Капитал. Как сколотить капитал, как его не потерять, и почему нам его так не хватает

Глава 10
Игра на повышение… арендной платы

Впрочем, мы увлеклись. Не так важно, кто там что высасывал у американцев. Все эти события, вместе взятые, привели к деиндустриализации экономики США – об этом подробно расскажем в следующей главе. Мы узнали, что количество работяг в индустрии стагнировало, а сфера услуг росла конскими темпами. Пандемии тогда были только в фантастических книжках, да и про модную нынче удалёнку из Грузии и Казахстана, ясное дело, ещё не слышали. А значит, растущую армию офисного планктона надо где-то посадить, поставить кофемашину и обеспечить бумагой. Кстати, тех, кто обеспечивает офисы бумагой, тоже нужно обеспечить рабочим местом и дурным начальником. Так по всей стране начали расти офисные «аквариумы».

Штука в том, что офисы – вещь специфическая. Натолкать в уже построенное здание в два раза больше работников пока не додумались. Бывшие фабрики под них не переделаешь: и этажность не та, и комфорт неподобающий, да и открывать солидную страховую компанию в бывшей промзоне, между веткой железной дороги и стоянкой фур – не комильфо. А значит, здания для растущей сферы услуг надо было строить с нуля. Вспомним и то, что белые воротнички продолжили массово переезжать из даунтаунов в тихие пригороды. За воротничками тянулись крупные ретейлеры, возводящие гипер-супер-пупермаркеты и исполинские торговые центры на месте бывших полей. Что уж там, даже вкусу очка Макдоналдсу пришлось переделывать свои рестораны, чтобы они соответствовали новым нормам комфорта [104].

Посмотрим, как росла коммерческая недвига в США: общее количество зданий в период с 1980 по 2000 годы выросло с 4 до 5 миллионов – казалось бы, немного. Зато как здания выросли в размерах! Американцы любят измерять всё футбольными полями, но мы не пойдём по этой скользкой дорожке и будем измерять всё в родных сердцу единицах. Если раньше средняя площадь офиса составляла всего-навсего 11 с хвостиком соток, то до 2000-х его площадь подросла до 15 соток, а в новом столетии – до 17.5. За 20 лет роста сферы услуг общая площадь коммерческой недвиги выросла почти наполовину – с 50 до 70 с небольшим миллионов квадратных футов. Это примерно 45000 однушек в Бирюлёво. А количество занятых в этой области выросло в 2.5 раза! Очевидно, что застройщики просто-напросто не поспевали за растущим спросом [105]: цена на конуру с кулером и рабочим столом с 1980-х годов выросла в 2 раза [106] к 2000-м, а перед кризисом 2008-го – аж в 3 раза [107]!

Жилой сектор, к слову, тоже не отставал от коммерческого соседа. Здесь главным фактором послужила секьюритизация (или «офинансирование») рынка недвижимости. Банки начали раздавать ипотеки охотнее, и граждане наконец-то увидели в домике в пригороде не только крышу над головой, а инструмент для инвестиций. Цена на квадратные метры отреагировала на спрос и уверенно поползла вверх. Уже с 1970 по 1980 год цена на пару кроссовок и шаурму (простите, doner kebab) выросла в 2 раза, т. е. на 100 %, то цена на хибарку над этой шаурмечной – на 167 %. Разрыв, конечно, небольшой. Но в долгосрочной перспективе, то бишь в 2021 году, потребительская инфляция составила порядка 600 %, а цена на дом выросла на… 1600 %! Иными словами, инвестиции в недвижимость уже тогда казались отличным способом вырастить капитал [108]. Рост в одном секторе рынка недвижимости повлёк за собой рост в остальных секторах, и именно это стало золотой жилой для рептилоидов, таких как Goldman Sachs – о их проделках даже будет отдельная глава в четвёртой части.

