«Процесс окончен, и приговор исполнен на месте. Какая же нелепость, – подумал Юный Рери. – Насколько еще меня хватит? Как же я завидую слепым обитателям катакомб, которые не видят всего этого безумия». С этими мыслями мальчик покинул зал суда через винтовую лестницу, которая заканчивалась большим холлом, ведущим в запутанную систему коридоров и комнат.

Он вошел в одну из комнат, в которую, время от времени, приводили заключенных. Каменные полы, стены и цепи, намертво заделанные в них – вот и вся скромная обстановка, которая встретила мальчика. Неподалеку стояло ведро с холодной водой, которое периодически выливали на узников, тем самым лишая их сна. Все это должно было морально сломить приговоренного, не позволив тому нарушить четкий ход судебного заседания.

Следующая дверь, как, впрочем, и несколько последующих, оказались заперты. За ними слышались приглушенные голоса. Здесь жили многочисленная прислуга и охрана, которые обслуживали судью и адвоката.

А вот роскошная дверь, украшенная изображением щита, напротив, была открыта и вела в покои адвоката Мастиуса. Юный Рери не смог преодолеть любопытство, приняв решение заглянуть в нее. Первым делом в глаза бросились две огромные картины, висевшие на стене напротив, которые встречали всякого входящего. На одной из них был изображен судья Тартус в своем обычном обличии, на другой же восседал Светлейший Карнели. На этот раз черный капюшон был откинут, приоткрывая худощавое бледное лицо правителя этих мест. Он восседал на каменном стуле, протягивая смотрящему руку для поцелуя. В отличие от адвоката на Светлейшем не было украшений, а все его одеяние и обстановка говорили о том, что этот человек не считает материальные блага некоей необходимостью. Адвокат Мастиус же, в свою очередь, напротив, очень любил окружать себя роскошью. Вся мебель в комнате была выполнена лучшими мастерами, которых только удалось привлечь, а на изготовление одного предмета интерьера уходил минимум цикл, а то и все пять. Большинство этих мастеров впоследствии провели остаток своей жизни в тюрьме Замка, тем самым пополнив ряды несчастных и безвинных людей. Замок требовал себе жертвы, и судья с адвокатом с удовольствием предоставляли ему их в огромных количествах, швыряя несчастных в его бездонную голодную пасть.

В углу лежало несколько книг по делам обвиняемых. Пол, возраст, рост и вес, описание внешности, предпочтения в еде, режим дня, слухи от соседей, мнения окружающих людей – все это было сшито в одну книгу, которая впоследствии просто пылилась в углу комнаты адвоката, пока ее в конце концов не выбрасывали за ненадобностью. Никто не старался сохранить какую-то память о человеке, заточенном навсегда в этих стенах. Люди со временем забывали свои имена, да и в именах не было необходимости. Всем была безразлична их дальнейшая судьба. Родственникам заключенных было строго-настрого запрещено упоминать их имена под страхом заточения в тюрьме Замка Асмаунт. Так, со временем сыновья забывали своих отцов, матери своих дочерей, заменяя эти воспоминания страхом за свою жизнь и благополучие.

Возле стен в комнате адвоката стояли стеллажи с аккуратно выставленными в них различными предметами, насильно отобранными во время задержания у всех тех, кому было предначертано судьбой провести остаток дней в Замке. С каждого приговоренного он брал к себе в коллекцию по одному предмету. Мастиус бережно хранил эти экспонаты в память о том, сколько человек прошло через его руки. Вечерами он с удовольствием доставал эти безделушки, раскладывал на своей кровати и часами мог любоваться на них, перебирая и вспоминая особенно яркие моменты судебных процессов, которые не всегда шли по намеченному плану и нередко, как и в сегодняшнем случае, заканчивались смертью обвиняемых. Порой адвокат сам не гнушался, не дожидаясь финального вердикта, приводить приговор в исполнение прямо во время судебного заседания. На все процессы он носил с собой небольшой, но очень острый нож, который имел на конце зазубрины, как на рыболовных крючках. Его он выпросил у судьи Тартуса, который любил коллекционировать подобные вещи. При вытаскивании этого ножа из человеческой плоти, тот причинял жуткую боль несчастному и издавал такой звук, который адвокат принимал за высшее наслаждение, впадая на несколько секунд в ступор, подобный состоянию транса. В это время он считал, что прикасается к чему-то высшему, недоступному пониманию кого бы то ни было, кроме него самого. Это обстоятельство весьма забавляло судью Тартуса, внося в однообразную и скучную, но такую сладкую жизнь толику непредсказуемости.

