Читать книгу: «Пути океана: зов глубин. Книга вторая», страница 21
Синие его глаза Маркиза с отвращением смотрели куда-то в стену, где висели неоконченные чертежи.
– …нат-те вам.
Руки Витала коснулся крохотный пузырёк с чем-то густо-черным внутри.
– …не изд-дохнете, так хоть выс-спитесь, капитан. Тьфу, смотр-реть противно…
Под злобное бормотание и ругательства Витал позволил пересадить себя на постель, которая сейчас казалась совершенно бесполезной. В самом деле, для чего мертвецу сон?
Бездумно ухмыльнувшись собственной невеселой шутке, Витал опрокинул в рот пузырёк и фыркнул: гортань онемела от позабытой вяжущей горечи черного молока с приторной травяной настойкой.
Песок в глазах, верный спутник бессонницы, вдруг куда-то делся, и сладкая тяжесть смежила ему веки.
***
Заброшенный маяк, опутанный свисающими побегами лиан, розовеет в зарождающихся лучах предзакатного солнца. Сотни лет назад вода отступила, и побережье захватил дикий лес.
Как и каждую субботу, пятьдесят два раза в год, Витал обходит его со всех сторон, чтобы убедиться…. Да. – В самом деле, не возникнет же она прямо из воздуха вот сейчас – Нет.
Во всей округе – ни души.
Второй год подряд.
Подъем по осыпающейся от времени винтовой лестнице кажется бесконечным.
Из дыр в стенах то и дело пронзают пространство нити света. Провалы в ступенях больше не внезапны, ведь ему слишком хорошо знаком этот сон.
Зачем он возвращается сюда вновь и вновь?
В место, где одиночество обретает свое воплощение.
Селин здесь никогда не было.
Селин здесь никогда не будет.
За все эти годы она ни разу не ответила на письма, в которых неизменно звучал его отчаянный зов.
Он перестал ей писать.
Он знает, что сейчас спит, и это место ему снится. И что, скорее всего, оно продолжит сниться до самой его смерти.
Но именно здесь, каждый раз окидывая взглядом просторы океана и острова, он позволяет себе утонуть в чувствах к ней и захлебнуться своей горечью.
В груди всякий раз возрождается и гибнет упрямая тупая надежда.
На самом верху, из-под крыши несколько птиц выпархивают белыми пятнами.
Следом за ними взгляд вдруг выхватывает женский миниатюрный силуэт, застывший у перил, и Витал сковывает оцепенение.
Лёгкое светлое платье и распущенные волосы трепещут на ветру.
…Пришла?!..
…Пришла.
…Пришла!!!
…наконец-то…
Тёплые объятия, нежные губы и ласковая бездна голубых глаз.
Запечатанный поцелуем вопрос застревает в горле, готовый вырваться наружу криком. Невесомые касания согревают кожу, покрытую мурашками из-за усиливающегося морского бриза. Тонкие словно рисуют новые узоры на его шее, скулах и плечах.
Ветер развевает их волосы и сплетает в единое целое.
Так много хочется сказать ей, но голос тонет где-то глубоко в груди, переполненной счастьем.
Губы заново изучают её лицо, лоб, веки, щеки, скулы, виски…
Слова, словно птицы, уносятся прочь с разыгравшимся ветром.
Снова вместе.
“Ты же думала обо мне? Я готов поклясться, что чувствовал нашу связь даже когда нас разделяли моря.”
Розовые краски заката тускнеют. Грозовые неуклюжие тучи стремительно пожирают небо.
“Почему ты не приходила, Селин?”
Небо разрывается молниями, и вопрос тонет в раскатах грома.
Изящные мокрые ладони крепко обхватывают его лицо.
Дождь хлещет плетьми по щекам и векам, но он видит, как полные печали глаза под изогнутыми ресницами заволакивает молочный туман.
“Уна…”
Серые губы русалки шепчут беззвучно:
“Ты доверился не той.”
Неумолимая океанская волна исполинских размеров, выбивая остатки стёкол, накрывает их холодной темнотой.
***
Витал всё для себя решил.
