Накануне отъезда Алика в Москву у него состоялся еще один прелюбопытный разговор с председателем тюменского отделения Союза российских писателей Самшутрифмовым, прояснивший восхождение Хамовского к вершинам литературной славы.

Самшутрифмов написал немало сложнозакрученных стихов, оформленных во множество сборников, и почитал себя как поэтическую звезду. Его заманили в маленький нефтяной город чинными приемами, деньгами, угощениями и теплыми речами. Литературные цветы алчут материальное и расцветают в вазах с деньгами. Самшутрифмов расцвел. Он свел Хамовского и Квашнякова с более высокими литературными цветами, помог главе маленького нефтяного города и главному редактору его газеты вступить в союз писателей, помог Хамовскому с написанием книг… После этого, сообразно северному этикету, внимание к Самшутрифмову иссякло, как к опустевшей бутылке водки. Но использованный поэт хотел неусыпного внимания от маленького нефтяного города и жаждал нетленности своих заслуг.

Голос Самшутрифмова в телефонной трубке воскресил в памяти Алика его приезды и пьянки-гулянки. Как он мог забыть этого амбициозного брюзгу?

Речь Самшутрифмова и сейчас извергала столь яркие оттенки самолюбования, что Алик в первый момент разговора почувствовал стыд оттого, что скупо поприветствовал столь великую личность, сошедшую с небес на разговор с ним – жалким дождевым червем.

– Что-то вы, видимо, забыли, кто вас проводил в Союз писателей, – по-царски обвинил Самшутрифмов. – Когда я был на вашем телевидении, вы пробежали мимо меня, не удостоив внимания.

– Видимо были дела, не судите строго, – ответил Алик, не понимая о чем говорит его собеседник, и предупредительно напомнил. – Однако вы так трепетно к себе относитесь, настолько любите себя…

– Да, люблю, и у меня есть даже строки: «как можно не любить то единственное, что имеешь», – ответил Самшутрифмов с усмешкой, выдававшей пренебрежение к тем, кто не знал столь великих строк, которые, несмотря на банальность и общеизвестность, он присвоил себе. – А по вашему отношению тогда ощущалось, что вы не хотите встречаться со мной. Я был неприятно удивлен.

Голос Самшутрифмова звучал назидательно и сердито. Баня, принадлежавшая Управлению физической культуры и спорта в маленьком нефтяном городе, пиво и строганина из нельмы с солью и черным перцем, и трое: Самшутрифмов, Конепейкин, похожий на бомжа поэт маленького нефтяного города, и Алик. Квашняков не пил и не участвовал. Это счастье осталось в прошлом. Как кратко счастье, даруемое теми, кто кормит.

– Что вы, – попытался успокоить фигуру литературы Алик. – Меня оттирают от вас. Я еле ваш телефонный номер узнал. Да и звоню – ради вас. Союз писателей вас разыскивает. Съезд послезавтра.

– Я уже год как сменил телефон, а им надо бы знать, – проворчал Самшутрифмов.

– Кстати, не подскажете, как выйти на литературные премии? У меня книжка получила «Золотое перо России» по журналистике, но по сути – она – произведение литературы, – проявил свой интерес Алик.

– Что ж, похлопочу за вас на премию Мамина-Сибиряка, – размеренно произнося слова, согласился Самшутрифмов. – Но придется взнос внести, что-то заплатить. Ведь это коммерческая организация. Ваши-то: Хамовский и Квашняков – получили премию Мамина-Сибиряка. Но звание денег стоит. Примерно тридцать тысяч. За меня, например, администрация вашего города заплатила. Я первый эту премию получил. Хамовский и Квашняков сами же ее и учредили. Они хорошо писателей прикормили, тех, кто обладает решающим словом на литературных конкурсах! Кархамина та же. Что ж деньги многое решают. А можно вас и на Горьковскую премию, но там уже сто тысяч рублей. Примерно тридцать возвращают в конвертике. Плюс к тому – дешевенький дипломчик в дешевенькой рамочке и небольшой фуршетик за ваш счет… А я!!! Я им помог создать ячейку Союза российских писателей, а они меня побоку! К Хердаму перекинулись, председателю отделения Союза писателей России. Я теперь им не нужен, наш-то Союз российский писателей – всего лишь альтернативный.