На деревянном столе, украшенном изображениями змей и насекомых, лежала маленькая книжка в золотистой оправе, закрытая на замочек. Видимо, хозяин этой комнаты хранил в ней какие-то свои секреты, раз позаботился о том, чтобы содержимое не попало не в те руки. Однако адвокат Мастиус настолько уверился в своей безопасности за все это время, что имел глупость класть ключик от книжки в верхний ящик стола.

Книжка оказалась личным дневником адвоката. В нее он вносил записи об особенно ярких и запоминающихся процессах, на которых ему посчастливилось присутствовать, и в некоторых случаях выкладывал свои сокровенные мысли, пытаясь разобраться во внутренних переживаниях, которые порой терзали даже его закостенелую натуру. Одни из последних записей были следующего содержания:

«День 5 10898 цикла Арбитра. Я уже совсем не знаю, чем себя занять. Потерян вкус к жизни, становлюсь все более раздражительным, цепляюсь к любой мелочи, хотя должен просто не обращать на это внимание. Судья Тартус сегодня заметил, в каком я пребывал расположении духа, приправив мое плохое настроение словами: «Ничего, адвокат, не вешай нос. Вот где ты действительно сможешь повеселиться, так это на процессе, где будут судить тебя самого». Глупости, конечно, я понимаю, что это шутка. Но, тем не менее, мысль того, что это может случиться, не выходит у меня из головы».

«День 18 10898 цикла Арбитра. Жирный червяк сегодня снова перешел все границы, выдав мне утром целую речь, в которой он описывал свою огромную значимость для существующей судебной системы. Зачем мне все это слушать с утра, когда голова еще раскалывается от излишков рихта, выпитого накануне? К тому же безумец подкинул утром ко мне в постель голову мертвой наложницы, надеясь повеселиться при моем пробуждении. Видимо, время не щадит и нашего судью, раз он все больше и больше начинает напоминать слабоумного с манией величия, которая приобретает вид смертельной агонии. Сколько раз я вытаскивал его из затруднительных ситуаций, давал советы, стоившие мне впоследствии бессонных ночей и сожалений о проделанном. Но нет же, его интерес ко мне начинает приобретать клинический характер, излечить который, по всей видимости, может только операция по извлечению мозга из его черепной коробки. Пускай катится сегодня к ксанти со своими наставлениями. Запру дверь и притворюсь больным, сил моих уже нет все это терпеть».

За дверью послышались чьи-то шаги. Юный Рери спрятался за кроватью в надежде, что это всего лишь проходящий мимо человек. Так и случилось. «Нужно поскорее выбираться отсюда. Нельзя рисковать». Он закрыл книжку, убрал ключ на место и привел все в прежний порядок, чтобы Мастиус не заметил того, что в комнате кто-то был и этот кто-то разнюхивал о нем секретную информацию.

Глава 13

Открыв дверь, украшенную изображением меча, Юный Рери предположил, что это была как раз комната судьи Тартуса. Так оно в действительности и оказалось.

Покои судьи кардинальным образом отличалась от комнаты адвоката Мастиуса. В ней висели аналогичные портреты судьи и Светлейшего Карнели. Только разница в том, что портрет Карнели был испорчен. Кто-то небрежно замазал правителю глаза и рот. По всей видимости, судья не питал особой симпатии к своему господину, а тот, судя по всему, никогда не навещал судью, раз Тартус позволял себе такие вольности с образом Светлейшего, которые могли стоить ему карьеры, а то и жизни.

Юный Рери только теперь обратил внимание, что ни в комнате судьи, ни в комнате адвоката не было никаких окон. «Неужели судья и адвокат сами являлись пленниками своего положения?» – подумал мальчик.

