– Кто старый? Я старый? Да мне всего двести лет от роду, – смеялся он, обыгрывая речь профессора. – Я планирую прожить еще восемьсот. Кстати, ты заранее приглашен на мой тысячелетний юбилей.

– Хорошо, приду, но только если это будет не в пятницу. А то по пятницам я посещаю лекции.

Соловьев радостно угорал.

– Дома?

– Дома.

– Я скоро за тобой приеду, – уверенно буркнул он, давая понять, что знает, где я живу. Если уж мой телефонный номер откопал, то и не заблудится.

* * *

Это был черный «мерседес». Модель, которую уже лет семь не выпускают.

Из автомобиля выпорхнул водитель, одетый в строгий костюм, и прыжком-прыжком подскочил, и открыл для меня заднюю дверь.

Появилось улыбающееся лицо Соловьева.

– А я всё боялся, что ты прихватишь с собой вешалку, – подмигнул он.

– С твоей телегой я и голыми руками управлюсь.

Я подсел к нему на заднее сиденье, и мы пожали руки. Машина поехала.

После пары заурядных приветственных фраз он спросил меня, как мне понравилась вчерашняя лекция Венгрова. Я ответил, что ожидаемо впечатлила, но хоть профессор рассказывает всегда очень убедительно, у меня всё равно остается чувство, что эти знания уж слишком космические, слишком запредельные, слишком… слишком…

– Сомнительные? – ввернул Соловьев.

– Ну, вроде того. А ты как относишься ко всем этим знаниям?

– С огромным доверием. Это не какие-то фантастические теории, выкачанные из древних сказок. Это та самая скрытая истина. Которая продолжает скрываться теми, кому она доступна. Потому что чем больше людей будет обладать знанием об устройстве мира, тем больше их будет лезть вверх, в центры, откуда осуществляется управление этим самым миром.

Увидев мой невпитывающий, недоверчивый взгляд, Соловьев понимающе выдохнул.

– Я тебя сейчас научу, – сказал он. – Научу методике познания. Ты сможешь сам отличать правду от вымысла в любой сфере.

Я сделал внимательное лицо. Если меня чему-то хочет научить олигарх, то я готов слушать, не перебивать и делать заметки ручкой прямо на ладони.

– Существует три метода познания. Первый – это размышление. У тебя, у меня, у каждого есть свой жизненный опыт, накопленные знания, представления об окружающем мире, все мы умеем, кто-то хорошо, кто-то не очень, думать. Поэтому когда мы получаем новую информацию, то ее необходимо пропустить через весь трубопровод разума, взглянуть на нее со всех доступных углов и путем простых либо, напротив, сложнейших умозаключений, следующих одно за другим, прийти к какому-то определенному выводу. Который признается нами как окончательное определение того нового явления, которое мы исследовали и над которым так упорно ломали голову. Поэтому размышление – очень важный метод, согласен?

От меня, видимо, требовалось только послушно кивнуть в знак того, что я не уснул. Эту миссию я успешно выполнил.

– Второй метод – это изучение экспертного мнения. В каждой отрасли есть специалисты, глубоко вникшие в интересующую тебя тему. Это люди, имеющие соответствующее высшее образование либо ученую степень, кандидаты, доктора наук. Есть практикующие специалисты с многолетним опытом. Поэтому отличный способ разобраться в любом предмете – это спросить о чем-то того, кто в этом действительно разбирается, согласен?

Снова мой благородный кивок.

– Но и здесь есть подвох. Эксперты люди разные, и мнения у них, соответственно, тоже часто складываются разные и даже порой противоречащие друг другу. Так кого из них слушать? Непонятно. Всех сразу – не получится. Кого-то одного – риск заблудиться. Поэтому экспертов всегда необходимо выслушивать несколько. С десяток мнений хотя бы. Нужно стараться вникнуть, на чем основаны их слова, теории, на каких фактах или учениях, насколько логично построены их рассуждения. И тут снова мы возвращаемся к размышлению. Анализируем полученное экспертное мнение. Лично я всегда пользуюсь простой логикой. Это отличное средство, ведущее к истине. И часто прихожу к выводу, что истина кроется, например, на девяносто процентов в словах одного эксперта, а остальные десять его теории не находят подтверждения моей собственной логикой. Но зато подходят какие-то элементы учений иных экспертов. Вот так, из частей, и складывается общая картина, вся целостность которой тебе ясна и понятна. Всё логично, всё на своем месте.

