Ошибка императора. Война

Палуба была усеяна обломками такелажа и рангоута. Канониры быстро перезарядили орудия. Второй залп «Императрицы» разметал на палубе неприятеля надстройки, его грот-мачта надломилась и повисла на вантах.

Нахимов удовлетворённо пробурчал:

– Стареешь, Осман-паша. Слепой, что ли? Не видишь, что матросов нет на мачтах? К чему по верхам бить?

Прямо на глазах Нахимова одно из турецких ядер перебило металлический вертлюг, крепивший нижнюю грот-стеньгу, и ранило им канонира.

Адмирал вздрогнул, сжал кулаки, его лицо судорожно дёрнулось.

– Доктора, доктора, быстро! – приказал он стоявшему рядом с ним командиру корабля.

Но доктор был уже на месте. Перевязав плечо канонира, он стал спорить с раненым, пытаясь уговорить парня спуститься в лазарет. Раненый матрос оттолкнул доктора и опять бросился к своему орудию.

Корабли окутались дымом. Ветер донёс с турецкого флагмана запах гари и копоти, стало трудно дышать. Развевающиеся на ветру паруса «Императрицы» били незакреплёнными обрывками фал по пробегавшим матросам, мешая их передвижению.

Следующий залп «Императрицы Марии» по турецкому кораблю опять достиг цели. Одно из ядер перебило бушприт турецкого флагмана, другие – разбили большую часть его юта и вывели из строя несколько орудий.

Еще не менее получаса длился бой между адмиральскими кораблями. Осман-паша не выдержал: «Ауни-Аллах», отклепав якорную цепь, медленно стал дрейфовать к берегу и вскоре сел на мель. Матросы с турецкого флагмана стали сыпаться с борта в воду. Добравшись до берега, они сломя голову мчались в сторону города.

С потерей флагманского корабля руководство турецким флотом было нарушено.

«Императрица Мария» перенесла свой огонь на следующий корабль, 44-пушечный фрегат «Фазли-Аллах».

Сквозь грохот разрывов командир «Императрицы» Барановский закричал в рупор:

– Братцы, «Фазли-Аллах» – это наш бывший фрегат «Рафаил». Турки его захватили почти четверть века назад в плен без боя. Не жалеть ядер, сжечь предателя.

Залп орудий с флагмана точно угодил в борт «Фазли-Аллаха». Бывший «Рафаил» загорелся. И вдруг – взрыв… В сторону порта и города, обнесённого древней зубчатой стеной, полетели горящие обломки фрегата. Начался пожар. Ветер переносил пламя от одного строения к другому. Вспыхнули портовые постройки и запылали ближайшие к порту дома жителей. Пожары никто не тушил. В городе началась паника…

– Аллах дал, Аллах забрал, – философски произнёс Нахимов, обращаясь к Барановскому. – Правильно, что напомнили команде о позоре, Пётр Иванович. Позор надо смывать.

Нахимов помнил командира «Рафаила» подполковника Стройникова, сдавшего без боя свой корабль туркам.

– Император Николай I разжаловал тогда Стройникова в матросы. И вот справедливость восторжествовала…

Барановский добавил:

– А ведь позже был бриг «Меркурий», попавший в такую же ситуацию. Но ведь не сдался… Казарский не спустил флаг, не опозорил русский флот. Говорят, Казарский приказал одному из офицеров спуститься в крюйт-камеру с заряженным пистолетом и, если что, взорвать корабль…

– Да-да! Русский человек, он такой. Лучше смерть, чем позор. Нельзя нам показывать слабость перед врагами, затопчут, – ответил Нахимов. Затем решительно произнёс: – Передайте, Пётр Иванович, своим канонирам мою благодарность за меткую стрельбу.

Сбросив намокший брезентовый плащ, адмирал стал разглядывать рейд. Сражение было в разгаре. Увиденное его впечатлило.

Хотя рейд сильно заволокло дымом, в полукабельтове от «Императрицы» среди дыма угадывались контуры корабля «Великий князь Константин». Стоя на якоре, он всеми своими 120 орудиями вёл перестрелку: с одного борта палил по одной из береговых батарей, а с другого – вёл дуэль с 60-пушечными фрегатами «Навек-Бахри» и «Несими Зефир».

