Алик перехватил мой плавающий взгляд и подмигнул. В этом дружеском жесте я прочел: «Эй, привет, здорово тут, правда? А в воскресенье в сауне будет такая жарища, закипишь!» Я в ответ легонько покивал: «Поживем – увидим».

А профессор закручивал дальше.

– Карма, – протрубил он, – это не заранее прописанная где-то на небесах цепь конкретных событий в вашей жизни. Чтобы вникнуть в суть этого явления, необходимо поставить в основу его понимания слово «характер». Именно ваш характер, то есть устойчивая система психических качеств, определяющих реакции на внешний мир, и задает, какой шаг вы сделаете на очередном перепутье. Таким образом, характер заведомо определяет весь маршрут вашей жизни. Какие бы события – хорошие, плохие, нейтральные – ни происходили с вами, предоставляя выбор для дальнейших действий, связанных с их наступлением, вы будете поступать в рамках своего характера, в рамках тех алгоритмов, которые прописаны в ваших внутренних, душевных качествах, в вашей ДНК.

В моей ДНК явно прописалось что-то извне. Что-то свободное и красивое. Вернее – кто-то. Беспечно свободный и безумно красивый. Покачивающий своим бело-голубым сарафаном.

– Карма жизненного пути работает по тем же законам, что и конституция вашего тела. Которая также прописана в вашей ДНК. Но вы ведь имеете возможность видоизменять ваше тело. Допустим, вы тучный от природы человек, желающий побороть свой лишний вес, или, наоборот, худой, мечтающий иметь развитое мускулистое тело. В этом случае вы приступаете к соблюдению специальных диет и интенсивным тренировкам. Таким образом, вы своим решением и действиями вмешиваетесь в конституцию, изменяете свою внешность вопреки ей. И через месяцы мучений вы наконец достигаете желаемого результата. Однако природа, заложившая в вас конституцию тела, стремится вернуть его в первоначальное состояние. Люди, склонные к полноте, вновь набирают вес, а наращенные мышцы сгорают, когда перестает соблюдаться избранный новый режим. Поэтому, чтобы стать иным, вам необходимо всегда его придерживаться. Иначе конституция победит. Так же и с кармой. Чтобы изменить судьбу нужно действовать решительно, сопротивляясь присущим вам слабостям или, наоборот, излишней вспыльчивости и острому поведению. Нужно постоянно гнуть карму. Постоянно. И возможно, однажды вы пройдете рубеж – точку невозврата. После которой вы хоть и будете подвергнуты стремлению природы вернуть вас в исходные формулы, но уже никогда не возвратитесь полностью на нулевой уровень, с которого стартовали в своей жажде что-то изменить.

Венгров сделал паузу. Наверное, ему требовалось отдышаться. И завелся вновь.

– Это взлом. Сродни хакерской атаке на компьютер. Вы взламываете программы в своем теле, в своей душе, привнося в них изменения. Вы взламываете вашу карму.

Во мне закипало нетерпение. Я хотел, чтобы вся эта официальная научная часть вечера поскорее завершилась и началась неофициальная тусовка – с опциями свободных плотских утех.

– Время, – вновь озвучил профессор предложенную мной повестку дня, – это не только объективные величины, выведенные в определенные, понимаемые нами периоды. Это еще и субъективное распознавание длительности процессов. И связано непосредственно с вами. Ведь, вспомните, порой вам кажется, что несколько часов пролетело незаметно, а иногда, наоборот, они тянутся, словно недели. Всё это зависит от ваших внутренних ощущений, от вашего внутреннего состояния.

Вдруг его лицо расцвело, будто он придумал что-то невероятно захватывающее и сейчас вывалит целый мешок интересного, чем непременно приведет всех в восторг.

Надеюсь, это он вспомнил, что ему пора идти принимать лекарства или обычные вечерние процедуры. Ну ведь правда! Пора уже закругляться, Феликсович! При всем уважении.

– Как вы думаете, сколько мне лет? – загадочно продудел он, хитро поглядывая на своих слушателей.

Выглядел он лет на шестьдесят, но судя по его счастливому кудахтанью, наверняка он желает удивить всех, что ему на самом деле уже шестьдесят один. Если представить, что он культивирует получасовую зарядку по утрам и прием свежих овощей, то, в принципе, возможно и шестьдесят пять.

