Не только среди евреев, но и в казацких семьях встречаются порой ценители даров Днепра. Евдокия, жена казака Ефрема, взявши с собой дочь Иванку – пусть учится девица выбирать товар и торговаться о цене – пошла в базарный день купить недорого несколько фунтов рыбы.

Случаю было угодно свести двух евреев и двух казачек в одном месте и в одно время. Всякому ясно: Эйзер и Евдокия друг другу не интересны. Купили рыбу у продавцов за соседними прилавками и разошлись в разные стороны, увлекая за собой каждый свое чадо. Иное дело отпрыски. Лишь мгновения достало быстрому взгляду Ионы, чтоб вобрать в душу прелестную нежность девичьего лица, белизну косы, венком лежащей на голове, пригожую хрупкость тонкого стана. В половину мгновения Иванка настигла смелого взора стрелу. “Глаза голубые, белокурый, высок, широк в плечах. Словно казак. Зачем он еврей?” – подумала. Взволновались Иона и Иванка, что-то учуяла Евдокия, в безмятежности пребывал Эйзер.

Напрасно случай называют слепым. Он видит, предвидит, а то и предопределяет. Иначе не встретились бы вновь наши герои утром следующей пятницы. Как известно, в городе Люблине каждый год ярмарка. Купец Э йзер не последний человек там. Божинский рынок подскажет, что и почем продавать и покупать на великом торговом съезде. Вот и бродит Эйзер по рынку, вникает сам, наставляет Иону, наследника коммерческого ремесла. А Евдокия с Иванкой вновь захотели полакомиться и, пренебрегши насмешками соседей, мол, еврейский вкус переняли, отправились со своего казацкого хутора к божинской городской стене, в рыбный ряд. “Не все любят одно и то же, мы – иные, нам другое подавай!” – решительно заявила Евдокия. Хороший вкус уверен в себе.

Тут на горизонте показались всадники – это татары задумали поживиться деньгами и товаром, а то и пленных ради выкупа захватить. Покупатели и продавцы бросились к городским воротам. Паника, теснота, давка. Лицом к лицу столкнулись Иона и Иванка. Водоворот толпы притиснул друг к другу юные тела, и сердца горячие замерли. Подоспевшие казаки саблями и копьями рассеяли разбойников. Люди угомонились, разошлись. Сладость пережитого ворвалась в души молодых, оглушила. Евдокия пристально глядела на трепещущую свою дочь. Эйзер с подозрением покосился на бледного отрока.

“Как он пригож! Глаза добрые. Верно, не грубый совсем. Чай, слова ласковые на языке. Умен должно быть, книжник, как многие из них. Парубки наши не таковы, вино да драка на уме. Вот, влюбилась в чужака. Как забыть его? Нейдет синеглазый из головы. Тайной обзавелась. Быть беде. А любви хочется!”

“О, как прекрасна она! Словно Шуламит. Нет, та черна, а казачка моя бела. Песнь песней в сердце стучит. Любовью болен. Мне не жить без нее. Она чужая. Если станет моей, станет ли своей? Погибнем в этом мире. Что делать с тайной? Кто даст совет? Быть беде. Но ведь есть любовь!”

Так думали Иванка и Иона. А еще подумали об одном и том же: “Вот, случилась ведь вторая встреча после первой. В том же месте, в тот же день и час. Видно, так угодно судьбе, и тут ее подсказка. А судьбе нельзя перечить, звезды на небесах правят ею. Явлюсь на рынок утром в пятницу – и непременно встретимся!”

Химера подмигнет человеку, и уж он все сделает, чтоб погубить себя. Не обморочила судьба верующих в нее, и свиделись молодые. Укрылись в роще, что неподалеку. Уселись на траву, и давай глядеть друг на друга, и в глазах любовь бездонная, словно жизнь каждого до сего дня была лишь приготовлением к нему и ожиданием его, и вот, свершилось. Иона и Иванка изобретательны в уловках и всякий раз выдвигали новую причину, чтоб исчезнуть из дома и встретиться в заветном месте.