Соловьев во время своего монолога активно жестикулировал. Закончив говорить, он всё еще держал руки в воздухе, а пристальный взгляд – на мне.

– И третий метод, – он выставил три пальца на руке, – это собственный опыт. Любое явление, в котором мы участвовали лично, видели, слышали, трогали, употребляли, понимается нами без условностей. Всё становится очевидным. Себе и своим ощущениям мы верим как никому. А в этом и кроется порочность данного метода. Он слишком субъективен. Зависит от нас, не всегда умных – как никогда мы о себе не подумаем, не всегда умеющих правильно отличить белое от черного, не говоря уже о светло-сером от темно-серого. У нас всегда разное состояние, настроение. Поэтому этот способ нельзя назвать абсолютным для познания чего-либо.

Снова он сделал паузу перед, наверное, триумфальным завершением монолога.

– И только когда все эти три метода совпадут в своих выводах, – громко и членораздельно проговорил Соловьев, сжав пальцы одной руки другой, – только тогда можно считать, что ты пришел к истине. Что ты познал это явление всецело.

Немного подержав руки неподвижно перед собой, он наконец удовлетворенно откинулся на спинку сиденья.

А потом сказал:

– Правда, я противник применять метод личного опыта, когда остальные методы говорят, что это может быть или наверняка будет небезопасно для жизни или здоровья.

– Это как?

– Ну, например, прыжок с парашютом. Я из-за этого никогда не прыгал с парашютом, представляешь! А ты прыгал?

– Ага.

– Я бы удивился, если нет, – ухмыльнулся он. – Ну или, например, наркота. Не нужно познавать ее личным опытом, зная от всех экспертов, что это яд, который оказывается сильнее твоей воли, как бы крепко ты в нее ни верил, и делает тебя зависимым. И убивает тебя, несмотря на какие-то иные ложные ощущения. Ведь ты же пробовал наркотики?

– Нет.

– Нет?!

– Нет.

– Как так? – он пялился на меня округлившимися глазами. – Не верится. Как молодой парень вроде тебя смог избежать это говнище?

Я мог сказать, что как раз умело пользовался первым методом познания – размышлением – и пришел к выводу, что наркотики – это зло. Или мог отшутиться, что у меня на них аллергия.

Но я, испытывая необъяснимое доверие к Толику, выложил правду:

– Восемь лет назад в течение одного года умерло двое близких мне людей. Мой бывший одноклассник и мой двоюродный брат. Их убила эта дрянь. Им обоим было по двадцать два.

Я говорил неспешно. А Соловьев, почувствовав, что я предельно искренен, молчал с внимательным, сосредоточенным видом.

– Это был такой яркий… опыт, как ты говоришь, познания смерти. Не пожилого человека, а молодого… молодых. Которых я знал лично с детства. С которыми проводил кучу времени вместе. С которыми виделся и разговаривал только вчера… Я будто увидел, как смерть прошла рядом… и как она страшна… Короче, у меня возникло полное неприятие к наркотикам, хоть к тяжелым, хоть к легким, неважно…

Воспоминания и мысли о смерти вновь растревожили во мне мой давний страх перед ней. Так же, как и после столкновения с бомжом. Едкие волны неприятно прошлись по телу, заморозив горло.

Выждав несколько секунд безмолвной паузы, Соловьев изрек:

– Мы приехали.

Я поднял глаза и увидел на здании, около которого мы парковались, громадную неоновую вывеску: «Королевский карамболь».

