Я помню, как осенью 1998 пошли слухи о призраке пещеры Златоуста-схимника. Тогда я едва ли придал им значение, решив, что это не что иное, как очередное суеверие, которые так любит сознание простонародья.

Сегодня мне в руки попал совершено неожиданный документ, с которым я не преминул тут же ознакомиться. Судя по всему, Председатель Юлиус отнесся ко всем этим слухам о призраке намного серьезнее, чем я. Насколько я понимаю, он посетил пещеру, где десять лет назад был убит его друг Мишимо. Но дело даже не в том, кого он там встретил, или кого, как ему показалось, он там встретил. Дело в словах, сказанных им после того, как он вернулся из той пещеры. Мне сложно описать теперь свое состояние. Мне не просто беспокойно или тревожно. Похоже, мне страшно. Потому что сейчас, куда бы я ни посмотрел, – все начинает дрожать, и повсюду ползут трещины.

И нет ответа на все мои прошения аудиенции у Председателя Юлиуса. Нет даже отказа.

Стенограмма записи разговора Председателя Юлиуса с самим собой в Храме Пречистого Вознесения от 20 октября 1998 г.

ЮЛИУС: Мне, наверное, надо было спросить: почему ты меня оставил?.. Больше подходит для этих стен… Но нет, я спрашиваю, почему же ты не оставил меня, почему ты пришел ко мне? Значит ли это, что я заслужил эту нашу встречу, не смотря на то, что я сделал? Ведь это не наказание для меня, а радость. Ты, наверное, явился, чтобы укорять меня, но я был счастлив просто еще раз увидеть тебя, поговорить с тобой.

Ты сказал, что видишь, чем мы стали. Чего добились. Но ты промолчал про то, что ты об этом думаешь. Ты по-прежнему считаешь, что даже настоящее благо не стоит того, чтобы за него бороться всеми силами? И, если понадобится, – любыми средствами? И идти на любые жертвы, и если придется, жертвовать и собственной правильностью? Или все-таки, видя, как мы живем сейчас, ты готов признать, что иногда неправильное – тоже правильно, если оно ведет нас к высшей истине?

Почему ты ничего не сказал об этом? О криках умирающих солдат? О кляпах и смирительных рубашках? Об одиночных карцерах и о методах допроса? О тоске и отчаянии всех тех, кого мы должны были убрать с нашей дороги, чтобы расчистить путь для остальных? Неужели все это прошло мимо твоих ушей? Или ты тоже понял, что золото стоит того, чтобы переплавить руду и выбросить все шлаковые породы? Или то, что ты молчишь об этом, – это знак осуждения?

Та ночь… Ты говоришь, что не держишь на меня зла за то, что я сделал, но предпочел бы, чтобы тебя убил я сам. А знаешь, я бы не смог. Сейчас, когда ты мне это сказал, может, и смог бы, но тогда – нет.

Еще не по одному человеку я не тосковал так, как тоскую по тебе. Ни по Жан-Полю, ни даже по своей матери. Мне не хватает тебя. Здесь, рядом со мной. Мне не хватает твоих слов, твоего одобрения. И даже твоего неодобрения.

Ты говорил, что во время нашего трехдневного дрейфа я заклинал тебя не ходить в пещеру. Зачем же ты все-таки пошел? Забыл, как забыл и я? Или именно оттого, что не забыл?

23

Сегодня я принял решение явиться в Дом правительства и лично спросить, не примет ли меня Председатель. Дело шло к вечеру, но, как всем известно, Председатель Юлиус обычно работает до поздней ночи.

Пока я шел к «Дому-на-горе», я никак не мог избавиться от ощущения, что город знает, куда и зачем я иду. Люди уступали мне дорогу, машины пропускали, когда я переходил улицу. Мне казалось, что всевидящее око, от которого не может скрыться ни один твой шаг, окутывало меня пристальной, как никогда раньше, отеческой заботой.

