Дева, Дракон и другие диковинки

Госпожа Гортензия плюхнула метлу у входа и шмякнулась на ближайшую скамейку. Разбитое сердце и опрокинутые надежды изливались из ее глаз потоками соленых ручьев.

Уф, чуть не попался. Расслабился, бдительность потерял и чуть метлой по голове не схлопотал. Он прильнул к дверям конюшни и прислушался. Со двора доносились сердитые голоса, но, насколько он мог судить, к нему эта злость не относилась, а потому можно было временно успокоиться.

Нежное ржание, полное потаенной муки и вожделения, вдруг отвлекло его от криков госпожи Гортензии. Он обернулся и тут же стыдливо опустил глаза. Этим двоим не были нужны свидетели.

Пегая кобылка перебирала копытами, а мощный белый жеребец нахраписто наскакивал на нее и явно не осознавал, что в конюшню зашел чужак. И ему не след тут оставаться. Пусть процессы природы идут своим чередом…

Пентегские драконы, это же он!

На лбу проступила испарина. Он даже за дверцу схватился, чтобы не упасть. Вот так счастье привалило. За такое можно было бы и метлой получить, да не один раз.

Он начал суетливо рыться в складках плаща, не обращая больше внимания на призывное ржание, доносящееся из угла конюшни. Где же порошок, ведь оставалась еще щепотка. Чакча в свое время настоял, чтобы порошок всегда был при нем, на случай, если подвергнется возможность исправить несправедливость. Не верил он, что придет эта возможность, но кто бы мог подумать, что в этой конюшне поджидает его окончание всех тревог и неприятностей. Теперь он все исправит, Чакча перестанет сердиться, начнет разговаривать, и, самое главное, будет снова варить для него зелья. И все наладится.

Есть.

Он нащупал тощий кисет, вытащил его неловкими пальцами, сыпанул содержимое на ладонь и, от радости путая слова заклинания, поспешил к жеребцу.

– Чакча, я его нашел! Я все исправил! – Вне себя от радости он влетел в хижину и кинулся к горшку Чакчи. – Я его обратно в человека обернул, я все сделал!

Он плюхнулся на пол у горшка.

– Теперь ты должен меня простить, Чакча…

– Зачем так орать? – ворчливо отозвались из горшка. – Я тебя прекрасно слышу.

– Ты со мной разговариваешь? Ты мне веришь? – Он схватил Чакчу за листок и легонько дернул. – Ах ты, шантажист зеленый.

– Не хватай меня, пожалуйста, – предупредил Чакча. – Я не совсем пришел в себя.

Только сейчас он обратил внимание, что Чакча изменился. Точнее, стал таким же, как прежде: разлапистые ветки с темно-зелеными бархатными листиками, плотная коричневая кора и ни одного намека на цветы.

– Где цветочек? – удивился он.

Чакча махнул веткой. Он посмотрел под ноги и увидел, что пол усыпан желтыми лепестками.

– Отцвел, – констатировал Чакча не без грусти.

– Мне так жаль.

– Мне тоже. Но, знаешь, я пришел к выводу, что я не создан быть ни отцом, ни матерью, – признался Чакча.

Вечер мирно опустился на лачугу. Голова его кружилась от радости и голода, но он говорил, не умолкая ни на секунду, пересказывал Чакче все, что произошло за время их размолвки. И про бабку чокнутую с покойным мужем, и про мальчишек наглых на рынке, и про госпожу Гортензию, которой так и не удалось осуществить желание сердца своего. Чакча слушал, шевелил листочками и иногда отпускал замечания, которые свидетельствовали, что он не только цветочком занимался, но и следил за тем, что творилось вокруг.

Он был почти счастлив.

Громовой стук сотряс стены лачуги. Чакча подпрыгнул вместе с горшком, а он схватился за лопату. Толку от лопаты было немного, да и с точки зрения репутации не годилось прославленному колдуну отбиваться от клиентов столь низменным способом. Но куда деваться, если последний порошок он израсходовал на того осла, то есть коня, и, значит, остались они с Чакчей без средств защиты.

Стук повторился. Чакча повелительно махнул веткой.

– Открывай!

– Кто там? – спросил он.

– Открывайте! – загрохотало за дверью. – Я знаю, что вы тут, господин Нитачох!

