Читать книгу: «Я ловлю домового, или Мой последний Йоль в кругу семьи», страница 2

Мне страсть как хотелось хоть разок сходить с дядей в его таинственную и такую завораживающую лабораторию, но мама меня туда категорически не пускала. Она говорила, что эксперименты, которыми так пылко увлекался дядя Ар, стали когда-то погибелью для его несчастной матери, и они же стали причиной нашего заточения здесь, лишив надежды когда-либо вернуться в родную обитель.

Горячие речи мамы меня не особо трогали, и я пропускал ее наставления мимо ушей, ведь меня слишком занимала лаборатория, она была, словно волшебный тайник в нашем тесном и неинтересном подвале. Она рисовалась в моем воображении прекрасным и мрачным местом с множеством стеклянных колбочек, что блестят в пыльном полумраке, а дядя Ар, словно какой-то ученый, делает невообразимое этому примитивному миру открытие.

Я любил наблюдать за дядей Аром, но он по необъяснимой причине всегда сторонился меня. Он, вероятно, испытывал трудности в общении с детьми. Когда я приставал к нему по прихоти своего собственного каприза или присущей мне избалованности, или же заглядывал в глаза, он всегда что-нибудь неуклюже ронял или неловко гладил меня по голове, словно не зная, что еще можно сделать в столь сложной ситуации.

Но, несмотря на это, как и все обитатели нашего дома, он горячо любил меня. Его особенно заботило мое образование, ведь по каким-то неведомым мне причинам я не посещал школы, и дядя Ар решил, что бремя моего обучения целиком ляжет на его нервные плечи. Он неустанно занимался со мной арифметикой и правописанием, рассказывал мне невероятные истории про сражения элегантных вампирских кланов с хитрющими ковенами ведьм и совершенно удивительные вещи про наш заснеженный мир.

Поначалу я не поверил ему ни капельки, когда он пытался убедить меня, что снег на земле лежал не всегда, и что когда-то морозы сменялись теплом, и наступала весна. Все деревья в ту прекрасную пору покрывались свежей зеленью, птицы пели, от чего сердце начинало радоваться, небо слепило своей синевой, а солнце ласково и высоко-высоко светило с чистого небосвода. Именно тогда на душе становилось так чудесно и так светло. После столь прекрасной поры наступала не менее замечательная пора – жаркого и беззаботного лета, а уже после мир начинал увядать, готовясь принять к себе в гости холода. Эта печальная, но уютная пора называлась осень – листья желтели, за окном часто накрапывал унылый дождик, но именно в это время года можно было пить чай, читать книги и ходить друг к другу в гости вместе погреться у огня.

Я слушал рассказ дяди с открытым от удивления ртом, ведь раньше я читал подобное только в книжках, и думал, будто это все выдумки. И после недолгих сомнений я решительно поверил дяде Ару, ведь он вызывал в моем детском сердце безоговорочное доверие. Вот если бы мне решил что-то подобное поведать дядя Михаэль, я бы тут же заподозрил что-то неладное.

Оба моих дяди были замечательными, и я их одинаково сильно любил, но более всех приводил меня в восторг и вызывал во мне нешуточное любопытство это мой третий дядя – дядя Ян.

Дядя Ян был невероятно статен и красив, самый безжалостный из всех вампиров, он был воплощением надменности и нечеловеческого спокойствия. Его карие глаза всегда глядели придирчиво и презрительно, а русые волосы грозно спадали на высокий лоб. Он собирал волосы в длинный низкий хвост, который казался призрачным отголоском давно ушедшей эпохи. Он единственный из всех вампиров курил сигареты, и из-за этой дурной привычки его часто выпроваживали на холод, потому что остальные домочадцы задыхались от едкого дыма, едва дядя прикуривал. Но вампиры не чувствуют холода, так что дядя Ян с удовольствием проводил время на веранде. Больше всех возмущение охватывало тетю Риту, стоило ей лишь учуять запах едкого дыма, она тут же начинала жаловаться, якобы это все очень дурно влияет на ее кожу и волосы.

Дядя Ян приходился троюродным братом моей маме, и он по-особенному тепло относился к ней, обращаясь, словно с самым хрупким созданием на свете. Он сдувал с нее пылинки, всячески оберегал и грозно относился к любому, кто посмеет обидеть ее. Он считал моего отца крайне бестолковым и крайне легкомысленным человеком, недостойным маминого внимания. Он критиковал папу, не гнушаясь высказывать ему свое мнение прямо в лицо. Но отца, кажется, это не сильно обижало, он лишь посмеивался, не воспринимая угрозы и едкие замечания дяди всерьез.