Мне уже приходилось здесь бывать, закатывать шары в лузы, торговаться с хозяином насчет продажи заведения и флиртовать с его очаровательной молодой женой. В итоге с хозяином мы не смогли договориться. А вот с его женой у меня всё получилось. Грешен.

Ну вот – помяни черта!

– Эдуард!.. Прости, не помню, как по батюшке, – встретил меня карамболевский владелец, едва мы с Толиком вошли в зал.

– Валентинович.

– А, точно, Валентинович, – он скалился во все зубы, демонстрируя широкую надменную улыбку. – Давно не заходил, это обидно. Неужели пришел, чтобы снова клянчить у меня мой «Карамболь», а? Хе-хе.

Нет, пришел снова трахнуть твою жену. Да и вообще, я буду ее трахать, пока ты не продашь мне это здание.

– Сегодня мы просто отдыхаем.

– Рад видеть. Прошу! Для вас наш лучший стол.

Он подозвал какого-то парня в коричневой жилетке и приказал ему организовать всё для нашего приятного досуга.

Парень, приняв услужливый вид, пригласил нас проследовать за ним к столу с красным сукном. А затем метнулся за вискарем – уже по распоряжению Соловьева.

В зале было немало гостей. Почти все столы были заняты. А вокруг них кружили молодые люди. Некоторые в сопровождении очень даже хорошеньких молодых женщин. Вон той рыженькой забросить бы в лузу.

Толик снял с себя пиджак, излучая предвкушение удовольствия.

– Ну что, по соточке для начала? – молотнул он.

– Нет, извини, я не играю на деньги.

– Да разве сто штук – это деньги?

Он ухмылялся, разглядывая мое непробиваемое выражение лица, на котором был отчетливо зафиксирован озвученный отказ.

– Ну что за принципиальная позиция? – Соловьев будто возмущался, но без напора. – Так ведь интереснее.

– Это мне еще давно внушил отец, – сказал я.

Толик заинтересованно поднял глаза.

– Он взял с меня слово, что я никогда не буду ни во что играть на деньги. Он считает, что фортуна не может быть источником дохода. Что деньги нужно зарабатывать, а не выигрывать.

– Уважаю, – отозвался Соловьев, намеливая кончик кия. – Тогда я полагаю, что ты из бедной семьи, так?

– Почему из бедной?

С чего это он так решил? Из-за того, что отец не выиграл в карты деньги на мое образование?

– А из какой?

– Из обычной, – с пышущей гордостью бросил я.

– Обычная – это и есть бедная, – продекламировал Толик. – Без обид.

Я не стал никак это комментировать, тоже снял пиджак и потянулся за кием.

– Ну давай не на деньги, – пробурчал Соловьев, вытягивая ситуацию. – Давай на поступок, идет?

Я бросил на него вопросительный взгляд.

– Кто проиграет, тот пригласит к нашему столу ту рыжую кобылу, идет? Ты ведь тоже ее заметил?

Похоже, у нас вкусы совпадали.

Я виновато улыбнулся. Намекая не только на то, что он прав, а еще и на то, что рыженькая симпатяшка была в компании двух спортивно сложенных ребят. И уместно ли ее с таким багажом разыгрывать между нами?

– Значит, решено, – бодро заявил Соловьев. – Разбивай.

Я размашисто провел ладонью по воздуху, предлагая ему начать первым.

– Ты что, правда обиделся? – сухо процедил Толик. – Чего вдруг замолчал?

– Не на что обижаться, – оправдался я.

Соловьев нагнулся над столом, прицелился и резким ударом разбил треугольник из пятнадцати шаров, один из которых закатился в дальнюю левую лузу.

На лице моего оппонента не образовалось мимики радости. Он держался так, словно это попадание само собой разумелось. Как и, надо полагать, все предстоящие.