Предъявив документ, подтверждающий мои полномочия, я прошел во двор Дома правительства. Наступившие сумерки скрадывали настоящие размеры этого места. Навстречу мне проехал лимузин, но я отчего-то знал, что Председателя в нем нет. Пройдя через анфиладу гигантских статуй, изображавших представителей различных профессий, вместе трудящихся на благо Красногории, я, наконец, вошел в здание.

По широкой мраморной лестнице я поднялся на третий этаж, где располагались апартаменты Председателя. Рядом с высокой двухстворчатой дверью, украшенной государственным гербом и символом Ордена, по обе стороны от которой, вытянувшись по стойке смирно, стояло двое охранников, расположился стол, за которым сидел пожилого вида лысый мужчина в очках. Это должен был быть секретарь.

Я приблизился. Секретарь что-то сверил с компьютером и посмотрел на меня. Сквозь толстые стекла очков его глаза показались мне огромными.

– Аркадиос Путник, историк второго ранга, – представился я. – Решением Комиссии по историческому наследию мне поручена задача написания…

– Вы можете избавить себя от ненужных объяснений, – перебил он, по-прежнему пристально глядя на меня и не моргая. – Мне известно, кто вы и чем вы занимаетесь.

Я сказал, что несколько раз направлял запрос, примет ли меня Председатель, и ни разу не получил ответа. Он спросил, уверен ли я, что пришел сюда для того, чтобы сообщить ему об этом. Это несколько сбило меня с толку. Чувствуя подступающее волнение, я поинтересовался, почему же все-таки мне никто не ответил. Он продолжал смотреть на меня. Мне очень вдруг захотелось, чтобы он моргнул, пошевелился, что-нибудь переложил на столе. Он спросил, тот ли это вопрос, ради которого я пришел. И тогда я спросил, спросил взволнованно, в нарушение всех правил этикета, разрешит ли он мне увидеть Председателя.

– К сожалению, я не могу вам этого разрешить, – бесстрастно отозвался он и продолжил смотреть мне в глаза своим немигающим взглядом.

Что дальше со мной случилось? Трудно описать. Будто кто-то другой во мне, в моем теле, громко объявил ему, что я все равно пойду, что бы он мне не говорил. Часть моего сознания, боязливо сжавшись от этих моих слов, представила, как охранники хватают меня за руки и выволакивают прочь. Однако те не шелохнулись.

– Идите, – вдруг также безразлично сказал секретарь.

Я, было уже направившись к дверям, застыл на месте.

То есть как это так? Ведь он только что сказал, что не пустит меня.

– Не так, – возразил он. – Я сказал, что не могу разрешить вам увидеть Председателя.

Но он и не воспрещал мне пройти. Мне внезапно вспомнилась притча из запрещенной книги Франца Кафки, которую я как-то прочитал, пользуясь своим правом доступа класса «А». Тогда эта книга показалась мне нарочито пессимистичной, а автор, настолько сгущавший краски в своих описаниях государственной машины, – безусловно заслуживающим осуждения и участи быть запрещенным в нашем обществе, дабы не привносить уныние в сердца честных граждан. Несмотря на его литературный талант или, наверное, именно из-за своего таланта. В притче, о которой я вспомнил, человек проводит всю свою жизнь у подобных врат, ожидая, когда его пригласят. Лишь состарившись и смирившись со своей участью, на самом пороге своей смерти он спрашивает у сурового привратника, который, видя его близкий конец, начинает собирать свои вещи, чтобы уйти, почему за все эти годы к этим вратам не приходил больше ни один человек. Привратник отвечает ему, что врата эти были только для него, и все, что от него требовалось – это пройти через них. Читая тогда эту книгу, я и не думал вдруг сам оказаться на одной из ее страниц.

И я подошел к дверям. Охранники не проявляли ко мне никакого интереса. Открыл одну створку и шагнул через порог.

