Отзывы на книгу «cнарк снарк. Чагинск. Книга 1», страница 2

Книга так себе, 350 страниц ездят по городу, бухают,болтают,ездят по городу, бухают,болтают.

И зачем такое писать? Муть полная....

Безумная книга в каком-то смысле! Много рассуждений, но это раскрывает персонажей и самого автора, разумеется, с самых неожиданных сторон. Добротный хоррор, подойдет ценителям жанра!

Книга не похожа ни на что, прочитанное прежде. Сходу сказать о чем она, не представляется возможным. Но оторваться от нее совершенно невозможно.

Главное, ничего не ожидать. Совсем ничего. Просто распутывать этот клубок, просто следить за тем, что происходит, ничему не удивляться, просто читать и проникаться атмосферой.

Вызов не в плане объёма, хотя он конечно присутствует. Слог у автора лёгкий, поэтому текст летит как паровоз с горы, и даже не укачивает. А потом вдруг поворот и тормозов нет. А вам ещё снарка поймать надо. А вы знаете, как выглядит снарк? Ладно, хотя бы знаете, зачем его ловить?

«если работа начинала приносить хоть некоторое, пусть самое небольшое удовольствие, она тут же заканчивалась»

Главный герой, писатель – автор одной книги. Потом-то он написал много, но книга была одна. Просто он выбрал писать то, что не читают, но за что платят, а не наоборот. Чагинск – выдуманный город, собранный из нескольких реально существующих. В него и прибывает писатель с фотографом для выполнения заказа местной администрации – книги про очередной город. Для этого у автора есть своё название – локфик. Их было уже много, но этот локфик для автора оказывается возвращением в городок детства. Естественно, его постоянно преследуют флэшбеки. Интересно, что у писателя есть только имя – Виктор, а у фотографа только фамилия – Хазин. Переплетения событий и характер общения Виктора с Хазиным создают впечатление, что это один и тот же человек. Не в буквальном смысле. Такое ощущение, что Веркин разговаривает сам с собой, потому что в округе нет людей, способных поддержать беседу на должном уровне. Когда только начал читать, вспомнился Довлатов.

«Захотелось пить. Маразм, концентрируясь в замкнутом пространстве, вытягивает из воздуха влагу. Становится душно, одежда искрит, люди начинают вонять и нервничать».

Герои пьют постоянно и до умопомрачительных состояний. Плотность отсылок в диалогах на различные аспекты литературы и культуры поначалу заставляла напрягаться, но потом поток ослаб. Поток сознания, создающий эффект НЛП. Убаюкивание и потом резкий толчок и снова убаюкивание. Книга заказана не просто так, а ко дню города. Подготовка к этому знаменательному событию подвергается злой сатире со стороны автора на грани абсурда. На репетиции дня города выступает звезда неизвестного разлива Паша Воркутин:

«Нам с тобой не гулять по Бродвею, И от этого я, и от этого я, и от этого я Чешуею…»

Весь текст из разряда «писатель рукой», «певец ртом» и т.п. Вызов писателя читателю. Так много мыслей, что получается ни о чём. Если читать медленно и вдумчиво, то рискуешь обнаружить миллион мыслей, не заложенных автором.

«– Нет, я про настоящую книгу. Вы над чем-то работаете?»

По трезвой в голове у Виктора начинают выстраиваться причудливые сюжеты, которых не остановит без алкоголя. И он их останавливает.

«Каждый видит мир сквозь монокль своей импотенции, – говорил Хазин. – Каждый, кто не способен ничего изменить, перекладывает вину за свои немочи на окружающую реальность…»

Некоторые начинают двигаться только если у них отобрать еду и телевизор. Эта неподвижность идут рука об руку с эгоизмом. Ладно, я подниму свою задницу с дивана, чтобы сделать что-то для себя, но сколько же надо сил, чтобы сделать что-то для других? А может речь не о силе вовсе? Сюрреалистическое безразличие достигает апогея, когда пропадают дети. И этот факт может подпортить скорый день города. И их никто не ищет. Только мать одного из пропавших.