Над «Несими Зефиром» поднимался столб дыма; второй с перебитой якорной цепью с большим креном на борт, увлекаемый ветром, медленно двигался в сторону берега. Турецкие матросы также покидали свои корабли, прыгая с бортов в воду. Неожиданно раздался оглушительный взрыв на тонущем «Несими Зефире». Взрыв был такой силы, что его горящие обломки долетели почти до центра города, где тут же начались пожары.

– Пётр Иванович, надо подготовить парламентариев к визиту к губернатору Синопа. Сказать ему, что мы не собираемся входить в город и не мы стреляем по нему. Пожары – от взрывов турецких судов.

Чуть левее, и тоже укрытый шапками дыма от орудийных выстрелов, стоял 120-пушечный корабль «Париж». Как и «Великий князь Константин», он тоже вел огонь с двух бортов: с одного – по 56-пушечному фрегату «Дамиад» и с другого – по 22-пушечному корвету «Гюли-Сефид».

Взорвав «Гюли-Сефид», контр-адмирал Новосильский перенёс огонь «Парижа» на фрегат и береговую батарею.

В это время на баке «Парижа» поднялся столб дыма. Срубленная турецким ядром фок-мачта сильно накренилась и держалась на уцелевших вантах, угрожая рухнуть на палубу.

В подзорную трубу Нахимов разглядел, как одна часть матросов кинулась к мачте и топорами перерубила канаты; мачта, ломая надстройки, упала. Другая часть матросов на место возгорания накидывала маты и, черпая вёдрами воду из бочек, гасила огонь. Мощный залп орудий с главной палубы «Парижа» поджёг «Дамиад». Фрегат запылал. «Париж» перенёс огонь на береговую батарею.

Тревогу Нахимова вызвало состояние «Трёх Святителей». От выстрелов с «Каиди-Зефер» и «Незамие» у «Святителя» сильно пострадал рангоут, был перебит шпринг, и корабль медленно разворачивался, теряя выгодную позицию для обстрела. «Незамие» оказался на выгодной позиции для обстрела «Святителя». Создалась очень опасная ситуация.

– Быстро, быстро поднять сигнал на «Париж», – громко прокричал Нахимов. – «Перенести огонь на «Низамие». Спасать надо Кутрова, – добавил Нахимов, обращаясь к Барановскому.

Барановский посмотрел на рею, к которой крепился фал с сигнальными флагами. Однако рея была сбита. Матрос-сигнальщик стоял возле мачты в растерянности. И тут вахтенный офицер Аниканов, нарушая устав, без команды командира бросился вниз на палубу. В это время турецкое ядро упало недалеко от юта. Взрывом разметало надстройку. Барановский ойкнул. На его правом плече появилось кровавое пятно. Ноги подкосились, и он стал медленно опускаться на палубу. Нахимов бросился к нему.

– Доктора! – закричал адмирал.

Один из офицеров бросился вниз. Через несколько минут появился доктор. Перевязав командира, уставший, в окровавленном мундире, доктор успокоил Нахимова:

– Жить будет, ваше превосходительство. Осколок не задел кость.

Спускаться в лазарет Барановский категорически отказался. А Аниканов добежал до мачты. Выхватив у растерявшегося сигнальщика уже приготовленную связку флажных сигналов, он зажал фал в зубах и по уцелевшим вантам стал подниматься к самому её верху.

Сильный ветер раздувал флаги, ванты раскачивались, ноги с трудом попадали на горизонтальные канатные перемычки. Грохот боя оглушал, гарь от горящих судов застилали ему глаза. Лицо Антона покрыл жирный налёт сажи, веки еле держались от тяжести налипшей гари.

Стиснув мёртвой хваткой зубы, Антон упорно поднимался наверх. Что-то больно кольнуло его в левую ногу. Не обращая внимания на ранение, Аниканов с трудом долез до самого верха и, продолжая держать зубами сигнальный фал, застыл у фор-бом-брам-стеньги, точнее, у того, что осталось от неё.