Я много раз видел апартаменты Председателя по телевизору, но они еще более огромны, чем я себе представлял. Если бы я пришел сюда с чувством того, что я часть этого величия, я бы наверняка ощутил безмерное восхищение, но, поискав в себе это чувство причастности, я с ужасом не обнаружил его. Они подавляют. Был вечер, время приемов и заседаний прошло, и свет был аккуратно приглушен. Высоченные потолки, стены, уходящие в полумрак. Окна от пола, открывающие вид на город, вид, от которого кружится голова и становится не по себе. Везде чисто. Полы натерты до блеска. Пусто. Ни души. И ощущение, что это для тебя Председатель невидим, а вот его пристальный взгляд не отрывается от тебя.

Я почувствовал постепенно нарастающую растерянность, переходящую в тревогу. Захотелось бежать из этого места. Возвращаясь, я перепутал коридор и попал в часть апартаментов, где раньше не был. В конце череды комнат оказался рабочий кабинет Председателя. Размеры его, особенно в контрасте с помещениями, с которыми он соседствовал, были более чем скромными. Небольшое окно с видом на Визмять, книжный шкаф вдоль всей стены, напротив – небольшой диван. У окна – стол, рядом, чуть отодвинувшись, стоит стул. Документы, бумаги, исписанные размашистым, неровным почерком. Книги на разных языках – латыни, немецком, французском, итальянском, русском. Пиджак с потертыми рукавами, висящий на спинке стула. Казалось, Председатель вышел пять минут назад. Если бы не толстый слой пыли, покрывающий документы, книги, плафон настольной лампы… Из всех комнат апартаментов только в этой комнате было пыльно, будто бы сюда уже долгое время вообще никто не заходил. Но вместе с тем ее пространство показалась мне единственным живым пространством. И еще отчего-то подумалось, что вначале был только этот кабинет, но со временем к нему стали пристраиваться новые и новые комнаты, величественные, с высокими потолками и картинами в позолоченных рамах, и постепенно поглотили его в себе.

24

Я уверен, что ни в здании правительства, ни вообще в столице, несмотря на то, что здесь его присутствие ощущается повсеместно, Председателя нет. Он куда-то уехал, но своей могучей волей и пугающе всевидящим оком правит жизнью всей страны из своей тайной резиденции.

25

Почему мне досталась эта работа? Мне, историку второго ранга, который ранг-то свой никакими особыми заслугами не подтвердил? Я уже и сам, было, начинаю иногда думать, что – это признание твоих рабочих качеств, твоего потенциала, твоих талантов… Смешно. Оказывается, даже если ты сам не собирался обманывать себя, что-то в тебе, что-то тщеславное, что-то, мечтающее о трубах и лаврах, постепенно все больше стирает реальные причины и подменяет их гораздо более благозвучными. Словно бы не Блажена, словно бы не ее отец и его должность, словно бы ты никогда не строил расчетов, словно бы слово «породниться» ничего для тебя не значило, словно бы ты, делая ей предложение, действительно любил ее…

Но все-таки, почему мне доверили эту задачу? Неужели всевидящее око вдруг стало подслеповато к нечистоплотности и протежированию? Или отец моей Блажены столь могущественен или изворотлив? Или, несмотря ни на что, я все-таки талантлив и действительно достоин возложенной миссии, и это было признано на должном уровне?.. Все чушь. Не верю ни в одну из этих причин. Но зачем же тогда всевидящее око допустило меня до этой работы? Зачем мне позволили работать (пусть и без права выноса) с документами, доступ к которым для большинства закрыт? Неужели лишь для того, чтобы я осознал всю бессмысленность моей задачи и никчемность моей мечты?

Я уже не смогу написать заказанную мне биографию. Не смогу написать то, что от меня ждут, – и к черту трубы, к черту лавры. Но и о том, что я узнал, я писать не стану. Не издадут такую книгу, не пропустят. Потому что вредна такая правда, и я сам знаю, что вредна. Девять из десяти поймут только, что их обманули, и лишь один задумается, зачем, и какая еще правда под этой правдой. Не издадут. А даже напечатай я ее сам и раздай людям – все равно не поверят… Поэтому не быть этой биографии написанной, не мной. А значит, все впустую, все пустое, мой ранг, все. Прости, Блажена, поздновато я осознал.

