В-восьмых, Рахав утверждает, что Накман баснословно богат, однако с великого горя уничтожил свои сокровища, безвозвратно зарыв их в землю. А вдруг она обманывает, то есть он вовсе не лишил сам себя богатства, а нашел ему некое применение, вовсе небезобидное для нас, иудеев? И это обстоятельство тоже требует расследования.

И, наконец, в-девятых, Рахав алчно претендует на достояние Накмана. Ее тяга к золоту выглядит правдоподобной. Не задумала ли она чего-нибудь такого, что могло бы иметь связь с делом Ахана или навредить нам? Было бы не худо выяснить и это, хотя навряд ли их внутриклановые ковы представляют для нас опасность.

Зафиксировав в уме открытые ему на данном этапе расследования факты, Калев пришел к заключению, что настало время познакомиться с Накманом. Что бы ни услышал Калев из уст брата Рахав – никчемную правду или полезную ложь – всё сгодится для дознания.

***

Калев нашел Накмана одиноко сидящим на большом камне вдали от шума людского, в тихом месте на опушке леса. Поза согбенная, локти уперты в колени, подбородок и щеки покоятся на раскрытых ладонях, темные круги под глазами, лицо худое, волосы растрепаны, взгляд отстраненный. Накман выглядел погруженным в горестные думы отшельником.

– Приветствую тебя, Накман, – произнес подошедший дознаватель, – я – Калев, друг нашего вождя Йошуа.

– Садись, Калев, на этот камень напротив меня, – ответил Накман, – поговорим о том о сем.

– Дошли до меня слухи о твоем несчастье, Накман. Мы, иудеи, народ сострадательный, вот я и пришел к тебе со своим сочувствием.

– Спасибо. Сочувствующий упивается превосходством. А сострадание иудейское мне слишком хорошо знакомо.

– Вижу, тяжело на сердце у тебя. Мы же следуем правилу: не судить человека в беде за несправедливые слова его.

– Не только у вас, у всех такое правило.

– Может, помощь тебе требуется?

– Мне ничего от вас не нужно. Когда сам справляюсь, а когда и Рахав помогает. Клан у нас дружный, своего в беде не оставляем.

– Расскажи про семейство покойное. Надо больше говорить с людьми о страдании своем – душа оттаивает.

– Это ты верно подметил. Мученику тем легче на сердце, чем чаще случается ему горе изливать. Беда вот только, что не хотят люди о чужой боли слышать.

– Я – верный слушатель твой.

– Ты чужой, Калев. Устам страдальца родные уши требуются.

– Сестра у тебя есть.

– Мысли Рахав о живых, не о мертвых.

– Должно быть, прав ты.

– Да, прав я. Проверено.

– А скажи-ка, Накман, верно говорят, что собираешься ты мстить иудеям за убиение жены и детей?

– Собирался, но передумал.

– Понимаю, почему собирался, но не понимаю, почему передумал.

– Рахав меня отговорила, вот и передумал.

– Рахав права, она мира хочет.

– Рахав замуж за вашего Йошуа хочет, потому мир ей с вами нужен. А я люблю сестру, добра ей желаю. Вот и отступился от прежнего умысла.

– Отступился? Не знаю, верить ли тебе!

– Я делом доказал! Если бы имел злое намерение, разве стал бы я помогать вам?

– Ты помогал нам?

– А кто жребием управлял на суде Ахана? Не я ли?

– Верно. Это и логично, и убедительно. Коли помогал нам, значит, не носишь более зла на иудеев.

– То-то! Накман зря не скажет!

– Кстати, об Ахане. Знавал ли ты его до суда?

– Приходилось. Встречался с вашим юным героем.

– Случай свел?

– Нет, не случай. Ахан искал встречи со мной. Он признался, что влюбился по уши в мою сестрицу. А она нос воротит. Вот он и спрашивал у меня, как подобраться к сердцу Рахав, дескать, я ее хорошо знаю.

– Дал совет ему?

– Нет. Не мое это дело. У меня голова своей бедой занята.

– А все-таки напрасно ты, Накман нашей помощью пренебрегаешь. Ведь бедно ты живешь, скудно.