«Почему-то такие истории происходят сугубо в провинции, в Москве или в Петербурге такое приключиться не может никогда»

Те, кто выдвигал книгу в короткий список Большой книги поняли, что это издёвка? И в Москве, и в Петербурге происходит тоже самое, только уровнем повыше. Главный герой тоже живёт внутри всего этого сюра, не желая вылезать из своей скорлупы. Не смотря на просьбу Кристины, матери одного из пропавших, он не просит власть имущих о помощи. Почему? Это не проблема провинции, нет.

«Мы генерировали тьму, мы раскрашивали пустоту, мы утверждали, что это не тьма, когда придумываешь правильное название, все звучит лучше…»

Вкусно и точка. Юмора в книге много, но в основном глумление. А вот сострадание и совесть, забота о ближнем…

«Такие пошлые вещи можно произносить только всерьез»

А о серьёзных вещах рассуждать на трезвую голову никто из основных персонажей неспособен.

«Водка с пивом подействовала сразу, стало теплей, легче и осмысленней»

Ну да, ну да... осмысленней, это точно.

«В какой момент обычная провинциальная история становится неотличима от лютейшего треша?»

Чагинск не только провинция, но вся Россия. Разговоры между основными персонажами просто не реальны. Людей с такими сознанием и эмпатией я вообще давно не встречал. И от осознания этого заливает тоской, от которой точно запьёшь. Собеседника высокого уровня найти непросто, чтоб ещё и с юмором.

«Нельзя писать про всякую ерунду, если умеешь про настоящее.»

Если можете не писать, то, как известно, не надо. Это относится прежде всего к фэнтези-сериалам.

«Жизнь – есть сокращение и укорачивание, в сущности, падение в воронку. Задача писателя это падение затормаживать, в идеале из ямы вытягивать, во всяком случае стараться»

Не надеясь уже на благоразумие читателя, несомненно талантливый писатель уже прямым текстом указывает адресат книги. Чукчи-писатели продолжают писать, потому что они не читатели, чтобы читать Чагинск.

«Расчёсочка – это расчёс очка!!! – крикнул Роман. – Жрите! Жрите помои, скоты! У вас у всех расчёс очка!»

«Расчёсочка» – название «песни» Паши Воркутина. Таких криков души в книге предостаточно. Но всё это крики автора. Он выдаёт на гора кучу простых сюжетов из которых сейчас лепятся книжки просто мимоходом.

«Между шуткой и реальностью в нашей стране чрезвычайно небольшой промежуток»

Все эти смех…чки и безразличие приводят в закономерному финалу.

Скорлупа главного героя трещит по швам, и он вырывается наружу.

С квантовой точки зрения клопы, кусающие постояльцев гостиницы «Центральная», – это те же самые клопы, которые кусали Чехова сто с лишним лет назад. Быть покусанным клопами, терзавшими Чехова - к удаче.

2001 год, начало Тучных нулевых лето. Писатель со знаковым для современной русской литературы именем Виктор приезжает в город своего детства. В Чагинске, у бабушки он проводил каникулы до пятнадцати лет. С пятнадцати до нынешних тридцати не был ни разу. И на похоронах у бабушки, исполняя ее волю, тоже не был. Тогда, в то последнее лето, она взяла с внука обещание никогда не возвращаться в этот город. Что ж вернулся?

Да вот как-то так: у Виктора все складывалось неплохо, сумел найти свое место под солнцем, написал книгу, хорошую, "Пчелиный хлеб" про подростка, который приехал в деревню к деду и неожиданно остался один на хозяйстве - как он со всем управляется. Роман полюбили читатели, тепло встретили критики и... все. Печально, но он оказался автором одной книги. Имя, однако, уже составлено, что позволяет зарабатывать окололитературной фигней. В частности, лок-фиками - писанием фальшивых историй маленьких городков, коих в Расеюшке хоть тысячу верст скачи, всех не объедешь.

Знаете, все же хотят, чтобы у места, в котором они живут, в анамнезе было что-то значительное, свои события и личности, городские легенды, культурный бэкграунд , исторические анекдоты- чтобы все как у больших. Находишь более-менее известного персонажа, который когда-то проезжал через город, останавливался в нем, хотя бы по причине сломанной каретной оси, и фигачишь погонные километры славной городской истории осиянной светом вальяжной государственности. После книгу в роскошном издании ограниченным тиражом станут дарить почетным горожанам и гостям города, а Виктор унесет в клювике достойный гонорар Князю прибыль, белке честь.

