Читать книгу: «Наследник крановщика», страница 21

В этом уже сыщик не сомневался. Он с рассеянностью, но радостно наблюдал за тем, как работают секретарь и стенографистка, как сотрудник полиции снимает материал на видеокамеру… И два чувствительных диктофона записывают всё происходящее, видеокамеры работают.

Прокурор Суханов по-деловому погрузился в чтение каких-то бумаг.

Понятно, что сейчас Павлу Ивановичу до фонаря сейчас были эти… бумажки, ибо нервы его находились в напряжении, как и Расторопа, и Самусенко, и у некоторых других. Сейчас, обязательно, в конце исповеди Васи Колосова, возникнет неизбежная и опоаксная ситуация. Неизбежно!

– У вас всё, гражданин Колосов? – спросил Растороп у студента, уловив паузу в его показаниях, и тут же начальник Следственного отдела обратился ко всем присутствующим. – У кого-нибудь, товарищи, есть вопросы?

Но их у собравшихся не оказалось. Всё предельно ясно и понятно. Лицо Василия Захаровича стало пунцовым от волнения.

Возможно, он в мыслях корил себя за то, что, вначале следствия, не совсем и не во всём доверяя Розову, считал его слабоватым, не подготовленным для раскрытия такого не ординарного дела. А вот Игорю Васильевичу Жуканову, подонку и проходимцу, верил и даже опекал его, как собственного сына.

– Мог бы ты, свидетель Колосов, при встрече узнать преступника по внешности? – спросил у студента Растороп. Он переходил то на «ты», то на «вы». – Можете?

– Да,– твёрдо ответил студент,– я его и это убийство на всю жизнь запомнил.

– Ты абсолютно уверен, Василий, – ещё раз спросил Колосова подполковник юстиции,– что мог бы узнать убийцу?

– Его лицо стоит передо мной. Такой нос – огурцом, дьявольская улыбочка, маленькие глазки бегают по толстой морде. Он сидит здесь, среди ваших. Да мне на это плевать! Вот он этот негодяй!

Студент решительно указал пальцем в сторону преступника. Крепкие ребята-мужики в гражданской одежде, явно, были на стрёме. Кто-то тяжёлым и громким вздохом выразил удивление.

Новый перспективный и способный криминальный репортёр газеты «Свободный голос, открытый взгляд» Шура Бриков, вооружённый самой последней моделью японской фотокамеры «Никон» с мощным объективом-телевиком, с трансфокатором, собирался сейчас же, без всякого промедления, отправиться на железнодорожную пригородную станцию «Платформа Сорок седьмого километра».

– Далось вам всем это зловеще место! Что оно там мёдом намазано? – возмущался редактор периодического издания Адольф Генрихович Бройман. – Не поёдешь и точка!

– Мне надо,– взволнованно моргая единственным глазом, на своём наставил журналист. – Там меня будет ждать… на своей «Шкоде», возможно, убийца-маньяк, педофил… Он решил дать мне интервью. Может быть, мне удастся незаметно сделать снимок.

– Славно, – встал из-за стола Бройман. – А не проще ли сообщить об этом в полицию?

– Не проще. Я должен быть первым.

– Там уже бросил… свои кости Крапивин. Такой же упёртый и наивный баран. Хорошо, если тебе выбьют последний глаз… Но ведь всё произойдёт, коренным образом, не совсем так! Тебя поджарят на костре, как маленькую… индюшку. Моя покойная мама Марионелла Моисеевна под Рождество для всех детей запекала в духовке двух больших индюков. Приходили и соседи. Им тоже доставалось по крылышку. Ведь моё детство прошло в городе Биробиджан, и я такой же немец, как вы, Саша, испанский лётчик.

– Не отвлекайте меня от дела, Адольф Генрихович, своими тёплыми воспоминаниями,– Бриков встал с кресла. – Мне пора ехать! Жареные индюшки, ваше тяжёлое детство и город Биробиджан к делу отношения не имеют даже… в гносеологическом аспекте.

– Не пущу! – закричал Бройман и бросился на неуправляемого репортёра. – Мерзавец!

В силу полного отсутствия навыков ведения рукопашного боя, у обоих, интересной и продуктивной драки не состоялось.

