Читать книгу: «Пути океана: зов глубин. Книга вторая», страница 17
– Да не. Она просто не может поверить, что Мортем, который столько лет был на короткой ноге с герцогом де Сюлли, намерен такое отчебучить. Птичка уверена, что сможет договориться с кем угодно. Этот жирный боров умудряется ещё переписку с ней вести, прикинь! Усыпляет бдительность. А я давно подозреваю, что генерал – тот ещё говнюк.
В ответ адмирал лишь мрачно хмыкнул.
– Эй, моряк, оставь пока в покое мебель и портвейн. У нас примерно месяц в запасе. Назревает кое-какая мысля получше. Надо бы пару деньков на обмозговать и обсудить кое с кем…
Брут переставил бутыль со стола подальше – на свободную полку одного из шкафов и быстро зашагал на выход.
Ночной визит
Гнетущая тишина разбивалась затихающим эхом о погасшие во мраке позолоченные вензеля дверных проёмов.
Дворец жил молчаливой жизнью громоздкого здания, тайны которого становились на шаг ближе только в абсолютной ночи.
Тиканье напольных часов в столовой чуть замерло. Мелодичный звон отыграл полночь.
– Миледи! А я как чувствовала, что вы вот-вот придёте… – Карин вышла из кухни и поставила на стол поднос с румяным каплуном на можжевеловом масле, запеченным в апельсинах, и простенький омлет с трюфелями.
Присутствие хоть одной живой души не только утешало тревоги, но и как будто дарило уют. Де Круа благодарно кивнула и зябко укуталась в тёплую шаль поверх пеньюара из прохладного акифского шёлка.
– Благодарю за заботу, Карин. Но я бы предпочла, чтобы ты принесла мне лишь теплого молока. Как обычно.
Вид еды не радовал. Дипломатические переговоры сегодня настолько измотали, что виконтесса не успела за целый день съесть ни крошки и уже ощущала лёгкое головокружение. Но аппетита не было и в помине.
Для сохранения приличий и исключения аккомпанемента голодного желудка перед и так беспокойным сном, де Круа все-таки заставила себя снять пробу с блюд на кончике ножа.
Карин только неодобрительно вздохнула, принесла чашку теплого молока.
После переезда Марсия в гильдейскую резиденцию у самого порта, он не появлялся тут уже несколько недель. И за это время осанка Карин будто бы даже выпрямилась, а на её бледных губах иногда начала появляться улыбка. Казалось, она наконец перестала себя ощущать рабыней. Девушка явно поняла преимущества должности горничной самой управительницы на полноценном содержании и выгоды проживания в вольготных дворцовых условиях.
Селин отхлебнула из чашки и поёжилась будто от мнимого сквозняка.
В этот поздний час в опустевшем дворце становилось особенно неуютно. Большинство слуг отошло ко сну, и только пара стражников попались ей на глаза по пути сюда в холле. Де Круа окинула взглядом богато обставленную столовую, невыносимо длинный пустующий стол, во главе которого сидела, и горько усмехнулась.
Всё чаще Селин обнаруживала себя в реальности, где люди вокруг исчезали, и она оставалась наедине с одиночеством и отрешённостью. Притом что общения стало больше. Бездушного и делового, лишённого какой бы то ни было теплоты.
Политическая жизнь отбирала всё внимание и энергию. На прочее не было ни времени, ни сил. Впрочем, именно к этому она и стремилась – загнать себя, измотать вконец. В противном случае она оставалась наедине с болью неразрешённых вопросов, что начинали роиться в голове, едва выдавалась минута праздности.
– Едва не забыла сказать! Ты настоящая волшебница, Карин! Мясо просто восхитительно, будто только что из печи…
Вкус молока начал растекаться тяжёлой тёплой усталостью в теле.
Грохот из открытой двери на кухню вышвырнул Селин из лёгкой дремоты.
– Карин?.. Всё нормально?
– Упустила кастрюлю, – проворчал женский голос. – Сама переср… испугалась, миледи. Прошу прощения.
– Ничего страшного.
Виконтесса задумалась, а не пересилить ли себя и не притронуться ли к омлету, когда грохот повторился. Огоньки свечей разом дрогнули. Померещилось, или послышался хрип?..