Никто из гостей не решался высказать предположение насчет возраста хозяина дома. Видимо, прикрываясь молчаливой вежливостью, боялись ошибиться на год-другой в большую сторону и, не приведи Вселенная, обидеть уважаемого полуседого старика.

– Ну же, смелее, – подначивал профессор, заигрывая с толпой.

Ничего не изменилось.

– Может быть, вы, милочка, угадали? – направил он свои волны блондиночке в красном платьишке, в большущих глазюках которой всё никак не угасала страсть.

Она, ошарашенная таким внезапным обращением лично к ней, да еще и при здешнем высоком обществе, сначала застыла, затем похлопала ресничками, выпиленными в редкие острые перья, и наконец ляпнула писклявым голосом:

– Сорок пять?

Поскакали смешки.

Ну это вообще жесткое зализывание перед стариком. Хотя, может, для двадцатилетней фифочки сорок пять лет – это и есть начало старости. Ничего, милочка, не расстраивайся, в следующий раз угадаешь и выиграешь мишку.

– Семьдесят! – прогудел пьяный голос.

Это был Соловьев. Безжалостный Соловьев. Который решил накинуть профессору на всякий случай лишний пяток-десяток – наверное, чтобы тот немного приземлился в своих фантазиях о собственной моложавости.

Его версия в зале была встречена боязливыми оханиями тех, кто поражался его смелости и предвкушал болезненную реакцию Венгрова.

Ну а что! Сам ведь нарвался.

– Мне девяносто шесть лет! – прокукарекал профессор.

И вот теперь в зале по-настоящему зажужжали.

Даже меня удивило это число.

Девяносто шесть! Это ведь уже там, за гранью привычного. За гранью приличного. За гранью дозволенного.

Или он врет?

– Я вам не лгу, – заявил Венгров. – Альберт не даст мне этого сделать, он видел мой паспорт, когда недавно я покупал у него этот особняк.

Все взглянули на Алика, который с равнодушием к возникшему к его скромной персоне вниманию вежливо кивнул в знак подтверждения, что паспорт он действительно видел и там действительно указано, что Венгров Александр Феликсович прожил долгую и, несомненно, интересную жизнь. И, судя по его облику и прыткости, в ближайшие годы помирать не собирается.

Я вонзил в Алика вопросительный взгляд своих округленных глаз: «Че, серьезно, девяносто шесть?!» А он досадливо поджал нижнюю губу: «Прикинь! Я сам в шоке».

– А сколько бы вы мне всего отмерили, скупердяи? – довольно засмеялся профессор. Видать, радовался, старый пес, что смог всех потрясти своей древностью.

Сколько бы ему ни было отмерено, он явно проживает уже четвертую треть этого.

– А сколько вы отмерили себе?! – воскликнул он уже с полной серьезностью в голосе.

Все не успевшие заткнуться шептуны тут же замолкли.

– Что влияет на продолжительность человеческой жизни? Где прописано, сколько мы должны прожить? Неужели в той же пресловутой дезоксирибонуклеиновой кислоте?

В чем?

– В ДНК, – разжевал он как минимум для меня.

Вовремя. Как всегда. Молоток.

– В Европе, в 14-м веке, люди жили в среднем двадцать пять лет. В 17-м веке доживали до тридцати пяти. В 19-м – до сорока. На стыке второго и третьего тысячелетий продолжительность жизни почти достигла восьмидесяти лет.

Хорошо, что я живу в свое время. Тогда, когда Полина молода и прекрасна. Ну же, посмотри на меня еще. Подмигни, улыбнись, покажи язычок.

– Длительность жизни ограничена вложенной в нас программой. Программой старения и смерти. Но прописана она не в теле, а в разуме. В сознании и подсознании. Именно там находится регулятор настройки продолжительности жизни.

Опа! Так вот он где. Надо бы накрутить его на максимум. И уравнять с ним работоспособность моей половой системы. Лишь тогда это обретет смысл.