Сигнал увидели на «Париже». Обстрел береговой батареи тут же прекратился. «Париж» всем бортом произвел залп по «Низамие». Залп орудий снёс на турецком корабле фок- и бизань-мачты, разбил кнехты, крепившие якорную цепь. Турецкий корабль понесло на берег, через несколько минут загорелся и он. «Париж» перенёс огонь опять на береговую батарею.

С трудом разжав зубы, отчего фал с флагами упал на палубу, превозмогая нарастающую боль в ноге, Антон стал медленно спускаться вниз. На палубе его подхватили руки матросов, подбежал доктор.

…А сражение продолжалось.

Одна из береговых батарей, воспользовавшись временной задержкой орудийных залпов с борта «Трёх Святителей», усилила по нему огонь.

Видя беспомощность товарища, «Ростислав», не прекращая огня по 24-пушечному корвету «Фейзе-Меабуд», половиной орудий своего борта накрыл батарею противника. Батарея загорелась.

«Три Святителя» наконец снова завёл шпринг и, завернув корму, всем бортом произвёл залп по «Каиди-Зеферу». Корму турка разнесло вдребезги. И он тоже запылал.

Море рядом с турецкими кораблями было усеяно барахтающимися матросами. Они что-то кричали, взывая о помощи.

Окутанная дымом береговых пожарищ и горящими турецкими кораблями, «Чесма» сражалась с третьей и четвёртой батареями.

Нахимов снял фуражку. Потёр рукой уставшие за время боя глаза и, тяжело вздохнув, уставшим голосом произнёс:

– Поздравляю, господа! Сражение выиграно, турецкий флот разбит. Осталось совсем немного.

Командир «Императрицы Марии» с побелевшим от потери крови лицом осматривал в подзорную трубу акваторию рейда.

Почти все турецкие корабли лежали на мели и горели. Отовсюду доносились стоны раненых. Восточный ветер разносил искры от горевших судов в сторону города, один за другим там вспыхивали всё новые и новые пожары. Языки пламени быстро пожирали дома, местное адмиралтейство, склады и казармы. Повсюду были раскиданы обломки взорванных судов, на уцелевших от взрывов частях корабельных корпусов были видны трупы турок. И вдруг Барановский увидел в окуляре подзорной трубы силуэты трёх кораблей. Над ними столбом поднимался чёрный дым. А много правее – ещё один корпус корабля и тоже с дымящимся столбом дыма над трубой. К нему направлялся «Кагул», чуть позади – «Кулевчи».

– Пароход «Таиф» всё-таки ушёл. Будищев на корме у него висит, но, видимо, не догонит, ветер не позволит. Жаль… А вот гляньте-ка, Павел Степанович, что за корабли к нам спешат? Не турки ли? – превозмогая боль, слабым голосом произнёс он.

Нахимов тут же направил свою трубу в сторону моря. Он долго всматривался и, наконец, со вздохом облегчения произнёс:

– Слава Богу, не турки. Наши это корабли, Пётр Иванович. Узнаю пароход «Одесса». Да-да, точно, он. За ним, коль не ошибаюсь, пароходы «Крым» и «Херсонес». Думаю, адмирал Корнилов спешит к нам на помощь. Однако… – Нахимов с гордостью осмотрел бухту с поверженным неприятелем. – Вряд ли потребуется помощь Владимира Алексеевича, – с тем же удовлетворением добавил он.

– Потребуется, Павел Степанович, – пробурчал Барановский. – Не все наши корабли самостоятельно до Севастополя смогут дойти своим ходом.

– Ну, если только так. Как вы себя чувствуете? Может, всё-таки спуститесь в лазарет?

– Пустое, не сахарный, не растаю. Жалко, ни одного турка призом не взяли.

– Не до призов… Какие там призы, Пётр Иванович?!

Нахимов ещё раз осмотрел рейд с дымящимися наполовину затопленными корпусами турецких судов и многозначительно произнёс:

– Нет больше турецкого флота… Чем не приз нам всем?

– Четыре часа боя – и нет турецкого флота. Совсем не дурной приз, ваше превосходительство… – улыбаясь вымученной улыбкой, ответил командир «Императрицы Марии».