– Карин?!
Ответа не последовало, даже когда Селин окликнула её повторно. Тишина стала такой густой и мёртвой, словно де Круа осталась одна в целой вселенной, ломтями разрубаемой тиканьем неумолимых часов.
Она уже собралась встать и выяснить, что произошло, когда на белоснежной молочной глади в чашке мелькнула тень…
Виконтесса не успела даже толком обернуться, как в свете зажжённых канделябров блеснуло лезвие.
Руки сами собой вцепились в чужое широкое запястье. На занесённом над ней ножом уже темнела чья-то кровь. Ужас придал сил, но их хватило лишь на то, чтобы замах нападавшего чуть сменил траекторию. Удар отклонился от её груди, и нож лязгнул по столу.
Мгновение спустя Селин обнаружила себя лежащей на полу.
Половина её лица онемела от удара, а упавшие на лицо волосы не давали разглядеть нападающего как следует.
– Миледи де Круа, – от бандита в надвинутой на глаза шляпе послышалось насмешливое, – пардоньте, что прерываю трапезу. Но ваши реформы кое-кому уже поперёк горла, и за причинённые неудобства придётся расплатиться…
Тем временем Селин быстро перекатилась под стол и попыталась ползти прочь, борясь с жутким головокружением. Шаги позади неумолимо приближались.
– Куда же вы… Я не договорил. Не по этикетам вашим это всё…
Де Круа выскочила с противоположной стороны стола, машинально прихватив с пола вилку.
– Стража!.. – попыталась она крикнуть в надежде, что её услышат.
Но мозолистая рука, появившаяся из ниоткуда, тут же крепко зажала ей рот. Другая лапища сильно обхватила и прижала к грузному телу, разящему застарелым потом и дешёвым спиртным.
Судя по всему, ещё один стоявший позади бугай был крупнее неё раза в два.
– Шшшш… Неча орать-то, сделаем всё быстро и не больно. Или уж как выйдет… – тихо и зло проговорил тот, что был с ножом.
– Для леди чо-то какая-то борзая и резвая… – мерзко хихикнул толстяк позади.
Селин, к удивлению для себя самой… вдруг изловчилась и изо всех сил вцепилась зубами в пальцы, сжимающие её челюсть. Противный хруст сменился солёной влагой с привкусом металла, заполонившей ей рот.
В ушах тут же заиграла какофония, в которой утонули проклятия громилы за спиной.
Голову де Круа заполонили женский визг, скрежет ржавого металла с глухой вибраций чудовищного рокота.
***
Собственное тело вдруг становится ей неподвластным, двигаясь быстро и неистово. Запахи обостряются, противники превращаются в пару пульсирующих чёрно-красных теней. Звуки голосов напоминают медленное мычание, что слышится будто сквозь толщу воды…
– Уна… – перламутровым переливом по сознанию скользит догадка.
Тот, что сзади, глухо вскрикивает в попытке освободиться, но мощный удар всаживает в его бедро вилку и с силой злорадства проворачивает.
Другая её рука выхватывает с пояса наёмника мушкет.
Выстрел.
Сочные красные брызги и вязкие кровавые нити медленно разлетаются вокруг, словно взрыв радости. Тело, лишённое половины головы, начинает тяжело опускаться на пол.
Перекат.
Пистолет негодяя с ножом шлёт томительно медленную пулю, однако она успевает уклониться.
Зеркало на стене напротив выхватывает ее едва знакомое ощеренное лицо и горящие голубовато-белым светом глаза – за мгновение как все стеклянные поверхности в ее собственном вопле хлынут ливнем искристых хрустальных лезвий с люстры под потолком. Шляпу бандита сорвало с головы, а его самого словно ударом волны впечатало в стену.
Почти все свечи потухли. Ворвавшийся ветер медленно кружил под потолком листья, обрывки штор и тускло белеющие клочья бумаги.
– Ве-е-е-дь-ма-а-а! – неестественно-низкий бас убийцы слышится в окружающей какофонии. Его окровавленное лицо искажено в равной степени страхом и злобой. И он выбирает последнее.
Уворот.