Переполненный смыслами и символами сон не столько нагрузил его измученный разум, сколько дал отдых каждому нерву, и тело сбросило оковы усталости, ставшей привычной.
После Маркизовой, будто сочащейся ненавистью, опеки Витал проспал трое суток кряду и, едва размежив веки, немедленно потребовал себе кофе и хлеба с ветчиной.
Красавчик только сдвинул треуголку набекрень, хмыкнул и велел Джу сколдовать ветчины из солонины. Издалека прочитав по толстым губам короткое, но очень выразительное ругательство, боцман запустил в того сапогом.
Больше для порядка конечно.
Спустя дюжину минут на столе дымилась яичница с ветчиной под сыром, источая аромат, способный разбудить даже мертвого, а рядом стоял медный кувшин с кофе.
О количестве ушей, приникших к двери капитанской каюты, ничего не известно не было, но по возне и тумакам Витал догадался о крайнем любопытстве экипажа по поводу своего аппетита.
…ради кого, если не ради них?..
Не улыбнуться он не сумел.
Оттягивая наслаждение, Витал глубоко вдохнул аромат сытного завтрака и не спеша начал трапезу.
К его – Венсана – флотилии присоединилось гораздо больше пиратов и изгоев Гильдии Мореходов, чем он рассчитывал. И таким образом количество судов под чёрным флагом со скрещенными саблями давно перевалило за сотню.
В один прекрасный день Фаусто и Леон, беспрестанно пререкаясь, представили капитану заковыристую проверочную систему для кандидатов в «Вольные паруса», и внутри себя Витал впервые осознал настоящий масштаб собственной деятельности.
Помимо шушеры, наподобие контрабандистов и трактирной босоты, среди пиратов на палубах всё чаще встречались достойные морские офицеры, в своё время находящиеся на высоком счету Гильдии Мореходов, и выброшенные за борт либо по мелочи, либо по навету. Как и он сам.
Капитан промокнул рот салфеткой и, изрядно повеселев, окинул взглядом опустевшие тарелки.
Мотив из «Магической Скрипки» возник в голове сам собою, и склоненный над картами Витал стал бездумно насвистывать.
У него больше не осталось причин бороздить эти воды. Кроме единственной. Остались только его бравые ребята, вместе с ним сумевшие подняться из нищеты и позора, преодолеть ужас перед зловещими черными флагами и продолжающие ходить с ним по родным водам даже под страхом смерти на виселице.
Гильдия Мореходов.
Не неси она в себе зерен вырождения, не стало бы такого количества казней и разрушенных судеб.
Настало время отсечь гидре Гильдии все её головы, даром что теперь и он сам, и его флот стали представлять стремительную безжалостную силу, понудившую считаться с собою. Именно к этой идее он все это время шел сам. Именно этого ждали от него и люди Вдовы.
Как и любая гидра, Гильдия отрастит новые головы, но уже не в этом и даже не в последующем поколениях. И коль доброго имени он себе не вернет никогда, делом его чести станет восстановить справедливость.
А затем он покинет Лавразскую акваторию.
За дверью раздалось сдавленное шипение и возня. С палубы доносились шепелявые боцманские окрики и назидания такелажной бригаде.
Крохотные пылинки плясали в лучах солнца, падающих на стол с аккуратно разложенными бортовыми журналами.
Капитан безлико улыбнулся мыслям и решительно встал к зеркалу насурьмить глаза.
***
Море пылило. С треуголки капало.
Высокие черно-зеленые гребни, словно спины древних чудовищ, рябые от сильного норд-оста, тяжко ворочались. Резкие порывы холодного ветра срывали с их вершин мелкую белую пену, и в глазах привычно щипало.
По небу мчались, обгоняя друг друга, обрывки туч, над которыми высокая паутина облаков не давала пробиться солнцу.
На всех парусах, с трюмами, полными провизии для дальнего рейса, пиратские корабли стаей хищных птиц вновь неслись в неизвестность. Идея, что теперь “Вольные паруса” объединят союзников и станут во главе свержения власти Гильдии Мореходов была воспринята с небывалым воодушевлением. Ведь до сих пор об этом ходило множество толков, и люди Венсана давно ждали момента, когда флот созрел бы до столь решительного шага.
