Мастерить весь вечер семнадцать бумажных корабликов и на рассвете семнадцатого числа пускать их по ручейкам, радуясь началу весны, настоящей весны. А я любил, когда ты была счастлива.

Но перестала. Перестала делать кораблики, перестала встречать рассвет, перестала радоваться весне. Но я не перестал любить тебя.

Было много красивых рассветов, но тебе они перестали быть интересны. Вода тебе нужна была лишь для того, чтобы утопиться, теперь не для корабликов.

Ты любила желтые свитера и лимоны, ярко-желтые и кислые-кислые. В нашем доме всегда стояла тарелка с дольками лимона, которые ты всегда нарезала перед работой.

Сейчас их нарезаю я, но не ем, потому что терпеть их не могу. Но я люблю тебя, поэтому по-прежнему покупаю их.

Желтые свитера сменили черные и серые. Желтые свитера больше не висели в шкафу, бережно повешенные на вешалки, желтые свитера больше не были сложены ровной, аккуратной стопкой на краю дивана. Тарелка пустовала, потому что ты перестала наполнять ее дольками лимона.

Ты сожгла свои некогда любимые желтые свитера. Кидала в стену чашку, в которой налит сладкий, с тремя ложками сахара чай с кислым-кислым лимоном, переворачивала в истерике стол. Кричала и плакала. Плакала и кричала.

Ты любила ходить с распущенными волосами или неаккуратным, сделанным на скорую руку, пучком.

Но одна непослушная прядка вечно выбивалась, ты всегда, всегда убирала ее за левое ухо. Я любил твои волосы – растекающиеся по твоим плечам горячей карамелью.

Ты больше не ходила ни с распущенными волосами, ни с пучком. Единственной прической, которую ты заплетала, стала коса. Идеальная, такая, в которой прядка к прядке. Больше нечего было заправлять за ухо. Я любил твои волосы, больше не растекающиеся карамелью.