Лезвие ножа плавно утопает в выпуклой лепнине стены, будто в сливочном масле. Именно там, где только что было её лицо. Она выскальзывает из хватки бандита и уклоняется от очередного замаха. Оторванный рукав трофеем остаётся в его кулаке.
В отражении приближающегося к полу клинка мягко тает тусклый отблеск последних угасающих свечей. Всё вокруг заволакивает густой темнотой и тишиной. Уютом вязкой толщи ночи.
Вспышка в сознании.
Зрячая, отточенная, ярость воплощается в ударе случайным обломком в темноту.
Проклятия и тяжелое дыхание впополам со скрежетом.
Мозолистые руки смыкаются на ее горле.
Снова тишина.
Мрак, длящийся целую вечность.
Новая вспышка выхватывает из темноты смертельную схватку на полу, где волосатые ручищи отчаянно разжимают ее за запястья в тщетной попытке ослабить хватку.
Древние рисунки на собственном оголенном предплечье разгораются в полумраке таким родным и таким незнакомым светом. Всё внутри ликует и клокочет и прорывается наружу улыбкой-оскалом. До боли в скулах.
Затухающий красный жар под пальцами пульсирует тише и остывает.
И тело чужака прекращает бессмысленные конвульсии.
Навеки…
***
Посеченное осколками лицо поверженного противника застыло в полумраке.
Селин подскочила с огромной туши и отпрянула. Лопатки ударились о твердую холодную стену. Тело обмякло и сползло на пол. Собственные испачканные дрожащие руки, все еще казавшиеся чужими, убрали наконец растрёпанные пряди с глаз. В полутьме лицо мертвеца ничего не выражало и оставалось совершенно незнакомым.
Сердце бешено колотилось. Всё болело.
В измученном теле мышцы, суставы и, казалось, даже кости играли симфонию боли. Ей вдруг подумалось, что похожее чувствуют и почтовые лошади, которые падают замертво после нескольких часов галопа на грани возможностей организма.
В попытке понять, все еще принадлежит ли ей одной собственное лицо, де Круа провела по нему. Отметины на оголенной руке больше не светились и выглядели сейчас как свежие шрамы.
Где-то через стену уже слышался топот и крики всполошившейся наконец стражи.
Со стоном придерживаясь за стены, вброд через обломки стульев и осколков Селин дохромала до кухни и толкнула дверь.
Повсюду белели черепки. Словно клыки в темноте раскрытой пасти.
На полу в окружении битой посуды в луже крови лежало тело Карин. С перерезанным горлом.
Собственный крик показался чужим, и де Круа закрыла рот ладонями. Горячие слезы окончательно затуманили взор.
Она упала без чувств.
***
Все эти дни Бруту было тревожно до тошноты.
Он шкурой чуял неизбежное безымянное зло, что дышит ему в затылок и вот-вот приступит к атаке.
Сначала эти слухи о заговоре. И чем дальше, тем масштабнее; внезапно обнаруженные склады с неучтенным оружием, неожиданные исчезновения некоторых гвардейцев…
В коробке с подарком на своё имя он получил отрезанную голову одного из осведомителей. К посланию ожидаемо прилагалась записка с угрозами в адрес миледи управительницы. И, конечно же, и ему самому. Посыльный перепугался до заикания и стал полностью бесполезен для допроса.
Сейчас же он отрешенно глазел на письмо, найденное в кармане одного из покушавшихся на Птичку. Мортем и его шайка больше не боялись своего разоблачения. О чем свидетельствовала печать.
Брут еще раз посмотрел на труп кухарки и покачал головой. Мнимая простушка Карин, к которой Селин была столь добра, стала соучастницей заговора и жалкой пешкой. Она хорошо исполнила отведенную роль, когда провела через чёрный ход убийц, нанятых для расправы над управительницей. И, как водится, в награду негодяи сразу же покончили с нерадивой сообщницей. Свидетелей все-таки оставлять не пожелали…
За свою жизнь ему довелось повидать немало похожих историй. И все – на один мотив, как заунывная трактирная баллада: неуловимый злодей приходит к власти по трупам невинных, ломает хребты непокорных, кровь льётся рекой, оплаченной фунтами золота…
Он вздохнул.