Победа русской эскадры в Синопском сражении вызвала в Англии и Франции шок и взрыв русофобии. Часть английского истэблишмента решительно настаивала на начале военного похода на Россию. Наполеон III, хотя и не желал усиления англичан, однако на время смирился с необходимостью англо-французского союза для войны с Россией.

В начале января 1854 года англо-французская эскадра вошла в Черное море, а русским властям было в ультимативной форме предложено вывести войска из Дунайских княжеств. Николай I отказался даже отвечать на такое оскорбление.

Тогда в конце февраля в Константинополе был заключён Союзный договор между Англией, Францией и Турцией против России. И в конце марта Англия и Франция объявили войну России. Если до этого Россия вела успешную кампанию против неоднократно битой ею страны, то теперь пришлось иметь дело с коалицией сильнейших европейских держав. Россию ждали нелёгкие времена.

Враждебную позицию по отношению к России заняли и правительства Австрии и Пруссии. Правда, британской и французской дипломатии не удалось вовлечь эти государства в коалицию, но 20 апреля 1854 года австрийский и прусский монархи заключили между собой союз и так же потребовали вывода русских войск из Дунайских княжеств. Николай I, осознав, что Россия оказалась в полной международной изоляции, вынужден был подчиниться диктату и дать согласие на вывод своих войск. Но маховик войны остановить было уже нельзя.

Боевые действия развернулись на Кавказe, в Дунайских княжествах, на Балтийском, Белом, Азовском, Чёрном морях, а также на Камчатке и Курилах. Но, как мы позже узнаем, самые ожесточенные бои развернутся в Крыму.

А мы, уважаемый читатель, вернёмся немного назад – в Балтийское море, в Кронштадт. Там под звуки оркестра родные берега покинули два русских корабля, один из которых почти через год достигнет пункта назначения и примет участие в героической обороне далёкого русского города на востоке России.

Фрегат «Аврора»

Протекция канцлера Нессельроде помогла. Мечта гардемарина Григория Аниканова, младшего из братьев Аникановых, попасть в «кругосветку» осуществилась. Не попав на корвет «Наварин» по причине укомплектованности экипажа, гардемарин успел зачислиться на фрегат «Аврора» и был несказанно рад этому.

И вот в середине августа 1853 года построенный лет двадцать назад 44-пушечный трёхмачтовый красавец-фрегат «Аврора» под командованием сорокалетнего капитан-лейтенанта Ивана Изыльметьева^[64] с экипажем в триста человек, перекрестившись всей командой на маковки и шпили соборов, вышел из Кронштадта, держа курс в Перуанский порт Калао^[65] и далее – на Камчатку, в залив Де-Кастри.

Официально целью похода было кругосветное плавание с различными заданиями морского ведомства, но главное – усилить Тихоокеанскую эскадру вице-адмирала Путятина.

А следом за «Авророй», и тоже на Дальний Восток, вышел и корвет «Наварин». Но корвету не повезло: жесточайшие штормы серьёзно повредили корабль. И в силу «неблагонадёжности корпуса к дальнейшему плаванию» корабль был вынужден повернуть обратно. В голландском порту Флиссинген его продали на лом, а экипаж отправили в Ригу.

Позже, узнав об этом, Григорий Аниканов сильно обрадовался, как может радоваться молодой, полный энергии будущий морской офицер, мечтающий послужить своей Родине.

«Авроре», правда, тоже вначале не повезло. Члены экипажа ещё не успели развесить свои вещи в рундуках^[66], как вскоре, буквально на траверзе шведского города Треллеборг, фрегат сел на мель. Сел основательно. Своими силами встать на воду не получилось, а тут ещё появилась и течь в борту… Помогли шведы… Они стащили русских с мели… Конечно, потребовался ремонт. Корабль встал в док в Копенгагене.

Долго ли, скоро ли, но всё имеет своё окончание, и дорогостоящий ремонт закончился. Отгуляв с датчанами, как принято у корабелов и моряков, отходную, «Аврора» снова вышла на морские просторы.

Северное море встретило русский корабль свирепым штормом, какой часто случается в северных широтах. Утопив на море десятка два кораблей, шторм основательно потрепал и нашу «Аврору». И пусть на этот раз корпус фрегата выдержал – не потёк, но паруса и такелаж были основательно потрёпаны. Очередной ремонт в ближайшем порту на долго не затянулся…

И снова выход в море, и снова осенний ураган… И опять ремонт, но уже в Англии, в Портсмуте. В общем, только к концу ноября 1853 года горемычная «Аврора» взяла курс на Южную Америку.