Во многом из-за этого дядя Ян решил серьезно взяться за меня и воспитать во мне силу духа. Видимо он опасался, что во мне взыграют отцовские гены, и я превращусь в нечто поверхностное и невразумительное. Чтобы этого избежать мы каждое утро, несмотря на холод и снег, выходили во двор, и дядя обучал меня разным приемам защиты и нападения. Всяческое мое баловство непременно пресекалось, отчего мне хотелось баловаться еще чаще.

Дядя Ян силился навести на меня нешуточного страху, но я по какой-то неведомой даже мне причине совершенно не боялся его. То ли дело было в моей детской проницательности, и я чувствовал, что дядя на самом деле безумно любит меня и дорожит мной. То ли я был настолько беззаботным и наивным, привыкший с детства видеть вокруг себя лишь доброту, взращенный в любви и ласке, что просто-напросто не верил в то, что кто-то может причинить мне зло или обидеть меня.

Но дядя упорствовал – мы все чаще занимались с ним рукопашным боем. После одного из таких занятий мы по неосторожности разбили уродливую вазу тети Риты и под громкие возмущения были незамедлительно выставлены вон во двор. Среди этого морозного жгучего ветра и бесконечно падающего с хмурого неба снега дядя совершенно не щадил меня. Своими изнуряющими и строгими тренировками он надеялся сломать меня, ожидая, что я буду хныкать и капризничать, словно изнеженный мальчишка. Но я не оправдал его надежд. Мне безумно нравилось проводить время с дядей, наши занятия меня забавляли, тем более мама часто запрещала мне дурачиться и беситься, а здесь я мог предаваться этому вдоволь.

Так наша борьба с дядей Яном продолжалась – он пытался заставить меня сдаться, но я не сдавался, все больше наслаждаясь нашими прогулками. Он часто делал мне замечания, пытаясь пресечь всяческое веселье и баловство, но я не обижался, ведь я знал – стоит мне уснуть на диване в гостиной, как он тут же заботливо укрывал меня пледом. И стоило мне упасть и разбить коленки, как он тут же находил виноватого в случившемся, и носился вокруг меня с крайне взволнованным видом.

Как я уже упомянул несколько раз, мы переехали в наш новый коттедж на окраину деревушки небольшой семьей – все, что осталось от большого клана.

Отец тогда переехал вместе с нами, звали его Вольдемар. Его добродушие и спокойствие, с какими он смиренно принимал собственную смерть, поразили меня, когда я вспоминал об этом уже во взрослом возрасте. Но будучи ребенком, я все воспринимал вокруг себя, как должное, не ведая иного.

Отец совсем ослаб и со временем перестал покидать свою комнату. Он подолгу лежал в постели, продолжая читать мне вслух о приключениях славных детективах. Я с интересом слушал его, лежа на его больной исхудалой груди. Я отсчитывал каждый удар его тихого сердца, с замиранием замечая, что стучит оно все слабее, и что глухие удары эти отдаются мертвым эхом в зимней тиши нашего домика.

– Чем болеет папа? – мучил я часто маму, задавая ей один и тот же вопрос.

Она пугалась, лишь заслышав болезненные ее любящему сердцу слова. Я пытливо продолжал глядеть на нее, выжидая ответа, пока мама силилась сдержать поток горячих слез, что неустанно жгли ее душу.

– Он ничем не болеет, он решил умереть, – надрывным голосом отвечала она.

Я ничего не понимал.

Я не помнил папу без его болезни, слабо представлял себе, каким он мог быть, когда здоровье его пышно цвело. Мне чудилось, должно быть, он был сильным, глаза его не казались впалыми, а щеки не были бледными. Его глаза блестели вовсе не болезненным блеском, а горели ярким огоньком. А теперь его глаза более не становились красными при виде крови, как раньше, а на руках проступали голубое вены.

Но как бы ни менялась его внешность, с каждым днем все больше угасая, душа его оставалась все такой же всеобъемлющей и нежной по отношению ко мне с мамой. В долгие минуты он искренне заверял меня, что любовь его к нам сильна и что он все делает для того, чтобы моя жизнь была вовсе не похожа на его.

Я не понимал.

Я силился разгадать эту непостижимую для детского ума загадку в его синих, словно глубокое море, глазах, с любопытством заглядывая в них. Я также пытался отыскать понимание происходящего в настроении моих родных, но отгадка так и не желала находиться. Дядя Ян ходил по дому мрачнее тучи и часто препирался с мамой на нашей небольшой кухоньке. Мама стремилась убежать от разговоров, спрятавшись за бытовыми делами, словно за щитом. Но дядя Ян что-то взволнованно доказывать ей. Она убегала – он за ней.

– Зачем это все? – запомнил я фразу, что продолжал повторять дядя Ян.

– Я хочу, чтобы наш клан жил! И мой сын тоже! – отбивалась мама, как могла.

Все это я наблюдал сквозь щелку дверного проема, и с тех пор меня часто страшила мысль, что отец умирает из-за меня.