Очевидно, что предложение на двухэтажные курятники в пригороде с романтическим названием Биг Армпитс можно удовлетворить быстро. Построить с такой же скоростью более-менее приличную квартиру в Нью-Йорке уже не получится: и место ограничено, и требования гораздо выше. А про фешенебельную виллу в Майами с видом на океан и говорить нечего. Ситуация с элитной недвижимостью очень похожа на ситуацию с гольф-клубами: если спрос растёт, то прирастить гектар-другой сверху зачастую просто невозможно, ибо некуда. А превращение виллы в коммуналку моментально обесценит актив. Поэтому чем престижнее жильё, тем быстрее растут на него цены. А у кого есть деньги на покупку скромной двухэтажной квартиры с видом на Централ-Парк?

Свои пять долларов внесла и глобализация рынка недвижимости. Купить домик в условном Сингапуре и на сдачу ещё хижину на Гоа стало гораздо проще, чем какие-то двадцать-тридцать лет назад. Богачи с толстыми кошельками ломанулись на растущие рынки и начали конкурировать с местными бледными рептилоидами, лихо двигая цену вверх. Понятно, что местное население было неспособно конкурировать с западными рептилоидами, а потому и не получило от роста рынка практически ничего.

Кстати, а что у нас растёт при росте цены на новую квартиру? Верно: аренда коробки из-под холодильника, в которой ты проводишь лучшие годы жизни, пока не прочитаешь Тору. Ну ладно, не в коробке, а в трейлере. Об этом было в «Жлобологии».

Трейлер – последняя остановка перед чертой бедности для семьи с детьми или для стариков с минимальной пенсией. Жить там херово, а совершать злодеяния, наоборот, довольно удобно. Но средний класс неумолимо исчезает, а социального жилья не хватает. В последние годы американцы стали присматриваться к трейлерам – и инвесторы из богатых дядек не заставили себя ждать! Для начала сборища сараев на колёсах переименовали в «сообщества передвижных домов», и жителям сразу стало веселее. Сообщество – это же совсем другое дело!

Изначально трейлеры появились как ответ на безработицу и нищету Великой депрессии. Если тут работы нет, можно поехать в другое место и поискать там – очень удобно. К 1950-м такие дома уже считались просто более дешёвой альтернативой обычному жилью, и некоторые из них начали сбиваться в стаи и даже в целые деревни. Со временем такие поселения стали не очень-то приятным местом для житья.

Но всё меняется! В 2018 году средний американский домик стоил 286 тысяч долларов – около 8 лет медианного дохода. А быстросборный панельник (правда, без колёс) можно было купить тысяч за 70. Аренда такого домика тоже, конечно, намного дешевле обычного. И по мере роста цен на недвижимость средние американцы уже задумываются о переселении в такие места.

А капиталисты тут как тут! Девелоперы и инвесторы – как, например, вездесущий Уоррен наш Баффет – вкладывают немалые деньги, чтобы выдоить из беднеющего среднего класса последние копейки. На стоянках строятся бассейны, парки, дома быта и даже дворцы культуры! Нужно же как-то зарабатывать на миллениалах.

Посмотрим, как менялись средняя аренда по стране и зарплата с 1960-го года [109]. Зарплаты растут ни шатко ни валко, а вот аренда – напротив, топает вперёд уверенными темпами. Самый ужас был в начале 2000-х: между 2000 и 2010 годом аренда в реальном исчислении выросла на 12 %, а доходы на 7 % упали. А самый большой прирост стоимости аренды жилья пришёлся на 80-90-е годы (+16 %), но тогда и доходы росли (хотя и не так быстро).

Из-за этого молодые представители среднего класса вынуждены или жить с родителями, или всё меньше и меньше откладывать с получки. Эта категория не может накопить на квадратные метры для инвестиций, а значит, единственной опцией остаётся ипотека. Что вкупе с нестабильностью рынка труда делает такие займы весьма рискованными. Рептилоидам эта проблема не страшна: от родителей они унаследуют маленькую уютную виллу размером со стадион и смогут спокойно направить доходы на инвестиции.

