Как вспоминает сержант Бургонь, во время похода в Россию его удивила религиозность русских: «В тот день я был в авангарде еще с пятнадцатью товарищами и мне поручили стеречь нескольких офицеров, оставшихся в плену после Бородинского сражения. Многие из них говорили по-французски. Между ними находился, между прочим, и православный поп, вероятно полковой священник… Я заметил, как и многие другие, что когда мы взобрались на холм, все пленные склонили головы и несколько раз набожно осенили себя крестным знамением. Я подошел к священнику и осведомился, что означает эта манифестация. “Сударь, – отвечал он, – гора, на которой мы находимся, называется Поклонной, и всякий добрый москвич при виде святынь города обязан перекреститься”» [1, с. 12].

Как справедливо отмечает В.Н. Земцов: «Эпоха Великой революции, захлестнувшая безбожием и атеизмом французскую нацию, была не так далека» [6, с. 39]. Аббат Сюрюг, настоятель церкви Св. Людовика в Москве, отметил, что французские солдаты отличаются безразличием к религии. В письме к своему другу он отметил, что: «Среди 12 тысяч человек, умерших во время нахождения здесь (в Москве), я похоронил по обычному обряду только одного офицера и одного из слуг генерала Груши» [6, с. 40]. Таким образом, можно сказать, что военнослужащие «Великой Армии» в своей массе были людьми не религиозными, но личность Наполеона заменила в их душе Бога. Это был один из феноменов наполеоновской эпохи и основной идеологический стержень французской армии.

Русские солдаты и офицеры впервые встретились в бою с французами еще в Италии, во время похода А.В. Суворова. В дальнейшем русская армия сражалась с французской с небольшими перерывами до 1814 года. За это время солдаты и офицеры русской армии составили определенное мнение о своих противниках, но самое первое впечатление о французах они вынесли из Италийского похода А.В. Суворова. Вот как отзывался о французах и сражениях с ними унтер-офицер Яков Михайлович Старков, описывая сражение при Треббии: «Битва была насмерть. Наши невольно пятились назад; а безбожники гордо, пышно шли вперед, с игрою музыки и с громким криком: Вив републик! Вив либерте-эгалите!» [11, с. 90].

Солдаты русской армии отметили храбрость и патриотизм французов, но, в отличие от своих противников, они были людьми религиозными. Французы воспринимались ими как безбожники. В войне 1812 года этот фактор играл огромную роль. Д.С. Мережковский о Бородинском сражении писал: «Может быть не только французы и русские, но и люди вообще, никогда не дрались с таким ожесточением и с такою равною доблестью, потому что за святыни равные: французы за мир и Человека, русские – за отечество и еще что-то большее, сами не знали за что: думали “За Христа против Антихриста”» [9, с. 211–212].

Патриотизм русских солдат и офицеров, их верность присяге и своему знамени столкнулись с патриотизмом французов и их верой в Наполеона. В этом духовном столкновении их силы были практически равны, но русские рассматривали эту войну как борьбу с захватчиком, поэтому перевес в моральных силах был на их стороне. Фактически только русская армия в то время была достойным противником французов на поле боя. Старшие офицеры русской армии отдавали должное храбрости французов и военному таланту Наполеона. Еще А.В. Суворов так отзывался о молодом Бонапарте: «О, как шагает юный Бонапарт! Он герой, он гигант, он колдун! Он побеждает и природу и людей. Лишь только вступил на путь военачальничества, как уж он разрубил

Гордиев узел тактики. Пока генерал Бонапарт будет сохранять присутствие духа, он будет победителем… Но ежели… бросится он в вихрь политический, ежели изменит единству мысли, – он погибнет» [7, с. 34]. Как отмечает Л.Л. Ивченко, русские полководцы, помнившие царствование Екатерины II, осуждали Бонапарта за «преступное самовластье» [Там же, с. 34].

Если доводить мысль до конца, то в их представлении Наполеон был незаконным императором. Получив власть, он должен был вернуть ее законной династии Бурбонов. Такая постановка вопроса для Франции и ее общества того времени была бессмысленна. Ни армия, ни французское общество не поддержали бы Бонапарта в таком политическом вопросе. Даже если бы он и хотел передать власть Бурбонам, у него не было для этого никакой возможности. Однако для русских офицеров, считавших монарха помазанником божьим, вопрос о законности власти был решающим.