– Мы непроизвольно влияем на этот регулятор, когда, например, поздно заводим детей. В последние годы эта тенденция набрала популярность. Женщины стали рожать первого ребенка не до двадцати лет, как было принято в прошлые века, а намного, намного позднее. И это повлияло на увеличение цикла жизни. В котором предусмотрена необходимость вырастить и воспитать ребенка до достижения им возраста возможности самостоятельного существования. Некоторые считают, что природой учтено и пребывание людей в статусе дедушек и бабушек, – заулыбался он. – И я, пожалуй, разделяю такой подход.

По залу промчались воздушные потоки одобрения.

– Но это далеко не определяющий фактор воздействия на длительность жизни. Основной скрыт гораздо глубже. Вот здесь, – он указал на свой висок.

Мне кажется, если вскрыть его череп, то в нем можно обнаружить утраченные материалы: от рукописей Леонардо да Винчи до второго тома «Мертвых душ».

– Как же происходит настройка? – Венгров развел руками. И излишне не затягивая свое шоу, продолжил: – Мы видим, как умирают окружающие, видим, в каком возрасте обычно происходит естественная смерть, и, исходя из этих представлений, сами автоматически программируем себя на то, что подобный отрезок времени на этом свете предназначен и нам.

Профессор интригующе воздел одну руку и, поворачиваясь, обвел взглядом ряды насторожившихся гостей.

– Длительность жизни неограниченна! – проголосил он, импульсивно потряхивая вытянутым указательным пальцем. – Мы сами настраиваем этот срок, сбалансировываем его со сроком жизни окружающих нас людей. Не знай вы, что умрете от старости в семьдесят, в восемьдесят, в девяносто лет, то и не готовились бы к этому, и не программировали бы на этот период свой организм. Даже если обратиться к легенде о первом человеке, об Адаме, у которого не было возможности лицезреть естественную смерть других людей, то мы обнаружим, что он прожил почти тысячу лет. Тысячу! А не какую-то жалкую сотню.

Думаю, лет через двести привычного образа жизни у меня могла бы развиться депрессия еще лет на двести.

– Лично я, – задорно пробормотал Венгров, – планирую прожить триста лет.

Восторженные вздохи. Восхищенные возгласы. И, наконец, раскатистые аплодисменты.

– Жду вас всех на каждый из моих столетних юбилеев, – веселил он толпу с широкой улыбкой.

Вдруг я с ударной дозой удовольствия поймал сияющий взгляд моей принцессы. Теперь я знаю, что такое красота. И мне не нужно профессорское объяснение этого. Я чувствовал это внутри. Внутри! Там, где сладко.

И больше уже не слышал, о чем трезвонил босой старикан. Я ловил ее запах. Я отсоединялся от своего тела и призраком нежно обнимал ее сзади. Втирался лицом в ее волосы. Поцеловывал шейку. Поглаживал по плечу, по талии, по бедру. С силой, от которой она, несомненно, завизжала бы от боли, сжимал ее упругие ягодицы. Пфффф.

Наконец в речах профессора зазвучали нотки финала. Он подытожил:

– Берегите его. Уважайте его. И тогда время будет идти рядом с вами. Приятного вечера.

Через несколько секунд он исчез. Будто бросил дымовую шашку и скрылся в рассеявшемся повсюду дыму.

19

Сразу после незаметного ухода профессора зал наполнила легкая, ненапрягающая музыка. И это значило, что началась релаксирующая фаза вечера.

Гости разбредались по компаниям, усаживались в кресла и на диваны, выхватывали с подносов засуетившихся официантов новые напитки.

Надеюсь, уже можно в номера.

Я взял Полину за руку.

– Ты нужна мне… сейчас.

Вот так! Без всяких прелюдий. Без тупых околосветских разговоров. Без предварительно подготовленной почвы. Взял и вывалил ей всё как есть. Оно как-то даже само вывалилось. А я не удержал. И не хотел удерживать. Когда она рядом, я теряю самообладание. Я лечу на свет.

Полина улыбнулась.

– Ты сам ограничиваешь свой мир.

– Ты о чем? Чем ограничиваю?

– Мной, – произнесла она с милосердием в голосе и с разочарованием во взгляде. – Это не то, чему я хотела, чтобы ты научился. Понимаешь?

Да что она несет?

– Ничего я не ограничиваю. Просто сейчас мне нужна ты. И я хочу тебя получить.