Он ободрился и отложился лопату. Когда его приходили бить, то господином не называли.

– Заходите, – сказал он с элегантным достоинством. – Открыто.

Дверь распахнулась, осыпав вошедшего древесной трухой. Он приосанился. Первое впечатление – самое важное. Но как только понял, кто перед ним, то заревел не своим голосом, позабыв и об осанке, и о впечатлении:

– Драконий хвост, тебе что еще надо?

Посетитель выглядел странно. Это был молодой мужчина, белокурый и очень красивый – госпожа Гортензия оценила бы – но запущенный до невозможности. Спутанные волосы струились до пояса, лицо было худое, грязное, местами поцарапанное. Замызганная попона, в которую он старательно кутался, составляла все его одеяние; под ней, по всей видимости, ничего не было. Тощие лодыжки и ступни, выставлявшиеся из-под попоны, были в жирной дорожной жиже.

– Что вы со мной сделали, господин Нитачох… – простонал незнакомец, и прозвучало в этом стоне нечто лошадиное.

– Позвольте, – заморгал он, не позволяя разгореться в сердце благородному гневу на неблагодарную скотину. – Вы первый начали. К тому же я все исправил. Вы можете вновь вернуться к своей жизни и забыть, что мы когда-то встречались.

– Что вы исправили то, господин Нитачох, – завыл белокурый. – Вы все разрушили! Я был счастлив! Я любил! Я надеялся на взаимность! Нет, я точно рассчитывал! И тут вы… в самый неподходящий момент…

Голос белокурого прервался рыданием.

– Это любовь. Настоящая! Я думал, это ерунда, только для песен и глупых девиц, а она есть, любовь, ради которой и стоит жить… Эх, да что вы понимаете!?!

– Понимаю, – сказал он без особой, впрочем, убежденности. – Но она наверняка вас ждет. Вы ее найдете. Все будет хорошо.

– Не нужно мне ее искать! – взорвался белокурый. – Я знаю, где она! Только толку нет. Сейчас она на меня и не посмотрит. Она самое прекрасное, изящное, грациозное, соблазнительное создание в мире, а я… Вы только посмотрите на меня!

Белокурый принялся в бессильной ярости хлопать себя по ляжкам. Попона скользнула вниз, и он был вынужден отвести взор. На его взгляд, жаловаться белокурому было не на что. Но, разумеется, кто их разберет, этих женщин.

– Верните все, как было! – потребовал белокурый, подхватывая попону. – Пока она меня не забыла!

Он совсем растерялся.

– Я вернул все как было. Вы в зеркале себя видели?

Белокурый рыдал все громче. За плечом раздалось деликатное покашливание. Он склонился к Чакче.

– Ему не нравится, что ты превратил его в человека, – прошептал Чакча.

– Да ну? – изумился он. – Он хотел остаться конем?

– Хотел, – просиял белокурый и подошел ближе. В глазах его светилась надежда. – Это можно устроить?

– Ну уж нет, – занервничал он. – Ты хоть представляешь, что мне пришлось в первый раз из-за тебя пережить? Второй раз я тебя в лошадь превращать не буду.

Белокурый принялся заламывать руки.

– Тогда моя жизнь кончена! Жизнь без нее не имеет для меня смысла. А в таком виде я ей не нужен.

– Зачем же так категорично…

– Я проверял, – скорбно отозвался белокурый.

Без стеснения задрав попону, он показал белую филейную часть, крепкую и упругую, на которой багровел синяк очень неприятного вида.

– Она наградила, – благоговейно сказал белокурый. – Когда я к ней попробовал… Я не сразу сообразил, что я больше не конь. А она умница. Она просекла тут же.

Чакча тихонько захихикал.

– Спроси у него, давала ли ему госпожа Гортензия какую-нибудь еду в последнее время.

Он спросил.

– В нашем трактире хозяйка скотину не кормит коней, – с достоинством ответил белокурый. – Хотя… принесла вчера какую-то гадость, плеснула нам. Пахло так себе, скажу я вам. Все-таки каждый должен заниматься своим делом, и корм давать не хозяйское…

Его вдруг озарило.

– Чакча, думаешь, она вылила коням мое приворотное зелье?

– Вы с кем разговариваете? – насторожился белокурый.

– Но тогда он должен был влюбиться в госпожу, а не в кобылу, – продолжал он, не обращая на белокурого внимания.