Тёплые воды Гольфстрима за два с половиной месяца привели фрегат в гавань Рио-де-Жанейро. Отдохнув в припортовых тавернах этого удивительно жизнерадостного бразильского города (и весьма криминального) с его пышнотелыми смуглыми женщинами, вином и кофе, дождавшись благоприятного направления ветра, наш фрегат покинул Рио, взяв курс на мыс Горн.

Ровно через месяц «Аврора» подошла к мысу.

Мало кто видел этот мыс своими глазами. Дожди, туманы, а то и ледяная крупа и метели скрывают его от глаз мореплавателей. Только по навигационным расчётам моряки знают, что проклятый мыс остался позади. Правда, редкие счастливчики при плавании с запада на восток, то есть при попутном ветре, видели его.

Над пенной бурлящей поверхностью океана более чем на тысячу футов поднимался чёрный совершенно безжизненный скальный конус в трещинах, забитых снегом. На заднем плане, слева и справа, – унылое нагромождение грозных скал. И вся эта мрачная картина сопровождается громовыми нескончаемыми раскатами бьющихся волн у подножия мыса.

Никто никогда не подсчитывал, сколько судов и человеческих жизней скрывают прибрежные воды мыса-убийцы.

Вот такой морской «эшафот» проходила «Аврора». Когда корабль прошел примерно четверть пути и находился ещё с восточной стороны опасного мыса, и без того бушующее море превратилось в сущий ад. «Аврора» не могла больше справляться с яростью ветра. Изыльметьев приказал лечь в дрейф. Бешеный ветер стал швырять многотонные волны на палубы корабля, развернувшегося лагом к ветру. При накате огромных волн на корпус мачты корабля едва не касались своими ноками^[67] поверхности моря. Корпус «Авроры» скрипел протяжно и жалостливо. Казалось, ещё немного – и корабль переломится под тяжестью огромной массы воды…

Три недели боролся экипаж фрегата с ревущим океаном, пока в марте корабль, наконец, не обогнул этот проклятый мыс и не вошёл в Тихий океан.

Силы команды были истощены. Несколько человек тяжело заболели цингой (8 матросов умерли, 35 тяжело заболели), подходили к концу запасы еды и воды, требовался срочный ремонт: натиска жестоких волн у мыса не выдержал корпус – появилась течь, был поврежден такелаж.

К счастью, подул попутный ветер, и фрегат, поставив все паруса, помчался в направлении Кальяо.

Душное без малейшего ветерка апрельское утро 1854 года. Перуанский порт Кальяо. На высокой сигнальной мачте портового здания грозно развевается флаг, предупреждающий о карантине.

Разбитый лет пять-шесть назад сильным ураганом, порт как-то уже обустроился и теперь жил привычной жизнью. Как и прежде, здесь у причалов стоят суда, повсюду снуют повозки, двигаются люди…

Обширный рейд тоже не пустовал. Лениво покачиваясь при малейшем дуновении ветра, стоят на якорях с тонкоствольными мачтами небольшие коммерческие суда из Чили, Перу и огромные военные корабли разных держав. На портовой мачте висел флаг-сигнал, предупреждающий об опасности. В Кальяо свирепствовала жёлтая лихорадка. Общение судовых экипажей с берегом было запрещено.

Но, несмотря на санитарные кордоны, суда на рейде беспрестанно осаждаются местными жителями, агентами отелей, прачечных и торговых домов. Офицеры военных кораблей мечутся от борта к борту, отгоняя лодочников грозными окриками и яростной жестикуляцией.

В Кальяо в это время года наступает сезон ненастной погоды. Вот уже две недели по утрам над рейдом нависают тяжелые густые туманы, не шелохнется в заливе водная поверхность, зеркальной гладью лежит океан, у берега и на рейде – полный штиль.

И вот на рейде Кальяо, словно призрак, из тумана неожиданно выплыл наш фрегат «Аврора». Опустив паруса, медленно двигаясь по инерции, корабль, наконец, застыл на месте. В воду полетел сначала лот для замера глубины, затем – становой якорь.