Теория говорит, что между количеством предложений и ценой аренды должна быть обратная связь. Но некоторые исследования [110] показывают, что это не всегда так. В 1980-е стоимость аренды росла невероятными темпами, тогда как свободных квартир и домов под сдачу было великое множество. Там несколько факторов: стало легче искать арендаторов, инфляционные ожидания были высоки, но самое главное (и трудно поддающееся вычислению поведение) – домовладельцы вдруг пожелали больше зарабатывать. В итоге жилья стало больше, а аренда – выше [111]. Парадокс? Да. Отчасти он объяснялся недоступностью ипотеки: бедняки и даже представители среднего класса просто не могли позволить себе собственное жильё – несмотря на невысокие цены. Они могли только снимать.

Поэтому даже строительство доступного жилья не всегда способно помочь среднему классу. Дешёвая ипотека – да, работает. Но у неё есть свои подводные камни.

К слову, про рискованные займы. Помните, почему в 2008 году финансовая система посыпалась как говно? Потому что хитрые банки брали таких вот ненадёжных заёмщиков, выпускали под их ипотеки ценные бумаги и продавали со словами «мы, русские люди, друг друга не обманываем» норвежским пенсионным фондам. Подробнее я рассказывал об этом в «Хулиномике».

Далеко-далеко, в Калифорнии безработные негры думали, что дома могут только дорожать, и банки почему-то думали точно так же – и выдавали им ничем не обеспеченные кредиты. Безработный «покупал» дом за 150 тысяч долларов без первого взноса, платил по 700 долларов в месяц, а через полгода оказывалось, что его дом стоит уже 180 тысяч, он его продавал и покупал дом за 200 тысяч, вложив виртуальное подорожание как первый взнос. Банк доволен, негр доволен, агент по недвижимости ещё сильнее доволен. Только когда каждый второй негр через год

перестал платить по кредиту, а банки попытались продать заложенные дома, выяснилось, что все дома на этой улице уже выставлены на продажу и никто не хочет их покупать ни за 180, ни за 150, ни даже за 100 тысяч.

А всё потому, что за пару лет до этого в банках скопилось настолько много денег, что они вообще перестали проверять надёжность заёмщиков – а зачем? Недвига-то всё время дорожает! Не заплатит – быстренько загоним по круглой цене. Но ипотечным банкам мало было получить себе клиентов. Они хотели зарабатывать больше, а главное – быстрее. Поэтому они стали собирать ипотечников в пулы и продавать их инвестиционным банкам. Это те банки, которые работают не на классической дельте «собрать депозиты – выдать кредиты», а пытаются заработать более хитрожопыми способами. Продаёт ипотечный банк сразу тысячи кредитов инвестбанку и получает за них сотни нефти или какие-то новомодные, но мало кому понятные обязательства.

 

Но американским инвестиционным банкам и этого было мало. Казалось бы: клиентов не собирал, а сразу купил всё скопом (на заёмные под 1 % годовых пассивы), денежки от ежемесячных платежей ипотечников льются, всё хорошо. Но они придумали новую, ещё более лучшую схему заработка. Они решили: а давайте мы перепродадим эти ипотечные пулы норвежским пенсионерам! Чтобы их заинтересовать, сделаем новую конструкцию: Collateralized Debt Obligations, CDO. Обеспеченные долговые обязательства! Выпустим облигации, обеспечим их нашим пулом ипотек. При этом, чтобы предоставить инвесторам выбор, мы разделим ипотеки на более и менее рискованные и соберём из них пирамиду, чтобы каждый норвежский пенсионный фонд мог приобрести как доходные и рисковые активы, так и низкодоходные, но солидные ежемесячные платежи.