– Ну что ж, спасибо на добром слове, – поблагодарил Алик. – Не забудьте позвонить в Союз.

– Только вы о нашем разговоре никому, – вспомнил Самшутрифмов. – Пусть это останется между нами.

– Конечно, – пообещал Алик, но он был всего лишь журналистом.

***

Из разговора с Самшутрифмовым получалось, что Хамовский с Квашняковым с какими-то литераторами учредили литературный конкурс Мамина-Сибиряка только для того, чтобы лично получить литературные дипломы о признании своих книг. Алик вспомнил, как на заседании городской Думы, Квашняков оговорился на эту тайную тему, оправдывая денежные затраты: поездка в деревню, где жил Мамин-Сибиряк, установка ему памятника, мероприятия, посвященные писателю, ничего не значащего для маленького нефтяного города…

«А ежегодные литературные осени маленького нефтяного города! – напомнил себе Алик. – Все бюджетные организации рассчитывались за желание Хамовского стать писателем, за его многотомные издания, написанные купленными профессионалами. Даже телерадиокомпания, перед тем, как я стал главным редактором, оплачивала по приказу Квашнякова проезд в маленький нефтяной город и обратно всем литературным гостям. Пупик боялась списывать эти деньги, но потеряла страх, когда Квашняков выписал ей хорошую премию…»

Через накрытые столы маленького нефтяного города прошли многие литературные чины, писатели и поэты, чтобы задарма потрапезничать, оказать литературную услугу Хамовскому и удалиться восвояси. И Кархамина, связанная с журналом «Литературная учеба», опубликовавшая потом немало бездарных стихов придворных поэтов маленького нефтяного города, и Хердам, покрасовавшийся на сцене местного Дворца культуры, и Гондол, известный телевизионный ведущий. В маленьком нефтяном городе побывали крупные и мелкие писатели и даже Евдушенко и Паничев, которого Алик ехал переизбирать…

«Как незаметно стремление к истине и любопытство переходят в жажду славы и вечности, – размышлял Алик, уже сидя в самолете. – Но, если обычный писатель полагается на талант, пробивную силу и случай в надежде, что читатель его заметит, то чиновник, желающий стать писателем, поступает, не полагаясь на случайности, он покупает таланты.

Литературные звания и награды для многих, а может и для большинства, возникают в ходе процессов, схожих с защитой кандидатских и докторских диссертаций. Критики, призванные оценить произведение по достоинству, по высшей мерке, сидят, скучая, и ждут старта в ресторан, где столы уже накрыты. Какая там наука? Принимается все подряд, особенно, если угощение недурственно манит».

Интеллектуальный фильтр начинающих ученых, литераторов отрекся от своего призвания и предался выгадыванию личных благ, размывая интеллектуальные устои общества и девальвируя его образовательную систему. Алик понимал это, но радовался, что такая ситуация существует, поскольку в ином случае он не стал бы аспирантом московского института. Он и сам был человеком системы, немного странным, но не более. И тут Алик вспомнил слова Пальчинковой, которой пересказал свой разговор с Самшутрифмовым:

– От нашего города за наградой Квашнякову ездила Посульская из городской газеты. Кажется, в Екатеринбург. Там такая профанация! Ей за этим дипломом пришлось побегать. Кинули его, как кость собаке, с недовольством на лице.

***

Чем дольше живешь и чем больше читаешь, тем больше понимаешь, что любая история, как толкование событий, сходна с религией, в которую можно верить, а можно не верить. В каждой истории многое придумано и приукрашено.

Выбирая определенную веру, мы имеем определенные последствия и вынуждены прибегать к необходимым ритуалам.

Для жителей маленького нефтяного города Хамовский все еще оставался умнейшим человеком эпохи, талантливым литератором, трудовым доктором наук, честным человеком. Для Алика он все больше становился авантюристом, пройдохой, талантливым обработчиком населения, двуличным мерзавцем, искусным вором.