Поджав губы, Витал вглядывался в горизонт и изо всех сил старался не срываться на экипаж. Вихрь мыслей вместе с воем ветра и скрипом снастей проносился в его голове.
“Доверился не той"… Не той. Что это могло означать? Проклятье, Уна, ну отчего во снах всё всегда так запутано?
Все чувства, все надежды – не более, чем плоды его больной фантазии, разрушенные и похороненные под ударами стихии, как тот старый маяк из сна.
Внятные символы сновидения, как и всегда, указывали на Селин. И именно потому ему и хотелось, чтобы их разделило действительно огромное расстояние, и странная незримая связь наконец оборвалась и навсегда избавила его от страданий.
Почувствовав на себе изучающий взгляд, капитан обернулся.
Дафна тотчас же улыбнулась, натянула на глаза шляпу, из-под которой развевались промокшие рыжие косы, и старательно продолжила разминать мокрые шкуры под солеными брызгами, исподтишка поглядывая на капитана.
Витал дежурно кивнул и рассеянно уставился на распростертые вдоль бортов крылья носовой фигуры.
“Не той.”
***
Стопка распечатанных писем в его трясущейся ладони вдруг оказалась такой толстой, что Витал едва смог удерживать их пальцами одной руки.
Написанного за эти изнурительные три года хватило бы на полноценный роман.
Или на историю всех прожитых им жизней.
Без неё.
Что такого было в его глазах, неизвестно, но застывшая в дверях Дафна вскрикнула и в ужасе отшатнулась, вжавшись в стену.
Крепко взяв её за лицо, Витал только прошептал:
– Мармышка… я же… я же доверил тебе самое дорогое…
Гремя сапогами, капитан покинул каюту юнг.
Оглушенный беззвучным воплем ярости и боли, несколько секунд он стоял на палубе и смотрел на гребни волн.
Перила едва давали устоять на ногах, и дело было вовсе не в качке. Капризное море пока не предвещало серьезного шторма, но в душе Витала бурунами накатывали друг на друга и перехлестывали самые сильные чувства.
Уже похоронил себя прежнего.
Уже попрощался с самыми своими потаенными надеждами.
Уже доказал себе, будто его любовь – лишь выдумка, мешающая ему жить.
Не сам ли он решил убраться как можно дальше от Лавраза, чтобы тени прошлого больше его не удерживали и не тревожили?
Витал с силой потер лоб и взглянул на небо.
Придурок.
Все эти годы он собирал всевозможную информацию о де Круа. И чем более вздорные слухи до него доходили, тем сильнее бурлила радость где-то на самом краю его сердца.
Управительница – незаконная дочь могущественной колдуньи-дикарки, перенявшая дар матери и способная одним взглядом обратить в прах целое войско или сжечь дотла толпу неугодных мятежников. А чего только стоили шушуканья о том, какую моду на шляпы в этом сезоне задала управительница, что она предпочитает на ужин и… постоянно пополняемое количество претендентов на руку и сердце Селин, – несомненную чепуху подобного рода Витал старательно игнорировал, справедливо полагая всё домыслами. Особенного успеха же он добился в непринятии мысли об истинной причине своей позиции. Им двигал страх.
Витал старался замечать лишь непреложные факты, подкрепленные ее указами, которые он видел собственными глазами, очищенные от нищих и зельеманов “черного молока” улицы Акифа, процветающая торговля – всё свидетельствовало о благотворном влиянии новой управительницы на Да-Гуа.
…о возможном бракосочетании незамужней виконтессы он неизбежно узнал бы также из официальных указов.
«А что если она – ждет меня??? До сих пор!?.. Быть не может!.. Да это же… безумие… Или нет?» – лихорадочные мысли метались в голове, лишая рассудка.
