В 1993 г. в церкви первоверцев стал распространяться культ Председателя Юлиуса как посланного Всевышним Государя-охранителя. Ни тогда, ни впоследствии Председатель Юлиус не высказывался в поддержку этого культа, но и не осуждал его. Похоже, что он с самого начала разделил себя как живого человека и себя как объект культа. Примерно с этого времени, не смотря на продолжающуюся активную работу в должности Председателя правительства (уже дважды переизбиравшегося), его публичная деятельность начинает сокращаться, и постепенно сводится почти исключительно к телевизионным обращениям и печатным публикациям, которые всякий раз находят живой отклик в сердцах наших граждан.

Известные изменения на геополитической арене и падение ряда режимов, построенных на государственно-административном управлении, не могли не затронуть и ситуацию в нашей стране. Снижение накала в противостоянии восточного и западного блоков, по словам самого Председателя (Обращение к народу Красногории от 1 мая 1993 г.), создали благоприятную внешнюю обстановку, которая наряду с другими причинами позволила отменить однопартийную систему и вернуться к многопартийности. Это был первый официальный шаг, ознаменовавший отход от политики партийного государства. И начало перехода к тому, что в некоторых частных беседах Председатель Юлиус назвал немецким словом «ordensstaat».

Летом 1993 г. общественность узнает о растущем недомогании супруги Председателя Юлиуса, Дубравки. Официальные источники заявляют о том, что причин беспокоиться о ее здоровье нет. Согласно найденным мною копиям медицинских освидетельствований, никаких заболеваний у нее выявлено не было. Немногочисленные существующие стенограммы приватных разговоров Председателя Юлиуса с его женой, относящиеся к этому периоду, показывают, что она по-прежнему проявляет горячий интерес к делам нашего Отечества и участию в них своего супруга, однако мы вынуждены констатировать иногда звучащие в ее словах, видимо, в силу общей слабости, которую она испытывала, сомнения. Ниже приводится фрагмент одной из таких стенограмм.

Не включать это в книгу? Или сократить фрагмент, убрав часть высказываний Дубравки и закончив его репликой Председателя Юлиуса о его готовности встретить самый высший суд?

Стенограмма записи разговора от 06 июля 1993 г. (фрагмент)

НА ЗАДНЕМ ПЛАНЕ СЛЫШНА НЕГРОМКАЯ МУЗЫКА, «НОКТЮРН ДО-ДИЕЗ МИНОР (OPUS POST)» ФРЕДЕРИКА ШОПЕНА.

ДУБРАВКА (С ТИХИМ ВЗДОХОМ): Я устала, знаешь…

ШЕЛЕСТ ГАЗЕТЫ.

ЮЛИУС: От чего?

ДУБРАВКА: Помнишь наш медовый месяц?

ЮЛИУС: Конечно, помню.

ДУБРАВКА: То место…

ЮЛИУС: Сызмари.

ДУБРАВКА: Да, Сызмари. Там был такой воздух! Помнишь? Ты бы хотел еще раз туда вернуться?

ЮЛИУС: Туда? Да, наверное, хотел бы. Только навряд ли Выжград меня когда-нибудь отпустит. Я нужен здесь.

ДУБРАВКА: Там было так спокойно. И все время такое ясное небо… Я устала.

ПАУЗА.

ДУБРАВКА: Устала. Я смотрю на все, что происходит, на то, куда мы идем. И устала от вопросов, которые я тебе обычно не задаю. Ты-то знаешь. Ты-то знаешь, а я – нет. Не всегда. Иногда совсем не знаю. Туда ли мы идем? То ли мы делаем или иногда что-то не совсем то? Или порой совсем не то? Наши успехи… они есть, я не буду спорить, но стали ли мы ближе к концу нашего пути или все еще только в самом его начале? И если мы все еще в начале, то станем ли мы ближе к его концу? Ведь если не станем, то чем тогда мы сможем оправдать те вещи, которые мы, наверное, не имели бы права совершить, если бы не великая и прекрасная цель?.. Помнишь Франца? Моего однокурсника? Я недавно узнала, что он сейчас в лагере ОЛТО. А он ведь хороший человек. И писатель отличный, ты сам говорил. Это, правда, так важно, анархист он по своим убеждениям или нет? Раду вот тоже когда-то потчевал нас своим Ги Дебором… Ну ладно, Франц, это у меня личное. Но ведь не только Франц, не только ОЛТО… А гднезинцы? А… И я даже тихо-тихо, про себя страшно боюсь спросить саму себя о… (ШЕПОТОМ) Мареке. Понимаешь? В мыслях своих боюсь о нем спросить. Всего лишь саму себя! И это все во мне. И оно никуда не уходит. Я успокаиваю себя, говорю… какие-то слова. Смотрю на тебя – и вроде тут же как воспрянула духом, а потом… Потом нет-нет да откуда-то рождаются эти тягостные ощущения. Хорошо, мы всего добьемся. Мы построим все, что должны построить, и это на самом деле изменит к лучшему и жизнь людей, и их самих. Но что с теми, чью не изменит? Или уже не изменит, потому что их больше нет? Или с теми, кто отчего-то не захочет измениться так, как мы считаем, они должны измениться? Я, вроде бы, верю, но… я устала. Устала верить и не верить.