Нелишне заметить, что практическим результатом свиданий для Ионы стали хорошие всходы семян украинской речи, которые заронил в юную голову дальновидный Эйзер, готовивший сына к коммерческой карьере. Иванка же в свою очередь черпала из уст возлюбленного столь умные штуки, что и наиученейшему казаку они едва ли ведомы.

Евдокия притворялась, будто верит дочкиным хитростям. Болью и страхом полнилось материнское сердце. Но и для радости, а то и для зависти находился в нем уголок. “Богатырь белокурый, и умен, и добр, и богат. Да какое ж девичье сердце устоит? Могу ли я повернуть реку вспять, хочу ли? Боюсь беды, но хоть накоротко глотнет счастья Иванка моя!” – думала мать.

Эфемерны тайны в Божине. Эйзер не лыком шит. Отрядил кучера Мотла шпионить за Ионой и узнал необходимое. “Я сам не свят был в юности, но за край пропасти не заглядывал. Пропадет еврей! Страшно по живому сыну траур справлять. Как горю помочь?” – терзался бедный отец.

Не придумали пока Иона и Иванка для своей любви будущего. Есть лишь настоящее, да и оно зыбко, как днепровские дюны. Потому ласки их особенно горячи и жадны. Обо всем на свете говорят юные любовники, лишь бы греться в лучах мгновения, не скользнуть в холодную тень грядущего. Казачка рассказывает о знакомом житье-бытье, о войнах и победах, о доблести и силе. Иона восторгается молодечеством, говорит, хотел бы на коне гарцевать, саблей рубить, удалому мужскому братству принадлежать. Иванка завидует счастливым женам, коих умные и верные мужья всегда при них и всегда несут в дом книги и золото, а не вино и трофеи военные. Дивятся оба, почему человека к чужому влечет? Так же и в любви. Крепка ли тяга эта?

Среди многого разного нашлось и одинаковое: оба родились под созвездием рыб. Иванка смеется, а Иона серьезен, говорит, пойду к каббалисту Акиве, расспрошу его, что это нам сулит. На другой день пришел Иона на свидание, и растерянность в лице его. Вот, рассказывает, подступился я к Акиве с моим вопросом, а тот заглянул в каббалистическую книгу, и толкует, что созвездие рыб – то созвездие месяца адар, и кто родился в этом месяце, тот непременно страстен и добросердечен.

– Это о нас, – заметила Иванка, положив голову на плечо Ионе.

– Адар бережет от зла, – продолжил Иона, и Иванка глубоко вздохнула.

– Дети адара все больше фантазеры и ясновидцы и чуют гибельность судьбы, – добавил Иона.

Слезы заблестели в женских глазах.

– А еще Акива сказал, что адар дарует силу для борьбы за главное, и кто примет вызов – тот спасется!

Иванка крепко-крепко обняла Иону.

– Мы неразлучны, как две рыбы небесные, нам достанет сил, правда, милый?

Раз пришла Иванка в рощу, бледна, как снег. Сказала слово дружку, и уж на том лица нет. Она заплакала, горько-горько упрекнула.

– Небось, дивчине из своих не сделал бы этого?

Молчит Иона, не протестует, да и к месту ли спор?

– Нет у нас выбора, милая моя казачка. Убежим. В Польшу. А оттуда – куда глаза глядят. Сами спасемся, и любовь нашу спасем. Этой ночью придумаю план, и ты думай. Завтра встретимся и все решим.

– Не могу сейчас бежать. На кого матушку оставлю? Я защита ей. Знаешь ведь, как крут батюшка мой, Ефрем? И так матери не сладко, а если узнает отец, что дочь сбежала, да по какой причине, насмерть бедную забьет! А ты? Как от своих уйдешь? Веру забудешь? Не раскаешься? Меж куском и ртом многое случается!

– К тебе прилепился. Ты теперь моя вера!

