Грехи отцов

***

Опасения отца оказались напрасными: давнишние уроки танцев припомнились легко и быстро. Танцмейстер, господин Ланде, нашёл у Филиппа врождённую грацию и хороший музыкальный слух. Минувшие восемь лет бальные моды изменили несильно. И за несколько часов с помощью княгини, танцевавшей отменно, месье Ланде повторил с молодым князем самые популярные танцы и отбыл весьма довольный собой, учеником и полученным гонораром.

На охоту княгиня не поехала, Андрей Львович сказал, что она не любительница травли. В карете по пути в «Ягд-Гартен» Филипп с отцом впервые остались наедине. Андрей Львович безучастно скользил взглядом по движущимся за окном теням. Чужое усталое лицо с потухшими глазами.

Молчание затягивалось. От неловкости Филипп решился нарушить паузу:

– На каких лошадях мы поедем? Они уже на месте?

– Лошади не понадобятся. – Филиппу показалось, что по лицу отца скользнула тень. – Нынче охотятся по-другому.

Снова помолчали. Затем, словно вынырнув из своих невесёлых дум, отец взглянул в упор, и Филипп невольно опустил глаза. По спине, точно ядовитое пресмыкающееся, медленно полз холодный ручеёк.

– Вы уже решили, на каком поприще желаете служить России?

Обращение на «вы» давало понять, что разговор предстоит серьёзный.

– Нет, батюшка.

– В науках вы преуспели изрядно. Я осведомлялся, – продолжил Андрей Львович, и Филипп удивлённо вскинул на него глаза.

Осведомлялся? Отец, писавший ему в год по десять строчек и ни разу за восемь лет не изъявивший желания повидаться с ним, осведомлялся о его успехах?!

– Однако мне не ведомо, к чему вы питаете склонность… К военной ли карьере или, быть может, статская служба вам по нраву?

Филипп, всю жизнь убеждённый, что совершенно неинтересен отцу, не особо задумывался о будущности и теперь растерянно молчал.

– Впрочем, по новому закону вы как единственный наследник можете и вовсе быть освобождены от всякой службы, чтобы заниматься делами семейными³¹. Подумайте, вам решать, какую жизнь вы хотели бы вести…

– Что бы вы мне посоветовали, батюшка?

– Вы получили блестящее образование, и будет жаль, коли вы осядете дома. В то же время вы мой единственный наследник, продолжатель рода, и я не хотел бы, чтобы вы избрали сопряжённую с опасностями планиду военного… Я слыхал, вы весьма преуспели в изучении языков. Сколько языков вы знаете?

– Шесть. Немецкий, французский, английский, итальянский, голландский и латынь.

– Я хочу предложить вам строить карьер на дипломатическом поприще. Василий Иванович Стрешнёв, свояк вице-канцлера – мой хороший знакомец. Думаю, он не откажется помочь…

Видя его смущение, отец добавил:

– Понимаю, сынок, ты растерян. Я не тороплю тебя, обдумай всё как следует. Покуда я жив, мои связи тебе кстати придутся, и мне бы хотелось устроить твоё будущее.

Неожиданное «сынок» заставило Филиппа дрогнуть. Со дня смерти матушки ему не приходилось слышать этого слова. От тона, каким была сказана последняя фраза, веяло усталостью. Да, похоже, мачеха убивается не зря – в отце чувствовался внутренний надлом.

– Ну вот, подъезжаем. – Андрей Львович взглянул в окно.

Через пару минут карета остановилась.

***

Вокруг шумел густой лес. На большой поляне стояло несколько экипажей. Возле некоторых прохаживались господа с ружьями в руках и даже дамы, одетые в костюмы для охоты – длинные приталенные кафтаны и маленькие изящные треуголки. Между деревьев скрывалась широкая тропа.

Отец раскланялся со знакомыми, достал пару штуцеров, один вручил Филиппу, и они двинулись через парк.

Бывшие владения «Светлейшего»³² более напоминали лес – пели птицы, ветер гулял в ветвях. Просто удивительно: всего четыре дня прошло с тех пор, как они с Данилой ехали по разбитой лесной дороге, а деревья уж распустили нежные клейкие листочки. Свежий воздух пах по-весеннему пряно. Хотелось пить его, как дорогое вино.