Но барахтались они на полу долго, усиленно изображая из себя любителей греко-римской борьбы. Потом резко встали, помятые и заметной одышкой.

– Чего вы от меня хотите, Адольф Генрихович? – сказал, тяжело дыша, Бриков. – Если я не устраиваю вас, как журналист, то у меня уже есть несколько интересных предложений.

– Заткнись! Кому ты нужен? Разве что газетёнке «Настоящая, истинная правда»? – по голосу чувствовалось, что Бройман тоже изрядно подустал. – Я поеду с тобой, понял! У меня, хоть и не классная тачка, а всё-таки, «Фольксваген».

– Чёрт с вами! Я не протестую. Правда, встретиться… бандит хотел только со мной с глазу на глаз.

– Что этот педофил тоже… одноглазый? – выходя из кабинета и запирая за собой и Бриковым дверь на ключ, сказал Бройман. – Ведь если с глазу на глаз, то получается…

– Я бы сказал, Адольф Генрихович, что вы – круглый дурак, но природная скромность и почти дворянское воспитание не даёт мне это сделать.

– Иди вперёд, не тяни время, граф с… помойки, – беззлобно сказал редактор газеты.– Надо всё быстро провернуть. Мне ещё сегодня с налоговыми инспекторами встречаться…

Сотрудники популярной газеты «Свободный голос, открытый взгляд» быстрым шагом вышли из подъезда, и через несколько минут уже ехали на место встречи с возможным преступником. Говорили совершенно не по теме, о делах, как бы, не значащих, явлениях и событиях время от времени крутящихся на языках городских обывателей. Деревенским жителям не до того, у них забот полон рот, они методично… спиваются. Эвтаназия действует. У неё великие возможности.

Вспомнили за время поездки всё. Даже Вторую Мировую войну, где пострадали многие миллионы ни в чём не повинных людей. С особенной грустью и печалью Бройман говорил о концлагере под названием «Холокост», где погибли многие тысячи мирных граждан. Бриков поддержал разговор, он был довольно начитан. И то, что сказал Шура, для Адольфа Генриховича во не было новостью. Он не мог знать всего, но это для него не явлось тайной и открытием.

В фашистской Германии уже перед началом её нападения на Советский Союз существовало шесть центров Эвтаназии. Там шло уничтожение людей, тех, кто считался отбросами нации. Десятки тысяч людей до этого подверглись оскоплению, проделаны были простейшие медицинские хирургические операции, чтобы, так сказать, не самые лучшие представители нации, мужчины и женщины, не могли дать потомство.

Таким образом, немцы уничтожали… немцев. Ни для кого не секрет, что фашисты планировали уничтожить, как таковую, польскую нацию. Чего стоит только их вероломное нападение на Польшу в 1939 году, минирование городов, таких, как Краков…

К русским гитлеровцы тоже не питали особой любви. Так что, дело не только в одном Холокосте и в запланированном уничтожении людей одной, определённой нации. Тут геноцид широкомасштабный… Но почти по утверждениям Германского Рейха, он во благо тех, кто умирает. Фашисты помогли отправиться на то свет десяткам миллионов ни в чём неповинных людей, включая и немцев.

Но, по большому счёту, не какая-то определённая нация уничтожается, а её генофонд. Этого достаточно для того, чтобы в данной земной обители появились и самоутвердились «избранные» народы и кланы. Даже те, которые по доверчивости своей и открытости душ стали бичами и бомжами, гораздо чище в помыслах своих тех полуандроидов, которые, как бы, от их же имени, подвергают народы свои и соседних стран жесточайшей эвтаназии.

– У тебя сумбур в голове, Саша,– определённо заметил Бройман, выезжая на своём «Фольксвагене» на загородную магистраль. – Ты не знаешь, что такое хорошо или плохо. Ты всё перемешал. Конечно, Холокост – это проявление геноцида, а…

– … а уничтожение под бомбовыми ударами многих тысяч мирных жителей Белграда, это, по-вашему, не геноцид. Поражаюсь тому, как вот вы, Адольф Генрихович, и такие, как вы, неумело и нагло пытаетесь выдать чёрное за белое. Чушь собачья! Вы тот самый волк, который находит законную причину сожрать ягнёнка, при этом обвинив его в том, что он переступил черту ему дозволенного.