Утром другого дня выложили друг другу, что надумали. Иванка подготовит мать, уговорит ее вместе с ними бежать. Иона поедет с отцом на ярмарку в польский город Люблин. Там найдет верных друзей, секретно устроит все. Через три месяца вернется в Божин, возьмет Иванку и Евдокию, и умчатся они к новой жизни. А за короткий этот срок никто и не заметит перемен в Иванке. Любовники обнимались, и плакали, и смеялись, и верили в лучшее.

Не знали они, что уж набрал силу новый гетман Рудан Дворецкий, и бессчетно порушится судеб, и померкнут в небесах созвездия, страшась страстей сильных мира сего. Не знали они, что безумно любившая Иону благонравная Рут, племянница каббалиста Акивы, шпионила не хуже кучера Мотла и поклялась местью умерить утрату.

Глава 4 Сидят вместе, глядят врозь

На перекрещении торговых путей вознес свои стены польский город-космополит Люблин. Ворота его приветливо отворены всем верам и языкам. Каждый год в конце лета шумное разноголосье затопляет улицы и площади. Купцы съезжаются на ярмарку, где они обманывают и обкрадывают друг друга и при том все выходят с прибытком. Персы и итальянцы, поляки и немцы, турки и евреи, русские и испанцы, украинцы и армяне. Веротерпимая городская власть привечает все племена без разбору – лишь бы не пересыхал золотой ручей, текущий в городскую казну.

Богатое и благополучное польское еврейство чувствует себя в Люблине твердо настолько, насколько тверда может быть почва под ногой иудея, осененного небескорыстным покровительством христианина. Городская ешива и просвещенные раввины – наставники юношества – добыли Люблину славу европейского светоча талмудической науки. Здесь собираются главы еврейских общин Польши и Украины, а с ними сильные мамоной и влиянием еврейские богачи. Лучшие из лучших заседают и решают дела во благо народа и веры.

Путь от Запорожской Сечи до Люблина не скор – неделями дорожную пыль глотать. Кибитка и караван возов вышли из города Божин и направляются на ярмарку в Люблин. Богатый купец Эйзер скупил у божинских ремесленников сработанное ими за зиму и везет товар на продажу. Эйзера сопровождает великовозрастный его сын Иона – семнадцать лет от роду, а неженат! Будет учиться искусству торговать.

С купеческой династией делят кибитку два пассажира духовного статуса. Не ради наживы, но для обсуждения в главном раввинате важнейших общинных дел едут они в Люблин. Это божинский раввин Залман и каббалист Акива.

Долга, нескончаема дорога, и нескончаемы беседы четырех попутчиков. Впрочем, Эйзер и сын его Иона предпочитали бы больше молчать и думать каждый о своем. Зато Залман и Акива неутомимы в рвении освещать темные места в талмудических комментариях и комментариях к ним. Светильником служит им азартный заразительный спор.

Лучше и веселее всех вознице Мотлу. Сидит себе снаружи один, то поет, то дремлет, то рассказывает всякие небылицы доверчивым лошадям. Небезопасна дорога, и времена тревожные: татары разбойничают, да и вольные запорожские казаки не прочь порой пограбить на дорогах.

Привал. Пока возница Мотл распрягает лошадей и готовит походную снедь, пассажиры, усевшись на траве, любуются великолепием украинской степи. Высокая трава подернулась желтизной. То тут, то там полуденный ветер поворачивает к солнцу головку цветка, и синие, белые, лиловые огни вспыхивают под лучами дневного светила. Хищная птица плывет в небе и стережет добычу внизу. В оцепенении застыла красота.

Лишь чудный Днепр прекраснее степи. Во многих сердцах проложил он русло свое. Останется великая река позади, но вспомнит о ней путник, и шум и блеск волны тотчас растревожат душу.

– Как красива земля, творение божье! – прервал молчание Залман.

– Да-а-а… – задумчиво протянул молодой Иона, словно не договаривая что-то.

Эйзер пристально взглянул на сына.

– Бог благословил свой народ пребывать в этом славном месте, и будем любить Всемогущего дар. Новые поселения и общины создадим, новые синагоги и дома учения возведем, святостью отблагодарим щедрость создателя, – продолжил раввин.