Когда ближе к обеду туман рассеялся, оказалось, что русский корабль не нашёл лучшего места, как посреди якорной стоянки кораблей недружественных к России стран.

По рейду сновали небольшие лодки и остроносые пироги перуанцев, наполненные лимонами, сушёными фруктами, огородной зеленью и прочим экзотическим товаром.

Русский корабль в здешних местах не частый гость, а потому его появление сразу привлекло всеобщее внимание. Утлые суденышки тут же облепили вновь прибывший корабль. Задрав головы, хозяева лодок кричали что-то морякам «Авроры», махали руками, призывая их что-нибудь купить. Судовой медик Виталий Вильчковский дотемна метался по палубам фрегата, отгоняя возможных разносчиков страшной болезни.

Чуть в стороне от этой назойливой публики примостился баркас, по бортам которого сидели женщины в ярких накидках, едва прикрывавших интимные места. Они вели себя тихо и достойно, прекрасно понимая, что без клиентов сегодня не останутся. Бедный доктор «Авроры» чуть не на коленях умолял матросов поберечься от этого соблазна. Его голос, обычно грубый и грозный к больным, не соблюдающим медицинские рекомендации, на глазах сотен матросов становился мягким и униженно просящим, а по его лицу, красному и рыхловатому, казалось, вот-вот побежит слеза:

– Братцы, Христом Богом молю: не поддавайтесь! Не вылечу… Умрёте…

И над всей этой лодочной мелюзгой, хлюпая корпусом на редкой волне, лениво раскачиваясь, элегантно возвышались величественные борта французских и английских трёхмачтовых фрегатов и корветов.

Обнаружив утром на рейде русский боевой корабль, старший рейда контр-адмирал английского флота Дэвид Прайс весьма удивился этому неожиданному появлению.

Уроженец Уэльса, стройный, подтянутый, всегда осторожный в своих действиях, половину своей карьеры просидевший на берегу, получая половинное жалованье, в свои шестьдесят четыре года адмирал не отличался смелостью при принятии неординарных решений, если на то не было соответствующих указаний начальства. Однако так было не всегда…

В начале мая 1834 года капитан Прайс был командиром 50-пушечного корабля «Портленд» и в составе Средиземноморской эскадры участвовал в войне за независимость Греции. За умелое командование и личную храбрость греческий король в 1837 году наградил Прайса орденом Спасителя, а вице-король Египта вручил ему парадную саблю. Но было это давненько…

А сейчас, стоя в окружении офицеров на баке 50-пушечного фрегата «Президент» и совсем не скрывая своих эмоций, довольный Прайс потирал руки.

– Прекрасный трофей, господин адмирал, – произнёс старший помощник. – Будет что предъявить казначею Адмиралтейства для выплаты нам премиальных.

Окружавшие его офицеры тут же изъявили желание захватить неожиданный трофей. Но адмирал остановил их, подняв руку вверх:

– Спокойно, господа! Не время! У нас нет пока оснований для захвата русского корабля.

О том, что Россия уже воюет с Турцией, а Англия и Франция вот-вот объявят войну русским, флагман эскадры догадывался и ждал только официального на то уведомления от своего начальства.

– Весьма скоро из Панамы вернётся «Вираго»^[68] с почтой, и я надеюсь получить донесение о начале войны с русскими. Ждать недолго, господа. Никуда уже русские не денутся, – сказал Прайс своему окружению. – Потерпите.

Через несколько дней, посетив предварительно русского консула в Лиме, на борт английского флагмана поднялся командир русского фрегата. Он доложил старшему по рейду, что находится в кругосветном плавании и что кораблю нужен серьёзный ремонт рангоута и такелажа. К тому же, часть экипажа больна, нужны лечение и отдых.

Несмотря на излишнее любопытство английского адмирала, командир «Авроры» был немногословен, и, допив кофе, довольно ароматный, с некоторой кислинкой, он покинул борт флагмана.

Через какое-то время на борт «Президента» поднялся командующий французскими кораблями контр-адмирал Фебрие де Пуанту.

