раз, два – взяли! – вытащили Семен Семеновича на мостовую. Кое-как его оттерли и отмыли, доставили домой в полной невредимости и оставили отдохнуть. Он отделался только сильным испугом, да легким насморком, но зато сколько всего интересного он сумел пережить за краткий миг своего падения!

Очнувшись дома на своем любимом диване и протрезвев, Семен Семенович решил порвать с театром. Он дал себе клятву: «Немедленно вернуться в рыбный магазин и больше никогда не помышлять о сцене!!!»

В рыбьем царстве все ликовало. Заблудшая овца Семен Семенович вернулся в родные пенаты. Ему устроили настоящую овацию. Даже Эльвира Григорьевна выглянула из кабинета, приветливо улыбнулась ему и сказала: «Вот чудак человек…» А в обед она выставила на стол огромный шоколадный торт.

Старухи со всей округи пришли поглядеть на героя дня Семен Семеновича. Они увидели, как он в поте лица ворочает тяжелые брикеты с рыбой, и облегченно вздохнули. Впрочем, вздохнули не только старухи. А Семен Семенович работал не покладая рук: тяжелой кувалдой разбивал он смерзшуюся рыбу, швырял ее на весы; его лиловые пальчики щелкали костяшками счетов( он так и не смог привыкнуть к калькулятору), а губы при этом шептали – помогали считать. Почувствовав к себе такое внимание и такую любовь, он готов был из кожи вылезти вот. Подобно невесомой сильфиде, он семенил по полу на самых кончиках пальцев, перегибался всем телом, втягивал глубже живот, и можно было подумать, что ему не пятьдесят с гаком, а всего восемнадцать лет. Лицо его светилось благодарностью и добротой, а про себя он думал, не начать ли ему по примеру Альберта носить на работу крахмальную рубаху с бабочкой.

В обед, плотно покушав и отведав торта, Семен Семенович отер пот со лба. оперся локтями о мраморный прилавок и задумался.

«История – это вовсе не мирные будни», – раздумывал он», – это нашествия, войны, пожары, страшные эпидемии, перевороты, бунты, голод и мор. История питается живым человеческим мясом. Как вспомнишь об этом, так хочется свернуться в клубочек и плотно закрыть глаза. Собственная жизнь на этом кровавом фоне кажется такой неприметной и малоценной. В людском муравейнике так мало приходится места на одного крошечного человечка – совсем чуть-чуть, с кончик мизинца. А если мир уподобить наперстку, то каждому на нем отведена только одна едва заметная впадинка, выщерблинка – но зато своя, привычная, обжитая. Попробуй выковырять из нее человечка! А если это все-таки удастся сделать, то будет он бродить по свету неприкаянный и злой…»

В эту минуту Семен Семеновичем можно залюбоваться. Кажется даже, что он не просто облокотился о мраморный прилавок и вовсе не мраморная плита подпирает его, а сам Семен Семенович высечен из мрамора, подобно «Вечной весне» Родена.

А, как известно, все, что высечено из камня, имеет особую ценность и глубокий философский смысл.

Что еще мог бы добавить Семен Семенович к своей истории? Ровным счетом ничего. И нам больше нечего сказать.

Конец.