Очередной заказ - Чагинск, и тут уж не до бабкиных запретов, где платят, туда и едешь, а то ведь заартачишься, и звать перестанут. А у Виктора в этом городке друзья детства, не то, чтобы прям пылал желанием встретиться, но все же. Не чужое место, не чужие люди, приехать столичным деятелем культуры при деньгах - разве плохо? Интересно как органично Веркин сплетает в экспозиции тезку героя Банева из "Гадких лебедей" Стругацких и Программу привнесения культуры в провинцию из "Пути побежденных" Лазарчука с постоянными темами собственных книг, начиная с "Кошки ходят поперек" (второй, кстати, роман того цикла называется "Пчелиный волк", ничего не напоминает?)

Провинция, но не убогое болото, а вполне себе обнадеживающая, где люди понемногу обустраивают жизнь, гордятся корнями, ищут и находят баланс между западным и почвенным, занимаются творчеством (хотя бы даже чаще всего уровня "лебеди из старых покрышек и пальмы из пластиковых бутылок"), находят способы приструнить коррумпированную местную власть (умеренно коррумпированную). Лелеют ростки своих талантов и в целом потихоньку обустраивают Россию, пока в москвах мутят непонятные схемы.

Таким предстает и Чагинск в долгой романной экспозиции, в продолжении которой ничего не происходит. Нет, не раздражает, потому что проза Эдуарда Веркина - то, чем можно наслаждаться так же бесконечно, как смотреть на огонь, воду и чужую работу. Хотя, чивоуштам, душа просит интриги. И она случается. Сразу после широкого празднования Дня города исчезают два мальчика. Один из них - сын Кристины, с которой герой дружил в детстве. Второй их друг, Федор, работает в местной милиции и по всему, ему бы на ноги всех поднять, не шутка - дети пропали. Но странным образом. ничего не происходит.

Удивительно, но пока масштабный поиск не инициирует олигарх, компания которого именно здесь, в Чагинске планирует некую загадочную и глубоко засекреченную стройку века - до тех пор, пока миллиардер Светлов, не организует поисковые мероприятия, буквально сам включившись в них, горожане как-то даже и не реагируют на ЧП. Напрасно бедная мать колотится рыбой об лед - все заняты своими огородами, более состоятельная часть посиживает вечерами в "Растебяке" (плод местного креатива: расстегай+кулебяка - наш ответ мак-даку). Да и после, потрепыхавшись словно для вида, скоро перестают искать. Родители второго мальчика говорят, что нашли какую-то записку, оставленную сыном, подались-де, пацаны на озеро Байкал. Найдутся.

"Снарк, снарк" в первой части - по сути развернутая метафора российской жизни нулевых, с ее большими надеждами, достаточным уровнем свободы, некоторым финансовым ростом, предприимчивостью и творческими импульсами, но прежним тотальным недоверием к власти и возведенным в абсолют принципом "моя хата с краю". Раздражало, как много в книге пьют, пока не вспомнила, как часто и помногу сама, и абсолютное большинство знакомых пило в тот период. Такое время тотального самоодурманивания.

Я сказала о развернутой метафоре. Весьма развернутая, страниц много, и это только первый том дилогии. Если вы еще не фанат Веркина, как это давно случилось со мной, начните знакомство с его прозой с "Облачного полка", "Друга апреля", "Герды", "Осеннего солнца". Но если любовь к настоящей литературе больше в вас, чем страх перед многабукв - заходите.

«В какой момент обычная провинциальная история становится неотличима от лютейшего треша?»

Книга вялотекущая (как шизофрения), странная, реалистично-абсурдная и живая. Молодой писатель Виктор, у которого в этой  истории нет фамилии, прославился одной-единственной книгой, но после неё не смог написать ничего достойного. Сейчас он зарабатывает тем, что пишет всякую ересь про маленькие захудалые городишки, ничем не примечательные настолько, что у них нет даже как таковой истории — всё забыто, заброшено, похоронено. Но история всегда нужна — для развития туризма, для поднятия патриотизма и прочих сомнительных, вряд ли помогающих в итоге городишку вещей. И Виктор пишет его  — его величество локфик, чаще всего выдуманный от и до. Всё равно никто не будет в этом копаться. И маленький убогенький городок обрастает историей — иногда настолько убедительной, что в некоторых  местах она даже начинает немного сбываться.