Каждая баллада должна иметь своего героя-освободителя от злодейского ярма.
Иначе нахрена их сочинять?
Брут отстраненно наблюдал, как тело Карин укрывает мешковина. Ее удивленное лицо он наверняка забудет быстро… Он много повидал негодяев и преступников, и в том числе – мертвецов, но его грыз вопрос: почему она предала свою добрую госпожу? Пара монет, тайная неприязнь, чувство собственной значимости? Этого уже никто не узнает.
Люди не меняются. Погрязшие в пороке, они не могут отличить хорошее от плохого. Выращенные на лжи, за медяк продающие любые святыни, они всё те же. Что графья, что рыбаки… Только смерть в застывших глазах да её укусы в окровавленных дырах на покойниках напоминали о ничтожных расценках за не вовремя брошенное слово.
Он ещё раз осмотрел трупы нападавших, прежде чем их свезли в морг.
Хорошо, что Птичку уже проводили в покои.
Ишь, везучая… Отделалась парой царапин и синяками, в то время как столовая и кухня напоминали арену после всех боёв: брызги крови, осколки, поломанная мебель…
Шаг за шагом он восстанавливал события покушения. Но они никак не складывались в единую картину.
Довольно сложно объяснить остальным, да и самому себе, как при невысоком росте и бараньем весе виконтесса справилась с двумя вооруженными мужиками в замкнутом пространстве, пусть даже и просторной обеденной.
Следы же расправы над нападавшими завели его в окончательный тупик.
Вспомнился инцидент в лесу, когда де Круа устроила сюрприз местной колдунье да заодно и ему с Марсием. Брут поёжился. Уж слишком до сих пор не верилось в его реальность.
Задумчиво почесывая щетину, глава гвардейцев плюхнулся за стол перед листом бумаги.
Нужны срочные меры по усилению защиты миледи управительницы! Причём средствами надёжных опытных бойцов или иных, обученных военному делу. И не имеющих отношения к Лиге Доблести.
Перед глазами проплывали имена прежде отобранных им лично в охрану солдат. Каждого ожидал трибунал.
На всякий случай Брут решил немедленно рекрутировать еще с два десятка новых стражников, в том числе и из дикарей, и в спешном порядке заняться их подготовкой.
***
С момента покушения на де Круа прошло всего несколько дней. Но эти дни Новая Вердена превратилась в растревоженный муравейник: городская стража сменялась чаще, в казармы выстроились длиннющие очереди из желающих оберегать добрую управительницу.
И что хуже, большинство соискателей казались искренними, благодарными людьми, чьи жизни так или иначе улучшила леди консул. И которым оказалось куда как проще отдать собственную жизнь за управительницу, нежели сработать вовсе без жертв.
Естественным образом поползли и слухи о причинах покушения, один глупее другого: начиная от мести отвергнутого жениха и заканчивая карточными долгами де Круа…
Каменная маска спокойствия заменила Селин живость человеческого лица.
Только страшная слабость в ногах и дрожащие пальцы, спрятанные в меховой муфте, выдавали всю тяжесть её состояния.
Слово «безопасность» полностью потеряло для неё всякий смысл. И не только потому, что теперь управительница воочию убедилась: платой за непопулярные решения, пусть и не связанные с угнетением невинных, может стать ее собственная жизнь. А потому что та, вторая сущность ее, которая внезапно вырвалась на свободу, чтобы спасти, напугала похлеще самих наемных убийц.
И от этого страха не в силах защитить ни окружение приближенных, ни даже каменные стены дворца, что она впервые за эти дни отважилась покинуть и выйти хотя бы в сад.
Здесь отчего-то ей – ставшей на несколько дней добровольной затворницей – вдруг стало спокойнее.
Ведь сад при дворце жил собственной жизнью.
Буйство растительности регулярно побеждало усердие садовников: в считанные дни сводило на нет их старания сохранить аккуратный вид газонов и кустарников. Дикие, а потому неопрятные лианы быстро покоряли живые изгороди из самшита, оплетали деревянные арки и перголы и даже стелились по разноцветным клумбам.