Открыв дверь в каюту коллеги, он не без удовольствия разглядел на столе бутылку бренди и шахматную доску с расставленными на ней фигурами. На переборке возле стола висела неизменная сабля, подаренная хозяину каюты египтянами, с которой Прайс никогда не расставался. Для англичанина это было что-то вроде талисмана, а для суеверных моряков талисман не последнее дело.

Потирая руки от предчувствия приятной беседы, француз поприветствовал флагмана.

Немолодой, полноватый, с одышкой, но всегда благодушный и угодливый перед союзником, француз тут же поинтересовался о размерах премиальных за захват русского фрегата. Адмирал Прайс недовольно скривился:

– Сударь, не будем пока делить того, чего ещё нет. Потерпите, позже договоримся, уверяю вас. А пока, – почти приказным тоном произнёс флагман, – пусть «Аврора» постоит. У русских много поломок, к тому же больна часть экипажа. Один только ремонт грот-мачты, со слов командира, займёт кучу времени, молчу уже о такелаже… Но вам, сударь, я посоветую взять под контроль эту «Аврору». Встаньте к ней поближе. Мало ли что…

– Милорд, – возразил француз. – Я осмотрел корабль снаружи. Судя по оборванному такелажу, поломанным реям, фрегат обречен на долгую стоянку в этом порту. К тому же у них, как и вы изволили заметить, много больных. На моём борту уже побывал русский корабельный врач. Он в полном отчаянии… Просил лекарства… Нет-нет, на «Авроре» действительно положение скверное, и весьма. Куда им, милорд, деваться?..

– Вы, Фебрие, напрасно так уверены в этом. Это же русские… Не забывайте, в ноябре прошлого года русские корабли у берегов Турции в Синопской бухте утопили османский флот, не потеряв при этом ни одного своего… Это о чём-то говорит, я думаю. Они стали весьма искусны в морском деле. Так что не обольщайтесь призрачными надеждами, господин адмирал. Тем более, русские уже подали заявку портовым властям на бункеровку водой и продуктами.

– Хм… Надо было запретить.

– Ещё чего?! Захватим фрегат и что?.. Нам платить, что ли, за снабжение?..

– И то верно. Интересно, а их командир знает о Синопе?

– Я не спрашивал его, но думаю, знает, хотя и не уверен. Я вам, сударь, повторяю: не забывайте о бдительности.

– Да, помню, конечно! Нет, осторожность нужна, слов нет, приз нам совсем не помешает. Придёт «Вираго» и… тёпленькими возьмём бедолаг, тёпленькими… Не переживайте, милорд.

– А по поводу приза… Право не знаю, как сложится… А то придётся корабль затопить в открытом море. Где столько матросов набрать?

– Жалко, милорд. Фрегат неплохой.

– Ладно, сударь, там видно будет.

Старые моряки сели за стол, Прайс разлил по стаканам бренди и сделал первый ход белой пешкой:

– Прошу, Фебрие, ваш ход…

Когда бутылка была опустошена наполовину, Прайс торжественно произнёс:

– Вам шах, сударь, – и, посмеиваясь, добавил: – На вашем месте я бы сдался.

Француз недовольно хмыкнул.

– Всему своё время, милорд. Надеюсь, так же быстро будет повержена и эта «Аврора».

– А куда им деваться, сударь? Совсем не исключено, что кругосветное путешествие, о чём доложил мне русский командир, – лишь маскировка. А вдруг и он направляется на Камчатку, кто знает… Американские китобои, кои встретились нам, сообщили, что при зимовке на Камчатке они своими глазами видели, что их главный порт в том районе, Петропавловск, куда мы путь держим, весьма слабо защищён и найти там можно только команду инвалидов… Не сомневайтесь, сударь, наш флаг будет установлен в Петропавловске, а сам город – разрушен.

Осторожный француз не стал уточнять, чей флаг: Франции или Великобритании. «Время покажет», – подумал де Пуант, а вслух произнёс:

– Думаю, что сровнять город с землёй – проблема небольшая, милорд. Вот найти и потопить тихоокеанскую эскадру русских и тем самым обезопасить нашу с вами торговлю в тех местах от русских каперов… посложнее будет.