Однажды Виктор оказывается в городе своего детства Чагинске, знаменитом то ли чагой, то ли адмиралом Чичагиным, то ли всё-таки каким-то там конным Пересветом с мечом (сомнительно, нууу окээй) . В попытках выдавить из себя достойного уровня локфик, Виктор с головой погружается в прокрастинацию, пьянки, мухосранские абсцессии, пасторальный невроз, кукуйский амок и уездное бешенство. Вместе с раздражающим (и очень интересным как персонаж) фотографом Хазиным, у которого в этой истории нет имени, Виктор пытается докопаться до сути вещей, вроде: был ли Чичагин покровителем громоотводов, останавливался ли в гостинице Гагарин, посещал ли библиотеку Гайдар, лечит ли чагинская чага язву желудка, выпускал ли местный стекольный завод оптику для противогазов и танков? Ну, не то чтобы ответы на эти вопросы действительно волнуют героев книги...

В этом томящемся на берёзовых дровах котле провинциального делирия типичный городской житель медленно, но верно съезжает кукухой, скатываясь в пучину какого-то тревожного соучастия. Будто его начинает даже немного волновать судьба имеющих иммунитет ко всей местной дури чагинцев.

Так, приехавший в Чагинск с концертной группой (казачьи танцы, между прочим) Роман Большов, у которого в этой истории есть имя и фамилия, остаётся здесь, чтобы помочь в поисках двух пропавших местных мальчишек.

Мальчишки не просто не ищутся, но с каждым разом пропадают будто бы ещё дальше, но не в смысле дальше от Чагинска, а скорее от всего вот этого... этого.

Тем временем Виктор (вместе с читателем) перестаёт понимать, что происходит, но всё-таки ничему особо не удивляется. Его иммунитет, видимо, ещё не до конца атрофирован после проведённых здесь каникул у бабушки, которая, кстати, наказывала не возвращаться.

Виктор валяется в коме после того, как его не-кусает мышь, на пациентах спит треугольная кошка, Хазину подбрасывают железного клопа и мёртвого бобра в пакете, комнату Виктора в гостинице занимает  «баба с теодолитом», гостеприимная (не особо) крепкая Снаткина очень кстати сдаёт комнаты приезжим, которым уже неожиданно плевать, что она посещает все местные похороны, уговорила мужа (или сестру?) и всегда ходит с велосипедом (или серебряной ложкой?). Миллиардеру Светлову, который строит здесь бумажный комбинат (или АЭС? или космодром? или свалку ядерных отходов?) дарят чучело волка и не знают, какую дать взятку (подкова из музея вполне сгодится, но лучше какой-нибудь мост). Кто-то пишет возмутительную статью в газету (но это не Виктор), Хазин терпит фиаско с днём города, вместо памятника Чичагину ставят памятник Пересвету (да кто это, мать его, такой?), местная администрация не знает на какой кобыле подъехать к Светлову, безумие чагинцев выходит за всевозможные границы разумного, несчастный Роман всё никак не может уехать, полицейский Фёдор (Теодор (с) Хазин), он же друг детства Витеньки) ведёт себя до омерзения странно.

И куда ни идёт Виктор — там обязательно либо Снаткина с велосипедом, либо думающий Светлов на синем пикапе, либо Хазин со своей прокуренной шестёркой. Иногда ещё внезапный шушун в зарослях брусники, в качестве исключения.

Байки о шушуне рассказываются фоном и как бы между делом, и они вроде как должны вносить свою безуминку в этот текст, но давайте признаем, что шушун здесь далеко не самый странный персонаж...

Чагинск — 12 тысяч человек, два пропавших мальчика, одна повесившаяся женщина, колыбель чаги, родина шушуна, продажной администрации, гибрида расстегая и кулебяки, самого большого носочного удава Кузи, дохлых бобров в пакетах и огромного котлована, который, видимо, так и останется на этапе котлована. Лес как море, голова как чугун, чагинцы как пациенты психбольницы, а у Виктора рэднек-синдром, да и у читателя, видимо, тоже.