Отец был молчалив, сосредоточен и шагал впереди. Лес между тем редел, и вскоре показался залив. Свинцово-серые тусклые волны лениво лизали пологий берег, с шорохом трогали гальку.

На небольшом возвышении, располагалось странное деревянное здание с узкими, точно бойницы, окнами. Перед ним простиралась обширная поляна.

С одной её стороны стояли высокие повозки, вокруг которых толпились люди, с другой в лес уходил длинный парусиновый забор. Постепенно сужаясь, он превращался в коридор, терявшийся между деревьев.

Здесь было множество людей. Они стояли возле повозок небольшими компаниями, оживлённо переговаривались, некоторые переходили от группы к группе, некоторые поглядывали на павильон поодаль.

Следом за отцом Филипп присоединился к одной из компаний.

– Андрей Львович, друг мой! – Темноволосый мужчина лет сорока пяти крепко обнял отца. – Как поживаешь? Где твоя прелестная княгиня? А сей, что за недоросль?

Он весело взглянул на Филиппа.

– Иван Иванович, – отец приветливо заулыбался, – позволь тебе представить моего сына, Филиппа Андреевича Порецкого.

Филипп поклонился.

– Иван Иванович Неплюев, – представился мужчина, – давнишний вашего батюшки приятель. Слыхал, вы учились в Голландии? Какую карьеру намерены избрать?

Филипп во второй раз за день был приведён в смятение этим вопросом.

– Ещё не определился, ваше превосходительство, – отрапортовал он.

Отец, Неплюев и стоявший рядом с тем молодой мужчина, что отрекомендовался Адрианом Ивановичем, завели беседу об отношениях с Константинополем и причинах провала мирного конгресса в Немирове. Филипп почти не слушал.

Подходили ещё люди, вооружённые карабинами, двуствольными ружьями и штуцерами, многие кивали отцу и Неплюеву, с интересом посматривая на Филиппа. Женщин было совсем мало.

Умом Филипп понимал, что юная графиня Тормасова никак не может очутиться здесь, но всякий раз, как между деревьев мелькали пышные юбки, сердце его замирало.

– Что и говорить, каналья Вильнёв³³ блестяще справился со своей задачей. Конфузию нам знатную учинил… – громко рассказывал Неплюев, когда по рядам дуновением ветра пронеслось: «Идут!»

Тотчас всё смолкло, и присутствующие оборотились в сторону деревянного павильона с окошками-бойницами. От него двигалась целая процессия. Возглавляла её крупная дама, облачённая в роскошное платье. Об руку с ней выступал мужчина в длинном парике, весь сверкающий золотым позументом.

«Государыня», – понял Филипп, с волнением вглядываясь в приближавшихся.

Дама оказалась темноволоса и смугла. Полное, длинноносое лицо было невыразительным, будто ваятель вылепил его начерно да и позабыл довести до ума.

Мужчину можно бы, пожалуй, назвать красивым, если бы не слишком тяжёлый подбородок и надменно оттопыренная нижняя губа.

– Государыня и герцог Эрнест Бирон, – шепнул отец чуть слышно.

Две молодые женщины, шедшие следом, радовали глаз больше. Первая, темноволосая, была совсем юной, не старше его самого – стройная и миловидная, но с неулыбчивым и чуть сонным лицом.

Вторая и вовсе показалась Филиппу красавицей. Впечатлению этому способствовали не столько приятные черты и большие голубые глаза, сколько выражение лица. На фоне сонной соседки и надутой государыни, словно сошедшей с парадного портрета, незнакомка казалась удивительно милой и какой-то живой, что ли…

– Анна, принцесса Мекленбургская, племянница государыни, и цесаревна Елизавета Петровна, – прошелестел за плечом отец.

Возле темноволосой шли худенький белокурый юноша столь субтильного сложения, что казался подростком, и смуглая темноглазая очаровательница с прелестными ямочками на щеках. На девицу принцесса поминутно оглядывалась, что-то негромко ей говоря, спутника же, казалось, не видела вовсе.

– Фрейлина принцессы, Юлианна фон Менгден и принц Антон Брауншвейгский, – пояснил отец шёпотом.