– Я не пекусь о мирских благах. Кусок хлеба да глоток воды – всё, что мне надо. Когда великое горе у человека – нет иного интереса, кроме как о счастливом прошлом вспоминать. Хотя бы так, в одиночестве сидя на камне!

– Я с Рахав говорил. Она любит тебя, и огорчает ее твое равнодушие к собственному благополучию.

– Рахав права по-своему. Она женщина практическая, ценит достаток. Я-то ее понимаю, а вот ей меня до конца никак не понять. Не испытавши горя – не проникнуться им. Да и кому она нужна, не своя печаль!

– Рахав сказала мне, что прежде ты был богат, а теперь бедняк-бедняком.

– Было у меня богатство. Я владел двенадцатью статуями божества и покровителя нашего клана. Все статуи из чистого золота. Да на что мне это теперь?

– А верно говорят, что ты сокровища в землю зарыл? Сетует Рахав, что не поделился с нею.

– Сестрица моя, повторяю, женщина практическая. Она свою выгоду и без моего золота найдет.

– А что это значит, зарыть сокровища в землю?

– Я схоронил жену и деток в одной могиле и положил туда все статуэтки. Пусть покойные безбедно живут в другом мире и мужа и отца добром вспоминают. Вам, иудеям, никогда не понять этого.

– Да, Накман. Мы так не поступаем. У нас другие понятия. Кстати, не готовишься ли ты принять нашу веру?

– О Боге своем тебе лучше с Рахав беседовать. Ей эта тема ближе. Не в моем положении о вашей вере думать.

– Наше племя другого мнения, и я сию минуту доказал бы тебе…

– Ты, Калев, хочешь открыть дискуссию? – недовольно перебил Накман.

– Виноват, сейчас не к месту.

– Не к месту и не ко времени.

– Я прощаюсь, Накман. Хотя, нет, пожалуй, не прощаюсь. А мое предложение о помощи остается в силе.

– Спасибо, Калев.

Итак, на счету Калева уже две важных беседы с центральными персонажами истории. Рассказы Рахав и Накмана порождали в голове детектива все новые и новые вопросы, а путь к истине не сокращался, но, казалось, становился длиннее и извилистее.

“Эти люди щедры на слова, – размышлял Калев, – а не прячется ли за словоохотливостью умысел скрыть правду? Сомнительные случаи не любят поспешных суждений, и я высоко ценю креативную неопределенность. Сомнения ведут к уверенности, с них начинается разум. Короче: мои сомнения – мое богатство!”

“Накман бесспорно погружен в глубокое горе, – продолжал рассуждать Калев, – он ненавидит нас, и это очевидно. По его собственному признанию, и, по словам его сестры, он потерял интерес ко всему на свете. Однако так ли это? В его положении естественно мстить, и он собирался это делать, но поддался увещеваниям Рахав. Удивительная покладистость!”

“В том, что касается намерения Накмана причинить вред иудеям и последующего отказа от этого плана, слова сестры и брата чудесным образом сходятся. Такое совпадение не случайно – за ним стоит либо правда, либо хорошо слаженная ложь. Проверить – моя обязанность”.

“Я поверил Накману, когда он сказал, что Ахан добивался встречи с ним. Ведь у казненного нами искателя руки и сердца Рахав был крайне серьезный соперник. Шаткость брачных надежд Ахана совершенно естественно толкала его к поиску любого, пусть даже незначительного, шанса завоевания предмета своей любви”.

“Да, Ахан искал встречи с Накманом, а вот вопрос о богатстве последнего и странной судьбе золотых статуэток не кажется мне столь простым. Как будто бы оба, и брат, и сестра, говорят одно и тоже – сокровища зарыты в землю. Однако, если Накман совершенно однозначно называет цель и место захоронения драгоценных идолов, то Рахав выражается не вполне определенно. Принимая во внимание неравнодушно-алчное отношение Рахав к имуществу брата и неодобрение его действий, нельзя всецело доверять ее словам об этом предмете”.