– Да мне-то, всё равно, – ухмыльнулся Бройман. – А вам… тебе, Шура, жить и с такими мыслями, получается, всегда оставаться на свалке этой жизни. Не забывайте о том, что все мы существуем в очень интересный исторический период времени. Всё меняется на глазах такое понятие, как «справедливость», стало довольно условным и призрачным.

Не прошло и получаса, как они оказались на месте и остановили свою машину на обочине дороги, рядом не с таким уже и старой на вид «Шкодой».

Удивительно, но невероятно, но студент Колосов указал пальцем на сотрудника НИИ Иннокентия Мохова.

– Не знаю, господа, плакать мне или смеяться, – правая рука Кеши полезла во внутренний карман пиджака, – но уверяю, что вы за это ответите.

Но Анатолий успел перехватить его руку и вытащить на свет божий, старый, но знаменитой отечественной марки пистолет «ТТ». Парень, уже стоявший рядом с Моховым, успел защёлкнуть на запястьях преступника наручники. Розов встал и положил на стол, перед прокурором, изъятый пистолет. Суханов только покачал головой.

– Снимите с гражданина Мохова, Иннокентия Савельевича, «браслеты», – нейтрально сказал он.– Я думаю, этот мерзавец не будет больше дёргаться. Надеюсь, он теперь догадывается, что не случайно находится здесь. В здании прокуратуры столько вооружённой охраны… Впрочем, всё ясно.

С Мохова сняли наручники. Парни-качки в гражданском, взяли практически, преступника за шиворот и пересадили на стул, в центре большого кабинета, подальше от всех остальных. Двое из них сели рядом с ним, с левой и правой стороны.

– Так что, Мохов, – голос Расторопа звучал глухо, как из бочки, – вы признаёте, что совершили убийство Арефина?

– Да… то есть, нет. Это надо будет вам доказать. Мало ли что померещилось этому юному оболтусу. – Кеша встал на ноги, его рожа нахально смеялась. Он повернул голову в сторону Розова. – Ну, ты, Толя и… задница! Ай-я-яй! Так меня подставил!

– Хорошо, – приподнялся со стула Анатолий,– если позволите, то скажу я. Всё это очень важно. Я знаю, где ты, Мохов, спрятал клад. Скоро поедешь туда с товарищами из спецслужбы и с… понятыми. Чем не доказательство? Или ты нашёл сокровища, Кеша, возле капустного ларька? Я ведь не случайно в последнее время стал встречаться с тобой. Знал, что ты…

– А я ведь о тебе, задница, был хорошего мнения? – просто сказал Мохов.– Не оправдал ты моих надежд, не оправдал. Я Цезарь, а ты, получается, предатель… Брут.

– Я попросил бы тебя, Мохов, не называть меня задницей, иначе… В общем, ты меня понял, предупредил его Розов. – Слушай дальше! Одним словом, поверь мне, против тебя доказательств множество, то есть, я хотел сказать, улик прямых и косвенных. Так вот, размер твоей обуви, следы… Ты говорил мне, что сжёг свои старые башмаки. Извини, Кеша, где ты умён, а где – и не очень. Тебя сильно подвела твоя хроническая… бережливость. Эксперты всё доказали. Твоё запирательство лишь вредит тебе. Этот следственный эксперимент, как и следующие, и твой допрос будет проводиться, как положено. Свидетелей достаточно.

– Я не советую тебе зарываться, Мохов, – возбуждённый Растороп приподнялся с места, развернул тёмную ткань, достал саблю.– Узнаёшь орудие убийства, кавалерист хренов?

– Узнаю. Вы меня чуток… припёрли. Хе-хе! Да, я убил этого… Арефина, именно этой саблей или точно такой же. Потом бросил её в дыру, в печной трубе. Сами знаете, где бросил, – улыбка не сходила с лица Мохова, но она теперь казалась зловещей, не настоящей, а, как бы, приклеенной к его физиономии. – Он… на меня напал, оскорблял всячески. Тут я и… рубанул. Но клада я никакого не видел. Не знаю…

– Это ложь, Мохов, – сказал Суханов. – Не стоило бы в вашем положении плести околесицу. Судебно-медицинская экспертиза, да и показания свидетеля Колосова, доказывают, что Арефин был убит, когда находился в лежачем положении.