Грустные глаза Селин и экзотическая красота линий на фарфоровой коже мигом затмили собою Гильдию и всю пучину её интриг. Решимость полностью овладела им, и, перекрикивая шум волн, капитан выкрикнул:
– Приготовиться к повороту Оверштаг!
– Но капитан…
Странно улыбающийся Витал, смяв, заложил за пазуху груду писем, уселся прямо посреди палубы и стал заряжать пистолет, рискуя вымочить порох в брызгах волн.
Экипаж забегал.
– Да на таком ветре… да с полным трюмом… мы ж кверху брюхом сделаемся…!
– Поворот! Гика-шкот выбрать! Стаксель-шкот потравить!
Паруса опали безжизненными грудами. Опасно завалившись на правый борт, «Крылатый Марлин» шел, ведомый только силой инерции.
И, возможно, сердцебиением одного очень несчастного капитана.
Не глядя на штурмана, в руках которого бешено вращался штурвал, Витал навел на него дуло пистолета.
– Ещё одно «но» – и я за себя не ручаюсь. Если я сказал «развернуть судно», значит судно разворачивается! – Чеканя каждое слово проговорил капитан и извлек из-за пазухи смятые письма с тающими в солёных брызгах строками, мокрые углы которых трепал ветер. – Стаксель-шкот выбрать! Гика-шкот потравить!
– Есть стаксель-шкот выбрать… Есть гика-шкот… потравить.
В сотый – или в пятисотый? – раз обшарив взглядом пожелтевшие листы, исписанные собственным почерком, Витал потер глаза, словно не веря им.
В голове складывалась простая в своей чудовищности картина.
Маскарад
Нововерденский порт после захода солнца светился огнями куда ярче маяка. Сотни фонарей отражались в темных водах залива, создавая причудливую игру света.
Во избежание толчеи от каждой пристани тянулись ряды фонарщиков, и вереницы гостей чинно сходили на сушу, где их тут же торжественно провожали к каретам и отвозили их в город.
Красиво убранные галеоны, светящиеся, словно люстры, выходили из стремительно густеющего вечернего сумрака, и радостный гомон мореходов знаменовал событие невиданного доселе масштаба: Да-Гуа принимал дипломатов и прочих высокопоставленных гостей со всей Лавразской акватории на торжество по случаю создания Нового Торгового Конгломерата. Горизонт за отмелью уже мерцал россыпью праздничных огней всё прибывающих кораблей.
Делегаций оказалось так много, что портовым гильдейцам было бы впору попасть впросак, но четкие инструкции адмирала Марсия по организации очередности швартовки и приема гостей сработали безукоризненно. Даже несмотря на хмельное амбре, что уже отчетливо витало над подчиненными и являлось причиной их нехарактерного благодушия.
На площади перед дворцом гостей приветствовали горожане. И бесконечный поток делегатов в самых разнообразных нарядах и масках величаво поднимался по широким ступеням, обильно украшенными диковинными фонариками и экзотическими цветами.
Распахнутые ворота дворца приглашали окунуться в ненавязчивые импровизации оркестра, приглушенные светские беседы и ароматы дамских духов. Лакеи провожали гостей к столам с напитками. Стражники в начищенной броне невидимками держались вдоль стен.
Стоя на импровизированной сцене у перил, увитых живыми цветами, управительница Новой Вердены, Селин де Круа, сдержанно-любезно приветствовала одетых в маскарадные костюмы гостей и благосклонно кивала на многочисленные комплименты по поводу обустройства острова, великолепия приема и ее собственного наряда, что являл собой эклектику старого и нового света. Для праздника хозяйка торжества выбрала образ Морской Девы из преданий аборигенов. В нем был и мягкий голубой блеск струящихся тканей длинною в пол, и нежная, как морская пена, дымка газа, и акценты из народных орнаментов. И впервые Селин не скрывала рисунки на коже, что расходились по плечам и груди. Былая причина смущения, когда-то постыдные, теперь – благородные, шрамы выглядели утонченным дополнением костюма и утверждали высокое положение миледи управительницы. Венчала образ изящная диадема из остроконечных раковин, перламутровая полумаска и… многоярусный жемчужный сотуар.