– Хозяйка захотела меня приворожить? – испугался тот. – Страшная женщина. Но я ничего не пил. Запах мне не понравился. Все она выпила. Дорогая моя…

Белокурый умильно улыбнулся, отдаваясь сладким воспоминаниям.

– Я как раз тогда и заметил, какие у нее глаза… А шея…

Белокурого сладострастно передернуло, а Чакча снова выразительно закашлялся.

– Ты что в зелье добавил?

– Лепесток взял, который у цветочка упал, – неохотно признался он.

Чакча закрылся листьями и затрясся в хохоте.

– Нет, вы все-таки с кем-то разговариваете, – нахмурился белокурый и вдруг заметил. – Ой. У вас куст дергается.

Он перепугался, но Чакча, позабыв об осторожности, тряхнул листьями и с достоинством поправил:

– Я не куст. А у моих цветков особое свойство. Если заварить на них приворотное зелье, то действует оно не так, как обычное. Все влюбляются в того, кто это зелье пьет.

– Кто бы мог подумать, – искренне огорчился он. – Значит, госпожа Гортензия должна была сама выпить это зелье, а не скармливать его своему красавчику.

– Зато в него наверняка влюбилась половина города, – подтвердил Чакча.

– Но хоть не весь?

– Не весь, – согласился Чакча. – На кого-то зелье не действует. Всегда находятся исключения. Но учти, противоядия нет. Если подействовало, то на века.

Он уставился на белокурого, который с детским изумлением рассматривал Чакчу. Дрянь человечишко, конечно, но вечные муки неразделенной любви не заслуживал даже страховой агент.

– Надо что-то сделать, – вздохнул он. – Придумаешь?

Чакча пошевелил листиками.

– Попробую.

Горько было так, хоть волком вой. Но вой – не вой, легче не станет, а вот бизнесу повредит. Госпожа Гортензия украдкой ополоснула под прилавком лицо брагой – старинный матушкин рецепт – и повернула к клиентам в зале сияющую улыбку. Киентов было много, но настроение, вопреки обычаю, царило похоронное. Быстро по Кириону разлетелась весть об отъезде гостей из «Радужной бочки», и в таверну потянулись страдающие обоих полов.

Для бизнеса похоронное настроение было самое то. Под него матушкина брага расходилась отлично, и госпожа Гортензия уже распорядилась прикатить две дополнительние бочки. Но радостней ей от этого не становилось. Бальсиор, отрада очей, без зазрения совести оплатил счет и уехал.

Счет, правда, оплатил не он, а парнишка Дзуруб, да не звонкой монетой, а своим трудом. Но дело не в том. А в том, что уехал красавец Бальсиор окончательно и бесповоротно, и сердце ее разорвется от тоски. И колдун зловредный ушел безнаказанным. Госпожа Гортензия уточнила: ушел, и следа от него не осталось, одна лопата в его жалкой лачуге, да и ту страшно трогать.

Госпожа Гортензия воровато оглянулась, склонилась под прилавок, зачерпнула матушкиной браги, выпила. Негодование как рукой сняло, но от любви тоскующей аж в носу защипало. Никогда, никогда еще не было ей так больно. Никогда, никогда не оправится она от этой ужасной раны.

– Госпожа! Госпожа Гортензия! Беда у нас! – Круглое лицо служанки замельтешило перед госпожой Гортензией. – Идите, посмотрите!

Следом за перепуганной служанкой госпожа Гортензия побежала и прибежала в конюшню. Пегой не было – сердце екнуло, но дело понятное, Бальсиор уже собрался. Но и второе стойло, где красовался Снежок, тоже пустовало.

– Свели! – причитала служанка. – Свели коника!

– Быть не может! – ахнула госпожа Гортензия и, не тратя зря сил, побежала к городским воротам.

Успела еле-еле – путников было почти не различить. Но что надо, госпожа Гортензия увидела. Впереди, на пегой, восседал Бальсиор. Девица и Дзуруб вышагивали следом. А последним, на некотором расстоянии, как будто и не с ними совсем, крался ее Снежок.