Впрочем, это придавало континентальной гармонии сада экзотический шик.
Расположившись на мраморной скамье, Селин смотрела, как предзакатное небо зеркально отражает круглый пруд, поросший густой зеленью в обрамлении деревьев, склонивших длинные ветви к воде. Любовалась яркими лилиями, чей аромат растворял легкий ветерок. Поросшая изумрудным мхом каменная горгулья у берега, хоть и имела грозное выражение, умиротворяла и, казалось, охраняла покой этого уголка. В воздухе царила тишина, нарушаемая лишь шепотом листвы и редкими всплесками воды от хвостов рыбок.
Пожалуй, ей стоило бывать тут чаще, чтобы не сойти с ума.
Столь знакомое холодное одиночество, сопровождающее ее в Вердене, получило на Да-Гуа иной оттенок. Теперь к нему прирос вязкий безликий страх за собственную жизнь.
А что, если у неё никогда не было и никогда не будет по-настоящему близких, и она обречена на вечность среди лиц, что не слушают, а всего лишь ждут своей очереди сказать?
Плохо замаскированная нервозность днём и бессонница ночью неумолимо отъедали по кусочку от самообладания. Размышления о том, как ей предстоит опять всю ночь лежать с открытыми глазами и смотреть в потолок, напряженно прислушиваясь к каждому шороху, вызывали приступы дурноты…
Он подошел неслышно.
– Я пришел, потому что слышу беду, полукровка.
От надтреснутого голоса Эхекатля Селин вздрогнула. Сердце испуганно заколотилось. Но неизменная улыбка намертво вросла ей в лицо. Если бы Вождю была угодна ее смерть, вряд ли бы они сейчас вообще говорили…
Островитянин опустился рядом на скамью. Неподвижная фигура его слилась с гармонией буйства зелени, и только оранжевые с зеленым перышки в волосах трепетали на ветру.
– Приветствую тебя, Великий Вождь, – произнесла Селин, стараясь подавить дрожь в голосе. – Не сочти меня неблагодарной к твоему вниманию, но угрозы больше нет. Покушение сорвалось, и опасность позади.
Некоторое время он просто смотрел перед собой. Потом все же развернулся и заговорил.
– Большая беда идет с большой воды, Селин де Круа. У беды – запах крови всех нас.
Селин взглянула на гордый профиль Эхекатля. Его спокойствие пугало тем сильнее, чем страшнее звучали простые слова. Внутри похолодело. Только не это…
Он невозмутимо продолжал:
– Ты готова. Пора пройти Посвящение, чтобы наконец войти в свою полную силу.
Собеседник имел вид самый серьезный.
– Фия упоминала некий таинственный ритуал. Но я так и не понимаю, о чем конкретно идет речь.
В ответ Вождь протянул ей свернутые в трубочку листы, перевязанные сухими травинками.
– Ты станешь собой истинной и возродишь свою древнюю сущность. – Колдун наконец немного обернулся, и в тоне его засквозили те самые нотки, которыми разъясняют нерадивому чаду. – Пора возвращать свою забытую природу. Станешь совершеннее. Могущественнее. Обретешь свое истинное предназначение.
Селин же только-только привела в порядок сбившееся дыхание и в оцепенении уставилась на рисунки, что оказались внутри свернутых страниц. Страниц, слишком похожих на недостающие в книге, когда-то обнаруженной Марсием. С рисунков на нее смотрела девушка, от белесых глаз которой маской на виски расходились узоры и спускались дальше, обвивая обнаженное тело, полуприкрытое волнами белых волос. Вся ее поза и нарисованные над ее силуэтом лучи говорили о неком величии.
О, нет-нет! Она сейчас точно ни к чему подобному не готова. И уж тем более – к погружению в местные таинства. Ей в себя бы прийти, да ощутить наконец твердую почву под ногами… Но все же Селин пробормотала:
– Это предложение – огромная честь для меня, Вождь. – Сейчас же перед глазами возникли образы встреч с Уной… Подводный вихрь в Священном озере… Горящие словно изнутри собственных костей узоры на коже во время покушения… Она занервничала сильнее, и голос предательски дрогнул:
– Могу ли узнать, что же собой представляет мое «предназначение»?