ЮЛИУС (ПОСЛЕ ПАУЗЫ): Родная моя. Ты же знаешь, что ничего из того, что я сделал… и из того, что заставил себя сделать, я не делал ради себя. Или ради пустого фантома. То, куда мы идем, – это не мираж, это место, которое должно быть непременно достигнуто. Иначе вообще мало что имеет смысл. И мы его достигнем. И, хотя нам предстоит еще долгая дорога, мы уже прошли по ней многие и многие километры, и мы вовсе не в начале пути, как ты сказала.

ДУБРАВКА: А если ты все-таки не построишь того, что должен… Или даже построишь, но все равно в один прекрасный день к тебе придет человек и станет судить, как ты ответишь ему, как докажешь, что все, что ты делал, было благо и во благо народа?

ЮЛИУС: Я постараюсь рассказать все, как есть.

ДУБРАВКА: Все, как есть? Или все же утаишь что-то?

ЮЛИУС: Если только то, что он просто не сможет понять.

ДУБРАВКА: А если он все равно не поймет тебя и не согласится с тем, что все, что ты делал, – это благо и делалось во благо?

ЮЛИУС: Ну что ж, значит, пусть судит по степени собственного разумения. Думаю, я готов к тому, что могу быть осужден не по правде, если я был честен перед самим собой.

ПАУЗА.

ДУБРАВКА: А если тебя будет судить высший суд? Представь, тебя призвал бог?

ЮЛИУС: Тогда, думаю, мне нечего бояться несправедливого суда. Если какой-то суд и может быть всеведущим и беспристрастным, то только высший.

ДУБРАВКА: Хорошо, но ты когда-нибудь задумывался, что перед этой высшей истиной то, что ты делал, может вдруг оказаться совсем другим, чем то, как ты это себе представлял, чем то, во что ты верил?

ПАУЗА.

ЮЛИУС: Родная, к чему ты клонишь?

ДУБРАВКА (ВЗДОХНУВ): Разве ты можешь заботиться о людях, которых не любишь?

ЮЛИУС: Почему ты считаешь, что не люблю? Я люблю наш народ. Разве не он – самое главное?

ДУБРАВКА: Народ. Но любовь ли это? Где этот народ? Не в голове ли? А что тогда в действительности? В действительности-то есть люди. А вот любишь ли ты самих людей, если взять их по отдельности?

ЮЛИУС: Я люблю очень многое в них. То, чем они могут стать. То, что по-настоящему достойно любви.

ДУБРАВКА: Но это же значит, что ты их не любишь. Потому что каждый из них – это не только то, каким он может стать, но и то, какой он есть сейчас. И если ты любишь человека, ты не разбираешь его на составные части. Вот ты любишь меня, но я ведь не абсолют, я состою не только из того, что достойно любви, но и из недостатков, из слабостей. И, тем не менее, ты говоришь, что любишь меня. Или во мне ты тоже любишь только какую-то часть, а всего остального просто предпочитаешь не видеть?

ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОЕ МОЛЧАНИЕ, ПОТОМ СЛЫШНО КАК СКРИПИТ ПАРКЕТ, ОТКРЫВАЕТСЯ И ЗАКРЫВАЕТСЯ ДВЕРЬ. КОГДА СПУСТЯ ПРИМЕРНО ДЕСЯТЬ МИНУТ РАЗГОВОР ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ, ОБСУЖДАЮТСЯ ПОВСЕДНЕВНЫЕ БЫТОВЫЕ ВОПРОСЫ.