Работа окончена, но я еще не закончил. Все такое ветхое и призрачное, но кое-что мне все-таки еще нужно. Та самая правда, которая под этой правдой, которая под полуправдой, которая под ложью. И к ней – единственная ниточка. Одно местечко на берегу Южного моря. Сызмари. Там, где Председатель Юлиус и его жена Дубравка провели свой медовый месяц. Если его нет здесь, он может быть, где угодно. В том числе и там, где живы дорогие ему воспоминания о Дубравке, так рано умершей (или все-таки убитой? И, если так, то спаси меня бог, неужели я прав в своей догадке, по чьему распоряжению?..).

Отчет Янины Трубич от 18 июня 2018 г. № 101-28

Сегодня к нам приезжал историк Аркадиос Путник из Выжграда.

Как водится в погожий день, встала я рано. Я знаю, что это не имеет отношение к моему отчету, но я, как вы знаете, закончила литературный, и эти отчеты – моя единственная возможность гарантированно заполучить своего читателя.

Так вот, встала я рано – часов в пять или в начале шестого. Утро выдалось ясным – над морем ни облачка. Я вышла в сад, как водится, сделала зарядку, приняла душ и после завтрака – на завтрак я приготовила себе яичницу-глазунью и разжарила пару тостов, – наслаждаясь чашечкой крепкого черного кофе, подумала, что в чем-то сегодняшний день непременно должен стать особенным. Ну или, по меньшей мере, не таким, как вчерашний, позавчерашний и все прочие прекрасные дни.

Но час шел за часом, все своим чередом, все как всегда, обычные обязанности – что-то прибрать здесь, вытереть пыль там, приготовить обед, до послеобеденной прогулки можно почитать книжку. Возвращаясь с прогулки, я встретила Маркуса, местного почтальона, я писала про него. Мы немного поболтали, и он проводил меня до дома.

И, наконец, это случилось. Такое, о чем можно написать отчет, который действительно будет кому-то интересен.

Где-то около четырех у нашего дома остановилась машина. Вы, конечно, в курсе, что к нам редко кто-то приезжает – иногда Жак с Люси, чета из города, раз в несколько месяцев, Иржи Славко, старый музыкант, живущий неподалеку, который на ногах-то уже едва стоит, но вот руки у него – такие же гениальные, как, наверное, когда-то в молодости, и он, когда приезжает, играет нам что-нибудь для души… ну еще время от времени заходит отец Бенедикт, так, поболтать ни о чем. И вот кто-то пожаловал. Не Жак с Люси, не Иржи и уж точно не отец Бенедикт, он всегда, как водится, пешком ходит.

Я как раз была на первом этаже. Думала, как переставить фарфор на каминной полке. Камином мы не пользуемся, но от него все равно уютно, по-домашнему. Хорошо, когда в доме по-домашнему. Увидев подъехавшую машину, я пошла в прихожую и стала ждать, когда позвонят.

Этот господин Путник (тогда я, разумеется, еще не знала, что его так зовут) – он какой-то был нерешительный. Приехал – и стоит под дверью. Что приехал, думаю. А если приехал, что не звонит. Наконец, он постучал. Именно. Не позвонил, как водится, а почему-то постучал. От нерешительности, подумала я. Или был весь в своих мыслях и просто не увидел звонок. Хотя как он мог его не увидеть – звонок же прямо там рядом, на уровне глаз?

Я приоткрыла дверь. Господин Путник отчего-то смутился, увидев меня. Ну я знаю, наверное, отчего – Маркус тоже, как водится, вначале всегда смущается, когда видит меня. Славко вот говорит всегда, что был бы он помоложе, точно взял бы меня в жены. Или был бы у него сын, обязательно бы сосватал. А так он на ногах еле стоит. И сына у него нет.

Потом господин Путник поклонился.

– Могу ли я увидеть господина Председателя? – поздоровавшись, вдруг спросил он.

Это был первый человек, который обратился ко мне с таким вопросом.

– К сожалению, нет. Хотите, я доложу о Вас госпоже?

Он показался мне страшно разочарованным. Каким-то совсем потерянным.