Чуть позади двигалось несколько мужчин, двое из которых невольно привлекали внимание. Первый – лет пятидесяти, одутловатый и грузный, несмотря на дорогой наряд, вид имел неопрятный, словно засаленный. Двигался он тяжело, всем весом опираясь на трость и приволакивая ногу. Второй, пожалуй, ещё постарше, напротив, смотрелся щеголем. Сухощавый, стройный, он шагал легко и быстро. Однако черты красивого улыбчивого лица показались Филиппу чересчур слащавыми, что в соединении с цепким, стылым взглядом производило неприятное впечатление. Шли эти двое рядом, но как бы по отдельности, словно не замечая друг друга.

– Его высокопревосходительство, граф Андрей Иванович Остерман, вице-канцлер, – кивнул князь на первого. – И его превосходительство, граф фон Миних Христофор Антоныч, генерал-фельдмаршал.

Далее поспешали прислуга и егеря под предводительством обер-егермейстера.

Императрица со свитой прошествовала к центральной повозке, вокруг которой всё тотчас пришло в движение, приглашённые расступились, давая дорогу. Бирон поднялся на повозку первым и подал спутнице руку. Принцессам и фрейлине помогли взобраться Миних и принц Антон. Остермана под руки втащили два егеря.

Филипп издали видел, как цесаревна Елизавета, грациозно подобрала юбки, протягивая ручку фельдмаршалу, а тот в ответ поклонился, поцеловал пальчики и что-то сказал. Елизавета рассмеялась и кокетливо поправила выбившийся из-под шляпы локон.

По примеру императрицы прочие охотники тоже стали занимать свои места. Следом за Неплюевым и отцом, Филипп взобрался на крайнюю повозку, остановившись чуть сбоку. Взгляды были обращены на центральный ягд-ваген, где находилась царица. Филипп видел, как Бирон что-то сказал обер-егермейстеру, который, в свою очередь, махнул егерям, и те ускакали в лес.

– Сейчас егеря погонят дичь, – пояснил отец. – Стрелять можно только после того, как выстрелит государыня. Первыми бьют с центрального вагена, а мы уж после, когда зверь поравняется с нашей повозкой.

Из леса послышался отдалённый гул, постепенно нараставший и переходящий в сильный, с каждой секундой приближающийся шум. Окружающие начали поднимать ружья.

Неожиданно из полотняного коридора на лужайку перед повозками выскочил олень, за ним пара кабанов и несколько зайцев. Императрица сноровисто вскинула штуцер, прогремел выстрел, и олень, подогнув ноги, упал на колени, а затем медленно завалился набок.

Ошалевшие от ужаса звери заметались по поляне, а из парусинового коридора выскакивали всё новые и новые животные. Филипп увидел несколько волков и стадо диких коз, что бок о бок носились между повозками, не обращая друг на друга внимания. Загремели выстрелы, лужайку заволокло едким сизым дымом. На траве уже лежало немало безжизненных тел, но загонщики продолжали выгонять под ружья следующих смертников, падавших на землю десятками.

Филиппа замутило. Воспользовавшись тем, что на него никто не смотрит, он спустился с повозки и скрылся среди деревьев.

Глава 3. Цесаревна Елизавета Петровна

Филипп не думал, куда идёт, просто старался оказаться подальше от жуткого места, пропитанного запахом пороха, крови и предсмертного безысходного ужаса.

Когда звуки выстрелов слились в глухой отдаленный гул, он решил вернуться к экипажу и уже там дожидаться князя.

Однако это оказалось не так легко, как ему видилось, и спустя четверть часа Филипп с удивлением понял, что заблудился. Он остановился, пытаясь вспомнить, где находилось солнце, когда они шли к поляне. Мимо промчался ошалевший от ужаса облезлый после зимы заяц.

Повезло бедняге. Вот только надолго ли…

Сосредоточившись, Филипп всё-таки вспомнил, в какую сторону двигался, прикинул направление и пошёл, рассчитывая выйти на тропу, по которой проходил вместе с отцом.

Вскоре неподалёку послышался неторопливый стук копыт. Он двинулся на звук и внезапно вывалился из кустов на тропинку прямо перед лошадью, ехавшей неспешной рысью.