– На счёт похищенного клада, Мохов, – вставил Самусенко своё слово, – всё доказано. Можете говорить теперь на эту тему, что вздумается. Перстень с алмазом «Слеза Луны» находится у нас, и ювелир уже дал показания по этому поводу.

– Да, мне хоть «Сопля весны», – огрызнулся Мохов. – Никакого клада я не видел…

– Неужели вы, Мохов, надеетесь после вынесения вам приговора, когда-нибудь, выйти на свободу? Блеф. Идея фикс. Не думаю, что бы вы успели подкупить, кого надо. – убеждённо сказал Василий Захарович.– Вижу, что признаёте свою вину. Это похвально. Подойдите к секретарю и поставьте на необходимых документах свою подпись.

Охранники взяли Мохова под руки и подвели его к столику с документами. Секретарь очень коротко сказала, пододвинув к Иннокентию Савельевичу стопку бумаг:

– Здесь распишитесь, здесь и здесь, и ещё… в конце каждой страницы!

Тяжело дыша и ухмыляясь, Мохов ставил автографы налево и направо. Он с жадностью смотрел на свой пистолет, лежащий у Суханова на столе. Но глупо и наивно было бы попытаться им воспользоваться, пойти на отчаянный шаг. Понятые тоже подошли, проставили свои подписи. Им тоже пришлось потрудиться. Они кое-что прочитали очень внимательно, передавая друг другу листки из рук в руки. В принципе, в показаниях свидетеля Колосова, выраженных на бумаге языком протокола, всё было верно и в признаниях убийцы – тоже.

Понятые сели на свои места. Тут, наконец-то, Павел Иванович Суханов и все остальные вспомнили о стоящей в стороне одинокой фигуре студента Колосова. Он тоже, где полагается, расписался. Всё внешне, хоть и шло, как бы, через пень-колоду, но, по сути, правильно и чётко.

– Свидетель Колосов, – серьёзно сказал Суханов. – Выпороть бы вас, как следует, широким кожаным ремнём! Извините, конечно. Но учтите, что по вашей милости – да-да, по вашей – погибло много невинных людей. Ваше молчание дало возможность этому извергу не только убивать, но и изгаляться над своими жертвами. В частности, над Крапивиным. Когда-нибудь пришлём вам на память фото многочисленных… убитых Моховым. Их не двое, а больше.

– Я свободен? – удивился студент.

– Не сосем так. Не приказываю, но рекомендую из города в течение полугода никуда не выезжать,– сказал Павел Иванович.– Не стану скрывать, что всё это время вы будете под наблюдением и не только полиции. Мне с большим трудом удалось убедить своих коллег и начальство пока не заводить на вас дело. Но если у меня вдруг испортится настроение, то публично обещаю, что «семёрку» вы свою отхватите.

– Благодарю вас, товарищ прокурор, – тихо произнёс Колосов. – Я больше не буду…

– Дело на вас завести стоило, – сказал Суханов. – Но учитывая… Впрочем, идите! Вас выпустят. Охрана, в принципе, уже заранее… в курсе. Все в курсе всего. Хлеб не зря «царский» едим. На суд вас вызовут повесткой. И всё-таки, спасибо за поздние, но очень нужные нам показания. Вы, на наше счастье, оказались той самой… стеной, которая имеет уши. Идите!

Некоторые были, явно, против того, что студента отпускают. Ответственность брал на себя Окружной прокурор, а не хрен с водокачки. Долго ждать Колосов себя не заставил. Он протянул Суханову повестку для отметки, подождал, сопя носом, пока тот её подпишет и поставит время выхода Колосова из здания Окружной прокуратуры.

Студент торопливо вышел в коридор, и голоса противников такого решения замолкли. Студент чувствовал себя виноватым, а, вместе с тем, и счастливым оттого, что вырвался… на свободу.

А могло бы получиться иначе в том случае, если бы Суханов оказался, что называется, буквоедом и законником, и если бы ни пользовался заслуженным авторитетом у вышестоящего начальства.