Для этого инвестбанк делает корзину, например, из тысячи ипотек, из которых 500 – первоклассные (офисные служащие и менеджеры), обозначим их класс «А», 300 – второклассные, класс «В» (работающие люди без высшего образования, обслуживающий персонал), а оставшиеся 200 – высокорискованные, класс «С», то есть безработные и неблагополучные семьи, которым дали ипотеку в надежде лишь на то, что они как-нибудь её потянут. А если и не потянут, можно всегда их выгнать на мороз, а дом продать.

Из этой пирамиды те норвежские пенсионеры, которые купили бумаги класса «А», получают свой доход первыми, но и процент у них самый низкий (например, 5 % годовых). Те, кто купил бумаги класса «В», претендуют на 8 % годовых, но доход получают только после того, как из этой тысячи ипотек накопились пятипроцентные выплаты всем держателям бумаг класса «А». Ну и есть ещё рисковые бабульки: они хотят заработать 15 % годовых и покупают бумаги класса «С» – то есть те, по которым риск максимален.

Некоторые инвестбанки шли ещё дальше (хотя куда уж дальше?). Они покупали бумаги класса «С», делили их ещё раз: представляем вам облигации класса «парковщик», «официант» и «безногая старушка»! Затем паковали это в новую пирамиду, для совсем уж безбашенных бабуль из Осло, обещая им не 15 %, а все 25 % годовых, что для Норвегии – как для нас МММ. У них, если человек приносит деньги в банк, ему не дают проценты, а снимают их за хранение. А тут двадцать пять годовых! Хотя риск при этом огромен – как можно купить такой клубок финансовых хитросплетений? А вот как: достаточно было продавцу заявить, что бумаги обеспечены ипотечными кредитами. Формально так оно и было, но после перекладывания яйца из утки в зайца непонятно, где оказалась кощеева игла. Точнее, понятно где – у негра в яйце. При этом надо понимать, что на каждом этапе банк-эмитент всегда слизывает с общей корзины немного пенки, делая соотношение риск/доходность ещё хуже.

Стоит только нескольким безработным забросить на пару месяцев «Макдоналдс» и усесться играть в ГТА, как пирамида начинает рушиться. Не собирается транш для класса «официант», из-за этого и класс «С» вышестоящей пирамиды оказывается без выплат. Потом выясняется, что банк братьев Леманов взял под облигации класса «С» огромный кредит у банка Голдмана, а Голдман считал этот кредит невероятно надёжным: во-первых, Леманы всегда платили вовремя, а во-вторых, он же обеспечен ипотекой! И когда Леманы внезапно не смогли расплатиться по этому кредиту, все расчёты Голдмана пошли прахом, потянув за собой всю остальную финансовую братию.

Итак, в 2008 году всем стало очень больно. Банки сделали выводы и перестали раздавать ипотеки направо-налево, резко снизив пул потенциальных инвесторов в недвижимость. Средний класс оказался фактически отрезан от этого инструмента. Давайте угадаем, кто же выиграл, когда к осени 2013 года все поняли, что конца света не будет, а цена на квадрат выросла на 11 % к предыдущему году? Откроем букву Р или назовёте всё слово целиком? Банку, банку с огурцами не трогай, ирод!

Впрочем, хватит об американцах. Они, как известно, пытались в космосе шариковыми ручками писать и не догадались отправить туда карандаш. Посмотрим, как менялся индекс Джини в других странах. Взять, например, Великобританию. С 1980-го и до начала 2000-х индекс вырос там в 1,5 раза – с 25 % до 35 %, а доля доходов, которую забирает самый богатый процент британцев, – больше, чем вдвое: с 6 % до 15 % [112]! Как так вышло-то? А причины – те же самые, что и по другую сторону океана: рост фондового рынка и цен на недвижимость.

Чего уж говорить о странах попроще? В Азии, Африке и Латинской Америке всё обстоит намного, намного хуже. Да, мы начали эту главу с деиндустриализации США. Но деиндустрализация деиндустриализации рознь^[19].