ПЕРЕРЫВ

«Кто вечно бежит, тот мало видит, чтобы видеть, не надо спешить».

Москва встретила Алика пропахшим старостью Домом писателей, где писательские умы набились в душный зал так тесно, как в советское время набивали соломой красивых матерчатых игрушечных медведей. Паничев что-то говорил, но Алику он был не интересен. Когда в школьные годы он смотрел на портреты великих писателей, то явственно ощущал нечто неживое и даже устрашающе мертвое. Это чувство походило на впечатления, полученные в зоологическом музее от просмотра чучел медведей и прочего зверья, а также законсервированных в стеклянных банках внутренних органов.

Ужас охватывал его, а не почтение, как того ни желали создатели настенной галереи портретов. Люди, с потусторонним названием – писатели, грабили свою жизнь, тратя ее на сочинения! Чистейшее самоубийство, пахнущее пылью и тлением…

Алик отметил командировочное удостоверение и ушел в ресторан «Дурдин», который ему открыл его московский друг Александр, и где жизнь была куда интереснее, чем писательское отшельничество.

На деревянных столешницах, покрытых морилкой и лаком, лежали салфетки, вдетые в сушки, будто диковинные крылатые насекомые с блестящими загорелыми спинами присели отдохнуть. Одинокая граненая рюмка ощетинилась зубочистками. Черная крученая проволока придерживала тяжеловесные солонку, перечницу и зеленые салфетки. И краткое меню «Для дружных компаний».

Официанты, одетые в черные халаты из плотной ткани и рубашки в зеленую полоску, манерно ходили мимо под ритмы русскоязычной музыки, ставшей редкостью для кафе, магазинов и ресторанов на российской земле.

Вскоре на столе появились салат «под шубой» из подкопченной семги, жареная форель, начиненная фаршем из креветок и хорошее пиво – а это куда лучше, чем заседание писателей…

Потом Алик много гулял по Москве и, выйдя на Тверскую, посетил китайский ресторанчик, где блюда подавались на досточке и маленьких сковородочках.

Он гулял, дышал, глазел и ел, и испытал в командировке лишь одно огорчение – от разговора с Пальчинковой.

– Вера, как прошло сообщение о Гориловой? – спросил Алик по телефону.

– Вечером вышло нормально, но потом начались звонки из администрации и пришлось снять все повторы, – со вздохом хозяйки, у которой не получилось тесто, произнесла Пальчинкова. – Звонил Сипов, ты же знаешь – Хамовский сейчас в отпуске.

– Жаль, но этого стоило ждать, – завершил разговор Алик.

«Вера испугалась», – расценил он, но быстро забыл о случившемся, поскольку работал над новым рассказом.

ЛИШНИЕ ГЛАЗА

«Разум нужен в большей степени для того, чтобы предвидеть, а не затем, чтобы претерпевать то, чего можно избежать».

В одной трехкомнатной квартире, какой мало и одной-то семье конторского служащего или среднего бизнесмена, жили: две пары начинающих супругов, только-только награжденных первенцами, и дед с бабкой, видевшие время правления последнего российского царя. Каждая семья занимала одну комнату, и никто сильно не роптал, хотя каждое утро встречались.

Со стариками уходит память о нас, как о детях, вместе с детьми приходит память о нас, как о стариках. И память о стариках в этой квартире сложилась особенная. В комнате пенсионеров располагались два источника удовольствия: редкостный по тем временам малоэкранный телевизор и неиссякающая кладезь алкоголя, который гнала бабка Мария.

Бражка получалась мутная, болезненная для головы, но по создаваемому настроению опережала любую водку, а вишневка из сибирской вишни с добавлением рыночного чернослива претендовала на истинный деликатес.