Срок, понятное дело, у Колосова мог быть бы минимальным, но, вряд ли, условным. Таким образом, прокурором была использована возможность, причём, на законном основании, сделать Колосову снисхождение. Было за что. Впрочем, все разборки с Колосовым были ещё впереди, и Суханов это понимал.

– Извините, Павел Иванович,– Розов подошёл к столу Суханова и положил перед ним какой-то не большой предмет, завёрнутый в носовой платок.– Здесь пуля, та самая, скорей всего, выпущенная из этого пистолета «ТТ».

– Да, приобщим к делу, – кивнул головой прокурор, – баллисты в вашем кабинете, в офисе детективного агентства поработали. Извините, Анатолий Петрович, пришлось это сделать во время вашего отсутствия. Так получилось. Не обижайтесь, всё аккуратно…

– Ничего страшного, – ответил Розов и обратился к Мохову.– Ты стрелял в меня, когда я находился в своём офисе с братьями Арефиными. Доказать это не сложно. Есть пуля, есть и пистолет, и отпечатки пальцев на его рукоятке. Ты опасался, что я доберусь до тебя.

– Тут скромничать нечего, – с дерзкой и саркастичной ухмылкой ответил преступник.– Да стрелял в тебя, гада! И жалею, что промахнулся, задница!

Один из охранников в гражданской одежде не смог сдержаться и влепил Мохову крепкий подзатыльник, от чего Иннокентий застонал.

Прокурор сделал справедливое замечание парню-качку, подчеркнув, что не стоит давать повод для нежелательных разговоров. Потом пояснил:

– Иннокентия Савельевича, с его таким странным характером, ждёт впереди очень много испытаний. Вряд ли такие его шутки и простецкое обращение с людьми поймут даже… сокамерники. Впрочем, это пожизненный срок. В любом случае.

– Итак,– слово опять взял подполковник юстиции Растороп, – первое совершённое вами убийство, Мохов, абсолютно доказано. Теперь уже следует сюда добавить и три покушения на убийство частного детектива Анатолия Петровича Розова. Что ты выпучил на меня свои мелкие и наглые буркалы? Ты трижды покушался на него! У нас есть доказательства, что именно ты пробрался к нему в дом, по улице Гороховой, и с помощью шприца ввёл в бутылку с коньяком яд. Но Розов вовремя обнаружил в пробке бутылки прокол. Она тоже хранится у нас.

Конечно, сейчас начальник следственного отдела при прокуратуре вёл себя грубовато и не адекватно. Но был прав, как человек, как гражданин, прежде всего, как представитель правоохранительных органов.

Ведь во время преступных и весьма, подлых действий Мохова могла погибнуть и совсем не причастная к ведению дела женщина, не просто знакомая Розова, а его невеста.. Да ведь были убиты двое ни в чём неповинных людей.

– Но имело место и самая первая попытка,– продолжал Растороп,– когда ты заставил под стволом пистолета одного очень уважаемого бизнесмена на его личном транспорте совершить наезд на Розова. Свидетель находится в коридоре, Мохов, и готов дать необходимые показания. Кроме того, хранение, приобретение, применение огнестрельного оружия… Уже только за это лет пятнадцать-двадцать тому назад тебя поставили бы к стенке. Не сомневайся! Да ещё и хищение клада, и его сокрытие… А в совокупности – мы ещё до конца не дошли – тебя следует, по моим скромным подсчётам, пристрелить четыре раза.

– Товарищ Растороп, кто вам давал право выносить приговор от своего имени? Ведите себя сдержанно! – бросил реплику кто-то из сидящих в кабинете, возможно, попавший сюда невесть как, представитель многочисленного отряда борзых правозащитников. – Я понимаю ваше состояние, но, всё же… старайтесь сдерживаться.

– Хорошо, буду стараться, Серёжа! – просто ответил Растороп. – Многое получается… кошмарно.

– Я смотрю, ты, Растороп, хочешь навешать на меня всех собак, – оскалился Мохов. – Не получится!

– Всё уже получилось,– устало махнул рукой подполковник.– Первое убийство, совершённое вами, гражданин Мохов, доказано. Я имею в виду смерть Арефина. А дальнейшие ваши поступки, действия и шаги, после этого совершённого злодеяния, выверены нами до мелочей.