– Как и всегда, Залман глядит на поверхность вещей, не хочет видеть их тайного смысла, – бросил привычный упрек каббалист Акива.

– Красивая страна, богатая земля. А узнала бы плуг, стала б еще богаче, и нам от этого выгода, – сказал купец, – так устроено, сила еврея в его золоте. Тебе же, Залман, преотлично известно, что если затеют запорожцы войну, придет конец благоденствию нашему в сей стране. Небось, по этим самым делам и едешь в главный люблинский раввинат? – закончил Эйзер.

– Грешен народ-избранник, не созрел для спасения. Я не слеп, как полагает Акива, и стою на земле, не тешусь пустыми надеждами, как он. Злоба поселилась в сердцах. Крестьянин ненавидит пана, поляк презирает украинца. Еврей теснит одного, угождает другому, и гоним обоими. Боже, храни нас от войны. Непозволительна еврею роскошь беспечности. Большая беда начинается с малой, а испытавший опасается. В раввинате обсудим, как худое предотвратить, – сказал Залман.

– Браво! – вскричал Акива, – Вот и я твержу, великое грядет. Война! Гог и Магог! Мессия в пути. Не мешать провидению божьему! Не мешать! Много наших погибнет. Пусть! Хорошо! То великие муки, родовые схватки спасения! Достойные уцелеют. Народ вернется в Сион, станем царями мира!

– С этим бредом ты едешь к люблинским мудрецам? – гневно бросил каббалисту Эйзер, – Беда, коли обретешь сподвижников.

– Он заразителен и этим опасен, – заявил Залман, – А таким, как ты, Эйзер, золото глаза слепит, за корыстью ни общинный, ни свой интерес не видите. Сосед горит – и ты в опасности!

Трое глядели друг на друга с вызовом, каждый прав. Иона не спорил, молчал.

Долгожданный призыв Мотла мигом соединил голодных. Помолились, омыли руки, произнесли благословение над хлебом. Демократический дух похода свел трапезничать вместе и возницу, и ломовиков, что на возах, и сильных мира сего. Нехитрый дорожный харч и горилка помогли временному примирению. Благость сытости настроила на житейский лад.

– Отчего, Эйзер, отрок твой до сих пор холост? Должно быть, не в купцы, а в казаки его готовишь? – хитро улыбаясь, спросил Залман и подтолкнул локтем Эйзера.

Иона покраснел, опустил глаза, отступил на несколько шагов. Купец не рад был шутке, и без того душа болит за сына.

– Силой дитя не заставишь, а мальчик все просит погодить, – ответил Эйзер.

– Слово отца – закон. Любишь сына – не жалей кнута ему. Так в твоих книгах пишут, Залман? – вставил слово Мотл.

Залман, не удостоив возницу ответом, наклонился к уху Эйзера и громким шепотом, чтоб секретные слова долетели до Ионы, проговорил: “Племянница Акивы, благонравная Рут, сохнет по твоему чаду”.

– Впервые слышу, – сказал Акива, пожав плечами.

– Не удивляюсь, – заметил Залман.

Эйзер молчал. Он знал, отчего неуступчив сын. И скрывал причину от жены, и оттого камень на душе был тяжелее вдвое. Страх сжимал отцовское сердце.

И Иона молчал. Парень думал, только ему известна тайна. Ему и Иванке, юной красавице казачке. Мечта несбыточная… Да разве прикажешь сердцу не желать абсурдного и о праздном не думать?

Внешняя опасность, общая всем несогласным сторонам, не хуже доброй трапезы заставляет забыть о внутреннем раздоре.

Ехали казаки. Вольные, запорожские. Завидели еврейский стан и расположились на привал поближе к недругам, дабы те и зреть и слышать могли, как богатыри едят, пьют, поют. Время обеда приспело, и не грех покуражиться над пришельцами в чужой земле, напомнить, кто Днепра и степи хозяин.

Сжались еврейские сердца, и неуютно мыслям. А запорожцы пируют. Чарка за чаркой. И поют. Голосисто поют, заслушаешься. Славят чудный Днепр, восхваляют удалую Сечь.