Глава 11
Советская власть и деиндустриализация всей страны

Преждевременное заводоизвержение – новая проблема глобального развития. Хотя точнее будет сказать, не новая, а недавно известная, ведь проблеме-то уже лет 40. И до недавнего времени кое-кому было выгодно о ней, ммм… умалчивать. Как думаете, почему? Напишите эссе на эту тему и пришлите мне, буду рад ознакомиться.

Экономики богатых стран – США, Японии, Франции, Канады, Швейцарии – часто называют постиндустриальными. Имеется в виду, что большинство жителей работают уже в сфере услуг, а не на заводе. В представлении масс промышленный пейзаж переехал куда-то в Мексику, Китай или Турцию.

Вроде как для всего земного шара это хорошие новости: в беднейших странах появляется работа, и глобальная нищета стабильно отступает уже несколько десятилетий [113].

А теперь новости плохие. Дани Родрик, гарвардский экономист (странно, что им ещё не заинтересовалось ЦРУ; видимо, вокеисты^[20] хранят его душу) посвятил свою карьеру поиску закономерностей между глобализацией и безработицей. Он и придумал этот замечательный термин – «преждевременная деиндустриализация», и прочитал о нём я на страницах вражеского журнала Vox [114]. Попросту говоря, это когда промышленность уже уступает место услугам, только страны ещё не успели стать богатыми и развитыми. Он пишет в своём исследовании [115]: «С 1980-х годов развивающиеся страны в промышленности получили снижение и количества рабочих мест, и добавленной стоимости».

Особенно сильно проблемы деиндустриализации заметны в Латинской Америке и Африке. Мексика – отличный пример. Как представляют себе американцы, транснациональные корпорации переносили производство к югу от границы, чтобы воспользоваться уникальной комбинацией низких зарплат и быстрой логистики (там всё довольно интересно, но об этом чуть позже). Это было вроде как сказочно полезно для мексиканских рабочих – и несмотря на то, что их зарплаты куда ниже американских, по сравнению со средней зарплатой в Мексике у них всё было прекрасно. А продуктивность почти такая же, как в развитых странах! Разница в зарплатах должна была положительно сказаться на развитии производства, повышении продуктивности и в целом появления более высокого уровня жизни.

Но горькая правда заключается в том, что оно так не работает. После окончания нефтяного чуда от приграничных сборочных цехов никакого роста производительности труда в Мексике не произошло [116]. Да, там есть отделения больших международных корпораций, которые внедряют современные технологии и растут на 4–5 % в год. Но львиная доля экономики – традиционное производство типа семейных пекарен, да и оно не растёт, а падает – на 5–6 %. Промышленный сектор как был невелик, так и не вырос.

К середине семидесятых возможности для дальнейшего импортозамещения закончились [117]. Промышленный рост замедлился, вакансий для растущего городского населения не добавилось. Индекс Джини по доходу стал гораздо хуже, чем в ранние послевоенные годы. Большинство местных промышленных товаров были так дороги, что об экспорте не могло быть и речи.

И мексиканский случай типичен для многих развивающихся регионов – для других латиноамериканских стран, для Африки и для Ближнего Востока. Структурные изменения двигают экономику в нехорошую сторону. В отдельном исследовании [118] Родрик с соавторами делает кое-какие расчёты. Они делят мир на 4 региона: богатые страны, Азию, Латинскую Америку и Африку, – а потом разделяют рост производительности труда на два компонента. С одной стороны, меняется производительность труда внутри каждого сектора – в здравоохранении, IT, добыче полезных ископаемых. А с другой – происходят какие-то «структурные перемены», когда рабочая сила мигрирует из низкопродуктивного сектора в высокопродуктивный.