Всхлипнула госпожа Гортензия, кулаки стиснула. Крикнуть захотела, но не смогла, только глядела неотрывно на бальсиоров плащ бархатный, яркий, издали заметный. И впервые сердце ее не колыхнулось ни трепетным вожделением, ни страданием тоскливым. Ничего ее в сердце больше не было, только злоба на конокрада разнаряженного, чтоб его дракон пожрал.

Чувствуя странное облегчение, побрела госпожа Гортензия обратно к «Радужной бочке». Солнышко припекало, чистенькие домики Кириона радовали глаз, прохожий – весьма представительный, с усами – глянул на нее и крякнул одобрительно. В пышной груди госпожи Гортензии разлилось смутное предчувствие будущего необъятного счастья, и так же смутно ей подумалось: а ну его, коника.

9. «Пролог»

До границы королевства добрались быстро. За границей, как и сказал колдун, был лес, за лесом река, за рекой поле, а вот стены не было, не было никакой стены за полем, только в высшей степени унылая местность с кочками, проплешинами, чахлыми кустиками, но только не стена.

Парнишка вытаращился удивленно и забормотал:

– Эк оно вышло, а ведь господин Нитачох предупреждал, что сказки, а вы не поверили, так что сами виноваты…

К его бормотанию никто не прислушивался. Принц шлепнулся на землю, не забыв, впрочем, подстелить бархатный плащик, и деликатно лил жемчужные слезы. Дева хмурилась, оглядывая бескрайнее болото без малейшего намека на стены.

– Неужели мне не суждено вновь вдохнуть сладостный воздух родины… – причитал принц.

– Чего потащились неизвестно куда, в Кирионе как хорошо жилось, хозяйка не обижала, и город приятный, может, и вернуться стоит… – бурчал парнишка.

– Что скажешь, Цельфий? – спросила дева. – Мы дорогой случайно не ошиблись?

Дракон не ответил. Как и остальные, он не сводил глаз с болота, но ни злости, ни отчаяния, ни даже разочарования не было заметно на его чешуйчатой морде. Не просто смотрел он, а жадно всматривался во что-то, видимое ему одному, и принюхивался, и причмокивал, и ноздри его широкие чуть подрагивали от напряжения.

– Цельфи, – позвала дева.

Дракон снова не откликнулся.

– О, как же мне попасть в беззаботный радующий сердце край, породивший меня…

– А если что, можно и в цирк к папаше моему податься, почему бы и нет, дракону там обрадуются, еще как, и остальным работенка найдется…

– Замолчите! – рассердилась дева. – Подумать не даете.

– Чего тут думать? – удивился парнишка. – Обратно поворачивать надо, принц наш тронулся малость, вот и пригрезилось ему невесть что, оставим его у госпожи Гортензии, она позаботится.

– Я не хочу к ней. Я домой хочу, – капризно всхлипнул принц.

– Обратно поворачивать не будем, – отрезала дева. – У Цельфи что-то на уме.

Что было у дракона на уме, неизвестно, но сам он был на брюхе, распластал широкие крылья, стал неотличим от грязноватой серо-коричневой земли.

– Садитесь, – пригласил дракон настойчиво. – Надо кое-что проверить.

Дева молча вскарабкалась на бугристую спину и схватилась за шею у самой головы.

– Я безмерно благодарен вам за ваши старания и веру, но к чему утруждать себя дальше? – вздохнул принц. – Все попытки достичь моего дома бесплодны, как пустыня, простирающаяся перед нами. Не лучше ль оставить всякую надежду и бестрепетно ожидать конца…

– Не лучше, – рявкнула дева. – Кому сказала, садись.

Принц проворно полез по крутому боку. Каблуки на его сапогах неприятно царапали чешую, но дракон сдержался, промолчал.

– Дзуруб, – позвала дева. – Ты долго еще?

Парнишка топтался у самого кончика крыла и устраиваться на драконе не торопился.

– А пегая как же, не оставлять же ее здесь, пропадет без нас… – Он обернулся на лесок, оставшийся позади. Из леска доносилось задорное ржание на два голоса.

– Лошадей не повезу, – быстро сказал дракон. – У меня нежная кожа.

– Снежок за ней присмотрит, – сказала дева.

– Присмотрит он, как же, только и умеет, что лягаться и кусаться, потащился за нами на мою голову…

– Не ревнуй, – строго оборвала дева. – Или с ними оставайся, или с нами летим.