– Вы уверены? – переспросил он. – Как же так…

В это время госпожа сама стала спускаться по лестнице.

– Янина, кто там? – спросила она. – Почему ты держишь гостей на пороге?

Услышав ее голос, господин Путник вздрогнул, и выражение на его лице, как мне кажется, стало буквально походить на книжный штамп «вытаращил глаза».

– Незнакомый господин справляется, нельзя ли увидеть господина Председателя, – доложила я, шире открывая дверь.

– Юлиуса? – удивилась госпожа.

– Госпожа Дубравка? – еще более удивившись, воскликнул господин Путник.

Он представился и начал что-то сбивчиво объяснять, про юбилей Председателя, про книгу, биографию, и про его сомнения, с которыми он не может справиться, но госпожа предложила ему войти и подняться в гостиную. Меня же попросила подать им чай и печенье.

Когда я пришла к ним, неся поднос с чайником и чашечками из китайского фарфора (Люси всегда их любит больше всего), они уже сидели за столиком у открытого балкона. Я сделала вид, что вытираю пыль с пианино, чтобы остаться и послушать, о чем они станут говорить.

Господин Аркадиос выражал свое изумление от встречи с госпожой Дубравкой. Как я поняла, он и не думал ее тут застать. Сказал, что до последней детали (приврал, ведь это невозможно) помнит ее похороны. Госпожа Дубравка чуть было не засмеялась, но потом, вероятно, подумала о том, насколько большим могло быть горе этого человека в то время, и, улыбнувшись, взяла его за руку. Взяла нежно, как мать может взять за руку сына.

Она попросила его не рассказывать об этом никому и призналась, что не умирала, а похороны ее были фальшивыми.

– Я тяжело болела, – сказала она. – И никак не хотела выздоравливать. Юлиус заподозрил, что это от нервного истощения. Он понял, что я не могу больше оставаться в Выжграде, рядом с ним и теми вещами, которые творились вокруг. Мне хотелось одного – покоя. Но как можно обрести покой жене Председателя? Куда бы я ни поехала, Выжград и политика везде бы последовали за мной. Кроме того, это было бы опасно. У Ордена есть враги. Там я была под защитой, но поселись я где-нибудь в провинции и они могли бы попытаться использовать мою беззащитность против Юлиуса. А про охрану я категорически не хотела слышать. Тогда Юлиусу пришлось смириться с единственным возможным решением. Они вместе с Раду организовали поддельные похороны, потом Раду помог мне уехать и скрыть все следы… Я должна попросить прощения у вас, господин Аркадиос, и у всех, кто тогда оплакивал меня. Я даже представить себе не могла, насколько люди, оказывается, любят меня. Я даже захотела вернуться, но это было бы немыслимо.

Господин Путник сказал, что уже долгое время искал встречи с Председателем, а потом понял, что в Выжграде его нет. Спросил, не здесь ли случайно Председатель Юлиус.

– Да, здесь, – ответила госпожа Дубравка.

– Могу ли я его увидеть? – тотчас же спросил он.

– Можете, – кивнула госпожа.

– Да? – взволнованно переспросил господин Путник, огляделся по сторонам, посмотрел на меня, что-то для себя решил и стал, по-видимому, ждать.

Он сказал, что в Выжграде ему кажется, что Председатель Юлиус везде. Но потом он понял, что на самом деле его там нет.

– Он уехал из столицы и продолжает управлять нашим государством отсюда, как бы из тени? – предположил он.

– Он уехал из столицы, но он давно уже не участвует в управлении государством, – отозвалась госпожа. – В последнее время перед тем, как я уехала, мы много спорили о том, что он строит и какова должна быть его роль в новой Красногории. В конце концов, ему удалось создать государство, которое давно уже управляется само собой, более того, он обнаружил, что захоти он вдруг что-то изменить – у него бы уже ничего не вышло.

Господин Путник, который в этот момент собирался отпить чаю, так и замер с поднятой чашкой.

– Ничего бы не вышло? – повторил он. – Боюсь, я не совсем понимаю, как это возможно. Ведь он же Председатель Правительства и глава Ордена.