– Но так ты не поймешь всего…

– Ты кто, мой духовный наставник? – нахмурился я. – Зачем мне что-то понимать? Я и так уже понял всё, что мне нужно. Я всему научился…

Да что я несу?

Я устало выдохнул. Стряхнул с себя заряженный, уверенный вид. И протянул виновато, будто оправдывался:

– Я как-то попривык к тебе.

Прозвучало достаточно жалостно.

Полина снова снисходительно улыбнулась.

– Давай ты послушаешь сегодня меня, – изрекла она.

Судя по властности, искрящей в ее глубоководных глазах, иного варианта она мне не оставила.

– Ну хорошо, говори.

Я уязвленно уставился на нее.

А она стала излагать:

– Представь, что между нами ничего не было.

Представить? Будто она не втягивала меня за собой в комнату номер «33»? А я не раздевал ее? Не укладывал в постель? И не втирался в ее сочное тело? Нет! Едва ли у меня получится.

– И ты не приезжал ко мне домой, мы не пили вино и не…

И не трахались?! А потом не трахались еще раз? И в третий раз, разумеется, тоже никакого соития не было? Мм… Кажется, и это не смогу стереть из памяти.

– И что мы вообще не знакомы.

Да откуда бы мне знать такую женщину? Такую умную. Такую искреннюю. Красивую. Милую. Ласковую. И такую, сука, хладнокровную.

– Почувствуй свободу от меня.

Я давно получил свободу от многого. А за последнюю неделю практически от всего. Но теперь – когда нашел ее, такую родную, – она требует, чтобы между нами не было никакой обозначенной связи.

Ну не сука?!

– Когда это случится, ты поймешь, что делать.

Полина ушла.

И унесла с собой смысл того, зачем я сюда пришел. Смысл того, зачем я судорожно ждал этой встречи. И даже еще больший смысл, дух которого проник во всё вокруг меня.

А, и ладно!

Я резко выхватил с проплывающего мимо моих глаз серебряного подноса бокал виски – да так, что официант чуть не уронил весь набор. Я высушил его в один заход – не отрывая от губ. Положил пустую тару на место, пока еще не пришедший в себя парень не умчал дальше угощать гостей, и тут же взял еще один бокал. Мне надо догнаться.

Погнали!

И правда! Пусть так. Я свободен. От всего. И от людей. И от вещей. И от влюбленностей, сука. От всяких там дурацких муси-пуси, мать их. К чертям романтику! К чертям прогулки под луной! К чертям луну! Я свободен от чужих слов и от своих желаний. От верности и от предательства. От прошлого и от будущего. Есть только сейчас. И сейчас есть я.

Я стянул с подноса третий бокал.

Где мой друг Алик? Где этот редкий понимающий меня человек? Уж он-то знает, что нужно, чтобы чувствовать себя хорошо. Он поможет мне настроиться на волну удовольствия и счастья и обрести гармонию с космосом, с природой, с рыбами, сука, с деревьями.

Где Алик? Где ты, мой друг? Поехали в сауну. Вызовем телок. Да побольше. Выстроим их в круг и устроим карусель похоти и разврата. Где же Алик?

Зря я не трахнул вчера Китти. Вот чувствовал ведь, что буду жалеть. Ну ничего. Я сдержу данное ей обещание. Как только она попадет в хит-парады, я вытрясу из нее всю малолетскую дурь, соскребу все блестки с ее худощавого тела и заезжу так, что ее дыры смогут снова закрыться только перед прощальным турне.

А пока я буду трахать других. И завтра, и послезавтра. И в обычный вторник, и в постный четверг. Да я уже сегодня кого-нибудь поимею. Потому что что-о-о?! Потому что самый лучший день для чего бы то ни было – это, сука, сегодня.

Да где же Алик?

Но Алика не было.

Зато был Толик.

Соловьев, кажется, уже неслабо накачался.

– Толик! – приблизился я, поймав его внимание. – Не подскажешь, который час?

Мы, держась друг за друга, захохотали. Его прямо разрывало. Казалось даже, что он не дышит. Отличный парень.

Он вскинул левую руку, отодвинул манжет пиджака, посмотрел на воображаемые часы и выпалил:

– Сейчас самое время! Мы чуть не опоздали!