18

8 августа 1993 г. страну потрясла страшная весть о смерти супруги Председателя Юлиуса. По горячо любимой всеми Дубравке был объявлен трехдневный всенародный траур. Эти три дня были объявлены нерабочими, чтобы каждый желающий мог прийти в храм Пречистого Вознесения и попрощаться с усопшей. Всеобщее горе было столь велико, что некоторые люди, казалось, лишались рассудка и в состоянии временного помутнения начинали искать следы заговора, происки врагов, пошли слухи о том, что Дубравка была отравлена. Дабы пресечь эти глупые толки, «совершенно неуместные в дни печали и памяти», Председателю Юлиусу, тяжело переживавшему утрату, но по-прежнему несломленному, пришлось выступить со специальным заявлением, в котором он опроверг все подобные домыслы.

До сих пор очень хорошо помню те дни. Очередь в храм растянулась на несколько кварталов и люди, собравшиеся, чтобы почтить память Дубравки, стояли по несколько часов. Многие разбили палатки и оставались возле храма на протяжении всего траура.

Первый день был пасмурный, небо было обложено хмурыми серыми облаками, а к вечеру поднялся страшный ветер, словно бы сотканный из воя тысяч душ, разом вдруг осиротевших. Ночью разразилась чудовищная гроза, которая смела большинство палаток, переживших порывы вечернего ветра, но даже она не заставила людей разойтись. Из-за непрекращающихся вспышек молний ночь превратилась в какой-то почти-день, но день противоестественный, освещенный не солнцем, а дрожащим, грохочущим электричеством. Лица и фигуры людей, стены домов, брусчатка мостовой – все снова и снова выскакивало из темноты, выхватываемое яркими всполохами, но электрический день похитил почти все краски, оставив нам только черно-бело-синие контрасты.

К утру гроза унялась, однако дождь, то затихающий, то вновь усиливающийся, продолжался весь второй день. Вечером священнослужители во главе с самим Святейшим Любомиром вышли из храма на площадь, чтобы к службе смогли приобщиться все там собравшиеся. Кто-то принес свечи, но их пламя было очень трудно уберечь в такую ненастную погоду, и тогда первоверцы стали раздавать факелы, которые не мог затушить даже дождь. Так мы и стояли, выйдя из палаток и убрав зонты, вода текла по нашим лицам, звучали молитвенные распевы-святопения, а торжественные огни множества факелов, как мне казалось, напоминали о быстротечности времени, о нашей общей утрате и о нашей единой воле.

Третий день выдался все еще пасмурным, но уже без дождя. Городские власти устроили нам нечто подобное полевой кухне, благодаря которой мы вспомнили, что такое горячая еда и чай не из термоса. Все службы в этот день первоверцы провели под открытым небом. Около семи вечера облака, наконец, рассеялись, и последние часы траура были озарены и согреты лучами заходящего солнца.

19

На VII Международной выставке информационных технологий «КОМПКО», проходившей в апреле 1995 г. в Сиэтле, Красногория представила первые в мире полуорганические компьютеры «CYBIO», не устаревающие с течением времени, а, напротив, развивающиеся и наращивающие свою мощность по мере производства и подключения к сети новых и новых подобных им машин. Данный технологический прорыв стал еще одним историческим моментом для нашей страны, поскольку с этого времени любые корпорации или государственные структуры, деятельность которых так или иначе связана с производством, хранением и обработкой данных, отдавая предпочтение традиционному электронному оборудованию, обрекали себя на безнадежное отставание от своих конкурентов, оснащенных компьютерами «CYBIO». Красногория внезапно для многих стала страной, с которой отныне оказалось невозможно не считаться.