– Я знаю кое-что о деньгах, – сказал Толик. – Знаю, какова их природа, по каким законам они двигаются. Ведь деньги тянутся вовсе не к деньгам, как говорится в пословице. Деньги тянутся к людям, думающим о них правильно. Ты, наверное, слышал о счастливчиках, выигрывавших в лотерею крупные суммы, иногда миллионы долларов – на всю жизнь должно хватить, и тебе, и детям. Но почти во всех случаях через время они все деньги полностью прожирали, пропивали, просерали, короче теряли всё свое новое, свалившееся на голову богатство. В мозгах потому что понимания не было. И относились к этому, и думали об этом неправильно. Всё дело в мышлении. Если, например, два парня, один – зарабатывающий 500 баксов в месяц, а второй – 5000 баксов, вдруг потеряют работу, то через время первый найдет новую работу, на которой ему будут платить примерно столько же, 500 долларов, плюс-минус. А второй устроится на работу с окладом примерно в привычные ему пять косарей. Почему так? Да потому что ему и в голову не придет искать работу с зарплатой в 500, вот почему! Всё дело в мышлении. У каждого в мозгах уже прописана сумма, которую он может позволить себе зарабатывать. И пока первый парень не переключит в своей башке тумблер, он не вырвется из жизни, в которой пятихатку надо растягивать на месяц.

Я согласительно покивал.

– Девяносто девять процентов всех денег на планете находится в руках одного процента людей, – отчеканивал Соловьев. – Это известный факт. Справедливо это или нет – уже другой вопрос. Но дела обстоят именно так. И даже если так случится, что в ответ на жалобные вопли всех неимущих Вселенная заберет все-все деньги и раздаст их равномерно всем людям на свете, чтобы, например, не было ни бедных, ни богатых, а все были равны, независтливы и счастливы, то через время деньги вновь перераспределятся и сконцентрируются в тех же точках примерно в тех же пропорциях. Бывшие богачи снова станут богачами, а бедняки – бедняками. Всё вернется на круги своя, какие революции ни устраивай. Всё дело в понимании природы денег, законов и в итоге в обращении этих законов в свою пользу.

Это его «обращение законов в свою пользу» напомнило мне рассказ Полины о Дрессировщиках.

Толик на несколько мгновений замолк, как бы обозначая, что его речь была прелюдией к чему-то.

– Ответь мне… если сможешь, откровенно, – он будто погрозил мне глазами. – Что заставило тебя вырваться из того уровня достатка, в котором ты рос?

– Отвечу откровенно, если ты сейчас забьешь.

Соловьев посмотрел на меня словно на ребенка, которого он собирался проучить за дерзость. Наклонился, прицелился, покачал кием, ударил по шару. И закатил его.

– Я весь внимание, – спокойно произнес он. И потянулся к своему бокалу.

Ну что ж, откровенно так откровенно. Честность я люблю.

Я говорил, пока вытаскивал забитый шар из лузы и ставил его на соловьевскую полочку.

– Думаю, всё дело в отношении людей к бедным и к богатым. С бедными никто не хочет лишний раз общаться, иметь с ними хоть какую-то связь. Внутри возникает странный негатив. Будто страх, что они тебя о чем-то попросят – дать им денег или еще что-то, а ты этого не хочешь, и даже не хочешь отказывать, чтобы не чувствовать себя жадиной. Тебе кажется, что бедность – это какая-то болезнь, которая передается, как, например, грипп, по воздуху или от прикосновения. Какое-то чувство брезгливости, что ли. Бедных знакомых не узнают на улице.

Я заметил пытливый взгляд Соловьева, прочел в нем вопрос, решил, что расшифровал его верно, и сказал:

– Да, да, я по себе сужу. По кому же мне еще судить.

Он понимающе улыбнулся. А я продолжил:

– А с богатыми наоборот. К ним тянутся. С ними хотят общаться, проводить время, они кажутся интересными людьми. Тебе кажется, что если ты будешь держаться ближе к богатому человеку, то тебе что-нибудь может перепасть от него. Вот такое тупое внутреннее ощущение у меня было. И ведь какая-то доля правды в этом есть. Но вращение среди обеспеченных кого-то заставляет лишь подражать им, соответствовать внешне, даже не имея при этом хоть сколько-нибудь существенного счета в банке. Чучела. А меня это побуждало думать. Думать и думать, как бы заработать еще. И я зарабатывал, я работал, как кочегар, чтобы добиться того, что у меня есть.