Парнишка переступил с ноги на ногу, кинул последний тоскливый взгляд в сторону ржания и запрыгнул на дракона.

Взлетели на удивление легко.

Дева сидела красиво и непринужденно, как будто отдыхала за чашечкой чая в своей башне, и никакой принц в бархатном плаще не вопил, вцепившись в ее пояс. Принц сидел с закрытыми глазами и орал. Парнишка сидел с открытыми глазами и молчал. Дракон набирал высоту и скорость.

Все выше и быстрее, быстрее и выше, крылья хлопают, ветер свистит в ушах, принц орет, демонстрируя завидную крепость глотки, парнишка помалкивает, бескрайнее болото по-прежнему бескрайне простирается внизу.

– Цельфи, – позвала дева, – в чем дело? Мы на месте стоим.

– Как на месте? – пискнул принц.

– Вон же лес под нами, сам бы увидел, если бы не орал, – проворчал парнишка.

– Цельфи, – сказала дева, и на этот раз с тревогой. – Ты в порядке? Давай заканчивать…

Удар. Будто они с размаху налетели на стену, проломили ее, вывалились куда-то в никуда, в пустоту, в пропасть. Дева ойкнула, принц завизжал, парнишка потерял равновесие и полетел вниз, но был вовремя подхвачен за пояс хвостом.

– Смотрите, – ахнула дева. – Болото пропало.

Пропало, надо сказать, не только болото. Ни кочек, ни кустиков, ни тумана, ни, главное, леса, где ржали, видно не было. Вместо них расстилалась под драконьими крыльями лучезарная долина из тех, о которых в песнях поется. Вдали леса и холмы нежатся в прозрачной голубоватой дымке, сочная травка блестит росой в солнечных лучах. Есть где душе запеть и развернуться.

Птички, правда, не пели и даже не порхали, а улепетывали за горизонт что есть духу, но дело понятное – дракона увидели. С одного взгляда на долину было ясно, что драконы в этих краях отродясь не водились.

Дракон сделал круг над долиной, снизился, погрузил когтистые лапы в мягкую траву.

– Элизея, – выдохнул принц и скатился по драконьему боку прямо в васильковую поросль.

– Хорошо тут, пахнет так и посмотреть есть на что… – забубнил парнишка, – пегую бы сюда, и не знает, дуреха, чего лишается…

– Лошадям сюда нельзя, – заметил дракон. – Сквозь стену ни одно живое существо не может пройти.

– Кроме дракона, – пробормотала дева и улыбнулась какой-то своей, чрезвычайно приятной мысли. – Кстати, Бальсиор, пора обсудить вопрос нашего гонорара.

Но принцу было не до гонораров. Уткнувшись чернокудрой головой в родную землю, он бормотал что-то бессвязное и ласковое.

Дева пнула его хорошенько.

– Куда дальше то? Показывай.

Принц оторвал от земли лицо, полное бессмысленного счастья.

– Понятно, – вздохнула дева. – Придется искать самим.

– Там, кажется, есть кто то, когда мимо пролетали, я видел, на поле что-то делают, я могу пойти, спросить, – предложил парнишка.

– Ты не представительный. Доверия не внушаешь, – отказалась дева. – Пойду я.

На соседнем поле, за высокими кустами и правда работали трое. Траву косили. Дева постояла, присмотрелась. Косцы были странные. Первый худой и маленький, в бархатных штанах и кафтане, расшитом серебряными коронами. Второй блистал рубашкой из тонкого льняного полотна с вышивкой; третий, румяный и плотный, красовался в полных доспехах и не столько косил траву, сколько срубал ее тяжелым мечом.

Дева понаблюдала немного из своего укрытия, пришла к выводу, что косцы вполне безопасны, и вышла на поле.

– Добрый день. Мы тут заблудились…

Косцы уставились на нее с выражением крайнего ужаса на лицах. Дева обернулась на всякий случай – не торчит ли над деревьями дракон. Дракон не торчал, и она спокойно продолжила:

– Я только хочу узнать дорогу…

– Мамочки! – завопил плотный и румяный, уронил меч и припустил прочь, бодро поскрипывая доспехами. Кафтан и рубашка рванули за ним.

Дева настороженно оглядела окрестности. Паниковать без повода было не в ее характере, однако если что-то пугает троих взрослых мужчин, то и благоразумной девушке стоит быть настороже.