И мы оба вновь заржали.

– А ты? – хлопал он по моей руке. – Не поменял еще свою дешевку на нормальные котлы… с подогревом? Ха-ха-ха. Противовирусные. Ха-ха-ха. Укрепляющие мужскую силу. Их-хиии-ха-ха!

– А как там твой взгляд с потолка? – я указал пальцем вверх. – Плешь на голове твой третий глаз еще не намозолила?

Соловьев не смог удержать слюни во рту. Хорошо, что брызги не долетели до меня. Люблю людей с самоиронией. Это многое говорит об их уверенности в себе и открытости для других.

– Зато мне очень удобно самого себя стричь, – задорно хрипел Толик.

– Ага, и парковаться! – добрасывал я углей.

Гости посматривали на нас с улыбками. Не знаю, правда, возмущала ли их наша веселая истерика или забавляла?

– Ты всё еще пешком? – не унимался я. – Может, тебя подвезти?

А Соловьев прыскал смехом сильнее. Проскрипел:

– А ну-ка, похвастайся!

Мы выползли на улицу.

Он с впечатленным видом подошел к указанной мной машине.

– Да это ж охренеть какой самолет? Крутейшее сухопутное говно. Стопроцентное качество, – он смотрел через окно в салон. – А дверь открыта?

– Щас открою!

С этими словами я с размаху внес в салон напольную вешалку, подобранную мной в фойе.

Стекло громко разлетелось.

Толик стремительно отскочил подальше, испуганно укрывая рукой голову от возможных бомбардировок с воздуха.

Я запрыгнул на капот. И захреначил вешалкой в лобовуху. Бам! Паутина по стеклу. Еще раз бам! Дыра. Осколки. Вдребезги!

Кто тут кем владеет?! Это ты принадлежишь мне! А не я тебе!

Бам! – удар по крыше. Многослойное красочное покрытие, лакированное ангельскими слезами. Агрессивный, аристократический, сексуальный аэродинамический обвес, меняющий форму по настроению водителя. Да кому нужно это дерьмо! Еще удар.

Просто железо! Вонючая пластмасса. Я спрыгнул и разбил фару. Которая светит пламенем, прикуренным от самого солнца. Другую. С омывателями с мертвой и с живой водой.

Я разносил стекла и чувствовал, что только в этот момент мог сказать, что этот автомобиль мой. До этого было наоборот.

К дьяволу мощность в 1000 пегасовских сил. К лешему шумоизоляцию как в открытом космосе. К такой-то матери широкий выбор ароматов от свежести тела семнадцатилетней рыжухи с конопушками до запаха гари испепеленного храброго сердца, а еще диапазон подсветки салона – от бликования неисчерпаемых золотых рудников до сияния вечной любви.

Удар! Плевать на управление голосом, жестами и силой мысли. Еще удар!

Двери, открываемые встроенным в них карликом-швейцаром. Бам! Сиденья из человеческой кожи отборных девственниц – без родинок и пигментных пятен. С прострочкой нитями из их волос. Хрясь! Руль из райского дерева познания добра и зла. Бых! Вставки в приборной панели из рога, сука, единорога. Удар! Удар! Удар!

Всё разбито.

Дырявое корыто.

Я обессилено выпустил из рук вешалку.

Вот он я. Хозяин своей жизни. Вершитель собственной судьбы. Повелитель кармы.

Я мужчина! Укротитель льва. Победитель мамонта. Убийца дракона.

– Ты совершенно больной черт! – захлопал в ладоши позади меня Соловьев. – Абсолютный псих, ха-ха.

Я обернулся.

Множество гостей, выскочивших во двор на беспокойный шум, с интересом наблюдало за моим боем. Уверен, и я бы не пропустил, как какой-то сумасшедший придурок разделывает свою мажорную тачку на ухнарь.

Но сегодня герой – я. И сегодня я – герой.

– Это надо отметить, – горланил Толик. – Пойдем выпьем.

Наконец я с облегчением выдохнул, и мы двинулись назад, в особняк.

– На твое предложение подвезти… – Соловьев тащил меня за шею, – пожалуй, откажусь, мне кажется, в салоне накурено, – и вновь заржал.