Захмелевший Прайс не ответил. Он, заложив руки за голову и прикрыв глаза, развалился в кресле, мечтая о предстоящих сражениях. Но, неожиданно потянувшись, он провозгласил тост:

– Выпьем, сударь, за неё, за «Вираго», чтоб поскорее принесла нам благую весть.

Француз недоумённо посмотрел на своего коллегу:

– За неё?!..

– Да-да, за неё, за мегеру, воительницу, если хотите, сударь, стерву. Такой имеет смысл английское слово «вираго», мой дорогой адмирал.

Адмиралы дружно выпили. Вскоре показалось дно бутылки. Для приличия ещё немного поговорив, старые моряки распрощались.

Уже к вечеру французский фрегат «Ла Форт» сменил место стоянки, встав недалеко от «Авроры». Теперь французы вели постоянное наблюдение за русским фрегатом. Но ведь это французы… Монотонность, скука и духота их утомляют…

Так прошло несколько суток. Со стороны казалось, что ремонт «Авроры» идет медленно. Матросы продолжали болеть, целыми днями по всему рейду с борта судна изредка доносились стуки молотков, раздавались ленивые окрики боцманов, судовой колокол методично отбивал склянки. Всё говорило о правоте слов французского адмирала.

Каждое утро ровно в восемь часов с последним ударом склянок с мостика «Авроры» раздавалась команда: «На фла-аг и г-ю-йс…»

В звонкой тишине полного штиля в минутном молчании замирает строй матросов и офицеров. Андреевский флаг, синий косой крест на белом полотнище, медленно ползёт вверх. Весь экипаж с замиранием следит за подъемом святыни. И не бывает в жизни русского моряка более торжественной минуты, чем подъем корабельного флага, зовущего без колебаний умереть за веру, престол и Отечество.

Моряки знают: даже если их корабль будет со всех сторон окружён неприятелем, их командир никогда не отдаст позорную команду «Флаг спустить». Не шелохнувшись, стоит строй.

Командир «Авроры», со слов иностранных матросов, болтающих языками в портовых кабачках (несмотря на запрет общаться с местным населением), знал, что мирно стоящие англо-французские корабли рассматривают русский фрегат, как дорогой трофей, и только и ждут вестей с почтового парохода «Вираго» о начале войны. А потому союзники не выпустят этот корабль из порта. И тогда…

Вот и сегодня день на «Авроре» прошёл в обычном распорядке.

В этих широтах вечер наступает внезапно. Приглушая звуки и скрывая яркие дневные краски, сразу падает темнота. И тут же отчётливо вырисовываются огни на гафелях многочисленных судов.

Тропическая темень, как всегда, обрушилась резко. Большая часть команды после трудного дня в подвесных койках пыталась заснуть в душных кубриках, подстелив под себя мокрые прохладные рубашки. Несмотря на позднее время, на палубе корабля ещё раздавались приглушённые голоса матросов боцманской команды и недовольное ворчание самого старшего боцмана Жильцова, с переносным керосиновым фонарем шныряющего по всем закоулкам фрегата в поисках оставленного каким-нибудь нерадивым матросом инструмента.

Убедившись, что экипаж отдыхает, Изыльметьев в кают-компании собрал офицеров на совещание.

Полумрак. Душно. Иллюминаторы раскрыты настежь. Тихо и загадочно звучит фортепьяно. Пальцы лейтенанта Максутова мягко касаются клавиш, и волшебные звуки «Лунной сонаты» Бетховена заполняют кают-компанию.

Лица офицеров напряжены, глаза многих полуприкрыты. Неяркий жёлтый свет от двух карселевых ламп слабо освещает угол помещения, где расположен крепко принайтованный к палубе музыкальный инструмент, и кажется, что звуки льются ниоткуда, из пустоты. И это придаёт им ещё большую загадочность.

В тесном углу рядом с Максутовым, облокотившись на инструмент, пристроился судовой священник Иона. Он тихо посапывал, для приличия изредка открывая глаза. Несколько волос его длинной шевелюры от духоты и пота прилипли ко лбу, и батюшка широким рукавом рясы, стараясь не потревожить лейтенанта, поминутно, но очень осторожно промокал лоб.