“Мне тщание пророчеств не сулит, зато чутье и нюх всегда проворны, – пытался Калев призвать на помощь словесную ритмику, – внутри меня народилась интуиция детектива! Замечательное это свойство подсказывает, что ближайшим объектом моего интереса должна стать проверка достоверности речей Рахав и Накмана о таинственном исчезновении золота. Уверен, на этом пути я вправе ожидать счастливую полосу удач, отрадную пору, очей очарованье. Как говорится, один успех идет и за собой другой ведет! И вовсе не про меня сказано, мол, кого удача полюбит, тот поглупеет вдруг!”

***

Калев отыскал боевых друзей Ахана.

– Здравствуйте, бойцы, узнаете меня? – воскликнул Калев.

– Нет, не узнаем. Кто ты таков?

– Я Калев, старый товарищ нашего общего с вами вождя Йошуа.

– Раз пожаловал к нам, значит, понадобились, – догадался первый друг Ахана.

– Угощайся нашей солдатской пищей, – пригласил второй друг Ахана, – немудреная, зато сытная!

– Спасибо, бойцы, я неприхотливый, рад угощению из солдатского котла.

– Чего тебе надобно от нас, Калев? – спросил первый, дождавшись, когда гость покончил с трапезой.

– Я хочу глубже разобраться в деле Ахана. Вы – бывшие друзья его, можете мне помочь. Пришел расспросить вас кое о чем.

– Спрашивай, Калев, – сказал второй.

– Хорошо ли знали вы вашего командира? – начал Калев

– Думали, что хорошо знали, а видишь, как оно вышло! – с горечью заметил второй.

– Ахан был самым храбрым из нас, так мы помним его! – добавил первый, – вел нас от победе к победе.

– Не забывай про Ай! – вставил Калев, строго глянув на первого.

– Он никогда не командовал “Вперед!”, он командовал “За мной!” – поддержал второй.

– Верите ли вы, что Ахан – вор? – с солдатской прямотой и краткостью спросил Калев.

– Сами не знаем. Все-таки стрелка указала на него, а разве со жребием поспоришь? – сказал первый, – вот только душа не принимает.

– Говорят, он влюбился. Не доведут бабы к добру! – вымолвил второй.

– Может, он крал, чтобы зазнобу свою ублажить? – допытывался Калев.

– Кто знает? Нынче всякое безобразие может случиться, такие времена пошли, – заметил первый.

– Ни к чему ему было красть, ведь он разбогател нежданно-негаданно! – воскликнул хорошо осведомленный второй.

– Вот не знал! – удивился первый.

– Олух ты, коли не знал! – заметил второй первому.

– Да и я тоже не думал, что Ахан богат! – вступился за первого Калев.

– Жил бедняком, а умер богачом! – пояснил второй.

– А откуда у него богатство? – полюбопытствовал первый.

– Вот это как раз и неведомо! – заявил второй.

– А что тебе ведомо? – навострил уши Калев.

– Знаю я, где добро его спрятано!

– Далеко? – спросил Калев.

– Близко. В пещере вон за тем холмом, – показал второй.

– Быстро веди нас туда! – скомандовал Калев.

– Темно тут! – проворчал первый, входя в пещеру.

– Запалите огонек! – нетерпеливо бросил Калев.

– В той нише, за большим тяжелым камнем, – показал второй.

– Ничего, втроем справимся. Навались-ка, ребята! – воскликнул Калев, и шесть рук сдвинули увесистый валун.

– Глядите! – вскричал первый и осветил факелом глубину ниши.

***

Калев увидал перед собой сложенные аккуратно рядком статуэтки, изображающие большеголового бородатого мужчину с закрытыми глазами, с короткими ножками и сложенными на груди ручками. Величиною фигурки были приблизительно с локоть.

В полумраке пещеры куклы блестели золотом. Калев попытался пошевелить одну из них. Не поддалась – вес изрядный! “Это же идолы клана Рахав, в точности, как она их описала! – блеснула мысль в голове Калева, – сколько же их тут?”

Наш дознаватель сосчитал статуэтки, пересчитал еще и еще – всякий раз выходило одиннадцать. “Странно, – подумал Калев, – а ведь Рахав говорила о двенадцати. Это же самое число называл Накман. Где еще одна? Не отсутствующая ли фигурка и есть ключ к тайне? Необходимо отыскать ее!”