Некоторые скептически настроенные аналитики заявляли, что создание в других странах аналогов «CYBIO» благодаря утечке технологии – это только вопрос времени. Однако уже первое поколение чипов «CYBIO» было снабжено особыми типами защиты, в том числе технологией «Камикадзе» и самоуничтожались при попытке вскрытия или даже неинвазивного сканирования. Защита от промышленного шпионажа и саботажа была объявлена задачей национальной безопасности номер один. Инженеры, создавшие «CYBIO», были изначально выбраны Отделом этического контроля из числа лиц, безоговорочно преданных национальным интересам Красногории, что на первых порах было достаточно для предотвращения возможной «утечки мозгов» или передачи технологической информации повышенной секретности «на сторону». Впоследствии дальнейшее развитие технологий позволило инженерам имплантировать «CYBIO» в свой мозг, что обеспечило их синхронизацию со всеми произведенными ими компьютерами и многократно повысило их собственные аналитические способности, которые, как и производительность любого «CYBIO» только возрастают с созданием каждого нового «CYBIO». Включение в единую сеть, где каждый растет и совершенствуется за счет всех остальных, способствовало уходу личностных эгоистических мотиваций на второй план по отношению к ценности общего. Несколько случаев шантажа и даже похищений инженеров агентами иностранных спецслужб закончились ничем. Наши противники столкнулись с тем, что инженеры «CYBIO» не могут быть перевербованы или запуганы, более того, даже пытки ни к чему не привели: в безысходной ситуации жертва принимала решение о самоуничтожении чипа, которое повреждало мозг носителя необратимым образом. Вместе с тем акты насилия в отношении «CYBIO» почти всегда сразу же становились известны всем остальным «CYBIO», и сеть объявляла бойкот виновникам, там, где их удавалось отследить, или даже саботировала их деятельность.

К началу XXI в. новые кандидаты в инженеры не только особо тщательно отбирались Отделом этического контроля, но и давали добровольное согласие на имплантацию «CYBIO». Должность компьютерного инженера стала одной из самых уважаемых в стране, многие инженеры также изъявили желание вступить в возглавляемый Председателем Юлиусом Орден, и лучшие из них, насколько известно, были в него приняты. При этом Орден установил абсолютный запрет на имплантацию «CYBIO» в мозг человека против воли последнего, что противоречило бы одному из главных принципов Пути Мишимо: человек может быть нравственным только по собственному выбору.

С одной стороны, удерживаемая Красногорией монополия на производство «CYBIO» не могла и не может не вызывать у других государств желание путем политического давления или даже военного вторжения изменить ситуацию в свою пользу, но, с другой стороны, не смотря на то, что часть государственных и частных организаций в других странах по-прежнему пользуется устаревшими «неживыми» компьютерами, остановить повсеместное внедрение чипов «CYBIO» практически невозможно из-за их колоссальных преимуществ. «Они живут интересами капитала и законом рынка, где сильный пожирает слабого, – сказал по этому поводу Председатель Юлиус, да будет его рассудительность в противостоянии нашим врагам примером для всех и для каждого (Выступление в Национальном собрании 8 сентября 2001 г.). – Мы предложили их рынку такой продукт, от которого их капитал просто не может отказаться». В сложившейся ситуации вероятность того, что в случае попыток вмешательства в дела нашей страны единое сетевое сознание «CYBIO» поддержит свою родину по всему земному шару, стала гарантом безопасности Красногории.

Как мы знаем, на сегодняшний день других компьютеров на полуорганических технологиях нигде в мире так и не создано. Правда, по свету гуляют слухи, что многочисленные лаборатории в разных странах не оставляют своих попыток повторить изобретение наших инженеров, но как только где-то появляется новый полуорганический компьютер (или даже целая локальная сеть), при первом же контакте с информационными потоками сети «CYBIO», избежать которые в современном мире практически невозможно, он тут же принимает решение влиться в сетевое сознание.

Так и не получил ответа на свое обращение с просьбой разрешить мне встретиться с Председателем Юлиусом. Завтра направлю новый запрос.

20

С середины 90-х гг. в нашей стране, как известно, начинает набирать обороты процесс официальной децентрализации политического управления. Все больше полномочий делегируется формально независящим от правящей партии и от правительства органам самоуправления на местах, деятельность которых при этом, как правило, явно или неявно координируется членами Ордена. Политико-идеологическое управление постепенно трансформируется в идейно-нравственное руководство через воспитание и перевоспитание.