Забористый бэд-трип, особенно под конец, который и не конец вовсе.

В центре романа – Виктор. В первом томе молодой, во втором средних лет мужчина без каких-то особенностей, кроме способности к неограниченному словоблудию. Еще в 90-х он написал неплохо принятый роман "Пчелиный хлеб", но дальше художка у него не пошла, и чтобы не пропадать зачатку писательского бренда, Виктор занялся так называемыми "локфиками" – выдуманный Веркиным термин для вполне реальных заказных книг о городах и селах (когда местные власти заказывают красивое издание с фотографиями, историей, легендами и современными достоинствами своего города, не особо заботясь, что там внутри будет конкретно написано, лишь бы презентабельно). То есть после "Пчелиного хлеба" Виктор пишет то, за что платят хорошие деньги, но что никто не будет читать.

В первом томе "Чагинск" (не путать с романом Водолазкина "Чагин") Виктор в 2001 году вместе с логорейным фотографом Хазиным приезжает по одному из заказов в город Чагинск, где в детстве он проводил каждое лето в доме у бабушки. Чагинск выдуман, но, судя по ориентирам, рассыпанным по тексту, он расположен в Костромской области, между Кинешмой и Чухломой. Рекламную книгу о городке писать откровенно не из чего: это просто место, где живет 12 тысяч человек, в том числе несколько знакомых Виктора, без знаменательных событий и фигур в истории и без малейших крупинок уникальности в 2001-м. Но заказ сделан, деньги выделены, а потому Виктор и Хазин с первых же страниц начинают выдумывать для "локфика" и великое прошлое, и привлекательное настоящее Чагинска.

Уже здесь, до сюжетообразующего события – исчезновения двух мальчиков, которое не хотят расследовать власти – Веркин задает центральный конфликт романа-эпопеи: слово против мира. Все 1450 страниц, по сути, посвящены тому, как человек с переменным успехом противостоит реальности с помощью языка. Сначала поведение Виктор и Хазина выглядит высокомерным: приехали, понимаете ли, из столиц умники, чтобы за бабки наврать с три короба – но это только до первого странного происшествия, после которого выясняется, что герои обстреливают цитатами, мемами и веселой чушью чагинцев и самих себя не столько по снобизму и даже не от автоматизма профессиональных сочинителей, сколько с защитной целью.

Автор показывает, что против пугающей реальности у человека ничего нет, кроме слов, из которых можно соорудить себе как своеобразный скафандр в агрессивной среде чуждого пространства, так и целый виртуальный мир, заслоняющий то, на что говорящему почему-то очень не хочется смотреть. При физическом столкновении с реальностью пользы от слов никакой, но как только равнодушный космос в очередной раз оставляет героев наедине с собой, они вновь обретают иллюзию контроля над своей жизнью и окружением с помощью силовых потоков прибауток, умствований и вранья. Не можешь ни познать, ни освоить мир? Сочини его!

Хотя язык не может бороться с реальностью, когда та прыгает бешеной мышью из-под пня или похищает двоих мальчишек, оставив только окровавленную кепку, у него все же есть громадная власть – над человеческим разумом. Мир не меняется от сказанных слов, магическая функция языка действует иначе: она перестраивает мировоззрения людей, поверивших услышанному или написанному. В первой книге романа Виктор буквально творит новую легенду Чагинска из ничего и в процессе засеивает умы чагинцев фейками, которые затем срастутся со старыми поверьями и превратятся в общепринятое мнение о городе. Шуточка о строительстве АЭС переродится в предубеждение, что в низовьях из земли сочится радон (что?).

Внешний сюжет в роман простецкий. В первом томе будет репетиция дня города, творческий вечер в доме культуры, шашлыки с местными чиновниками и столичным миллиардером, очень много алкоголя, регулярные увязания героев в костромских пейзажах, флэшбеки в детство Виктора, вялые попытки расследовать пропажу мальчиков вместо милиции – в общем, фиксация провинциальной российской жизни 2001 года, этакие "Особенности национального вранья". Но за бесконечной болтовней об адмирале Чичагине, способах применения чаги и перспективах развития региональной промышленности вперемешку с воспоминаниями, кто на кого как посмотрел 15 лет назад, начнет разворачиваться внутренний сюжет: что на самом деле происходит в городе? о чем врут и о чем умалчивают чагинцы? почему об исчезнувших мальчиках предпочитают не вспоминать? чего не видит Виктор из своего словесного скафандра?