Соловьев улыбнулся еще шире. На его лице я прочел недоверие.

– Разве ты всё это заработал? – ехидно бросил он. – Разве твои доходы поступают тебе от работы?

Нет, у меня дома стоит станок для печати, сука, денег.

– Чем ты занимаешься?

Но я не успел открыть рот, как Толик сам ответил:

– Ресторанами? Значит, ты заработал много денег, потому что продавал людям супы, бифштексы и вино, так?

Я выжидательно молчал.

– Значит, ты гениальный ресторатор, так? – заливисто прогудел Соловьев.

Он что, пытается меня простебать? Пора его тормозить.

Я проскрипел:

– Есть кое-какие таланты.

Он сделал глоток виски, отставил бокал и, качая головой, помахал указательным пальцем.

– Нет, это не так, – язвительно пробормотал Толик.

Его что, профессор укусил?

– Я знаю, откуда у тебя основные доходы, – хитро протянул он. – Нет, ты не работаешь. Я знаю, какой у тебя бизнес.

И загадочно отвернулся к столу готовиться к новому удару.

– И какой же? – не выдержал я.

– Отвечу, когда забью.

Он стал колыхать кием взад-вперед, прицеливаясь.

– Я сказал не «если», а «когда».

– Я слышал.

И он забил.

Надо отдать ему должное. Глаза всё еще видят, руки всё еще не трясутся.

– Ты продавец денег! – небрежно изрек Соловьев.

Я был готов к такому повороту. Все-таки он большой банкир. И о таком заметном в определенных финансовых кругах человеке, как я, ему, несомненно, могло быть известно. Не удивлюсь, если перед сегодняшней нашей встречей ему принесли папку с досье на меня. В котором есть даже мои штрафы за превышение скорости. А, и пусть. Не придется много о себе рассказывать.

– Ты продавец денег, – тем же тоном повторил он. – Но даже при этом ты, я уверен, мало что о них знаешь. Ты не осознаешь, что из себя представляют и откуда появляются деньги.

Я не понимал, что происходило. Второклассник хвастается перед первоклассником своим знанием алфавита? Не много ли он на себя взял? Это даже как-то обидно.

– Неужто знаешь? – Толик принял позицию для нового удара. – Скажи мне, Эдик, кто создает деньги?

Зачем я должен отвечать на эти тупые вопросы?

Но что-то внутри не позволило мне просто промолчать или как-то остроумно отшутиться.

И я уныло произнес:

– Правительство.

Соловьев ударил по шару. Но ни в одну лузу ничего не упало.

Досада пронеслась по его лицу мимическими морщинами.

Я прав – он много на себя взял.

Толик повернулся ко мне и ухмыльнулся:

– Я промазал, потому что ты меня рассмешил.

Смеется тот, кто смеется, как клоун, спаливший весь цирк.

– Нет, Эдик, ты неправ, – Соловьев вновь схватился за свой бокал. – Правительство не создает деньги. Они появляются иначе.

Я взял мелок и принялся натирать им острие кия.

– Так и кто же все-таки создает эти деньги, будь они неладны? – задиристо протрезвонил я.

– Отвечу, если ты попадешь, хе-хе.

Ну что ж. На бильярдном столе я не только трахаться умею.

Прицельным и закручивающим ударом я отправил свояка прямиком в среднюю скважину.

– А ты везунчик! – весело воскликнул Толик.

И пошел ставить мой первый шар на пока еще пустую полочку.

– Ты заслужил, – бормотал он. – Я расскажу тебе эту страшную историю.

Я двигался вокруг стола, выбирая следующую цель.