Многое перечислил начальник Следственного отдела Мохову буквально, через запятую. Если сейчас на рожу убийце приклеят большую чёрную бороду, то ювелир, которому негодяй сдал перстень «Слеза Луны», запросто узнает его.

Не успели Бриков и Бройман выйти из «Фольксвагена», как, выбравшись из своей «Шкоды», навстречу им направился щуплый мужичок лет сорока-сорока пяти. Он с неудовольствием посмотрел на обоих журналистов и сказал:

– Я понял, что один из вас, тот, что помоложе, Александр Бриков, и я назначал встречу только с ним. А вы кто?

– Я его самый непосредственный начальник, редактор газеты «Свободный голос, открытый взгляд», Адольф Бройман,– растерянно сказал попутчик Брикова.– Не вижу ничего плохого в том, что мы здесь… двое. У нас свободное от всякой цензуры издание…

– Кто вам сказал такую чушь? Вы… свободны? – сказал щуплый мужичок. – Видать, вы, уважаемый Адольф Бройман, совершенно не в курсе того, что зачастую даже самая ярая оппозиция, организована теми, кто… «заруливает».

– Возможно, это и так, но, во всяком случае, мы не занимаемся растлением, изнасилованием и убийством малолетних,– это уже подал голос Бриков.

– Я тоже, – сказал незнакомец, – но мне показалось, что вам нужна информация свидетеля преступления, человека, который… Одним словом, я многое видел и немало знаю об одном таком субъекте. Мне деньги не нужны. Я просто хочу отомстить… гаду. Есть, за что. Пойдёмте от машин куда-нибудь… в лес. Этот человек опасен и везде может меня выследить.

Бриков вспомнил, что у них до сих пор нет снимка того самого костра, где сгорел журналист Крапивин, и ведь ни в одной газете не публиковалось это фото. А ведь он, покойник, работал именно в их газете «Свободный голос, открытый взгляд». И они, согласившись с ним, отправились в глубь леса.

Ведь пора бы уже вспомнить товарища по журналистскому цеху добрым словом, написать, каким он был смелым, умным, проницательным и… человечным. Дать его фотографию и того места, где он погиб. Незнакомый худосочный мужичок заявил, что хорошо знает это место. Несколько раз там бывал… ради интереса.

Он очень быстро привёл их к костру. Но оказалось, что снимать здесь абсолютно нечего… Чёрные головёшки. Невыразительный получится снимок. Опытный и богатый на выдумки Бройман утвердительно сказал, что надо не полениться и быстро собрать такой же большой костёр, разжечь его и сфотографировать. Благо, валежника кругом море. Будет классный цветной снимок… с огнём, на фоне которого можно «присобачить глупую и наивную рожу Веньки Крапивина».

Эта идея понравилась и мужику, который обещал поделиться ценной информацией с Бриковым. Он решил сходить за канистрой с бензином, а они пусть строят из сухостоя домик. Чем больше, тем лучше. А уж потом он расскажет всё, что необходимо.

Бриков стоял у костра, и его не трясло, а буквально лихорадило от вида чёрных головёшек. Он не знал, что с ним происходит. Впрочем, подсознание, константная часть духовной субстанции, его было в курсе всего. Но оно не стало проникать в земное сознание Шуры и объяснять ему, что по меркам даже местной данной обители, новоявленный журналист, стоит на месте собственного сожжения. Если говорить точно, то здесь сгорело его предыдущее тело, да и душа не то что бы поджарилась, но, факт, окунулась в огненный вихрь костра.

Бриков машинально помогал Бройману носить валежник для будущего костра. Стоило, ради хорошего снимка. Ведь даже теперь, когда страсти немного поутихли вокруг этого события, и сейчас из смерти товарища можно сделать мощный сенсационный репортаж и дать ему при этом броский заголовок, типа, «Кто следующий?».

Костёр получился огромный. Они так увлеклись, что даже не заметили, как вернулся мужик-информатор с тяжёлой канистрой, сделанной из пластической и диэлектрической массы. Ясно было, что владелец «Шкоды» тоже увлёкся идеей и горючего не пожалел. Бройман, увидев это, удовлетворительно кивнул головой и зашёл в кусты с примитивной целью – справить малую нужду.