Но поле было абсолютно мирно, живописно, безвредно и безлюдно, если не считать улепетывающую троицу.

– Я даже не поняла, что их испугало, – закончила дева свой рассказ.

Парнишка на всякий случай шагнул поближе к кожистому крылу.

– На этот счет можете быть совершенно спокойны, – высокомерно сказал принц. – В Элизее жизнь беспримерно безопасна.

– Не вспомнил, где дворец? – нахмурилась дева. – Не нравится мне эта беспримерная безопасность.

Принц опустил голову.

– Думаю, те люди бежали в сторону жилых мест, – задумчиво проговорил дракон. – Мы можем полететь туда и спросить дорогу.

Дракон оказался прав. За полем протекала маленькая речка, через которую на равных расстояниях были перекинуты деревянные мостики с резными перилами, а за речкой, на вершине округлого холма, лепились друг к другу симпатичные домики под разноцветными крышами. Дракон заблаговременно снизился и спрятался в рощице.

Решили пойти все вместе. Вдруг кто принца опознает и снимет с их рук обузу. Даже дракон увязался, пообещав, впрочем, что будет держаться за домиками, вне видимости местных жителей.

На крыльце ближайшего домика сидел молодой человек с личиком нежным словно роза и изящными бантами на башмаках.

– До чего на покойного сигмеонского принца похож, – прошептал парнишка. – Я его один раз в ярмарочный день видел, когда папаша меня взял горшки торговать, ох и горячие деньки были, только и успевай поворачиваться…

Дева чувствительно пихнула его в бок, и парнишка умолк.

– Скажи, любезный, – начала она, – как нам пройти…

С диким воплем розоволицый юноша скрылся в домике. Захлопнулись ставни, с грохотом задвигалась мебель. В доме явно баррикадировались.

– Удивительно и непонятно мне такое поведение моих подданных, – нахмурился принц. – Нигде не было людей беззаботней и доверчивей…

– Ты долго отсутствовал, – напомнила дева.

Они вышли на соседнюю улицу и совсем не удивились, когда благообразный старец с белоснежной бородой пустился в недостойное бегство, едва завидев их.

– Мы не причиним вам вреда! – крикнула дева вслед старцу, но тот лишь взвизгнул, да подпрыгнул, да ускорился.

Одна расшитая туфля осталась лежать на дороге. Парнишка сбегал, поднял. Туфля была не из дешевых.

– Такие в Сентихветии делают, – сказал парнишка с видом знатока. – Я на ярмарке видел, рядом с папашей торговали, шесть золотых монет за пару, нигде таких цен не было, но все за один день ушло.

– Не говори ерунды, – строго сказала дева. – Как могла здесь оказаться сентихветская туфля?

– Мало ли, а контрабанда если, куда только не лезут, что хочешь куда хочешь, может и сюда пролезли.

– В Элизею можно попасть только на драконе, – сказала дева. – Кто-нибудь может представить себе дракона, который возит контрабанду?

Никто не мог.

Дракон высунул голову из-за печной трубы и приложил трепещущие ноздри к туфле.

– Где-то я такое уже нюхал. – Он повернул треугольную голову к притихшей деве. – Тебе не кажется, что мы с этим старичком встречались?

– Скройся, – хмуро бросила дева.

До самой главной площади им никто не встретился, зато на площади толпились все жители селения. Дева выглянула из-за домика, над ее головой высунулся принц, парнишка благоразумно остался за их спинами. Дракон показал над трубой самый краешек морды.

На площади шло собрание. Мужчины, высокие и маленькие, худые и толстые, красивые и страшные, все без исключения в нарядах богатых и представительных, разве что разной степени изношенности. Виделась там и макушка старичка, потерявшего сентихветскую туфлю, и румяные щеки рыцаря в доспехах, и кафтан с серебряными коронами, и рубашка с вышивкой.

Председательствовал на собрании принц самый стопроцентный, ничем не хуже Бальсиора, сам в белом атласе, на шляпе перо до плеч, чулки светлые, башмаки лентами увитые, на боку шпаге, на шпаге бант в цвет пера – красавец, куда ни посмотри. Только лицо у принца было гаденькое. То есть не лицо гаденькое, лицо как раз было вполне благообразное и местами выразительное, но вот выражение его больше годилось для уличного торговца, чем для принца.