Красивая породистая кобыла испуганно вскинулась на дыбы, захрапела и шарахнулась в сторону. Молодая женщина, что сидела на ней, бросив поводья, в этот момент разглядывала себя в маленьком ручном зеркальце. В следующую секунду незнакомка, взвизгнув, вылетела из седла и свалилась в пышный придорожный куст. Филипп бросился к даме, отчего лошадь окончательно перепугалась и, храпя, умчалась прочь.

– Сударыня, вы целы? – не зная, куда деваться от неловкости, Филипп помог незнакомке подняться.

Женщина выбралась из куста, поправила съехавшую на лицо шляпу и оказалась… цесаревной Елизаветой Петровной. Сорвав с головы треуголку, Филипп вытянулся, глядя во все глаза.

– Простите, ради бога, Ваше Высочество, – пробормотал он убито. – Вы не ушиблись?

Та вдруг рассмеялась звонко и весело.

– Хорошо я, должно быть, гляжусь, – сказала она, вытаскивая из волос листья и отцепляя репьи с кружевных манжет. – Кикимора, да и только!

– Скорее лесная нимфа, – проговорил Филипп тихо.

Вблизи она оказалась ещё краше: круглое нежное лицо с тонкими чертами, пухлые яркие губы, задорно вздернутый носик. В веселом взгляде прыгали чёртики. Странным образом, сейчас она казалась моложе.

– Да вы галантный кавалер! – Она снова рассмеялась. – Кто вы? Что-то я вас прежде не встречала…

– Простите, Ваше Высочество. Князь Филипп Андреевич Порецкий к услугам Вашего Высочества.

– Прикажу продать Коломбину. Красивая, конечно, кобыла, да уж больно дурноезжая… Хотя я люблю норовистых лошадей… – Елизавета закончила ликвидацию ущерба своей красоте, без стеснения полюбовалась в изящное зеркальце и повернулась к безмолвно застывшему рядом Филиппу:

– Ну и что же мы с вами будем делать, князь Филипп Андреевич Порецкий? Лошадь моя ускакала… Как я должна добираться до каретного двора?

– Весь к услугам Вашего Высочества, – повторил Филипп. – Прикажете – на руках понесу!

Елизавета улыбнулась, как умеют улыбаться только очень красивые женщины – кокетливо и с осознанием своей неотразимости:

– Верю, донесёте в целости и сохранности, но, пожалуй, не стоит эпатировать мою свиту. Им, бедным, и так живётся несладко – языки болят судачить целыми днями. Так что довольно будет просто сопроводить меня.

– С удовольствием сделаю это, сударыня, если вы объясните мне, куда следует идти. – Он вдруг почувствовал странное возбуждение, как после бокала крепкого вина. – Простите, но я здесь впервые.

Елизавета оперлась на его руку, и они пошли по тропе в сторону, куда ускакала пугливая лошадь.

– Князь Порецкий… – задумчиво повторила цесаревна. – Княгиня Мария Платоновна Порецкая вам не родственница?

– Да, Ваше Высочество, она вторая жена моего отца.

– Красивая женщина. И отчего же я не встречала вас прежде? У меня преизрядная память на лица, а ваше и запомнить нетрудно.

– Я много лет провёл за границей, Ваше Высочество. Вернулся на днях.

– Как я понимаю, вы приехали на охоту. Отчего не охотитесь?

Филипп помолчал, подбирая слова.

– Я не привык к такому способу травли, – сказал он, наконец, тихо.

Елизавета Петровна взглянула внимательно и усмехнулась:

– Вы деликатны, но искренни. Искренность не добродетель в наши дни, она может сослужить вам дурную службу… Я тоже предпочитаю охотиться по-другому, но не являться, когда меня пригласили, не могу.

– Почему же вы уехали?

– Устала. Скажу, голова от стрельбы разболелась. После охоты сестрица Анхен будет в хорошем настроении, и мне не грозит её гнев.

Она смолкла, о чём-то задумавшись, а Филипп не смел нарушать паузу.

– У вас редкое имя, – проговорила она, наконец. – Вы не француз?