– А зачем вы с собой монтажку прихватили? – поинтересовался Бриков. Его по-прежнему трясло, и он ощущал необъяснимоё и мерзкое чувство ужаса. – На кой чёрт…

– Я вот сейчас всё и скажу, зачем и почему, – шёпотом сказал мужичок. – Вот этот ваш… начальник, с которым ты сюда явился, и убивает в городе малолетних детей, издевается над ними.

– Что за бред? – возмутился Бриков. – Что ты несёшь?

– Какой такой бред? Я лично три раза видел, как этот… мужик детей насиловал и убивал. В Южном микрорайоне, на морской и речной набережной и вот здесь, на Семьдесят четвёртом километре. Я боялся… вмешаться. Ведь он такой громила. Мамой клянусь, это правда!

– Но я не знал, что он такой, – задумчиво произнёс Бриков. – Да последнее время он странный какой-то. Подлец! А ещё… редактор.

– Вот именно! Поэтому я монтажку и принёс. Вы поздоровее будете меня, по кумполу его и… в костёр. И снимок хороший получиться. Гадов надо уничтожать. А на суде его отмажут… У него же национальность такая. У них всё… повязано.

От безудержного гнева у Брикова налился кровью его единственный глаз, наплывающие слёзы пеленой закрыли зрачок. Шура представил десятки, тысячи, нет, сразу миллионы детей, который мучает, истязает он, супостат и жестокий злодей рода человеческого, Бройман.

К ним подошёл, застёгивая ширинку, Адольф Генрихович и с юмором сказал:

– Вижу, Шура, у тебя глаз кровью налился. Видать, крепко приспичило и потянуло… по большой нужде. Ты сходи, а мы пока костёр разведём. Снимок будет классный.

– Ты, вот что, Адольф Генрихович… Я, как бы, это тебе сказать, – начал тихо говорить Шура, крепко сжимая в руках монтажку в правой руке, которая, непонятно каким образом, оказалась в ладони Брикова. – Я хочу проститься с тобой…

– Ты, что, всё-таки, переходишь в другую газету? – слегка обиделся Бройман.

– Нет! Это ты, Генрихович, переходишь в другой мир, – Шура со всей мощи ударил своего начальника монтировкой по голове. – Вот теперь нормально.

Фотокамера «Никон» упала с плеча Брикова на землю. Даже не успев издать крика и удивиться, редактор газеты «Свободный голос, открытый взгляд» завалился на траву. Он так и не смог сообразить и понять, за что же это его так… Ему ведь и даже слова не дали сказать, возразить, объяснить присутствующим, что он – нормальный и законопослушный гражданин России.

Бриков, от ярости сверкая своим единственным глазом, ещё не соображал, что его явно надул неизвестный и для него безымянный мужичок. Если бы всё это происходило при многочисленных свидетелях, то восемьдесят семь и три десятых процента из них утвердительно сказали бы, что злодейский поступок Александра Брикова ни чем не мотивирован, что это… помешательство, сдвиг по фазе. И они бы… ошиблись.

Нет тут никакого сумасшествия. Беда наша заключается в том, что каждый не второй, а первый из нас, надёжно зомбирован массой явных и скрытых проходимцев. Нам сказали «вперёд», и мы идём… с мотыгой, монтировкой, автоматом в руках на того, кто не понравился, не приглянулся кому-то из «доброжелателей».

Если и это не геноцид, тогда что же?

Но, конечно же, во многих бедах и смертях людских данной земной обители виновны разного рода и вида эвтаназитёры… их народа. Но сейчас причиной уничтожения человечества был именно он, скромный и не заметный в толпе, Анатолий Петрович Розов. Он отвечал за гибель даже не каждого человека, но и букашки, лесного духа, утреннего миража… Но он ведь не убивал, а перераспределял мирозданческую энергию.

Если бы, хоть на секунду, именно об этом подумал Бриков, невозмутимо фотографирующий своим «Никоном» сгорающее тело Броймана, то, возможно, не произошло бы страшной трагедии.

Но вдруг его осенило, и он нарушил нелепое торжественное молчание:

– Слышишь, мужик, а точно ли ты видел именно этого человека, когда он издевался над малыми детьми?