Восседающий на скамье Эхекатль поджал под себя ноги, глубоко вздохнул и начал рассказ.
– Я постараюсь, чтобы даже чужачке было понятно. – На слове «чужачка» он скривил рот. – Когда-то давно, когда горы были совсем юными, а большая вода великого Океана и вовсе не знала горечи слез, на нашей Земле жила юная Уначáльчи. Дева, обладавшая удивительным даром. В солнечные дни она была обыкновенной девушкой, но стоило Луне подняться и осветить ее отражением воды, как Уначальчи превращалась в Жемчужину Океана, полу-деву–полу-рыбу. Вы называете таких «русалка». Кожа её отливала перламутром, голос же был подобен пению сумеречных птиц.
Уначальчи приносила нам богатства моря: рыбаки возвращались с тяжелыми от улова сетями, а из глубин Океана появлялись величественные кораллы и редкие раковины. Корабли чужаков не оскверняли наши берега, земля щедро родила, а младшие наши братья, звери, не знали болезней и мора.
Но однажды, во время Праздника Урожая, Уначальчи внезапно исчезла. Говорят, причиной стало заклятье мести одного чужака-колдуна, что был пленен ее красотой и силой, но получил отказ.
В последний раз жители острова видели Уначальчи унесенной волнами больших вод Океана, горького от пролитых ею слез. Она покинула нас и ушла на века под защиту его, обернутая морской пеной, словно тонкими одеждами. С тех пор Да-Гуа никогда не слышал её пения. Но многие верили, что она стала самой жемчужиной океана, спрятанной в глубине, чтобы её никто и никогда не смог найти…
С каждым новым словом Эхекатля Селин мрачнела. Отчего-то бедному сердцу ее эта легенда была глубоко понятна неизъяснимой правдой. Порыв ветерка в каменных стенах покрыл мелкой рябью озерную гладь. Эхекатль умолк и вслушался.
– Однако вместе с воспоминаниями о её величии и доброте в нас живет и надежда. Легенда гласит, что однажды Уначальчи вернется, как возвращаются весенние приливы на иссохшую почву. И с ее Возвращением придет мир, процветание и изобилие на Да-Гуа.
Несмотря на всю поэтичность легенды, лицо Вождя оставалось непроницаемым. Но голос его непривычно смягчился.
Собственные беды Селин вдруг показались смешными и маленькими, а далекое божество из предания – предельно понятным. И как будто даже… Близким?..
– Это очень красивая легенда, Вождь. Ты всерьез думаешь, что эта самая Дева – я?
– Ты носишь ее в себе. От тебя зависит, вернется она к нам или нет.
Де Круа закусила губу и с тревогой огляделась, будто ища вокруг какого-то дополнительного подтверждения сказанному.
– Тогда ответь, что станет со мной, когда она полностью займет свое место? Какова же будет моя плата за получаемое могущество? – конечно же, Селин прекрасно помнила беззаботность Фии, когда та рассказывала о Посвящении. Беззаботность отказа от прошлого и прежней жизни. Как помнила и чудовищную силу Тенлока, вдруг ставшего абсолютно чужим. И ужасалась.
– Мы не на базаре, где Сила торгуется за мену, хитрая полукровка. – Голос Эхекатля стал громовым. – Посвящение очищает дитя священной земли Да-Гуа от малейшего искажения первородной силы, идущей от источника. Только чистый сосуд способен вместить в себя всю ее полноту, Селин де Круа! Что может быть лучше выбора стать собой истинной? Зачем тебе блуждание в лабиринтах человеческой природы? А их слабости? Раздувание из глупостей величайших обид? Посмотри, как бессмысленна и конечна жизнь непосвященных. И на какие мелочи ее тратят, когда вот она – истинная Власть!… Это не потеря, Селин де Круа. Это – подлинная Свобода.
Как завороженная, она безотрывно смотрела на подернутый зыбью силуэт Эхекатля. Быстро-быстро обличия его менялись. Возникали и исчезали воинственные краски на лице, растворялось в воздухе и вновь собиралось, но в новых одеждах, его туловище. Неизменными же оставались горящие белесые глаза да высокий посох, перевязь на котором с силой трепал поднявшийся ветер.