– Нет, Ваше Высочество. – Он улыбнулся. – Моя матушка была из рода Колычёвых, а родился я девятого января, в день поминовения святителя Филиппа³⁴. Рождение моё тяжело далось матушке. Думая, что умирает, она дала обет святому, назвать в его честь сына, если останется жива.

– Имя красивое, вам под стать, и история трогательная, – улыбнулась Елизавета.

У Филиппа загорелись щёки. Его одолевало ощущение нереальности происходящего. Так бывает иногда во сне, когда спишь и знаешь, что всё сон, и смотришь виде́ние, будто сказку.

– Сколько же вам лет?

– Девятнадцать.

– И чем вы занимались в заграницах?

– Изучал науки, Ваше Высочество.

– Изрядно преуспели?

– Судить не мне, – Филипп потупился, – но учителя были довольны.

– Что же вы постигали?

– Языки, астрономию, географию, математику.

– Чем собираетесь заниматься далее? – спросила она по-французски.

– Служить Вашему Высочеству, – так же по-французски отвечал Филипп, невольно отметив, что этот вопрос ему сегодня задают уже в третий раз.

Елизавета кокетливо блеснула глазами.

– Я бы, пожалуй, взяла вас на службу, князь, да не могу. Моим двором распоряжается граф Остерман. Сама я даже горничную без его ведома нанять не вольна.

– Это неважно, – вдруг неожиданно для себя самого серьёзно проговорил Филипп, с восхищением глядя на неё. – Если у Вашего Высочества появится нужда в преданном всей душой человеке, буду рад отдать жизнь за Ваше Высочество!

Лукавая улыбка сошла с лица цесаревны, взгляд стал внимательным и острым:

– Я запомню ваши слова, сударь.

Между тем тропинка вывела на обширную поляну, где стояли приземистые деревянные строения, конюшни и несколько экипажей.

– Ну, вот мы и пришли. – Она взглянула на Филиппа. – Найдёте обратную дорогу? Ваша карета, должно быть, у восточного въезда.

Филипп замялся, и Елизавета Петровна правильно поняла его замешательство.

К ним уже бежали егерь и прислуга.

– Возьми лошадей и проводи князя к восточному въезду, – приказала она подоспевшему егерю, улыбнулась на прощание Филиппу и в окружении слуг направилась к одному из экипажей.

В сопровождении егеря Филипп довольно быстро добрался до места, где ждала карета. Кучер дремал на козлах, сдвинув на лицо шапку. Филипп залез внутрь и стал дожидаться отца.

***

Отец появился примерно через час. Он швырнул в угол ружьё, велел кучеру отправляться и, ни слова не говоря, отвернулся к окну. На Филиппа он не смотрел. Некоторое время ехали молча.

– Милостивый государь! – наконец, выговорил отец, по-прежнему глядя в окно. – Если вы всё же решите избрать своей стезёй дипломатию, вам в первую очередь надобно научиться подчинять чувства и желания правилам приличия и долга. Хотя я уже не уверен, что вас возьмут в Иностранную коллегию хотя бы младшим письмоводителем. Как вам могло прийти в голову самочинно покинуть охоту? И не надейтесь, что вас не знают и оттого никто не заметил бегства. Будьте уверены, ваш демарш увидели и запомнили все, кому нужно. Вы загубили свою карьеру, не успев начать её, а возможно, и мою тоже.

Филипп опустил голову. Больше до самого дома отец не проронил ни слова.

В гостиной, где с книгой в руках сидела Мария Платоновна, он швырнул на кресло охотничий кафтан и молча двинулся наверх. Но на середине лестницы остановился, обернулся к жене и раздраженно произнес:

– Сударыня, потрудитесь объяснить моему сыну правила бального этикета на всякий случай. Как то, что, входя в залу, он должен приветствовать хозяев и дам. Что он обязан танцевать с любой дамой, его пригласившей, невзирая, нравится та ему или нет. Что во время танца он не может повернуться к ней спиной и удалиться незнамо куда. Что приглашать понравившуюся даму более трёх раз за вечер – есть моветон. Что пожимать руку во время танца или снимать перчатки – неприлично. Скорее всего, ему невдомёк все эти премудрости.