Все алкогольные изделия бабка Мария сливала в десятилитровые бутыли и тайно хранила под высокой пружинной кроватью, прикрывая их широким покрывалом, приспущенным почти до пола…

Но как-то воскресным утром две тряпочные занавесочки, заменявшие бабке Марии двери, слегка задрожали и разошлись в стороны, выпустив наружу, словно бы куклу в кукольном театре красную и отечную со вчерашнего перепоя голову Кольки Южакова…

***

Колька был одним из проживавших в той квартире молодых отцов – среднего роста крепкий мужчина чем-то похожий на актера Леонова. Он уже с пятницы вместе со своей мамой, приехавшей погостить, отмечал выходные снарядами: крупными бутылками портвейна, которые, попадая на стол, валили с ног. Вот и свалили.

***

Инстинкт звал Кольку налево – под кровать, а бабка Мария лишь испуганно наблюдала за его хищным продвижением, боясь произнести слово.

Контуженный портвейном Колька медленно и страшно тянул в комнату свою раздетую тушу, истребляя сомнения относительно своих целей. Но внезапно его лицо приняло осмысленное выражение, он замер, свел руки вместе, сцепил пальцы, уткнулся в них лбом, словно крепко молящийся грешник, и прохрипел:

– Мария Федоровна, дева Мария, спасите, ради Бога, спасите!

– Бражки у меня нету, – неуверенно произнесла бабка Мария.

– Ну… вино-то… есть? – едва выговорил Колька, оставляя между словами наполненные тишиной дыры, так что вопрос походил на редкозубый рот.

Бабка Мария пристально посмотрела на Кольку, раздумывая, что ответить.

– Ну, я знаю же, что есть, – более связно сказал Колька.

Он молящее взглянул на бабку Марию.

– Есть, – смягчилась бабка, – но только под кроватью. Дед обычно достает, но деда нет…

Дед Алексей пенсионно скучал в четырех стенах и с удовольствием постораживал в одной из организаций.

– …У меня сил не хватит, – пояснила бабка Мария.

– Я достану, – с искренним смирением вымолвил Колька. – Я достану.

Чужих к тайным запасам бабка Мария не допускала. Лишний глаз – он как дыра в мешке.

– Ты, Коля, не знаешь, какую бутылку брать, – ласково ответила она.

– Какую скажете, – Колька сказал так угодливо, что бабка Мария рассмеялась. А где смех – там и облегчение.

– Принеси лучше ковшик с кухни, – попросила бабка Мария.

– Ецки пецки по-немецки, – весело вскрикнул Колька, обретя силы, встал на ноги и, едва не запутавшись в занавесках, двинулся на кухню, а пока он ходил, бабка Мария сама залезла под кровать и вытащила бутыль вина. Зачем нужны лишние глаза?

***

Возвращение Алика в телерадиокомпанию маленького нефтяного города было кратким: его ждал отпуск. Он вызвал Пальчинкову, чтобы дать последние указания.

– Одной информации по делу Гориловой, выпущенной в эфир, недостаточно, – Алик пресек стоны заместителя о сложностях работы в его отсутствие. – Надо узнать, кто из чиновников администрации получал премии.

– Будут такие фамилии, что закачаешься, – со вздохом отмахнулась Пальчинкова. – Сам понимаешь: Хамовский – среди первых.

– Предполагать можно все, – успокоил Пальчинкову Алик. – Надо знать точно. Пошлем информационный запрос.

– Так уж они и ответят!? – засомневалась Пальчинкова.

– Тут не все просто, Вера, – опять успокоил заместителя Алик. – Дело заведено на Горилову, но возьмет ли она на себя вину за премии чиновников? Она вынуждена защищаться. Есть вероятность, что она всех сдаст. И будет права.

– Может и получится, – согласилась Пальчинкова.

– Сегодня направляем информационный запрос, а ты, пока меня не будет, лови ответ, – попросил Алик…

ПОПУТНЫЕ МЫСЛИ

«Хорошая мысль, как редкая птица: стоит промедлить…, как она улетела».

Только уезжая из дома, узнаешь, что принадлежишь миру.