Невзирая на безупречно подобранный размер, украшение то и дело вызывало желание ослабить неуловимое давление на шею. Подарок Марсия, сотуар являл собой лишь знак принятых извинений и перемирия после многомесячной размолвки с дарителем. Адмирал не мог знать о неприязни Селин к подобным украшениям, напоминавшим ей о регулярных прошлых презентах герцога де Сюлли.
В попытке прогнать неприятные воспоминания, де Круа улыбнулась и кивнула господам и дамам из Старого Света, наряженным в диковинных птиц, под ложной скромностью верхнего ряда перьев которых то и дело вспыхивало скандально-красно-зелёное оперение.
При появлении делегации островитян зал взорвался аплодисментами. Раскрашенные лица с крупными чертами, невиданные броские туники из грубого материала, обилие перьев, бус вызвали шквал восторга у чинных господ, знакомых с аборигенами только по зарисовкам в атласах да по молве. Эхекатль традиционно не явился, но его присутствие ощущалось по едва уловимому сквозняку.
Впрочем, от глаз Селин не укрылось и то, что было множество гостей, что отнеслись к своим нарядам крайне сдержанно. Как например, некая группа людей в незамысловатых черных масках, полностью скрывающих лица, и столь же простых черных камзолах. Неинтересные с точки зрения одежд, они быстро растворилась среди фигур в вычурных нарядах.
Вполне возможно, эти люди могли представлять почти любое тайное подразделение каждого из партнерств разросшегося альянса.
Несмотря на едва уловимое волнение Уны на краю сознания, сама де Круа была как никогда спокойна. Самая главная, официальная, часть, посвященная основанию Нового Торгового Конгломерата, завершилась. Теперь набравший силу и авторитет Альянс Негоциантов вобрал в себя лучшее из многочисленных партнерств, и был готов наконец разделить достижения с каждым своим участником.
Бал-маскарад же должен был стать символом равенства, общности и торжества единства всех обитателей Да-Гуа.
– Миледи, мы начинаем. Вы готовы? – проговорил чей-то голос позади. Селин кивнула и оглядела еще раз зал, который уже заполнила тяжёлая сладость ночных цветов и заливистый дамский смех.
Оркестр заиграл увертюру, и голоса выстроенных в несколько рядов певцов огласили дворец вступительной ораторией. Тихие басы скромных монахов епарха Писториуса расцвечивались колоритными тенорами так же ярко одетых акифцев на мотив традиционной да-гуайской мелодии.
Игра веера прятала попытки де Круа украдкой ослабить натяжение отборных жемчугов на шее. Проклятой удавки, постоянно напоминающей о себе.
Заиграло вступление, в зале смолкли голоса и она запела.
«Возвращение Арканиуса», любимейшая из её опер, наиболее эмоциональная, но одна из самых сложных для ее сопрано, трелью взлетела под расписной потолок и погрузила гостей в благоговейное молчание.
Голос разносится по залу, заполняя пространство трогательной нежной меланхолией.
Чуть более горькой, чем хотелось бы.
В затемненном зале сами собою возникли грациозные тени. Под приглушенный стук маленьких барабанов с кошачьей мягкостью затянутые в темные шелка танцоры то становились струями дождей, то палящим солнцем. И только призрачное свечение древних письмен на телах выдавало в них островитян.
Для безупречного звучания в стенах дворца де Круа репетировала неделями напролёт, так что ее партию наверняка выучили назубок все стражники с обслугой.
Селин радовалась, что сейчас её глаза сокрыты ото всех карнавальной маской, и она может позволить себе полностью отдаться музыке. Пение осталось единственной тихой гаванью в бурном потоке её жизни, где она на благословенные минуты становилась собой настоящей.
Можно не держать удар, можно не взвешивать каждое слово, не думать об ответственности за чужие судьбы, не прогнозировать наперед ходы противников в её игре по отвоеванию человечности на диких землях…
Колоратурное сопрано. Священная простота, не требующая напряжения ума.