– Давным-давно, тысячи лет назад, никаких денег не существовало. А каждый хозяин семейства добывал всё, что нужно жене и детям, самостоятельно – еду, одежду и так далее.

Я заулыбался в ответ на его манеру рассказывать детские истории. Этим, что ли, он хотел со мной поделиться? Говоря так, словно я дебил? Хотя это, наверное, с возрастом появляется желание о чем-нибудь потрепаться, поумничать, попросвещать. Ну пусть тешится.

– Каждому приходилось быть и охотником, и мясником, и садоводом, и портным и так далее. Но потом соседи стали обменивать то, что у них было в избытке, на то, чего они раздобыть не сумели. Так появились мясник, садовод и портной, и каждый занимался только своим делом, а потом обменивался плодами своего труда с другими.

Толик сделал глоток из бокала. И пошел вытаскивать из лузы второй забитый мной шар.

– Когда оказалось, что не всегда производимый хозяином продукт требовался его соседям и, стало быть, он не мог ничего себе выменять на него, тогда всем потребовалось универсальное средство обмена, которое бы все принимали. Именно разделение труда послужило причиной появления денег. Этим средством обмена стало… ну, уверен, это ты знаешь, конечно, золото. Оно было блестящее, оно плавилось под различные формы, и у него была своя магическая притягательность. Даже спустя эти самые тысячи лет ничего не изменилось. Золото всегда в цене.

Третий шар, заряженный энергией, полученной от моей руки, юрко залетел в сеточку.

Блеск в глазах Соловьева потускнел. Но, несмотря ни на что, он продолжал увлеченно вещать.

– А дальше происходит очень интересная вещь. Поскольку золото было тяжелым, громоздким и трудноперемещаемым, хозяйства, которые уже превратились в государства и заимели правительства, стали выдавать вместо золота расписки. Бумажки. В которых указывалось, что за них государство обязано выдать имеющееся у него обозначенное количество золота. Это удостоверялось подписью короля. С этого времени началась эпоха денег. Которые дошли до наших дней. И если сначала деньги выпускали эквивалентно количеству имеющегося золота, то впоследствии выпуск бумажек, за которыми не имеется золотого обеспечения, стал превышать стандарт в разы. Так вот что такое деньги, Эдик. Деньги – это долги. Купюра в твоем бумажнике представляет собой долговую расписку правительства на предъявителя. Оно гарантирует всеми правдами и неправдами, что за эти расписки ты всегда сможешь получить соответствующее количество золота. Ну или чего там тебе хотелось бы купить. И на этом всеобщем доверии к государственной гарантии мы обмениваемся деньгами между собой, принимаем их и расплачиваемся ими. Если в один прекрасный день во всем мире будут погашены все долги, то денег просто не станет.

Шар долго кружился около лузы, щекоча нервы и мне, и Соловьеву, но в итоге свалился куда нужно. Четвертый!

Кажется, Толик стал поглядывать на рыженькую кобылку, изящно шаркающую длинной ножкой около соседнего стола. Это значит, его вера в собственную победу ощутимо подорвана.

– А теперь главное, – протянул он. – Я расскажу тебе о таких, как я.

Звучит интригующе.

– Представь, что я банкир. Уверен, у тебя это легко получится, хе-хе. Итак, я банкир, и ко мне обращается какой-нибудь… например, Аркаша, – он указал пальцем на своего воображаемого друга, стоящего, очевидно, рядом с ним, – и открывает в моем банке вклад – вносит сто рублей. Затем ко мне приходишь ты и берешь в долг сто рублей. В этот момент происходит чудо. К тебе не переходят Аркашины деньги, они продолжают условно принадлежать ему, ведь у него есть право забрать их в любое время. А вот твоя долговая расписка представляет собой ценность и становится особой формой денег. Ее можно продать, за те же сто рублей, например, ну или чуть дешевле. В момент заключения договора я создал твой долг. Я создал долг, а значит – я создал деньги! Под них не напечатано бумажки. Они стали существовать в виртуальном мире. Мире договоров, расписок, электронных банковских счетов. И будут там существовать, пока не погасится долг. Но в реальном, материальном мире их нет. И так каждый раз, когда я даю в кредит. А Аркашиных наличных осталось столько же, сколько было, правильно?