***

Где вы видели щепку, сопротивляющуюся велению волн? – только человек способен на подобное. Волны судьбы не властны над тем, кто не жалеет усилий, чтобы добраться до намеченного берега. Но большое благо, если волны судьбы несут в избранном направлении, тогда результаты усилий умножаются. Но многие ли из нас чувствуют эти волны судьбы, их направление, а сколькие из нас вовсе не стремятся войти в море?

***

Стремление к управлению, отличает человека от природы. Самое главное, что создал человек – это не колесо, а выключатель и регулятор. Петля на шею и пульт телевизора – звенья одной цепи управления. Если бы солнце создал человек, то на нем непременно был бы выключатель и регулятор.

***

Что значит жить достойно? Достоинство – это оценка, субъективный взгляд, а значит – иллюзия. Жизнь полна иллюзий и состоит только из них, а значит – любая реальность сказочна, и нет единой оценки достойной жизни, а значит – главное – личное ощущение. Но так можно оправдать все…

***

Обожествляя, частично слепнешь, так как, чтобы создать Бога, нужно смотреть в одну сторону. Глядя в разные стороны, можно потерять направление. Человек, желающий продвинуться вперед, должен поклоняться Богу, хотя бы временному.

***

В море купаются и трус, и герой, и умный, и дурак – любой. Море служит каждому. В этом и состоит универсальность великого. В нем каждый находит любимое…

***

Иногда и после одного сказанного слова хочется отдохнуть…

ОТЧЕТ

«Если бы карандаш ежедневно составлял отчет о своей работе, то он бы не успевал писать то, что нужно для отчета».

В святом колодце Сербского, то есть в маленьком нефтяном городе, Алика ждал любопытный отчет Пальчинковой.

– Ну и спектакль они мне тут устроили! – вздохнула она, предвосхищая рассказ.

– Не томи, рассказывай, – попросил Алик.

– Вызывает меня Сипов, а там уже Горилова, – начала Пальчинкова. – В руках у нее весь список премированных через ее предприятие. Она говорит, прямо при Сипове: «Я готова отдать этот список, хоть сейчас».

– Я ж говорил, не рискнет она всю ответственность брать на себя, – обрадовался Алик.

– Подожди, не радуйся, – остудила Пальчинкова. – Она положила список на стол, и я успела его прочитать. Хамовский шел первым с суммой более миллиона. Далее: Лизадков, Сипов, Безмер, Пыляева – в общем, вся верхушка администрации и даже старуха Скрипова – заведующая управлением соцзащиты.

– Ну и где этот список? – нетерпеливо спросил Алик.

– Его не дали, – Пальчинкова произвела типичный жест торговок, у которых кончился товар. – Сипов забрал список. На этом все закончилось.

– И ты не попыталась его как-то изъять? – огорчился Алик.

– Как? Что, из рук вырывать?! – справедливо возмутилась Пальчинкова.

«Пальчинкова отработала на себя: видела список, и ничего для эфира, – по-своему оценил Алик. – Играет на администрацию. Я требую и зарываюсь, получаю минусы, а она приглушила мою инициативу и зарабатывает плюсы».

– Как творчество, новый фильм о городе готовится? – спросил Алик, чтобы уйти от неудачной темы.

– Готовится, – с иронией произнесла Пальчинкова. – Никто ничего делать не хочет. Я давлю. На меня крысятся. Спрашивают: на чьей стороне? Вообще, я так устала от общения с журналистами…

Пальчинкова говорила искренне, но Алик отнесся к ее сообщению отстраненно, как к рисовым революциям в Тайланде…

Интерес, любопытство и чувство долга у окружающих, в том числе и у журналистов, не возбудить ни за какие деньги. Они либо есть, либо – нет. Алика уже не огорчало, что у остальных журналистов нет естественной тяги к искусству. Проходя мимо Публяшниковой, он подумал, что человек создал столько запахов, что прокуренным мужиком может пахнуть и от женщины. Его увлекло уже не вдохновение журналистов, а их изучение, как особенного животного вида.

«Одинокой фигурой партию не сыграешь», – опять поймал мысль Алик.