Трое мужчин задвинули камень на его прежнее место. Калев велел солдатам молчать до поры до времени о найденном кладе. Он распрощался с бойцами и отправился к себе в шатер. Настроение у него было приподнятое, как у человека, сделавшего долгожданный широкий шаг в направлении цели. “Необходимо хорошенько поразмыслить об этом открытии!” – сказал себе дознаватель.

Сидя на пне возле шатра, под луной и звездами, в благодатной ночной тиши Земли Обетованной, обдумывал Калев свои следующие шаги. Теперь он знал, или догадывался (что практически одно и то же, ибо интуиция дознавателя делает догадку равносильной точному знанию) с кем говорить, где искать, о чем спрашивать. Вдохновение и азарт истинного детектива совершенно охватили его душу и мозг. Через два-три дня Калев до конца раскрыл дело Ахана и был готов доложить результаты расследования самому Йошуа, да и всему народу иудейскому.

Сидя в своем шатре, Рахав в очередной раз обдумывала настояние Йошуа принять веру иудеев, а поклонение идолам отвергнуть навсегда. “И впрямь, – размышляла она, – так ли уж велика разница: много у тебя богов, или один единственный Бог, вобравший в себя все небесные сноровки? И они, и Он являют небесную волю, что кладет нам предел. А вот на земле и люди не обделены собственной силой, которая, как таковая, вроде бы и не велика птица, но и не козявка какая-нибудь. Кое в чем мы сами управляем своею жизнью. Скажем, любовь и богатство – в человеческой власти. И то и другое ожидает меня, коли выйду за Йошуа. Так отчего же не уступить смешному желанию иудейского вождя?”

Размышления Рахав были прерваны появлением служанки.

– Госпожа, можно к тебе? – крикнула девушка взволнованным голосом.

– Входи, голубушка! – ответила Рахав, и волнение служанки почему-то передалось хозяйке.

– Госпожа, я принесла важную весть!

– Говори скорей!

– Прибыл посланец от Йошуа. Верхом на коне. Велел передать тебе, мол, сегодня в полдень у них в лагере важная встреча с нашим кланом, тебе и брату твоему быть непременно!

– Как выглядел вестник?

– Нарядный, радостный. Передал впопыхах новость и поскакал обратно.

– Нарядный, радостный! Как думаешь, душенька, что за встреча ждет нас?

– Думаю, Йошуа собрался жениться на тебе. Не иначе, о свадьбе будет разговор!

– Похоже на то. Кажется, сбывается! Побегу за Накманом. А ты пока приготовь лучший мой наряд и сама приоденься. Решено: принимаю их веру и по дороге Накмана уговорю.

Не чуя ног под собою, Рахав помчалась на опушку леса, где на камне восседал Накман в привычной горестной позе, размышляя о несчастной судьбе жены и деток.

– Эй, Накман, – прокричала Рахав, еще не добежав до брата, – вставай, наряжайся, едем в иудейский лагерь!

– Чего случилось опять? Наряжаться-то зачем? – изумился Накман.

– Мы приглашены. Йошуа меня замуж берет. О свадьбе будем сговариваться!

– Дождалась, значит. А я причем? Твой праздник.

– Ты – брат. У них так заведено – мужчина в семье главный, ты должен одобрить.

– Ладно, поеду.

– Нос кверху! Всем нам хорошо будет!

***

На широкой поляне, неподалеку от шатра Йошуа, расположились иудеи в ожидании гостей. Сам вождь восседал на красивом трофейном стуле, захваченным в одном из богатых домов покоренного Йерихо. Рядом с ним стоял Калев, на лавках расположились старейшины, на траве сидели командиры, бойцы, слуги. Никто точно не знал причину собрания, но настроение у всех было приподнятое, какое случается в предчувствии дележа военной добычи.

Показался конный поезд. Впереди степенно ехала крытая разукрашенная повозка, запряженная парой лошадей. Внутри нее сидели разодетые Рахав и Накман. Далее громыхали три-четыре подводы, на которых расположились важные члены клана.

Распорядитель собрания помог гостям сойти на землю, указал им места на лавках и на траве. Рахав и Накман уселись на стулья напротив Йошуа и Калева. Лицо Накмана выражало апатию, глаза Рахав сияли.