Военный талант Наполеона и доблесть французской армии вызывали восхищение у русских офицеров. Наиболее ярко описал это в своих мемуарах Д.В. Давыдов, которого трудно заподозрить в любви к Наполеону. Описывая бой под Красным, он искренне восхищался Старой гвардией Наполеона: «Наконец, подошла старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон. Неприятель, увидев шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хотя одного рядового от сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегали все усилия наши и остались невредимыми…Я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти угрожаемых воинов! Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, в белых ремнях с красными султанами и эполетами, они казались как маков цвет среди снежного поля!» [5, с. 310–312]. Эту цитату часто приводят в статьях, посвященных армии Наполеона, поскольку в ней дается прекрасная характеристика боевых качеств гвардейцев Наполеона, данная современником. Как справедливо отмечает Л.Л. Ивченко, русские офицеры восхищались военным гением Наполеона и французской армией. Они откровенно сочувствовали маршалу Нею, приговоренному к смерти, после поражения Наполеона при Ватерлоо [7, с. 37].

Фактически сложилась парадоксальная ситуация, когда офицеры вражеской армии восхищались противником и проявляли к нему сочувствие. Происходило это вследствие того, что солдаты и офицеры русской и французской армий в большинстве своем были искренними патриотами, а понятие чести и долга не было для них пустым звуком.

В моральном отношении силы обеих армий были равны, а мировоззрение военнослужащих опиралось на патриотизм и верность долгу.

В заключение следует сказать несколько слов о войнах Франции и России, длившихся с перерывами с 1799 по 1814 гг. Они не были спровоцированы личностями Наполеона или Александра I, проблемы этого конфликта лежали гораздо глубже. Наполеон мог погибнуть в сражении при Арколе или в Египте, но французская республика и ее противоречия с государствами Европы и Англией никуда не исчезли бы. Не исчезло бы и отрицательное восприятие Франции при королевских дворах Европы и в России, а на месте Бонапарта мог оказаться и другой генерал. Поэтому создание антифранцузских коалиций и военные кампании, направленные против Франции, были объективным явлением. Участие в этих коалициях России тоже было весьма вероятно, поэтому дело не в личностях Наполеона или Александра I.

Библиографический список

Бургонь, Адриан-Жан-Батист. Мемуары. М., 2003.

Воспоминания вахмистра 2-го кирасирского полка о кампании 1812 г. // Сержант. 2003. № 26. С. 44–47.

Воспоминания Жиро // Воин. 2004. № 16. С. 62–65; 2005. № 18. С. 71–73.

Воспоминания капитана Паркена // Воин. 2003. № 11. С. 60–63; № 12. С. 85–89.

Давыдов Д. В. Стихотворения. Проза. М., 1987.

Земцов В. Н. Смерть Фердинанда Ларибуазьера // Император. 2004. № 6. С. 34–0.

Ивченко Л. Л. Наполеон глазами русской армии // Император. 2006. № 9. С. 32–37.

Мемуары генерала барона де Марбо. М., 2005.

Мережковский Д. С. Наполеон. М., 1993.

Поход в Россию: Из записок прусского офицера // Армии и Битвы. 2005. № 4. С. 19–22; 2006. № 5. С. 10–15.

Преснухин М. А. Битва на Треббии 1799 г. М., 2001.

Глава VI
Морское соперничество Англии и Франции в XVIII – начале XIX вв.: проблемы политики и военно-морской стратегии

В эпоху наполеоновских войн основное противостояние между Францией и Англией развернулось не только на континенте, но и на море. Наполеон, имея лучшую армию в Европе, разбивал все антифранцузские коалиции на суше, но флот Франции не оправдал надежд своего императора. Почему это произошло? Этот вопрос возникает при рассмотрении англо-французского соперничества на море, которое началось еще в конце XVII столетия и продолжалось весь XVIII век. Этому вопросу посвящено множество исторических трудов и их авторы отмечают, что долгое время силы флотов Франции и Англии были равны. Во время революции в Америке флоты Франции и Испании могли реально угрожать владычеству Англии на море. Американский адмирал А.Т. Мэхэн писал: «Англия увидела в Канале флот в шестьдесят шесть французских и испанских кораблей, превосходивший любой из флотов, когда-либо угрожавших ей после дней Великой Армады, и ее флот впервые должен был бежать под защиту своих портов» [10, с. 21–22].

Из этого эпизода видно, что долгое время противостояние Франции и Англии на море шло с переменным успехом. Что касается английского военно-морского флота, то он тоже не сразу достиг вершины организации и тактического мастерства, которые демонстрировал при адмирале Нельсоне. Английский регулярный военно-морской флот создавался в начале XVII века и был ориентирован на борьбу с Испанией. Его первые операции не отличались особенными успехами, а организация и снабжение были просто отвратительными. Когда в 1625 году король Карл I собрал эскадру для атаки Кадиса, капитан корабля «Сент-Эндрю» сэр Майкл Гир отмечал: «Даже та часть продовольствия, что была поставлена из королевских запасов, так воняет, что никакая собака не притронулась бы к такой пище» [8, с. 240]. Следует отметить, что экспедиция по захвату Кадиса окончилась полным провалом, а союзник англичан Вильгельм Нассауский обвинил их в «чудовищной некомпетентности и непрофессионализме» [Там же, с. 244].