– Кто его знает, – ухмыльнулся мужичок-недомерок. – Тот, вроде бы, покрупнее телом был и почернявее… Может быть, я и ошибся. Ну, мне пора. Надо на дачу съездить, огурцы собрать… А то ведь уже и желтеть стали.

Мужичишка, на всякий случай, отошёл от Брикова на несколько шагов в сторону. Мало ли что.

Но Шура, прекратив щёлкать, фотоаппаратом, просто и бесстрастно спросил:

– Так это ты, педофил, которого уже несколько лет ищет вся полиция?

– Ну, я, – гнусный мужичок держался от Шуры на почтительном расстоянии. – Но ты-то теперь повязан со мной на веки вечные. Тебе за сожжение человека премию не выдадут… А я психический ненормальный. Меня лечить… будут. Так что… Обманули дурака на четыре кулака!

И он радостно запрыгал на одной ноге, как малый ребёнок, вокруг горящего костра со смердящим чёрным дымом.

Мужичок не сомневался, что теперь приобрёл не только подельника, но и репортёра, который будет прославлять его подвиги, этакого очень своеобразного российского Зорро.

– Как я тебя люблю, незнакомец,– сквозь зубы, с величайшим трудом преодолевая волнение, сказал Бриков. – Я ведь тоже… такой. Подойди ко мне, брат. Я тебя обниму.

– Правда? Я так и знал! Я так и думал! – мужичок в припрыжку подбежал к Шуре и обнял его. – Мы теперь братья… по крови.

Разумеется, и Бриков обнял его, очень крепко, так, чтобы эта тщедушная тварь не смогла вырваться из его объятий. Шура резко вцепился своими гнилыми зубами в холёное злодейское горло и, превозмогая боль в дёснах, с большим трудом перегрыз его.

Он, не обращая никакого внимания на жаркое опаляющее пламя гигантского костра, втащил в его жерло бездыханное тело незнакомого негодяя. Отошёл в сторону, машинально ладонями гася пламя на своей одежде. Потом Шура приставил к костру ещё пять или шесть сухих древесных стволов, коих здесь, в гнилом перелеске, имелось предостаточно. Поразмыслив немного, снял с себя тлеющие брюки и куртку, остался в одних трусах, любовно заштопанных и отстиранных сердобольной Анисимовной.

Бриков взял канистру с бензином, открыл ее, и облил себя холодной и вонючей жидкостью с ног до головы. С задорным криком: «Посторонитесь, мужики!» Шура с разбегу бросился в пылающий костёр.

Но Окружной прокурор и все остальные ошибались. Убийство Арефина у Мохова было не первым на счету. А вступил он на «мокрый» путь, когда ему было всего тринадцать лет. История банальная, но поучительная.

Итак, первый труп на свой счёт Мохов, короче говоря, записал ещё в босоногом детстве. Что ж, это жизнь. Одни ребятишки пускают бумажные и деревянные кораблики в ручейках, другие – «мочат» мирных граждан. А рос он в небольшом подмосковном городке в семье рабочих и малость бесшабашных людей.

Нет, ни его мать, ни отец не увлекались в часы досуга мордобоями, пьянством, бытовым развратом и прочими занятиями… Кеша был единственным ребёнком в семье, поэтому родители были безудержно щедры. Мальчуган знал, что такое добрые карманные деньги и щедрые подарки. Не обходилось и без любви к сынку, и ласки, и заботе, и гордости за его достижения. На мандолине бренькает да тренькает, как заправский музыкант; алгебраические задачки махом решает, как сто докторов математических наук, вместе взятых; шахматист такой, что куда там всем легендарным гроссмейстерам…

Но эгоистом, скорее всего, эгоцентристом, Кеша рос не потому, что был единственным ребёнком в семье. Можно ведь и семерых «козлят» так разбаловать, что потом хоть волком вой. Часто ведь бывает, что и единственный ребёнок растёт послушным, понимающим, трудолюбивым, добрым, умным… одним словом, человеком. Вот именно бесшабашность Моховых и заключалась в том, что из сына они делали, разумеется, не умышленно, потребителя, этакого монарха с неограниченной властью.