Не вставая со своего места, Йошуа громогласно произнес: “Гости и хозяева, иудеи и язычники! Мой старинный друг Калев имеет сообщить всем и каждому весьма важные новости, которые кого-то обрадуют, других приведут в замешательство, а иных потрясут. Приступай, Калев!”

Калев вышел на середину лужайки и приготовился говорить. Несколько озадаченные неожиданным началом, хозяева и гости приготовились слушать. Удивленные Рахав и Накман переглянулись.

– Всем собравшимся здесь хорошо известно, – начал Калев, – что мы, иудеи, избранный Богом народ, завоевываем эту землю, по праву, данному нам Господом. Мы одержали блестящую победу в Йерихо, но, к несчастью, потерпели поражение в Ае.

– Неужто у иудеев брачные переговоры начинаются с перечисления военных побед и поражений? – шепнул Накман сестре.

– Удивлена не меньше тебя, – ответила Рахав брату.

– По повелению Всевышнего, – продолжил Калев, – мы с помощью жребия провели расследование, которое показало, что один из наших офицеров, Ахан его имя, совершил тяжкое преступление, присвоив себе принадлежащее Господу имущество. Гневаясь на свой народ, Бог временно приостановил содействие нам.

– Это давно всем известно, зачем было собирать нас? – разочарованно проговорила Рахав.

– Странно, очень странно, – с тревогой заметил Накман.

– Я прошу внимания! – строго и громко воскликнул Йошуа, – говори дальше, Калев!

– Ахан был казнен, – возобновил речь Калев, – и поэтому Господь простил иудеям грех одного из них, и позволил избранному народу продолжить победный путь.

– Переходи к делу, Калев! – нетерпеливо призвал Йошуа.

– Я перешел к делу уже тогда, – еще более нетерпеливо ответил Калев, – когда впервые задался вопросом о справедливости обвинения в воровстве командира с прекрасной репутацией и о чистоте суда над ним!

– Не нравится мне эта возня! – сказала Рахав на ухо брату.

– Я ничего хорошего не жду от этого народца! – поддержал Накман.

– Тихо! – крикнул Калев, – прошу слушать и не перебивать! Для начала я повторю известные и неоспоримые факты. Итак, внимание! Наш вождь Йошуа имел определенную сердечную склонность к Рахав, а та, в свою очередь, любила его. Более того, он подумывал взять Рахав в жены, а она горячо желала соединить с ним свою судьбу.

– Можно было бы избежать подробностей личного характера, – проворчал Йошуа.

– Почему, Калев, ты говоришь о любви в прошедшем времени? – возмутилась Рахав.

– В деле дознания нет незначительных подробностей, а уместность прошедшего времени станет очевидной к концу рассказа, – ответил Калев своему командиру и Рахав.

– Излагай дальше, – подстегнул Йошуа.

– По признанию Рахав, – продолжил дознаватель, – Ахан был страстно влюблен в нее, и в то же время возможность брака между нею и Йошуа не являлась тайной для него. По этим двум причинам, как сообщила мне Рахав, он из ревности отговаривал Йошуа от намерения жениться на ней. Ища пути к сердцу возлюбленной, юный командир предлагал ей огромное богатство взамен на согласие стать его женой. Рахав ценила любовь Ахана, но замуж хотела выйти за Йошуа и только за него. Не исказил ли я твоих признаний, Рахав?

– Нет, не исказил, – раздраженно бросила Рахав.

– Несколько слов о брате Рахав, – сказал Калев, – теперь будь внимателен ты, Накман. Как все мы знаем, наши бойцы убили твоих детей и жену. Поэтому ты задумал мстить иудеям.

– Да, так было, но сестра убедила меня оставить мысль о мести! – возразил Накман.

– К этому мы еще вернемся, – заметил Калев, – а сейчас добавлю, что, по твоему собственному признанию, ты сам лишил себя богатства, зарыв принадлежавшие тебе двенадцать золотых статуй вашего кланового божества в общую могилу жены и детей – чтобы они, мертвые, не знали нужды в ином мире.

– Верно говоришь, дознаватель, – крикнул Накман, – да только тебе, иудею, не понять моего сердца!