Дисклеймер: это один из тех редких случаев, когда я заявляю прямо, безапелляционно и непоколебимо: Веркин — гений. Это автор из тех моих книжных привязанностей, что больше похожи на безусловную иррациональную любовь, о чем бы ни шла речь: откровенно коммерческой трешатине под обложкой с лаком, постапок-антиутопии, небольших рассказах, приумноженной дополнениями провинциальной трилогии или… Да. Долгожданная дилогия, которую авансом окрестили magnum opus, — это, возможно, он, но автор слишком юн по космическим меркам, чтобы ставить на творчестве (тм) жирную точку, — которую Эдуард Николаевич писал несколько лет и которую вот-вот сбросит на измотанных ожиданием фанатов. При этом, как ни парадоксально, несмотря на внимание книжного сообщества, множество премий и номинаций, лонг Большой книги и прочая, прочая, Веркин остается одним из самых недооцененных читателями автором. Или оцененным не в той мере, в какой хотелось бы именно мне.

…Его звали: «Эй, там!» или «Как тебя бишь!» Отзываться он сразу привык И на «Вот тебе на», и на «Вот тебе шиш», И на всякий внушительный крик. Ну а тем, кто любил выражаться точней, Он под кличкой иной был знаком, В кругу самом близком он звался «Огрызком», В широких кругах — «Дохляком». «И умом не Сократ, и лицом не Парис, — Отзывался о нём Балабон. — Но зато не боится он Снарков и крыс, Крепок волей и духом силён!» Он с гиенами шутки себе позволял, Взглядом пробуя их укорить, И однажды под лапу с медведем гулял, Чтобы как-то его подбодрить. Он как Булочник, в сущности, взят был на борт, Но позднее признаньем потряс, Что умеет он печь только Базельский торт, Но запаса к нему не запас. Их последний матрос, хоть и выглядел пнём, — Это был интересный пенёк: Он свихнулся на Снарке, и только на нём, Чем вниманье к себе и привлёк. Это был Браконьер, но особых манер: Убивать он умел лишь бобров, Что и всплыло поздней, через несколько дней, Вдалеке от родных берегов…

Начало 2000-х. Незадачливый автор единственного хорошего романа, а теперь оживший конвейер для халтурно написанных, но неплохо оплачиваемых, фальшивых летописей захолустья, тридцатилетний Виктор приезжает в город детства Чагинск. Малая родина, разумеется, почти не изменилась с последнего визита, разве что все сильнее врастает в обычное российское безумие: гротеск, нищета и собаки. Вернее, мыши. Мыши буквально преследуют Виктора. До мема «мыш кродёться» еще лет двадцать, но Виктор уже знает: «мышь – безусловное зло. Но нам почему-то многие годы внедряли ее позитивный образ…»

Здесь Виктор по делу: он пишет локфик о Чагинске, близ которого планируют строить нечто глобальное, потенциально призванное изменить жизнь автохтонов, остальных россиян и, пожалуй, всей планеты. В командировке Виктор занимается самым что ни есть народным видом спорта – бухает и созерцает почти деревенскую жизнь, изредка отпуская ядовитые комментарии и откровенно тяготясь и спутниками, и навалившимися воспоминаниями детства, и смутным ощущением тревоги. Возможно, реперная точка этого нарочитого густого и медленно тянущегося повествования — исчезновение двух местных подростков. Но точки на самом деле нет, агрегатное состояние сюжета будет меняться незаметно. В самые неожиданные моменты. В этом смысле Веркин идеальный наследователь эдгаралланпошных и хичхоковских традиций:

Прабабушка Хазина, в принципе, некрупная женщина мещанского сословия подавилась насмерть десертной ложкой. Прабабушка отличалась необычайной брезгливостью, не употребляла молочных продуктов и всюду ходила с ложкой, убранной в плетеный чехольчик. Ложку эту прабабушка без присмотра не оставляла, поскольку однажды в детстве увидела, как повариха на кухне в процессе приготовления щей облизала все ложки, до которых смогла дотянуться. В первый понедельник марта тысяча девятьсот двадцать шестого года прадед Хазина вернулся домой с работы и обнаружил жену с ложкой во рту, причем ложка была засунута в глотку ручкой. Их потомок вырезал «Калевалу» на рисовом зерне. Будьте уверены, ни Калевала, ни рисовое зернышко не подвиснут в воздухе. Это не просто гипертекст — отсылка к Кэрроллу слишком прозрачна, чтобы быть единственной. Но, надо отдать должное автору, если ты не знаешь, при чем здесь бобёр, тебе это никак не мешает изумляться происходящему. А если знаешь — улыбаешься как старому знакомому.