На этом примере прекрасно видно, что на заре своего создания английский флот был не столь силен и опасен. Английское купечество первоначально также не понимало необходимость создания мощного флота, построенного на государственные деньги. Больше всего в Англии при короле Карле I ненавидели «корабельный налог», который был введен из-за пиратской опасности в прибрежных водах и был направлен на строительство кораблей для военно-морского флота [8, с. 250]. Строительство регулярного, а не частного флота требовало огромных денег из государственной казны, но это приводило к увеличению налогов и недовольству английского общества королевской властью. Получается, что создать мощный военно-морской флот могла только экономически развитая страна. Что касается английских купцов того времени, то «английский купец совершенно равнодушно смотрит на первенство голландцев в морских делах и уверен, что голландцы сами приплывут с товаром» [Там же, с. 255]. Однако в дальнейшем английский флот прошел хорошую боевую школу в ходе англо-голландских войн, которые велись Англией за вытеснение Голландии с торговых путей. Как пишет Брайан Танстолл, в ходе первой англо-голландской войны «было установлено, что флот больше не следует собирать на средства “корабельной подати”. Вместо этого флот становится наиболее важной статьей государственного бюджета» [14, с. 44].

Практически это означало, что строительство кораблей, набор матросов и офицеров, выплата им жалованья производились из государственного бюджета и сильно зависели от экономического развития страны. К этому времени в Англии произошла буржуазная революция, и ее лидер Оливер Кромвель лелеял план объединения Англии и Голландии в одно государство, но при ведущей роли Англии. Естественно, что голландцы не могли пойти на такой союз, после чего английский парламент принял т. н. «Навигационный акт», запрещавший ввозить в Англию товары на судах тех стран, которые эти товары не производили. Все грузы и пассажиры доставлялись в Англию на английских кораблях [2, с. 87]. Фактически, это был прямой удар по голландской торговле, а также намерение Англии вытеснить голландских купцов из товарооборота и грузоперевозок по морским путям. Поэтому можно считать, что англо-голландские войны были первыми войнами за экономическое превосходство и овладение морскими путями. Англия как островное государство могла полагаться в этой борьбе только на мощный военно-морской флот. В ходе боев с голландским флотом англичане выработали новую тактику, которая стала называться линейной. Они противопоставили голландской тактике «роя» линейный строй кораблей, которые огнем своей артиллерии наносили вражеским кораблям серьезные повреждения и не допускали голландцев к абордажу [6, с. 5]. Впервые англичане опробовали данную тактику в битве при Габбарде в 1653 году Флот адмирала Блэйка действовал в едином кильватерном боевом порядке и вел плотный артиллерийский огонь, который не позволял голландцам сблизиться и пойти на абордаж [2, с. 93].

Однако новая тактика требовала жесткой дисциплины и отменной выучки от корабельных команд и комендоров на кораблях. Также новая тактика требовала строить большие и мощно вооруженные корабли, которые должны были превосходить суда противника в весе артиллерийского залпа. Такой военно-морской флот можно было создать только усилиями всего государства, при использовании большого количества материальных ресурсов. Команды кораблей и офицеры должны были содержаться на действительной военной службе за счет государственной казны и постоянно тренировать свои профессиональные навыки. Англичане извлекли еще один урок, который заключался в том, что после разгрома вражеского флота они становились хозяевами моря и получали стратегическую инициативу.

Эту истину прекрасно поняли голландцы, и как сказал Ян де Витт в своем докладе парламенту Голландии после битвы при Габбарде, «мой долг сообщить вам, что теперь и мы, и море – во власти Англии» [Там же]. Данному правилу по уничтожению вражеского флота и овладению морем англичане теперь следовали всегда. Что касается военно-морского флота Франции, то он, как серьезная и организованная сила, на море заявил о себе при короле Людовике XIV. Флот Франции был создан усилиями крупных администраторов и финансистов, в первую очередь, Ж.Б. Кольбера. Он щедро финансировал верфи и инженеров-кораблестроителей. Французские линейные корабли превзошли английские и голландские суда по размеру и вооружению [Там же, с. 113]. Однако флот был нужен королю Франции не для борьбы за торговые пути и морские перевозки, а, в первую очередь, как инструмент геополитики и гегемонии Франции. Следует отметить, что французы имели талантливых флотоводцев, таких, как адмиралы Дюкень и Турвилль, которые ни в чем не уступали английским и голландским коллегам. В то же время, управление и развитие флота во Франции было замкнуто на личность короля и его министров. После смерти Кольбера в 1683 году происходит упадок в финансировании флота. Людовик XIV начинает вмешиваться в непосредственное руководство и командование операциями на море [Там же].