Мы вошли в зал.

Некоторые гости зааплодировали. Видимо, это была благодарность за развлекательное зрелище. Да на здоровье! Свои отзывы отправьте мне на почту.

– Давай. Держи.

В моей руке очутился бокал.

– Всё продолжаю узнавать в тебе себя, – бормотал Соловьев. – А бильярдным кием ты орудуешь так же талантливо, как вешалкой? Хе.

– Нет, иначе бы меня к столам не подпускали.

– Надо бы нам раскатать партеечку. Может, завтра…

Мы чокнулись и выпили.

Я огляделся вокруг. Профессора не было. Но возможно, он подглядывал за моим бешенством во дворе из окна, встав на носочки своими босыми ногами.

Полины тоже не было. И из-за этого тоска в одно мгновение наполнила мое сердце. Я даже, как она и хотела, вообразил, что ее никогда не существовало. А значит, мне стало снова некого любить.

Зато среди гостей была профессорская нимфетка. Она разговаривала с какими-то женщиной и мужчиной. И всё так же робко поигрывала пальчиками со своим красным платьишком.

Похоже, вот ей и дам сегодня под хвост.

Подошел к ним.

– Можно украсть у вас собеседницу? – обратился я и, не дожидаясь ответа, взял малышку за талию и отвел в сторону.

Ее глаза заблестели, как снежные горные вершины на рассвете. На лице кипело удивление, волнение и интерес.

– Я не хотел так бесцеремонно отрывать вас…

– Честно сказать, я и сама уже не знала, как от них отделаться, – закокетничала блондиночка.

– Я только что потерял очень дорогой для меня автомобиль, и мне нужно с кем-нибудь поделиться.

– Да, я видела, – она заулыбалась. – И чем же он вам так дорог?

– Он был дорог мне как память о трехстах тысячах долларов.

Тонкий ребяческий хохот.

Смейся, смейся, моя прелесть!

Громко, звонко, веселей…

Я хочу, чтобы мы разделись…

И… я тебя жестоко отодрал раком. Стихи не получились. Но ведь я и не поэт, я соблазнитель-прозаик.

– Выходит, вам больше не на чем кататься? Хи-хи.

Не делай поспешных выводов, детка. Я куражно прокачусь на тебе. Понажимаю на все педали, поклацаю все кнопочки и поставлю тебя на два колеса на опасном повороте. У тебя непременно лопнут шины.

– Ну почему же? У меня еще остался вертолет.

Незатейливый треп. Прогулка по гостинице.

Я мало что запомнил из того, о чем она кудахтала. Даже как ее зовут. Какая-то «…аша». То ли она студентка профессора, впервые приглашенная за высокую успеваемость и усидчивость на дополнительные внеклассные занятия, то ли она его двоюродная внучатая племянница. Но я уверен, что он приметил эту лапочку для своего личного употребления. И возможно даже – учитывая его тягу к жизни! – он всё еще способен кинуть палку в свои неприемлемые девяносто шесть лет. А еще может быть, что он и не умирает, сука, лишь потому, что пьет кровь молодых тупых девушек. И эта «Аша», судя по той бестолковщине, которую она без умолку несла, была как раз такой. Но это никак не отменяло ее пригодности для других, неинтеллектуальных целей. Попец отличный.

Разглядывание коридорных картин. Высматривание звезд у окна.

Я поддакивал ее вдохновенным бредням о мудрости Венгрова и его учений о Вселенной, об устройстве мироздания, о внутренней гармонии. Поощрял своими умиленными улыбками натянутые примеры из ее жизни, подходящие, как ей казалось, под философию профессора. И совсем уж искренне порадовался ее разделению проповедуемых стариком принципов духовной свободы. Это как раз то, что мне сейчас от нее нужно.

Поцелуй за углом. Прорыв под платье.

– Не здесь! – визгнула нимфетка.

Согласен – на кровати будет удобнее. Тем более в этой бывшей гостинице их около пятидесяти. Надеюсь, имеются вакантные номера. Можно даже без мини-бара и завтрака.

Она резво повела меня по коридорам, но – минуя ряды дверей с цифрами. Не в темный ли чулан?

Мы проскакали вниз по лестнице и оказались в бильярдном зале.