И, круто развернувшись, князь вихрем взлетел по лестнице. Через несколько секунд бабахнула дверь его спальни, и «Санкт-Петербургские Ведомости»³⁵, лежавшие на шахматном столике в углу, с шелестом упали на пол.

Филипп не смел поднять глаз, чувствуя, как полыхают щёки.

– Что вы натворили?

– Самовольно ушёл с охоты.

Он ожидал ахов, охов и причитаний, а возможно, и упрёков, но мачеха вдруг обняла его.

– Не расстраивайтесь, мой мальчик. Это мы виноваты. Нам следовало предупредить вас, что такое нынешняя охота. Ну что уж теперь… Бог даст, обойдётся.

Она вдруг тихо рассмеялась, и Филипп взглянул с изумлением.

– Ваш отец в ярости! – В голосе княгини слышалась искренняя радость. – Я никогда его таким не видела. Мне казалось, он настолько погрузился в тягостные мысли, что его уже ничто не трогает. Оказывается, он ещё может сердиться. А значит, сможет и радоваться, если будет чему.

***

На бал, что давал граф Миних, выехали в десятом часу. Отец был сумрачен и молчалив, мачеха, наоборот, весела и очень хороша собой.

Особняк графа встречал гостей роскошной иллюминацией. Поднявшись на крыльцо, Филипп очутился в восточной сказке – мраморный пол передней, крыльцо и даже ступени устилали пышные персидские ковры. Балюстраду широкой лестницы оплетали гирлянды экзотических цветов, испускавших тонкий аромат.

В огромной зале, куда следом за вереницей гостей вошли Порецкие, сияло всё: узорный паркет, стены в богатой позолоте, огромные под потолок зеркала, люстры пышнее, чем паникадила в кафедральном соборе. Тысячи свечей белого воска горели в канделябрах.

Людская река, втекая в зал, впадала в море. Там в сверкающем водовороте кружились дамы в роскошных платьях, осыпанные драгоценностями господа в напудренных париках. Яркостью и многоцветием их наряды не уступали оперению диковинных заморских птиц.

Отец и мачеха раскланивались со знакомыми, представляли Филиппа, и тот, будто учёный пудель, кланялся, улыбался, говорил учтивые заученные фразы.

Новый наряд – истинное произведение швейного искусства, изготовленный в рекордные сроки модным портным – сидел на Филиппе великолепно. Но отчего-то князь чувствовал себя тевтонским рыцарем, закованным в броню. Казалось, будто каждое движение тяжело и неуклюже, и было странно, что не слышно железного лязга. Мария Платоновна незаметно тронула его за локоть.

– Не волнуйтесь, Филипп. На вас лица нет.

Филипп молчал, скользя глазами по танцующим парам. Княгиня подхватила его под руку и, медленно опахивая страусовыми перьями, повела вдоль зала.

Он скосил взгляд. На низко открытой груди переливалось радужными сполохами великолепное ожерелье. Задорные искорки резвились, пробегая по нему, точно играли в салки. Филиппу вдруг подумалось, что если бы не широкая россыпь сверкающих камней, эта открытость сокровенных уголков женского тела стала бы непристойной.

Мария Платоновна взглянула внимательно, точно прочла его мысли, и Филипп покраснел.

– Вы совсем растерялись. – На ходу она раскланивалась со знакомыми, улыбалась, склонялась в реверансе. – Между тем здесь нет ничего мудрёного. Мы в бальной зале. Здесь танцуют…

Словно в подтверждение её слов взвизгнули скрипки, и гости в центре помещения выстроились попарно.

– Перед началом танца вы можете пригласить приглянувшуюся вам даму или барышню. Только учтите, если вы не на маскараде, приглашать можно лишь тех, кому вы представлены. Если же дама вам незнакома, нужно попросить кого-нибудь представить вас ей. Окончив танец, даму надобно проводить туда, где вы её приглашали, а если ангажировала она, спросить, куда её отвести.

Оркестр грянул, пары взявшись за руки, пошли в горделивом полонезе.

Мария Платоновна мягко погладила кончиками перьев пальцы, судорожно сжимавшие её руку, и продолжила:

– Ежели пригласили вас, вы должны принять приглашение, даже если вообще не собирались больше танцевать, чтобы не афронтировать³⁶ даму. Посему, если вы устали, желаете передохнуть или вообще не имеете расположения к танцеванию, лучше выйти из бальной залы. В соседних комнатах можно сыграть в шахматы, шашки или карты. Там подают ви́на и дозволено курить.