Вся мебель и обстановка в комнате были довольно лаконичными, без излишеств. В отделке преобладал черный цвет, впрочем, как и в самой одежде Тартуса. Своей гордостью судья считал обширную коллекцию оружия, завезенного из разных мест и восстановленного по найденным чертежам, рукописям и книгам. Дробящее оружие, которое наносило более серьезные и страшные увечья, чем режущее и колющее, пользовалось у него особой популярностью. Было даже несколько случаев, когда, выпив излишнее количество хмельного рихта, он несколько раз чуть не лишил адвоката его головы во время демонстрации новинок своей коллекции.

В центре комнаты стояла роскошная кровать, украшенная черным кружевным балдахином. На ней были вырезаны две роскошные обнаженные красавицы, которые хранили сон судьи и помогали во время любовных утех, некоторые из которых он любезно разделял с адвокатом. Наложниц к нему приводили из соседних селений. Это были всегда молоденькие и хорошенькие девочки и женщины. Их заманивали под видом высоко оплачиваемой работы в Замке. Но никто из нанятых девушек так и не вернулся домой. Однако желающие всегда находились, так как бытовало мнение, что ушедшим настолько хорошо в Замке, что они не хотят уже возвращаться к прежней голодной и холодной жизни. Если кто-то из родственников поднимал тревогу по поводу пропажи, ему либо выплачивалось вознаграждение, и он молчал, либо его под видом преступника увозили в Замок, где он проводил остаток дней в тюрьме.

Судья Тартус брал от этой жизни все, живя одним днем и не заботясь о своем и чьем-либо будущем. Одна из пристроенных комнат, которая должна исполнять функцию ванной, была переоборудована в пыточную. Самые лучшие моменты в своей жизни он провел именно здесь, наслаждаясь физическими и моральными страданиями заключенных, давая изначально понять, что у процесса не может быть никакого другого итога, кроме обвинительного. Ванную, однако, он не стал выносить, предпочитая, если вдруг он слегка перебарщивал с пытками, принимать ее с замученным до смерти заключенным, разбавляя воду еще теплой не свернувшейся кровью. Тартус полагал, что такая ванна приносит большую пользу для его кожи. Именно благодаря ей он выглядит на двадцать, а то и на все тридцать циклов моложе своего истинного возраста.

Так же, как и у адвоката Мастиуса, у судьи в комнате были небрежно разбросаны по полу дела заключенных. Тартус редко читал их перед процессом, иногда часто путаясь в именах и в самих обвинительных приговорах во время заседания. Зачем изучать, если есть адвокат, который всегда может поправить его в нужный момент? Однако в отличие от адвоката он все-таки вел реестр всех, чье дело оказывалось в суде. Юный Рери с трепетом стоял и смотрел на этот список, который составлял бессчетное количество пачек бумаги, уложенных в стопку и уже почти достигших высоты потолка комнаты. И на каждом листочке напротив имени значилось: «Виновен». Мальчик закрыл лицо руками, стиснув зубы и сдерживая порыв ненависти. Все в этом мире было против милосердия и порядка, так близкого Перворожденному и так далекого от понимания этих людей.

Так же, как и адвокат Мастиус, Тартус вел свой дневник. Но в отличие от адвоката, он не старался ограничить к нему доступ. Напротив, он частенько давал соседу зачитать некоторые фрагменты из него, наслаждаясь своими умозаключениями из уст постороннего человека. Но, судья не был настолько глуп, чтобы выкладывать самые сокровенные мысли, о которых должен был знать только он. Все планы и задумки, которые возникали в голове, там и оставались до тех пор, пока задуманному не суждено было свершиться. Записи в дневнике были выполнены без привязок к каким-либо датам и времени:

«Сегодня привели очередного будущего жителя нашей переполненной гостиницы. Ну что ж, окажу ему самый любезный прием, который только можно оказать».

Последующая запись в дневнике гласила:

«Два дня. Это рекорд! Мной было принято решение не доводить дело этого человека до проведения процесса над ним. Я намеренно хотел посмотреть, сколько этот гордец, который решил поиграть со мной в молчанку, сможет продержаться. И, надо отдать ему должное, он почти заставил увериться меня в том, что за все это время он не произнесет ни слова, не выдав мне, кто же еще были его сообщники, которые совместно затеяли побег из деревни в надежде найти более лучшее место, где можно жить и не бояться за судьбу своих детей. Несколько раз я переживал, что переборщил с пытками, думая, что подсудимый уже мертв. Однако этот человек крепкий, как камень. Он зажег в моих глазах ненадолго пламя уважения к собственной персоне. И я даже запомнил его имя, хотя для меня это совсем не характерно. Я не помню не то что имена, я забываю лица. Его не сломили физические пытки. Почти не сломили. Он кричал, вопил, плевался, изрыгал проклятия в мою сторону, но имен никаких не выдал. Когда я начал потихоньку просверливать дыру в его черепе в надежде увидеть, что же там все-таки внутри – мозги или полная пустота, он решил поговорить со мной. «Я скажу, – умолял он. – Все скажу. Только прекратите, пожалуйста, и пообещайте, что убьете меня быстро и безболезненно». Я, конечно, согласился на его предложение, и что же вы думаете? Он умер! Этот подлец тут же испустил свой дух, обратив все мои старания в пыль. И вот сейчас он подвешен на цепях над ванной, и его кровь стекает, наполняя ее капля за каплей для очередной косметической процедуры. Ну и денек, скажу я вам. А этот адвокат еще жалуется на жизнь, корча недовольное кислое лицо при каждом удобном случае. Ладно, кто-то стучится в дверь, как бы ее не выломали. Видимо, обеспокоены тем, что я два дня не выхожу из своей берлоги, совсем меня потеряли».

Глава 14

Новая дверь прямо напротив покоев судьи вела в темную комнату, которая освещалась всего парой источников тусклого света, отчего Рери пришлось немного постоять в проходе, пока глаза не привыкли к окружающему их полумраку. Множество колб, каких-то механизмов, банок с законсервированными зародышами в разной стадии развития говорили о том, что Перворожденный оказался в чьей-то лаборатории. Хозяин этого кабинета отличался излишней аккуратностью. Каждый реагент был подписан, банки помечены, все расположено по местам, согласно назначению.

Мальчик осмотрелся и хотел уже, было, уходить, понимая, что в таком месте лучше не задерживаться, как вдруг почувствовал каждой клеточкой кожи наблюдающий за ним пристальный взгляд. Он исходил из дальнего наименее освещенного угла лаборатории. Но от этого взгляда не поступало никакой агрессии. Напротив, существо в углу, судя по всему, было очень испуганно, увидев в дверях силуэт незнакомца. Юный Рери направился к нему, пытаясь не шуметь и не потревожить то, что там находилось. Вот уже проступили некоторые очертания существа, которое сидело, съежившись и забившись в угол. Оно прерывисто дышало, и, казалось, при каждом шаге Перворожденного у него все больше начинало колотиться сердце.

– Пожалуйста, не подходи. Что тебе нужно? Кто ты?

От этого голоса мальчик вздрогнул. Он то возрастал, то понижался до шепота. Казалось, одновременно в существе говорит несколько голосов. Это как будто первое слово произнес огромный монстр, потом он перерос в тихий ласковый шепот, а затем неожиданно перешел в детский голос. Перворожденный замер на месте.

– Меня зовут Юный Рери, – сказал он как можно спокойнее, сам стараясь унять нотки подкрадывающегося волнения в голосе. – Я ищу выход из этого места и непреднамеренно забрел в эту комнату. Прошу, не бойся меня. Я ответил на твой вопрос?

В ответ тишина.

– А теперь скажи мне, кто ты? – не сдавался мальчик.

– Я не знаю, – произнесло существо несколькими голосами. – Я не знаю, кто я такая. Отец называет меня Бести.

– Но ведь у тебя есть прошлое? Нельзя же совсем ничего не помнить о себе, так не бывает.

Бести вся напряглась, вызывая в себе забытые воспоминания, и тихим шепотом произнесла:

– Иногда, во время утреннего пробуждения, я вижу какие-то обрывочные видения, которые, как может показаться, являются продолжением ночных сновидений. Тьма окружает меня, вокруг множество незнакомых существ, которые обращаются ко мне на неведомом языке. Я пытаюсь вспомнить хоть что-то, постоянно мысленно напрягаюсь, копаясь в себе. Когда уже начинает казаться, что вот он, ответ на все мои вопросы, нить, ведущая к правильному ответу, обрывается, оставляя только призрачные видения и куски непонятных фраз. И так каждый день, все безрезультатно.

– А кто твой отец, Бести?