И откуда такое уверенное ориентирование в здании, в котором она впервые?

– Профессор устраивал для меня экскурсию по особняку, – пролепетала нимфетка в ответ на мой удивленный взгляд.

Я потянулся к выключателю, но моя рука тут же была перехвачена.

– Не будем включать свет.

Пусть так. Всё равно лампы были ни к чему: освещение дворовых фонарей сквозь небольшое открытое окно у потолка создавало нужное видение. Вдувался свежий воздух. С запахом леса.

«Аша» легко струхнула платье на пол. А я бодро поскидывал с себя всё, начав кривоногим выпрыгиванием из обуви и закончив мужественным избавлением от трусов.

Она очарование. Я бы мог ее любить. И буду. Сейчас!

Я схватил ее под мышки и приподнял. Она обвила мои бедра ногами и налетела с поцелуями.

А мягкой кроватки-то здесь не предусмотрено.

Есть только бильярдный стол.

На него я и усадил ее горячую попу. И уложил кошачью спинку.

С таким количеством движений я бы закатил в лузы все шары в десяти партиях. Я бы порвал сукно. Это точно – потому что ссадины на коленях и локтях мне обеспечены. А ей придется замазывать лечебным кремушком свою спину.

Как только стало понятно, что я заключительным ударом сравнял счет, выведя его на 1:1, моя девочка поздравила меня поцелуем в губы и благодарной улыбкой. Затем она со скоростью паровоза вползла в платье, сказала, что ей нужно срочно в ванную, и испарилась.

Похоже, профессорская экскурсия была очень полная, раз она разведала, где можно втихаря потрахаться и наскоряк помыться. Надо бы еще выпытать у нее, где хозяин держит свой вкусный вискарь.

Всё было классно.

Отличная девица. Не жалел ни секунды. Словно сбросил немало лет. И мне стало не 30, а 15: минус 15 лет от беспалевного хаотичного секса в полутемном подвальном помещении.

Я вышел на улицу.

Мой некогда страстно любимый автомобиль безжизненно блестел под фонарями. Да, здорово ему от меня досталось. Мертвый лев – это уже не лев.

– Дина.

– Да, Эдуард Валентинович?

– Закажи эвакуатор. Пусть заберет мою машину из дворика бывшей гостиницы «Магнолия», а то что-то не заводится.

– Хорошо.

– И такси вызови мне.

Я взглянул в темноту леса, овеянную одинокостью. А почему нет?

– А я пока прогуляюсь навстречу пешком, – пробурчал я в трубку.

– Поняла. Я всё организую.

Моя умница.

Я двинулся по дороге в сторону дома. Машин не было. Вдоль обочины росла трава. Я присел и прикоснулся к ней.

Есть какое-то чувство жизни в этом. Я снял туфли, носки и наступил босыми ногами на траву.

Он был прав. Это слишком легко понять и самому, чтобы объяснять.

Я шел, топча зеленые отростки. Един с природой. Чувствовал каждую неровность земли. Каждый травяной сгусток. Песок.

Я был свободен. Как никогда раньше.

Наверное, это и есть то, к чему меня направляла Полина. Единственное, вопреки ее обещаниям, я всё еще не понимал, что мне делать дальше. Что можно делать человеку, который абстрагировался от всех связей, делающих его зависимым? Который потопил свои цели, словно корабли, мешающие великолепному морскому пейзажу, и теперь, сидя в позе лотоса, безмятежно левитирует над землей – там, куда не долетают голоса людей, гудение машин и безумные грохоты города. Ему можно лишь наслаждаться красотой – потому что все цели на самом деле давно достигнуты, а осталось лишь их заунывное эхо.

Мне было хорошо. Может быть, помимо чувства свободы, меня насыщал покой, который дает человеку дорога домой.

Не знаю, может быть, это и есть счастье?

Оказалось, что я еще не был готов преодолевать большие расстояния, ступая босыми ногами. Это уже немного болезненно. Неужели прыткий старикашка тренировался и умеет ходить по углям и гвоздям?

Меня осветили появившиеся из-за поворота фары.

Автомобиль, приблизившись ко мне, замедлился, и я разглядел шашечки на крыше.

Это за мной.