Перекрикивая его вой, она только прикрыла локтем лицо:
– Все так! Я понимаю, Эхекатль! Но и ты пойми: я ведь так потеряю себя. А не обрету. Я – это я. Она – это она.
Ветер стих так резко, что оторванные листики и песок с тихим шорохом осыпались оземь.
– Ведь разве не боль, ошибки, то, как мы идем даже сквозь страхи и слабости, не делают нас теми, кто мы есть? Кем мы становимся?
Эхекатль впервые за время их знакомства улыбнулся. И на щеках его даже обнаружились ямочки. Она не знала, как такое следует понимать, и не на шутку встревожилась.
– Да, после Посвящения тебя прежней не останется. Ты потеряешь свой былой опыт жизни, вернее остановишь блуждание в потемках. Но только, чтобы войти и выдержать новую славную судьбу. Ты уже дала множество знаков, что ты – наша Дева Вод. Только она сумеет отвести от нас беду и воздать врагу за содеянное по справедливости. Вы переплетены словно корни….
– А если я хочу оставить себе что-то из человеческой жизни?
– Тогда ты не исцелишься ото всех своих ран… останешься уязвимой… да и срок твоей жизни останется коротким…
Он непонимающе посмотрел на нее.
– Поверь, для меня существует то, что дороже всякой власти и могущества. Что-то, с чем я просто не готова расстаться… понимаешь?
Селин казалось, она смотрит на островитянина с мольбой, будто пытаясь убедить в своей правоте. Но в рвении донести мысль, она лишь укреплялась в понимании собственного сердца.
– Любовь, Великий Вождь. Даже безответная, даже оставшаяся в памяти. Она мне дороже любых обещаний будущего. Я не хочу её терять. – В груди де Круа стучало сердце, и ладонь, приложенная к собственной груди, чувствовала горечь её радости. – Этот тлеющий уголек внутри меня хоть и приносит боль, но освещает мне путь.
Селин ожидала холодной усмешки, но островитянин лишь молча смотрел перед собой.
– Это безусловно щедрый и ценный дар, который я не приму, Великий Вождь. Прости меня. И пойми, если сможешь…
Эхекатль медленно встал и подошел к пруду. Потянувшись, он стянул с себя тунику. Тяжелые амулеты бряцнули.
На жилистой, но мощной, спине среди вязи узоров показалось множество глубоких шрамов. Селин нервно сглотнула.
– Должно быть, я выгляжу глупой в твоих глазах… И ты разочарован, но…
Его жест заставил ее умолкнуть. Как бы ни силилась, на каменном лице Селин все не могла прочитать суть за горящими немигающими глазами колдуна. Гнев? Боль? Злоба? Досада?
– Я недоволен. Но таков твой выбор. И у меня две веские причины принять твой отказ от предложенного дара. Даже невзирая на то, что Предназначение— прежде всего – долг перед священными землями Да-Гуа. – Он помедлил. – Даже непосвященная, ты уже воплощаешь собой то, что предначертано. Приносишь нам утешение и творишь справедливость. Хотя конечно в сравнении с раскрытым потенциалом ты идешь даже не в пол-силы…
В наступившей тишине вдруг раздался раздраженный крик дерущихся сорок. Селин от неожиданности вздрогнула. Эхекатль хмуро приподнял ладонь, и испуганные птицы разлетелись в разные стороны.
– …а …другая?
– Другая? – Эхекатль наконец перевел глаза с Селин на облака. – Другая… Рожденная в водах великого Океана дочь кристально чистой души чужестранки и сына Да-Гуа и не могла решить иначе. Только моя дочь, наделенная правом не взять, способна так им распорядиться.
Островитянин обернулся, и потрясённая Селин уставилась в белесые глаза Эхекатля. Она окаменела, точь-в-точь словно статуя горгульи неподалеку.
– Ты узнаешь больше. И о матери тоже. Однажды я найду в себе силы рассказать эту историю. Не сейчас. Мне надо подготовиться к грядущему.
Селин чувствовала дрожь собственной улыбки. Обожженные чувства её молчали. Буйная зелень сада замерла в кромешной тишине. Даже шмели тихо затаились на бутонах камелий.