Крылья грёз на волнах партитур, поднимающие над суетой и утомительностью каждого дня. И – вот она, божественная искренность, вот они, прелестные звуки, что обнажают и выставляют её напоказ покоренной публике.
Вот – де Круа и её короткая радость быть собой.
***
Цепкий взгляд адмирала в который раз перебрал маски гостей. Он со вздохом таки взял бокал с подноса навязчивого лакея, застывшего подле него, и еще раз осмотрел блистающую публику. Удостоверившись в отсутствии в ней очередных женихов или сватов, он сделал глоток. Живая ладонь в который раз похлопала по карману, проверяя содержимое – маленькую коробочку.
…чего только стоил тот разодетый в пух и прах Акифский принц, чья самодовольная лоснящаяся физиономия с правильными до тошноты чертами так и напрашивалась на свидание с механическим кулаком…
– Господин адмирал, извольте надеть маску. На костюмированном балу никак без костюма, сами понимаете… или хотя бы маски. Ежели же вы не удосужились приготовиться, так извольте, Альянс Негоциантов предлагает вам свою…
Погруженный в размышления Марсий бездумно принял из руки в перчатке украшение с лентами. Ему вдруг почудилось, будто лакей усмехнулся, прочитав его мысли:
– Чего уставился?! А ну пошел вон!
Мальчишка в выглаженной ливрее побледнел и едва не выронил поднос.
Да в конце-то концов, он с умыслом явился без костюма! Что ж он, юнга какой, чтобы выряжаться по приказу?! Ох уж эти командирские замашки управительницы…
Размолвки и примирения. Примирения и размолвки. Консоме из компромиссов с соусом из взаимных упреков как излюбленное, и почти не обрыдшее блюдо.
Всякий раз Марсий клялся на зобе Священного Альбатроса, что не позволит вертеть собою какой-то девице, вспыхивал, гремел металлическим кулаком по столу, и – позорно капитулировал перед Селин.
Ему дорогого стоило держать хорошую мину и выставлять каждый свой крах под видом компромисса. И хвала бездне, де Круа хватало то ли тактичности, то ли наивности не замечать его провалов.
Как только они с трудом находили согласие хоть в едином вопросе, – взять то же рабство – спустя день или два между ними немедленно возникало следующее, совершенно безвыходное противоречие, и зыбкая передышка согласия таяла, подобно замку из песка на языке волны.
И так по кругу. Он и правда устал.
Самым внятным, на что походили их отношения, были предштормовые облака. Они то внезапно расступались, разрывая сумрак, и пропускали лучи света с клочком неба, то без предупреждения смыкались под натиском бури.
Всякий раз, когда утреннее солнце обнаруживало их в одной постели после очередной затяжной ссоры, Марсий убеждал себя, что на этот раз всё будет иначе, и теперь-то он уж точно возьмёт Селин под уздцы. Недаром же в окружении де Круа – он один из немногих, кому она действительно доверяет и с кем сбрасывает многочисленные маски.
Любого же вида словесную откровенность со своей стороны Марсий считал ничем иным, как бабьей сентиментальностью и проявлением слабости, а потому резонно делал ставку на красноречивые поступки.
Ждать с моря погоды было глупо. Пылающая ревность напополам с бешенством из-за невнятной роли то ли временного любовника, то ли постоянного фаворита, лишь обострялись с каждым днём и неизбежно рушилась на нижестоящих по чину.
Конечно же, он отдавал себе отчёт, что ой как не прав… Только что он мог с собой поделать?..
Марсий снова сделал глоток, вяло кивнул в ответ каким-то господам и двинулся по залу.
А вот кстати и она сама… Сердито взглянув на Селин, он так и замер, забыв о приличиях и о давней ссоре, причина к которой вдруг внезапно испарилась из воспоминаний без следа. В голове лишь пронеслось, что не зря все-таки де Круа – дочь колдуна. Потому как разве может женщина быть настолько прекрасной? И самым невероятным казалось то, что она не только приняла его подарок, но и очевидно надела с умыслом. Хороший знак.
Поток собственных рассуждений никак не давал сосредоточиться на ее пении. Он лишь любовался ей в отдалении, завороженный мягкими переливами жемчуга, послушного каждому ее жесту.