Она взглянула лукаво:

– Ну, будем считать, что теоретику вы усвоили, перейдём к маневрам. Разрешите пригласить вас на первый танец, ваше сиятельство. – И она склонилась в изящном реверансе.

Как ни странно, после первого танца напряжение немного отпустило Филиппа. Кажется, все мысли и чувства крупными буквами были написаны у него на лбу, во всяком случае княгиня читала их виртуозно.

– Ну вот и чудесно, – шепнула она, – теперь я представлю вас Репниным.

И бал потёк своим чередом. Филипп пригласил одну из девиц Репниных, затем другую. Волнение улеглось настолько, что он стал вглядываться в мелькавших, точно в волшебном калейдоскопе, дам, в надежде увидеть нежное лицо юной графини Тормасовой. Но гостей было слишком много, и Филипп понял, что вряд ли сможет найти её, разве только встретит случайно, как тогда в театре.

Одна из дам невольно притягивала взгляд. Высокая, статная красавица с лилейной кожей и чёрными очами. Она явно знала, что прекрасна, что все любуются ею – в танце шла королевой, принимающей благоговение подданных. Кавалеры вились вокруг неё напудренным душистым роем.

– Отчего вы не танцуете? – спросили рядом.

Филипп обернулся и увидел Андриана Ивановича Неплюева.

– Я почти никому не представлен, – признался Филипп.

– Не беда, – отозвался Неплюев приветливо. – Кого вы хотели бы пригласить? Я вас представлю.

Филипп замялся. Адриан Иванович понимающе рассмеялся:

– Глаза разбежались? Да, сударь, здесь истинный Эдемский сад.

– Скажите, кто она? – Филипп указал глазами на черноокую красавицу.

– У вас преизрядный вкус! – рассмеялся Неплюев-младший. – Выбрали богиню. Сия Венера – Наталья Фёдоровна Лопухина, статс-дама Её Величества. Сердец порушительница и предмет ревнования всех Евиных дщерей. Желаете быть представленным?

– Нет-нет, что вы! – Филипп смутился.

– И правильно, – добавил Неплюев уже без улыбки. – Позвольте совет на правах более старшего и искушённого: держитесь от подобных особ подале. Знакомства с оными чреваты многими печалями. К тому же красавица сия горда безмерно и прочих разных за людей не считает.

Видя, что Филипп окончательно смешался, Неплюев вновь взял лёгкий тон:

– Покуда не надумали, кого пригласить, идёмте, я вас представлю моей сестре, Марфе Ивановне, девице во всех смыслах достойной.

И Филипп был представлен стайке барышень, оживлённо щебетавшей неподалёку.

Постепенно напряжение спало окончательно, он стал двигаться и чувствовать себя почти свободно.

Во время полонеза внимание Филиппа привлёк молодой человек по виду чуть старше его самого. Они несколько раз сходились и расходились, оказывались в соседних парах. Отчего-то, раз встретившись с ним глазами, Филипп вновь и вновь смотрел на незнакомца, словно взгляд притягивало сильным магнитом.

Станцевав ещё несколько танцев, Филипп решил сделать перерыв. По соседству с бальной располагалась игровая зала, где стояло несколько шахматных и карточных столов.

Он окинул комнату взглядом – за дальним столом заметил отца и ещё несколько господ с картами в руках.

– Не желаете сразиться? – послышалось сзади.

Не вполне уверенный, что предложение относится к нему, Филипп обернулся. За спиной стоял тот самый молодой человек, с которым они переглядывались в полонезе.

Больше поблизости никого не было.

– Вы мне, сударь? – на всякий случай уточнил Филипп.

– Ежели позволите, хотел бы предложить баталю³⁷ шахматную. Разрешите отрекомендоваться: граф Владимир Васильевич Вяземский. – Он поклонился.

– Рад знакомству. – Филипп представился, они обменялись рукопожатием.