Так вот, подростки. Мальчики уходят в лес и от них не остается ни следа. И вот что удивительно: для такого крошечного местечка все на удивление равнодушны к случившемуся, а власти, в числе прочих в лице местного главного милиционера (бывшего Викторового друга детства), и вовсе пытаются замять «инцидент». Такое впечатление, что никому, кроме Виктора и прибившегося к нему артиста Романа, вообще нет дела до пропавших, один из которых сын Викторовой подруги детства. Виктор, то ли от скуки, то ли от постоянных возлияний, начинает видеть то, чего не было. Впрочем, не зря же воспитавшая его бабушка заклинала его никогда не возвращаться в родной город, а он и не стремился нарушать обещание:

В первый день приезда в Чагинск со мной частенько происходили странные вещи. Я выходил из поезда, и на перроне мне на ногу наступал английский дог. Мужик, спящий на скамейке Вокзальной площади, просыпался и предлагал угнать грузовик, принадлежащий «Гортопу». Федька Сватов, с которым мы дружили пять лет каждое лето, не узнавал меня, встретив на улице. В хозяйственном магазине ко мне подходил незнакомый старик и дарил квадратный будильник «Севан». В продуктовый магазин залетал желтый попугай. Улицы в первый день казались чересчур прямыми и острыми, бабушка разговаривала смешными словами и не смотрела в глаза, вещи, оставленные мною в прошлом году, казались чужими, я чувствовал себя лишним и не мог понять, зачем я сюда приехал.

Одновременно с воспоминаниями в духе «Вина из одуванчиков», мышами и дикими городскими легендами обозначается образ загадочного Шушуна — никто его не видел, но многие убеждены, что он существует и не чурается жертвоприношений. Хотя с этими маленькими городами никогда не знаешь наверняка: то ли древняя хтонь понавылезла, то ли все жители — члены сплоченной секты, то ли и того, и другого, можно без хлеба. Некоторое время Виктор будет терзаться похмельем и смутными сомнениями, а потом возьмет и уедет. В конце концоа, не его это битва Снарков и крыс, хоть, по его мнению, друзья детства и прекрасный литературный материал.

Пройдет семнадцать лет и начнутся события второго тома. Судя по тому, что Виктор уже взрослый серьезный дядька с приятным валютным счетом и несколькими хлопотными, но прибыльными, бизнесами, далекими от литературы, дела его наладились. Та давняя странная история работы на региональных чиновников и коммерсантов, которые хотели превратить Чагинск не в город-сад, конечно, но в Нью-Васюки и, допустим, запускать спутники не куда-нибудь, а к Энцеладу, спутнику Сатурна, забыта. Но еще крепче забыта, закопана в память и закидана для надежности лапником трагедия с детишками. По крайней мере, Виктору так казалось, пока однажды от неизвестного адресата не пришла посылка с окровавленной бейсболкой одного из пропавших мальчиков. Виктор точно знает, чья это бейсболка — он видел ее собственными глазами семнадцать лет назад. Почти обреченно, скорее для вида пободавшись с ноосферой, Виктор третий раз возвращается в город детства. К нему снова присоединяется шалопутный Роман. И, как семнадцать лет назад, они запускают расследование. И, как семнадцать лет назад, что-то темное сгустится над городом, который вот-вот переоформят в ПГТ. А жители все те же, даже древняя старуха Снаткина с вечным велосипедом, по слухам, единственная выжившая жертва Шушуна, и, по свидетельствам, большая любительница наблюдать за похоронами.