Вышел бандурист, и зазвучала грустная песнь. Ждет казачка возлюбленного, а воин пал от татарской сабли, но не верит молодая злой вести, клянется ждать целый век.

– Будет слезу вышибать! – воскликнул кто-то из казаков.

– Эй, Шилохвост, где ты там? – подхватил другой.

– Выходи, Микола, сыграй, что нам повеселей, а вон тем – пострашней! – крикнул третий и указал в сторону соседей, поспешно собирающих свой скарб.

Тут выступил вперед красивый видом муж, одежда на нем не казацкая. Два запорожца настелили деревянный помост. Дивчина в вышитом сарафане и в сапожках взошла на возвышение. Микола ударил по струнам. Черноокая звонко-звонко запела, застучали каблучки в такт:

“Iхали хозари iз Дону до дому,

Умовляли Галю iхати з собою.”

Глядя на лихую певунью, Иона встрепенулся, свою казачку вспомнил: “Иванка, мечта моя…”

Пассажиры кибитки поскорей расселись по местам. Мотл взмахнул кнутом. Вперед, от беды подальше. И не станем упрекать в робости тех, кто, страшась, гонит из сердца страх. Разбойничий свист, стук каблуков и слова лихой песни неслись кибитке вдогон:

“Козаки почули, до лiсу майнули,

Жидiв порубали, Галю врятували.”

Слезы у Ионы на глазах.

В тексте использованы фрагменты казацкой песни.

Глава 5 Степи и Днепра хозяева

Бог дал Ефрему и Евдокии одно единственное чадо.

Ефрем еще нестарый казак, он полон страсти к войне, любви к боевым товарищам и нежности к сабле и мушкету. Годы супружества пришлись на время бражничания, походов и битв. Не часто, три или два, а то лишь один раз в году выпадало Евдокии млеть в объятиях мужа-воина, изведывать его неумелые ласки. Ефрем мало поднялся по лестнице казачьей иерархии, и зависть боевых друзей обошла его стороной, и верно поэтому и был он любим удалой братией.

Доля Евдокии походила на долю многих казацких жен – тревожиться, ждать и молиться за защитника и добытчика. А еще привечать всяческие заботы и хлопоты, ибо они теснят из головы страх раннего вдовства. Куда приложит женщина праздные силы души? Евдокия всю себя отдала обожаемой дочери Иванке, найдя в этом счастливое спасительное средство против скудости мужниной любви. И зерна благородства и разумения замечательно взошли на доброй почве. Последний год все чаще Евдокия видит, как дочь томится и печалится, но мать не обронит нечуткого намека, дожидается, пока юное сердце не откроется своей волей.

Не все запорожцы живут одной лишь войной и оставляют жен на маету одиночества и пытку искушений. Есть и другая кагорта. Принадлежащие к ней селятся в деревнях среди крестьян и мирным трудом добывают свой хлеб. Гром походных барабанов собирает их лишь для больших и редких кампаний. Эти казаки смело берутся за любое дело и неизменно становятся лучшими строителями и землепашцами, ковалями и кожевниками, плотниками и колесниками, рыбаками и охотниками. Дома их полнятся всевозможным добром, хотя горницы не украшены, как у Ефрема, дорогими военными трофеями – мечами дамасской стали, турецкими коврами да резным стеклом венецианской работы.

Грядет война, предстоит поход. Это слухи. Но казак знает, слухи о приближении войны верны всегда. И с ляхами можно воевать, и татарам нос утереть, и евреев пощипать. Легко начать войну, да кончить ее мудрено. Жизнь привольна, как степь, пенится, как днепровская волна.

Походу предшествует пиршество, и оно начинается с песен. Украина звенит песнями. Искусные голоса, какими столь богат этот край, лучше всяких картин и книг представят мощь и красоту великого народа, его горе и веселье, слезы и смех. И даже в сердце сурового рубаки проникнут нежные звуки цветущей страны и не потонут в бешеной музыке битв.