Что же обнаружилось на самом деле? Полная вакханалия и даже дебош! Если в ЮВА рост продуктивности был связан со структурными переменами азиатских тигров, в Африке и Латинской Америке всё произошло с точностью до наоборот! Рабочий класс выдавили с фабрик и заводов в ретейл, гаражи и придорожные кафе. Да и в Азии не везде всё хорошо.

Посмотрим на Индию [119]. Дело в том, что страны специализируются исходя из текущих конкурентных преимуществ. Долгосрочные планы у них почему-то не сбываются, и более того – экономики таких стран куда более чувствительны к внешним финансовым кризисам. Оказывается, драйвером роста в Латинской Америке очень долго (с 1950 по 1980 годы) было, укуси меня пчела, импортозамещение. Последующая деиндустриализация с оглядкой на США продемонстрировала полный провал, и теперь получить новые технологии становится всё труднее. К тому же в бедных странах типа Индии эластичность спроса на промышленные товары довольно велика (если машины дорожают, их перестают покупать – и неважно, что их произвели где-то рядом). В итоге очевидно, что отношение к производству необходимо менять. Вместо рыночного laissez-faire^[21] нужно мощно помогать развитию промышленности – и не радоваться тому, что у вас, как у развитых стран, всё больше людей идут работать в сферу услуг. Богатые страны могут себе это позволить, бедные – нет.

Будущее производства – в высоких технологиях. Причина этому – китайцы. Пусть кто-то думает, что они отнимают работу у американских трудяг, но правда в том, что доля занятости на производстве снижается со времён Второй мировой войны [120] (задолго до того, как Китай мог произвести хоть что-то, кроме еды и одежды, не говоря уже о какой-то конкуренции). А вот бедные страны вполне успевают увидеть эту деиндустриализацию. Они, можно сказать, успели к тому моменту, когда Китай научился производить практически всё.

Если рассматривать пример Латинской Америки, можно сделать вывод, что политика импортозамещения провалилась [121]. Основной проблемой была ориентация на внутренний рынок и отсутствие конкуренции. Каждая страна должна активно участвовать в мировой торговле, невозможно быть первым во всём. Отголоски провала доносятся и до сегодняшнего дня: например, Аргентина с её бесконечно высокой инфляцией.

Доля высоких технологий на рынке заметно растёт, мир идёт к тому, что практически любую профессию можно заменить искусственным интеллектом [122]. Менять отношение нужно не только к производству, но и к сфере услуг. Если рассматривать научные статьи последних лет, можно сделать вывод, что технологии уже похоронили большое количество профессий и в дальнейшем их число будет сокращаться [123].

Бедные страны увидят расширенный вид деиндустриализации, когда количество рабочих мест будет сокращаться во всех сферах жизнедеятельности. Стремительное развитие технологий может сыграть злую шутку с наиболее незащищёнными слоями населения, то есть с обычными работягами – и не только на заводе, но и в парикмахерских.

 

Антон Малов, аспирант, младший научный сотрудник

Существует огромная разница в деиндустриализации богатых и бедных стран. В США промышленность отлично растёт [124], а количество рабочих мест падает из-за того, что они автоматизируются. Производительность труда оставшихся работников просто космическая.

Но в бедных странах автоматизация приносит совершенно другой результат. Автоматизация сложных производств неизменно делает их похожими на компании IT-сектора. Там дизайн, программирование, апгрейд и дебаггинг куда важнее обслуживания станка нарядным человеком с молотком и отвёрткой. А для автоматизации, дизайна и программирования (пусть такой работы будет и не так много) к вам приедет консультант, как вы думаете откуда? Из очень развитой страны. А потенциальный сотрудник из вашей страны останется на морозе.

Некоторые гиганты автоматизации (Siemens или Bosch) производят не только промышленные датчики и контроллеры, но и потребительскую электронику: холодильники и кофемашины.

Это делает их в значительной мере не только поставщиком, но и потребителем своей же продукции, позволяя сокращать срок внедрения инноваций.