Вообще там масса деталей и слоев, так хочется обсудить каждый, упомянуть всякий, что от этого еще сильнее хочется взять пакет с ванильными сушками и термос с чаем, забиться в укромный угол, накрыться пледом, раскрыть книгу и при свете фонарика водить пальцем по строкам — почему-то Веркин, как Брэдбери и Кэрролл когда-то, располагает именно к этому: не выходя из дома, забыв о делах и обязанностях, отправиться в путешествие с командой Браконьера.

Если вы читали «провинциальную трилогию» («Мертвец», «Друг-апрель», «Кусатель ворон») и примкнувшее к ним «Осеннее солнце» (список продолжите сами), вы готовы к тому, что будет неторопливо, даже лениво, и несколько безумно и трагикомично — как все российское-глубинное. Если вы помните эпичный «Остров Сахалин» и новеллу «Смена», вы приготовитесь к чудовищно обыденному и обыденно чудовищному. «снарк снарк» это «Звездолет с перебитым крылом» для тех, кто больше про депрессию и метамодернизм. Это типичный Веркин: неторопливый, почти ленивый, не от мира сего и трагикомический, по-кэрролловски играющий словами и смыслами. И все с тем же ироническим прищуром пугающий по По, вытаскивающий из людской натуры все подспудное, стыдное, необъяснимое — но не полностью, а за ушко, едва обозначив кролика в цилиндре фокусника. Почти полторы тысячи страниц читатель гадает: был ли кролик целиком, живой и веселый, или все видели только синтетическое ушко, приклеенное для видимости. Боюсь, Веркин ответов не даст. Ведь Снарка так легко принять за Буджума.

…И они увидали: вдали, над горой, Он стоял средь клубящейся мглы, Беззаветный Дохляк — Неизвестный Герой На уступе отвесной скалы. Он стоял, горд и прям, словно Гиппопотам, Неподвижный на фоне небес, И внезапно (никто не поверил глазам) Прыгнул в пропасть, мелькнул и исчез. «Это Снарк!» — долетел к ним ликующий клик, Смелый зов, искушавший судьбу, Крик удачи и хохот… и вдруг, через миг, Ужасающий вопль: «Это — Бууу!..» И — молчанье! Иным показалось ещё, Будто отзвук, похожий на «джум», Прошуршал и затих. Но, по мненью других, Это ветра послышался шум. Они долго искали вблизи и вдали, Проверяли все спуски и списки, Но от храброго Булочника не нашли Ни следа, ни платка, ни записки. Недопев до конца лебединый финал, Недовыпекши миру подарка, Он без слуху и духу внезапно пропал – Видно, Буджума принял за Снарка!

В начале и финале цитаты из поэмы Льюиса Кэрролла «Охота на Снарка» Льюис Кэрролл - Охота на Снарка в переводе Григория Михайловича Кружкова.

Очень объемный (а это только первая книга) роман Эдуарда Веркина привел меня в восторг. Это одновременно роман-путешествие (в котором никто никуда не приходит, все движутся по кругу), роман-энциклопедия провинциальной жизни (с ее хтонической жутью и жуткой хтонью), роман-пойоменон, в котором протагонист непрерывно придумывает альтернативные истории, а одной из них даже пытается заработать себе на жизнь. Это яркие, запоминающиеся живые типажи классических героев: Гамлет, Лаэрт, Полоний, Офелия, Клавдий, Марцел, Горацио, Розенкранц и Гильдестерн плюс потусторонний демиург Светлов, деревенская трикстерша Снаткина и заезжие актеры. Даже адмирал Антиох Чичагин есть, как тень отца Гамлета. Это сочный, доставляющий огромное удовольствие слог, и текст, который хочется разобрать на цитаты. Есть в тексте и концептуальный месседж - о месте творческой интеллигенции на службе у захолустных князьков. Одна, пожалуй, проблема у романа - очень уж сильно во всем этом растворена сюжетная линия. Судя по аннотации к второй книге, детективная, строго говоря, фабула будет как-то разворачиваться и достигнет кульминации, но, похоже, несколько метафорической. Но для меня это нисколько не умаляет достоинств текста, поскольку мне просто нравится его читать. Вернее слушать в исполнении замечательного Кирилла Радцига. Рекомендую сильным духом читателям, способным освоить 2*800 страниц!

По прочтении книги начал принимать струю бобра.