Когда она подняла глаза, Эхекатль исчез. Только у кувшинки в пруду качалось на воде черное как смоль перо.
***
Попрощавшись с охраной, де Круа беззвучно прикрыла дверь и до боли в пальцах выкрутила ключ на два оборота, позабыв, что замок никак не рассчитан на третий.
Она судорожно отвернулась от двери и едва не захлебнулась визгом, увидев внушительный силуэт в кресле посреди комнаты, клубящейся мутным мраком.
– Тише-тише, Селин. Ну чего ты. Свои.
Голос застрял в горле, и сердце упало, но она нашла в себе силы убрать руку с мушкета на поясе, с которым теперь не расставалась даже в уборной.
– Действительно, адмирал, с чего бы мне волноваться. Я у себя, в своих покоях. – Сквозь дрогнувший голос послышалась сталь. – Чему обязана?
– Донесли о покушении. Хотел узнать, как ты.
Селин открыла было рот, чтобы в стотысячный раз непринужденно сообщить, что она в полном порядке.
В глазах предательски защипало.
Нет, она очень сильно не в порядке! Едва не разделила участь несчастной Карин просто за попытки устранить хаос, нищету и беззаконие на острове! А еще она в ужасе и глубочайшей растерянности от встречи с собственным отцом – аборигеном-колдуном и местным Вождем! А она сама… Ох… Да она едва держится, чтобы сохранить рассудок!
Уголки её рта заметно дрожали, пока де Круа, так и не переодетая с улицы, порывисто зажигала канделябры. Интересно, мог ли Марсий иметь мотивы, чтобы стать заказчиком? Нервный смешок едва не выдал этих страшных рассуждений. Ну какие у нее объективные причины ему доверять?..
Стараясь не ужасаться напудренному лицу в тщетных попытках скрыть расплывшийся синяк и темные круги под глазами, она присела перед зеркалом трюмо и принялась небрежно расчесывать волосы.
– Жива, благодарю за беспокойство.
Марсий встал и подошел к окну.
– Заодно я лично проверил, какие меры безопасности предприняли. С прискорбием доложу, выводов так и не сделал никто. Стража – всё тот же ленивый, спящий на ходу сброд.
– Да-да. Снулые лавразцы. Много критики, и ни одного дельного предложения. Всё как всегда, – Селин рассмеялась, но осеклась, чувствуя, как нервно прозвучали её слова, – Когда ты лично займешься моей охраной, прикажу внедрить твои рекомендации под страхом смерти. Что-нибудь ещё?
– Я добавил своих людей в твою охрану. Проверенных.
– Все никак не избавитесь от замашек надзирателя, адмирал?…
– А вы всё так же очаровательно злитесь на меня, миледи.
– Кстати, мне докладывали, что ты был замечен в борделе в на прошлой неделе. Надеюсь, хоть здесь ты остался доволен расторопностью обслуживания…
– Ты?! Ревнуешь?! Сударыня, что вы сделали с Селин де Круа?! Немедленно верните! За любые деньги!
Она лишь вяло улыбнулась, не повернув головы. В отражении зеркала Марсий скрестил руки на груди и смотрел на нее исподлобья.
– Видишь ли, там отчего-то не водится белокурых красоток со столь большими глазами и вздорным характером…
– И вовсе они не большие!
– Хорошо, что про характер хотя бы у нас мнения сходятся…
– О, уж кто бы говорил!..
От этих препирательств Селин неожиданно стало спокойно на душе. Но улыбка соскользнула с её лица вместе с прерывистым вздохом. Вспомнилось, как они расстались в прошлый раз.
Марсий будто прочитал её мысли, неспешно подошел и встал позади. Обе его ладони, и живая, и механическая, легли на ее напряженные плечи.
– Я помню, из-за чего тогда ушёл, – вдруг тихо сказал он. – Но, как показали эти недели разлуки, ни для кого из нас ничего не изменилось. Разве что обострилась тоска и… – он не договорил и посмотрел куда-то в ночное окно. – Верно же? Селин, нам было хорошо вместе. Скажи, что я не прав, и я сразу же уйду…