Худшим же в их своеобразном союзе было… Вернее им оказался тот, кого он с каждым днем ненавидел всё сильнее.
Тягостное незримое присутствие Витала ощущалось почти физически, когда Селин уходила в себя, становилась словно оцепеневшей и холодной, и Марсию только и оставалось мучиться вопросом, что же в этом ублюдке есть такого, чем он, уже один из адмиралов Лавразской акватории, не обладает?..
Тень Витала, стеной стоящая между ними, словно росла.
Как и азарт де Круа в политике, пропорционально умножающийся вместе с количеством претендентов на её руку. Руку самой управительницы Да-Гуа.
Сам же Марсий за два года он стал одной из ключевых фигур на Да-Гуа и вошел в состав Совета Альянса Негоциантов. Как североморца, Марсия по-прежнему сторонились и боялись. Но как лицо, принявшее полномочия отставной Росалес и как лидера, взявшего в стальную хватку всё морское дело на острове, его теперь действительно уважали. Даже Гильдия Мореходов смотрела сквозь пальцы на всё, что он делал за рамками ее интересов.
Впрочем простить своему командованию политику невмешательства при угрозе переворота на Да-Гуа Марсий так и не смог.
Ему предлагали вернуться на Малый Орфей, сулили новые высокие должности, даже грозились экспроприировать «Кота» вместе с экипажем и передать под начало других капитанов. Последнее обстоятельство его здорово возмутило, и разумеется, виду он не подал. Однако оставался непреклонен.
Наедине с собой Марсий всячески пытался заглушить злой голосок где-то очень глубоко, который констатировал, что в отношениях с де Круа он теряет себя. Чем, как не потерей, было отречение от многих своих убеждений?
В те ночи, что его рука не покоилась на талии спящей Селин, сны его полнились северным сиянием и глухим рыком «Кота», щекочущим пронзительное морозное небо столбом чёрной гари из трубы.
Подобно самому последнему подкаблучнику, он позволил виконтессе играть с собой и доминировать. Причём сами чувства его к ней скорее походили на наваждение, чем на здоровое понятное влечение, – такие штуки признать он совершенно не был готов.
Насмешка судьбы: адмирал, всегда ранее поощряющий рабство, сейчас будто чувствовал затянутые на себе кандалы и… находил в этом болезненное наслаждение. Марсий готов был поклясться, что случались с ним страшные, до кровавой пелены в глазах, моменты, когда он…
ненавидел свою любовь к Селин.
В мозгу снова заискрили предательские сомнения.
Он всегда был по жизни одиночкой. В отличие от прочих мореходов, которые как маменькины сынки, знай возили грузы, и не уходили далеко от суши, он нашёл себя в самой что ни на есть отважной и интересной судьбе, в разведывании Северных Вод и всех тех земель, на кои не ступала нога человека.
Она же – та, кто привыкла сиять в лучах всеобщего внимания, каким бы ни был его источник: от публичных проявлений её добродетели, до ответственности за судьбы людей. С одной стороны ему крайне льстил высокий чин собственной любовницы. С другой же – он был в ужасе, ибо где это видано, чтобы какая-то женщина стояла выше своего супруга по чинам да табелям? Даже если она наконец станет его по праву, что ждёт их дальше?
Марсий еще раз сжал содержимое кармана и через застывший зал взглянул на поющую де Круа.
Хрупкая и сильная. Женственная, но одновременно жесткая. Совсем юная, но мудрая. Слова, что лились вместе с музыкой, свивались с голосом в единое завораживающее, но неразличимое целое.
Непостижимая, но восхитительная.
Корона из морских раковин играла в огнях многочисленных свечей. Водопад жемчужин на шее и груди делал де Круа похожей на богиню соленых вод самого Океана.
Марсий встряхнулся, чтобы отогнать наводнившие сознание образы и собраться.
Вот он, вызов похлеще встречи с подледными глубинниками и самым шквалистым северным штормам!