Я кивнул, продолжив разглядывать шары на красном сукне, приставляя к ним воображаемые линейки и угломеры.

– Но это не самое пугающее. Страшнее денег, которые создает банк, только деньги, которые он не создает. Вернемся назад: ко мне приходишь ты – человек, которому нужны деньги. Но я не твой близкий друг, чтобы давать тебе деньги просто в долг, напоминаю, я банкир и даю деньги с условием их возврата с процентами. Итак, я дал тебе сто рублей с условием того, что твой долг будет расти каждый год на двадцать процентов. Через год ты мне будешь обязан вернуть сто двадцать рублей. А где же ты возьмешь эти начисленные двадцать рублей? Понятно, что ты где-то заработаешь, добавишь к основной сумме и отдашь мне. Но дело не в этом. Жили-были сто рублей. Живые, бумажные. Допустим, одной купюрой. И я отдал их тебе. Но одновременно с этим образовался твой долг передо мной в сто двадцать рублей, то есть на двадцать рублей больше той реально существующей купюры. А этой самой двадцатки в природе не существует! Для их погашения банком не созданы деньги даже в виртуальном мире. И чтобы они могли быть погашены тобой, я продолжаю выдавать тебе новые кредиты, создавая тем самым новые деньги, всё больше раздувая этот мыльный пузырь. И уже потом, возможно, правительство будет вынуждено напечатать купюру под эту двадцатку. Вынуждено! А чем больше появляется денег, тем выше инфляция, цены растут на всё – это проходят на первом курсе экономических факультетов. Но не правительство создало эти деньги. Их создал я. Банк.

Я оторвал глаза от шаров и оглядел Соловьева. Он был слишком возбужден. Словно рассказывал о вопросе жизни и смерти. И ему как будто было крайне важно, чтобы я его услышал. И понял. И посочувствовал. И поддержал.

– А представим, что через год ты смог мне вернуть только двадцать рублей, то есть только проценты. Через год еще двадцать. Через год еще. Итого через пять лет я возвращу себе от тебя все вложенные в сделку сто рублей в виде процентов, а ты всё еще останешься мне должен сто рублей основного долга. Понимаешь? Я тебя поработил. Я сам не работаю, не осуществляю никакого производства, даже не торгую. Я делаю деньги из денег.

Я поймал паузу в речи Соловьева, в своем дыхании и между ударами моего сердца и стукнул по шару. Это пятый, детка!

– Я тебе сейчас процитирую из одной известной книги, которая многих вдохновляет. Возможно, ты слышал о ней. Я тоже нашел там для себя очень интересные строки. Вот они. «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост, иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост. И ты будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы, и будешь господствовать над многими народами, а они над тобою не будут господствовать».

Соловьев замолчал, словно ждал от меня реакции.

Я не нашел, как себя повести и что сказать. Вряд ли он ждал, что я знаю все книги мира наизусть. Поэтому я оторвался от построения бильярдной геометрии и сосредоточил внимание на Толике.

– Это из Библии, – сказал он. – Второзаконие, 23:19 и 28:12.

И с деловитым видом пригубил виски, не отрывая от меня испытующий взгляд.

Я поджал губу в знак того, что впечатлен подобным открытием. И вновь принялся подыскивать подходящий шар.

– Вот она, вся наука изложена просто и понятно.

Соловьев увидел, как шестой шар закатился в лузу.