Новый знакомец был гренадерского роста и сказочно хорош собой. Густые светло-русые волосы, явно свои, а не приобретённые в цирюльне, лежали крупными локонами. Голубые глаза в обрамлении темных ресниц, прямой римский нос и губы, словно нарисованные тонкой кистью. Когда граф улыбнулся, сверкнули ровные, очень белые зубы. Улыбка таила бездну обаяния, делая живым картинно-красивое лицо.

Филипп невольно улыбнулся в ответ.

– Так как насчёт шахмат? – переспросил граф.

– С удовольствием. – Филиппу он понравился. – Только, боюсь, я не слишком искусный игрок.

Сели за шахматный столик. Тот был чудо как хорош – на малахитовой столешнице располагалось игровое поле, белые клетки на котором были сделаны из перламутра, а чёрные – из агата. Фигуры также являли собой произведения ювелирного искусства: сработанные из чёрного дерева и слоновой кости, тонко вырезанные статуэтки в доспехах, с оружием. Играть ими казалось кощунством. Ими до́лжно было любоваться.

– Я, признаться, тоже невеликий мастер, – усмехнулся граф, – просто захотелось подержать в руках этакое диво!

Он взял белую пешку, аккуратно, словно драгоценную диковину, завертел в пальцах.

– Надо же! У них есть выражения лиц! Должно быть, я не наигрался в солдатики.

Они углубились в игру. На некоторое время воцарилась сосредоточенная тишина. Но, похоже, долго молчать граф не умел.

– Отчего-то мне показалось, что вы здесь такой же случайный гость, как и ваш покорный слуга. Я неправ?

Филипп пожал плечами.

– Не скажу, что вовсе случайный, но то, что я впервые на подобном собрании, – это точно. Отец мой – человек светский, но сам я лишь несколько дней, как прибыл в Петербург после долгой отлучки. А вы почему «случайный гость»?

– Я третий день в Петербурге. Приехал из Смоленска. Батюшка мой недавно получил в наследство небольшое имение где-то неподалёку. А заодно задался целью устроить мою будущность. Сам он служит в Смоленске и отлучиться надолго не может, потому снабдил меня ворохом рекомендательных писем и выставил вон. Я нанёс вчера визит одному из адресатов сих рекомендаций, князю Барятинскому. Не думал, что меня дальше передней пустят. – Он усмехнулся без малейшего раздражения. – В столицах, до́лжно, климат вредный – пагубнейшим манером влияет на память. Но князь оказался памяти отменной – отца вспомнил. Принял благосклонно и даже пригласил сопровождать его на сие увеселение, чем я и воспользовался без стеснений. Когда ещё удастся побывать в раю? Разве после кончины, и то сумнительно.

Он скорчил скорбно-торжественную гримасу.

– Как вам Петербург?

– Великолепен! Не то что мой Смоленск – Москва на его фоне смотрится совершенной деревней.

– Вы прибыли поступить на службу?

– Я прибыл обустроиться в имении, а там посмотрим… А вы служите? Судя по тому, что вы не в мундире, вы не офицер?

– Я много лет провёл в Лейдене, приехал несколько дней назад и пока не определился с родом службы.

– Ну не зря же мне показалось, что мы похожи. – Граф снова улыбнулся. Он всё время улыбался, да так заразительно и беззаботно, что невольно хотелось последовать его примеру.

Между тем выяснилось, что играют они примерно на равных.

– Вот видите, – рассмеялся граф, глядя на доску, – и здесь мы с вами схожи! Думается, что ничья.

– Пожалуй, – согласился Филипп.

Они поднялись из-за стола, Вяземский протянул руку:

– Спасибо за удовольствие от игры и беседы. Буду рад продолжить знакомство. Надеюсь, мы с вами ещё встретимся.

Филипп пожал руку, они раскланялись, и граф вышел.

Андрей Львович всё сидел за карточным столом, на сына не глядел, но тому отчего-то показалось, что гнев его вновь усилился. Филипп не стал подходить и вернулся в бальную залу. Мария Платоновна танцевала с графом Минихом, и Филипп невольно залюбовался этой парой. Она красива и грациозна, а он, хоть и немолод, двигался с удивительным изяществом.

Внезапно парадные двери распахнулись, музыка смолкла, и в зал вошла пышная процессия.