– Мой отец, – задумчиво произнесло существо из темноты. – Мой отец создал меня. Как он мне сам рассказал, он взял душу из самого темного уголка, заключил ее в мертвую плоть, и получилась, – существо ненадолго замолчало, задумавшись о чем-то, – и получилась я. Это все, что я знаю о своем происхождении.

– Но как? Разве возможно из мертвой плоти создать что-то живое? – удивленно спросил Перворожденный, сам не осознавая того, что своими словами может глубоко ранить собеседника.

– Я перед тобой как доказательство того, что возможно все, – сказала Бести, выходя из тени.

От увиденного мальчик отшатнулся, но, справившись с волнением, подошел поближе. Он положил руку на изуродованное лицо, которое было начисто лишено кожи. Часть головы с редкими волосами была смята, будто на нее пришелся удар чудовищного молота. Бести смотрела на Юного Рери немигающими белками глаз, оскалившись в вечной улыбке, состоящей из неровного ряда желтых крошащихся зубов.

Она поднесла руки к нему и осторожно с опаской прикоснулась к его лицу. При этом ее дыхание участилось, выдавая непрекращающуюся бурю эмоций:

– Ты выглядишь точно так же, как отец. Только он намного старше тебя.

Наступила пауза. Они оба изучали друг друга, открывая все новые подробности, пока мальчик первый не решил нарушить затянувшееся молчание:

– Что ты можешь мне рассказать про этот Замок?

– Я ничего не знаю. Отец не позволяет мне выходить за пределы этой комнаты, – сказала она, постоянно меняя тембр своего голоса. – Он говорит мне, что без его постоянного присмотра я умру. И что я не такая, как все.

– Но зачем… Зачем отец тебя создал?

– Я не знаю. Я ничего не знаю! – внезапно закричала Бести в порыве неизвестно откуда взявшейся ярости.

– Послушай, я не хочу причинить тебе вред. Возможно, я могу чем-то помочь? – спросил мальчик как можно более тихим голосом, пытаясь ее успокоить.

– Нет, – произнесла уже совсем детским голосом Бести. – Ты ничем не можешь помочь. Посмотри на меня. Я видела себя. Видела в зеркало. Я не знаю, что я, но мне не место на этой земле.

Она сжала руки, пытаясь унять бурю проскакивающих эмоций.

– Он не рассказывает, зачем создал меня. Но я слышу, как он часто бормочет, называя меня своей ошибкой. Он не понимает, что со мной делать! А я… А я могу только слушать и гадать, чем же помочь ему.

– И чем же ты можешь ему помочь, Бести?

– Я не знаю как, но мне необходимо исчезнуть, испариться, чтобы навсегда освободить его от этого тяжелого бремени в виде неудавшегося эксперимента.

– Отец так важен для тебя? Ты его любишь? – спросил Перворожденный.

Бести, ни секунды не сомневаясь, ответила мальчику:

– Конечно. Почему ты это спрашиваешь? Разве ты не любишь своих родителей?

Юный Рери запнулся:

– Я не знаю. У меня нет родителей. Но у меня есть, вернее, была моя названная мать. По крайней мере, я считал ее своей матерью.

– И где она сейчас? Почему ты ее оставил? Ведь родителей нельзя покидать, так говорит мой отец, – вопросительно посмотрев на Рери, спросила Бести.

– Она мертва, – дрожащим голосом сказал мальчик. – Ее убили.

– Нельзя лишать жизни кого бы то ни было. И ты сейчас ищешь его? Того, кто сделал это с ней?

– Да.

– Что ты сделаешь с ним, когда найдешь? – спросила она.

– Я не знаю. Все, что я сейчас хочу сделать, это посмотреть в его глаза и задать единственный вопрос: «Зачем?»

– Я бы, наверное, поступила так же, – сказала Бести после недолгой задумчивости. – А теперь прошу тебя. У меня есть вот это.

Она протянула Перворожденному тетрадь с какими-то записями. На ее обложке чернилами было выведено: «Бести».

– Здесь есть всё про мое рождение. Я чувствую это. Отец оставляет здесь все свои мысли. Но я не умею читать. Прошу тебя, умоляю, прочти эти записи, – сказала Бести, вцепившись в руку мальчика. – Я так же, как и ты, пытаюсь найти ответы на вопросы. И главный: почему он считает меня своей ошибкой?