А главная задача бизнеса, пусть даже и в области автоматизации производства, – заработать как можно больше денег в обозримой перспективе. Это по-разному влияет на развитие компаний с историей и более юных. Сравним Huawei, где работает 200 000 человек (им в 2023 году исполнится 36 лет), и сопоставимые по размеру Siemens и ABB, которые развиваются с 19 века. Отношение к перспективе у них разное. Различия выражаются в бизнес-культуре, во внутренних процессах, в управлении рисками. Наукоёмкий бизнес стремится держать своё технологическое превосходство в сухом и тёплом месте – поближе к дому.

Автоматизация производства для покупателя и продавца – это две разные автоматизации. Бизнес будет продавать аборигенам свои решения как можно дороже и держать минимально необходимый набор техперсонала для поддержки. А персонал, показывающий способности выше среднего, будет перетянут на работу поближе к тёплому сухому месту. В ход будут пущены самые разные инструменты. Нужный компании технарь на такое клюёт – ему классная задача важнее вида из окна.

Защита технологического преимущества и его носителей может принимать занятные формы: ходят слухи, что компания Infineon, зарабатывающая на защищённых решениях (российские биометрические паспорта в том числе) не позволяет дюжине своих самых квалифицированных инженеров не только летать и ездить, но даже приходить в офис вместе! Некоторые азиатские компании прямо запрещают поездки в определённые страны по достижению определённого уровня технических навыков. Даже общепризнанно «доброкачественные» европейские компании выдают для командировок за океан пустые ноутбуки. В последние несколько лет всё чаще говорят про on-shoring – когда крупные компании возвращают ранее выселенную в более дешёвые страны разработку назад. Автор этих строк в 2011 году в одной австрийской таверне слышал, как СТО Infineon озвучивал предпринятые компанией шаги. Результаты тех шагов (неочевидные во время их внедрения) очень выгодно отразились на пандемийном и постпандемийном её развитии.

Про интернет вещей начали говорить ещё в святые девяностые, и как парадигма он хорош, дав начало немалому числу полезных для кожаных мешков штук. Но часто оказывалось так, что предложенные решения а) были слишком устремлены в будущее, и их реализация на практике не решала насущных задач (следовательно, никто не будет разрабатывать под это дело продукт) и б) решали реальные задачи избыточно, то есть находился «технологический костыль» дешевле и проще.

Кроме устранения чисто технологических проблем, накопившихся за годы развития – например, отсутствия масштабируемости IP-адресов, – интернет вещей обещал новые удобства, о которых мы и мечтать не могли. Пример таких задумок – «умный дом» – известен людям уже лет 20, но до последних пор массово не внедрялся. Уж казалось бы – какой простор для экономии средств, например, при установке умных регуляторов на радиаторы отопления! На деле вышло, что установка обычных механических регуляторов удовлетворяет изрядную долю потребителей. Более искушенная часть жителей заморачивается на регуляторы с таймером, и только совсем небольшой процент погружается в установку по-настоящему умных устройств.

Сейчас на этом рынке заметно оживление благодаря взаимодействию умных устройств с помощниками типа Алисы от Яндекса. Это намёк на то, что реальная польза от нововведений ограничена удобством конечного пользователя и требует колоссальных затрат на разработку протоколов, статистики и прочих скучных технических штук. И стоит всё это дело на выходе не таких уж и малых денег.

В промышленности тоже есть конкуренция, но специалисты сходятся во мнении, что рынок промышленной автоматизации – это хорошо слежавшиеся Siemens и Beckhoff с тонкой прослойкой из Mitsubishi. То есть другие производители есть, они неплохи, но любая система не может обойтись без специальных сетей для обмена данными, а рынок этих самых промышленных сетей исторически поделен между тремя производителями. Условный строитель завода СПГ может купить датчик давления ABB и контроллер от Schneider Electric, но соединять их придётся, используя сеть Profinet от Siemens. Почему бы сразу не купить и датчик, и контроллер от Siemens? Такое решение навсегда привязывает завод к немцам, обеспечивая вечный поток денег. Безусловно, ABB, Schneider и ещё несколько крупных компаний такая ситуация не устраивала.