– Это концепция порабощения людей. И на сегодняшний день ничего не изменилось. Рабство не ушло в забытое прошлое. То, что оно было отменено в России в 1861-м, еще не означает, что его больше нет. Оно всего лишь изменило форму. Теперь рабы не знают, что они рабы. И поэтому работают намного лучше. Они встают рано утром, плетутся на работу, хреначат на ней весь день и потом получают плату, которой хватает только до следующей выплаты. Хотя для абсолютного большинства это единственная альтернатива нищете. А если даже что-то и удается отложить из зарплаты, то не так много, но и это сожрет инфляция, которой просто не может не быть – мы уже об этом говорили. Поэтому люди счастливы, когда поступают на работу, на которой можно воровать или поиметь какого-нибудь левака. Хоть немного. И выбраться из этого круга крайне сложно. Раб ничего не может сделать. Единственная возможная форма протеста раба – это плохо работать. А чтоб контролировать рабов, над ними ставят другого раба, чуть умнее. Точно так же, как это было и в древности. Вырваться из рабства можно, лишь вырвав рабство из своей головы. Как это когда-то сделал я. Как это когда-то сделал ты.

Седьмой! И шар отправляется заполнять мои полочки.

Никаких следов надежды на победу в глазах Соловьева. Судя по всему, итог игры он понял уже давно и лишь ждал ее закономерного завершения. А ведь я говорил!

– Именно поэтому я стал на этот путь, когда двадцать пять лет назад, сидя в трехметровой кухоньке, затеял маленькую кредитную организацию. Я не хотел много работать, чтобы много зарабатывать, я хотел быть богатым. А этого можно добиться только таким безнравственным способом, как эксплуатировать других, извлекать доход из чужого труда, паразитировать на нем. А не работать самому. Только так.

Он глухо хлопнул ладонью по бортику.

– Ты знаешь, почему Венгров в свои почти сто лет выглядит так молодо? Потому что он ни дня в своей жизни не проработал. Только книжки читал и схемы рисовал. Он знает всё о программах старения. Например, ты знаешь, что в одном улье у разных пчел своя функция – собирать пыльцу, охранять дом и так далее, и те, которые не работают активно, живут значительно дольше. Так уж устроен наш мир. Аморально.

– Правый дальний, – озвучил я свой прогноз.

И не ошибся. Восьмой шар с победным щелчком красиво свалился в лузу.

Это победа.

Соловьев отбил ладонями два хлопка.

– Скажи мне, кто тебя научил? Решетняк?

– Решетняк, – признался я.

Толик с одобрительной улыбкой почтительно закивал.

– У него это хорошо получилось. Так же, как и у отца. Он научил тебя правильному принципу не играть на деньги, – похвалил он. – Победитель не может себе позволить рассчитывать на удачу. Он всегда всё обдумывает, точно просчитывает, мужественно действует и терпеливо ждет.

Он осушил свой бокал. Поставил его на бортик стола. Пропел:

– Время женской жатвы.

И двинулся в сторону эффектной рыжули, весь вечер мозолящей нам обоим глаза.

* * *

Красотка скучала, сидя на диванчике в элегантном синем платье. Странно, что она надела его для похода в бильярдную. А возможно, ее просто ввел в заблуждение кавалер, пообещав, что сегодня он выведет ее в высшее общество, а в итоге приволок в пусть и солидный, но всё же, сука, бильярдный клуб. И теперь она, за неимением другого развлечения, тупо попивала коктейль из трубочки, поглядывая по сторонам.

И сейчас к ней подошел Соловьев.

Невзирая на то, что в этот момент оба игрока за соседним с нашим столиком резко оторвались от того, что происходило на сукне, и уставились на него, подозрительного наглого хрена, он с обескураживающим добродушием на лице наклонился над удивленной дамой, прострочил что-то на ухо, вызвал ее легкую улыбку, затараторил веселее, выбил из нее затейливый смешок, пропел еще какой-то куплет, вернул ее лицу внимание, взял ее за руку, она отложила свой бокал и встала с дивана, словно готовая следовать за ним хоть к нему домой.

– Ты куда? – раздался голос одного из парней, держащего в руках кий. Который вот-вот сломается, судя по натяжению кожи на его костяшках и брызжущим из его глаз недоумению, возмущению и гневу.