– Дорогие мои верноподданные, – начал он. – Мы стоим перед лицом ужасной угрозы…

– Какие его верноподданные? – возмутился шепотом принц. – Это моя страна и мои подданные.

– Мы думали, что в этом беспечном плодородном краю мы навсегда в безопасности, однако ощущение оказалось ложным. Она появилась. Ее видел господин князь из Гентурии, а также господин наследный принц из Сигмеона и еще господин хранитель Сентихветской Короны…

– Какие короли и принцы? – зашипел принц. – Я единственный в Элизее.

– Я собрал вас, чтобы мы могли разработать план и принять меры. Для начала предлагаю ввести военное положение и передать мне всю полноту власти в стране. Со своей стороны, обещаю защитить каждого жителя от смертельной угрозы. Кто за, попрошу поднять руку. Те, кто против, могут сразу отправляться в поле на встречу с ней…

– В Элизее уже есть правитель, – громогласно объявил принц и вышел на площадь. – Мои добрые подданые, хоть я никого из вас в лицо и не узнаю, но смело скажу, что никакой угрозы в этом чудесном краю ни для кого нет и быть не может.

Единый вопль сотряс площадь до последнего крошечного камушка, которым она была выложена. Собрание принялось разбегаться в разные стороны. Вокруг девы, парнишки и принца вмиг образовалась пустота. Принц рванул было за всеми, но самый кончик драконьего хвоста пригвоздил полу его плаща к земле.

– Успокойся. Нам ничего не угрожает.

– Но ведь народ испугался, – возразил принц – Народ лучше знает.

– Они нас испугались, – пояснил дракон.

– Чего нас пугаться то, мы что страшные разве? – пробурчал парнишка. – Ты, Цельфий, конечно, но тебя-то видно не было.

– Они не Цельфия испугались, – мрачно сказала дева. – Они испугались меня.

Вчетвером вышли они на середину площади, настороженно оглядываясь, ожидая в любой момент нападения. Но вокруг все было тихо, даже топот убегающих давно стих вдали.

– Я сразу почуял неладное, когда ты про этих троих в поле рассказала, – вздохнул дракон. – Рубака в доспехах – один в один шлезианский генерал. Помнишь, приезжал к нам по зиме, еще хотел по моей голове влезть к тебе в окошко?

Дева не удержалась, прыснула. Кивнула.

– А серебряные короны на одежде носят гентурийцы из правящего княжеского рода, – продолжал дракон.

– Племянник гентурийского князя? – догадалась дева. – Точно. Как я его не узнала? Он последним к нам приезжал, перед кризисом.

– Из твоего окошка они другими кажутся, – великодушно извинил дракон. – Я то их всех близко видел. В вышитой рубашке к нам родич низверского правителя явился. Хотел поразить тебя своей неземной красотой.

Дева снова не удержалась от улыбки.

– Получается, что старичок в сентихветских туфлях на самом деле…

– Хранитель Сентихветской Короны, – подхватил дракон. – Тоже одно из последних дел.

– И принц Астурглас из Трех Королевств, – сказала дева. – Который предлагал тебе бизнесом заняться.

– Как видишь, здесь тоже неплохо устроился, – неодобрительно заметил дракон. – Таким везде хорошо.

– Погодите, это что ж получается, на крыльце и правда сигмеонский принц сидел? – спросил парнишка, внимательно прислушивавшийся к разговору.

– Правда, – подтвердил дракон.

– Это как же быть такое может? Он ведь неживой… умер в смысле. Девушки на ярмарке очень убивались. Говорят, отправился выручать красавицу из башни и был сожжен кровожадным… – Парнишка ойкнул. – Выходит, они что, все мертвые? Все в твоем пламени погибли?

– Звучит ужасно, – признал дракон. – Но да.

Парнишка с шумом выдохнул. Из горла принца вырвался сдавленный писк. Даже деве было заметно некомфортно.

– Ты мне вот что скажи, мы, значит, тоже того… умерли? – пробормотал парнишка.

– Да, Цельфи, хотелось бы знать, – поддержала дева.

Дракон глубоко вздохнул, шлепнул хвостом по гладким камушкам площади, почесал когтем у основания крыла.

– Боюсь, друзья мои, что все гораздо хуже…

Конец первой части