До сих пор на все его попытки завести разговор о браке де Круа отшучивалась и искусно уходила от ответа. Дипломатка.
Теперь же он шёл ва-банк и умышленно делал предложение публично.
В торжественной обстановке, обласканная вниманием почетных гостей, Селин смягчится, да и по его расчётам, под давлением благопристойности умиленной толпы шансы получить положительный ответ виделись очень высокими. Во всяком случае он ещё ни разу не слышал о публичном отказе от бракосочетания.
Как только аплодисменты начали угасать, Марсий снял маску и решительно стряхнул конфетти с парадного мундира, густо увешанного многочисленными гильдейскими наградами.
Свою непокорную гриву он поспешно закинул назад и, резво выйдя в центр зала, встал на одно колено.
Он едва не схватил де Круа за руку в опасении, что как и всегда, Селин с обворожительной улыбкой улизнет в неизвестном направлении, однако сдержался.
Музыканты смолкли, но кому-то пришлось даже шикнуть одинокому скрипачу, чтобы тот пресек свою самозабвенную партию. Вокруг послышались удивленные возгласы одобрения. Рябь вопросительных хлопков прошла по рядам гостей и переросла в полноценные аплодисменты.
– Миледи де Круа, осчастливите ли вы меня согласием стать моим якорем в бурном океане жизни?
Более неловко и уязвимо Марсий себя не чувствовал ни разу в за прожитые годы.
Разве что на первых уроках танцев в Малоорфейской Военной Академии. Он ощущал как испарина предательски проступает на лбу, но всё же ему удалось изобразить хмурое подобие улыбки.
Лицо под перламутровой маской, казалось, ничего не выражало. Полуоткрытые губы замерли. А вместе с ними застыл и смёрзся ход времени.
***
Голос Фаусто над ухом заставляет Витала обернуться и схватиться за пухлую стопку конвертов.
Спешно пряча за пазуху письма, которые любой ценой дойдут до адресата сегодня, он не станет слушать сбивчивый рассказ вполголоса о закрытых в честь праздника ювелирных и антикварных лавках.
Должно быть, молчание выдаёт его замешательство, и Фаусто тихо качает головой.
– Ты же сам велел «любое подходящее». Это лучшее из доступного. Будь у меня больше времени, да кабы не праздник…Ну и угораздило же нас явиться прямо в такой момент.
Ему только и остаётся, что молча кивнуть и ухмыльнуться, благо маска скрывает лицо.
Впрочем, сейчас содержание жеста важнее формы.
Витал разворачивается на каблуках и быстрым шагом проходит в зал.
Её голос отзывается в груди, отскакивает от ребер вместе с бешеным сердцебиением, касается его губ сквозь шумное дыхание, укрытое сплошной непроницаемой маской.
Он идёт за ним через океан незнакомцев, словно галеон, ведомый прямиком на рифы сладким зовом сирены.
Оркестр и хор смолкают.
Эхо сопрано Селин взлетает и разбивается об расписной дворцовый потолок, и Витал остаётся наедине со стуком, пульсирующим в ушах.
Дыхание в маске кажется таким громким, а воздуха в ней так мало, что хочется сорвать её к чёртовой матери.
Костюмы и ряженые сливаются в гротескное полотно кричащей декорации площадной пантомимы. С единственной разницей. Здесь ему виделись бездушные куклы, броские, как на мостках ярмарочной постановки, и кукольный же холод безразличной человеческой массы. И тем сложнее становится продираться сквозь неё.
Он чувствует, как дрожат уголки рта, растянутого в нервную улыбку.
Суетливые официанты, вооружённые подносами с напитками, будто в заговоре против него, и Витал не сразу понимает, что их привлекает его пустая ладонь в перчатке. Не глядя, он хватает бокал и едва успевает отстраниться от разодетого гостя в синем, что чуть ли не тычет в него картонным трезубцем.
Хриплый смех Леона, гипнотизирующего девицу в бриллиантах с голубиное яйцо, ободряет.
Оглянуться на команду, мерцающую зёрнами антрацита, рассыпанного среди аляпистых осколков экзотики смеющихся лиц.