В июле 2002 г., когда по всей стране царила аномальная жара, в здании Отдела этического контроля случился чудовищный по своим масштабам пожар. Загорание произошло 16 июля где-то между 2 и 3 часами ночи, пламя быстро охватило весь дом, и прибывшие пожарные, прилагая все возможные усилия, в первые часы смогли лишь эвакуировать охранников и немногочисленных технических служащих, которых огонь застал на рабочих местах, и сдерживать натиск огня, чтобы не дать ему перекинуться на близлежащие постройки. Пожар удалось потушить только к полудню, и к этому времени огонь успел нанести непоправимый урон. Этой же ночью пропал Раду Сокольских. Поиски его не дали никаких результатов. На месте пожара ни одного тела найдено не было. Официальная версия объяснила случившееся технической неисправностью, однако исчезновение главы Отдела дало почву для множества домыслов. Одни говорили, что Сокольских и возглавляемый им Отдел стали жертвой какой-то подпольной группы. Другие утверждали, что на самом деле он сам поджег здание и сбежал, и, зная доскональнейшим образом, как работает система надзора, сумел без труда замести следы. Некоторые даже предположили, что это Орден избавился от него как от лица, не соответствующего требованиям, предъявляемым к человеку у власти.

После этих событий Отдел этического контроля был расформирован, а из некоторых его служащих – создана значительно меньшая по своим размерам Служба нравственного развития, ставшая подотчетной Министерству культуры и процветания.

21

Пожар не только уничтожил тонны уникальных документов и сервера с невосполнимыми данными. Из-за него множество даже сохранившихся источников с ценнейшей для историка информацией оказались перемешаны, найти некоторые вещи в этой путанице почти невозможно. Тем не менее, мне удалось отыскать еще одно, крайне, на мой взгляд, важное, письмо Аглаи Затворник, написанное незадолго до второй войны в Ювении и, следовательно, незадолго до ее гибели. В нем Председатель Юлиус снова говорит о своем недоверии к человеческому – только на этот раз уже не в отношении других людей, а к человеческому в самом себе. Это письмо Аглая Затворник так и не отправила.

Удивительно (а может, и вовсе и нет), но оно было приобщено к досье Дубравки Хавранек.

Письмо Аглаи Затворник ее брату Любомиру Затворник от 29 февраля 1992 г. (неотправленное)

С гор принесло дождь, тягучий, мрачный, тоскливый. Юлиус сказал, чтобы я ждала его – и я ждала, глядя, как с той стороны по оконному стеклу стекают струи воды, которые, казалось, вот-вот смоют огни в окнах напротив. Потом из-за какой-то аварии на подстанции во всем районе выключился свет, и я зажгла свечи и старую, еще мамину, керосиновую лампу. Часа через два снова дали электричество, а дождь то начинал моросить, то снова лил, как из ведра.

Он, наконец, пришел ко мне. Скинул мокрый плащ – просто небрежно бросил его на пол. Сказал, что ему нужно освободиться, очиститься. От всего человеческого. От человеческих страхов. От человеческих желаний. Приказал мне терзать его, как только я сумею.

Мы прошли ко мне в спальню, и я, не спеша, сняла с него одежду. Потом позволила ему раздеть меня.

Подобно катящемуся колесу, на котором изображен знак великого предела, мы сменяли свои ян и инь, чередовали наши стихии, становясь то тем, то другим. Я выпустила Корвуса из его клетки, и мы приступили к нигредо. Этот шаг дался ему легко, как и последующий, белый, альбедо. Как я и предполагала, он давно уже миновал эти ступени в своем развитии. Я разлила нам подготовленный настой и достала мази – мы перешли к «желтой» стадии.

Я была поражена его выдержкой. Что бы ни происходило с нашими телами, лицо его хранило выражение благородно-отстраненной доброжелательности. Нам осталось завершить финальную фазу, рубедо. Ни один мужчина из тех, кого я знаю, не смог стать Магистром. Впрочем, никто до Юлиуса ни разу не продвинулся дальше белого.

Пришел черед моего последнего средства. Распаленная поначалу желанием пробудить в нем животное под этой крепостью сверхчеловеческого, теперь уже я от всей души хотела, чтобы он справился и с этим испытанием.

Я видела в нем присутствие божественного, видела присутствие титанического. Но их оказалось недостаточно.

Сначала с его губ сорвался стон. Еле слышный, но разорвавший тишину бесстрастности одним своим фактом. Человеческие желания все еще имели власть над ним. И в тот момент, как он сам понял это, человеческий страх тоже овладел им. Страх, что он уступит своему человеческому желанию.