Исследуя небо, птенец вылезает из яйца и летает. Но цивилизация привела к тому, что часть птенцов не покидает яиц, а другая часть из тех, кому разрешено покинуть яйца, существует лишь для того, чтобы быть упакованной. Появление свободной птицы стало скорее исключением, чем правилом. Цивилизованное счастье состоит в определенности пути и наград. Инстинкт цивилизованности присутствовал в Алике, но на середине жизни он ощутил желание отклониться от пути, он не хотел нести чин до гроба.

МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ НЕВИДИМОГО

«Хорошая мысль схожа с неходовой купюрой: цену имеет, а к оплате не принимают».

Телефонный звонок в следственный комитет принес ожидаемое известие. Дело Гориловой родило дело Хамовского, и оно выползало из узкой щели факса. Алик схватил бумагу, как только она высвободилась, живо ушел в кабинет и прочитал:

«Установлено, что глава маленького нефтяного города Хамовский незаконно издал распоряжение «Об утверждении положения о премировании» правами начальника «Управления коммунального заказа» депутата Гориловой работников администрации маленького нефтяного города, в том числе и самого Хамовского и его заместителей. В результате в течение почти четырех лет бюджетные средства, предусмотренные на благоустройство, подготовку к зиме и капитальный ремонт, выплачивались в виде премий указанным должностным лицам».

«Публиковать или нет?» – опять задумался Алик, пристально вдумываясь во вполне очевидный и еще более реальный, чем в случае с Гориловой, подтекст вопроса: «укладывать голову под гильотину или нет?»

Но, встав на лыжню, – выбираешь определенный путь.

Алик уже предощущал желчный вопрос Гориловой:

«Про меня можно писать, тут вы смелы, а про главу города – смелости не хватило?»

«Я покажу себя трусом, если не решусь», – напомнил себе Алик…

Информация про Хамовского вышла в телевизионном эфире маленького нефтяного города внешне тихо и спокойно. Алик специально выпустил ее в пятницу, потому что субботние повторы наиболее эффектны, и в субботу его домашний телефон разрывался от звонков Сипова. Алик знал, что звонит именно Сипов, поскольку только что получил сообщение с телецентра.

– Звонил Сипов, просил снять повтор, но я сказал, что мы действуем только по вашему приказу, и дал ваш телефон. Так что ждите…, – передал Виталий Ушлый, один из дежурных техников.

«Однако, одна телевизионная информация забудется, – размышлял Алик, глядя на нервирующий его телефон. – Весь риск, который я принял на себя, обернется мне более серьезными последствиями, чем те, которые я доставил Хамовскому. Тут надо действовать по-научному».

Приятно быть верным себе, своим идеям, родине. Стоит почувствовать вкус этой не приносящей денег верности, как без нее невозможно становится жить.

Информация об изменениях в деле Хамовского, а точнее о том, что оно не прекращено, как это обычно бывает с делами против высоких чиновников, стала выходить, как минимум раз в две недели. Администрация маленького нефтяного города постепенно успокоилась и даже привыкла. Хамовский пребывал в отъездах. О достижении результата Алик узнал, когда на одном из домов маленького нефтяного города появилась надпись:

«Хамовский – вор. Он украл девять миллионов!»

В маршрутных такси маленького нефтяного города говорили только о воровстве среди городского руководства. Алик сумел пробить броню населения с помощью

простого геббельсовского правила: эффект запоминания дает повторение и только повторение.

***

Примерно в это же время, бегая после работы в спортивных целях по тайге, Алик находил белые грибы на выжженных пожаром местах. Грибы вырастали там, где их и быть не должно. Это вселило в сердце Алика уверенность, что удача подстерегает его именно на пути выжженном. И не надо бояться разрушения, если оно предопределено.

«Пусть враги беснуются и нападают», – легкомысленно думал он, а точнее – и вовсе не думал о врагах и их планах. Что ж свои долги каждый создает сам, иногда легкомысленно и незаметно для самого себя, и тогда узнать, что создал долг, можно лишь тогда, когда потребуют его уплату.