В начале десятых годов стали появляться пресс-релизы про четвёртую промышленную революцию. Она уже вот-вот, и нам всем тогда ого-го! Даже канцлер всея Германии Анжела Меркель толкнула речь на самой большой выставке по промышленной автоматизации. Краеугольным камнем этой революции были открытые стандарты – не только для промышленных сетей, но и для программного обеспечения. В качестве кандидатов на замещение проприетарных технологий Siemens, Beckhoff и Mitsubishi были назначены не самозванцы – нет, технологический задел по ПО и сетям действительно мог повысить производительность, открыть и унифицировать форматы обмена данными.

Однако диавол кроется в деталях: текущие технологии были способны работать на пределе физических способностей устройств и нормально обеспечивать сбор данных. Управлять промышленным роботом в 10 раз быстрее, чем позволяет инерция полутонного манипулятора, не требуется. Но кого интересуют такие мелочи, когда можно поделить 60 % мирового рынка?

В 2016 году в Германии организовалась группа по продвижению новых технологий, призванная открыть решения по автоматизации. К группе стали присоединяться компании, скидываясь на стандартизацию и разработку новых прототипов, и через 1.5 года после основания накопилось достаточно задела, чтобы перейти под крышу OPC Foundation и назваться Field Level Communication Group. Тут-то на вечеринку заявился и сам Siemens! И Beckhoff, и Mitsubishi. Они ведь тоже радеют за светлое будущее, понимают в автоматизации, да и как откажешь лидерам рынка?

Внезапно в стандартизации и разработке начались проблемы, которые в течение последующих двух лет пришлось разгребать всем: свежеприбывшие, не стесняясь, саботировали работу и использовали любые предлоги для затягивания процесса. А предлоги у лидеров отрасли было хоть отбавляй. Но в лоб обвинять Siemens в саботаже в Германии, как бы это сказать, не принято. Особенно учитывая то, что многие из озвученных проблем действительно выглядели обоснованными.

Тем не менее 2 года прошли в борьбе и изрядно измотали остальных участников банкета. А тут ещё и пандемия! Многое было высказано, некоторые люди покинули рабочие группы, некоторые вещи стали обязательными, и некоторые правила были всерьёз внедрены. Текущая ситуация такова, что каждое пленарное заседание записывается, а видео выкладывается в общий доступ.

Но разве кто-то мешает в условной России начать пилить устройства на основе открытых стандартов и перестать зависеть от поставщиков? Объём рынка автоматизации в России достаточен для самоподдерживающегося бизнеса, да и компании, способные производить такие штуки, есть.

Александр Гоголев, ведущий исследователь международной технологической компании

Я добрался до отчёта [125] Конференции ООН по торговле и развитию (ЮНКТАД) от 2003 года. Отчёт показывает страшные результаты: после двадцати лет «рыночных демократических реформ» многие «развивающиеся» страны имеют те же самые проблемы, что и до этих реформ: плохой внешнеторговый баланс и высокий госдолг. Но самое главное: причины, которые к этому привели, никуда не делись. Вот чем это объясняется.

«Политика удержания курса национальных валют обеспечивалась притоком капитала. От этого курс местной валюты много где был ревальвирован, а высокая ключевая ставка мешала росту экономики – это типичная ситуация из 90-х. Развитие международной торговли и свободное движение капиталов привело к ухудшению торговых балансов многих стран: импорт вырос – выросли и внешние долги. Приток прямых иностранных инвестиций, даже обеспечивая необходимые технологии и навыки, является серьёзным фактором финансовой нестабильности. Потому что, если инвесторы по какой-то причине побегут обратно, экономике придётся туго».