– Вот так. Совершенное творение, которое больше не нуждается в своем творце. Он как-то пошутил, что, даже захоти он что-то изменить, отойдя от принципов, заложенных им в Орден, его решение просто посчитали бы чьей-то провокацией – ведь Председатель никак не мог бы такое предложить. А начни он настаивать на таком решении лично, его могли бы счесть самозванцем, выдающим себя за главу государства, и именем Незримого, но Всевидящего Председателя Юлиуса, сослали бы, например, в один из лагерей ОЛТО. Это была, конечно, шутка… Юлиус стал все больше осознавать, что, утверждая важность преодоления человеческих страстей в человеке у власти, сам до конца не свободен от них. И он действительно решил постепенно уйти в тень своего творения.

Госпожа Дубравка рассказала нашему гостю, как однажды Председатель Юлиус признался ей, что в какой-то момент Орден стал сам отфильтровывать самые скоропалительные его решения, рассматривая их как происки врагов, а затем Юлиус заметил, что многие решения от его имени начинают приниматься без него самого. Решения, которые соответствуют принципам, утверждаемым Орденом, но которые не принимал никто конкретно. Когда он увидел по телевидению свое собственное обращение к народу, с которым на самом деле он не выступал, он оставил столицу и свою работу, которой отдал почти всю жизнь, и приехал сюда, где его встретила госпожа Дубравка, чрезвычайно обрадованная, по ее словам, тем, что Выжград его все-таки отпустил.

– Мы расстались, когда ему было чуть за пятьдесят, а мне и того меньше, а встретились вновь стариками в том месте, где были счастливы в пору нашей молодости. Это место не могло вернуть нам те годы, но оно все же как-то по-особому оживило нас.

Господин Путник помолчал, а потом вежливо спросил, когда же вернется Председатель Юлиус.

– Вернется? – озадаченно переспросила госпожа Дубравка, но затем, видимо, поняла, что он имеет в виду.

– Простите, – сказала она, – мне кажется, я ввела вас в заблуждение.

– Как это? – удивился господин Путник. – Вы же сказали, что я смогу его увидеть. Он не вернется сегодня? А могу ли я спросить вас, где он?

Госпожа Дубравка встала из-за стола. Наш гость тоже поднялся, как мне показалось, снова недоумевая. Сейчас еще решит, что его выпроваживают, подумала я.

– Пойдемте, пойдемте, – позвала госпожа Дубравка, направляясь на балкон.

Господин Путник последовал за ней. Я подобралась поближе, чтобы не упустить ни одного слова.

– Вы сказали, что вам в городе все время кажется, что Юлиус везде, да?

Господин Путник кивнул.

– Так работает Орден. Но это не настоящий Юлиус. Это тот Юлиус, которым он хотел стать. А настоящий Юлиус здесь. И, да, здесь он действительно везде.

Она вдруг замолчала и отвернулась. Потом снова заговорила, глядя куда-то в морскую даль:

– Как же мало от такого большого человека остается пепла… но когда развеешь его над морем, он вдруг становится даже больше, чем был когда-то. Он теперь и в этих волнах, и в этих облаках, и в ветре. Он теперь повсюду в воздухе, а значит, он сейчас даже в солнечном свете…

Когда я провожала нашего гостя, то не удержалась и спросила, нашел ли он в итоге здесь то, что искал. Он задумался, вежливая улыбка соскользнула с его губ, и принялся молча завязывать шнурки на пыльных ботинках, присев на стул в прихожей. Я, было, решила, что мой вопрос показался господину Путнику слишком неуместным, и ответа не будет. Он встал и повернулся ко мне, рассеянно глядя как-то сквозь меня. «Когда мы с госпожой Дубравкой вышли на балкон, там, наверху, и она сказала, что наш Председатель сейчас повсюду – и в морских волнах, и в облаках, и в ветре, и даже в солнечном свете – я смотрел вокруг и пытался… пытался увидеть его во всех этих вещах. Мне это так и не удалось. Но я понял, что рядом со мной стоит человек, который видит».